| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance Журнал ФОМА - Журнал - Май 2018 (181) Мы стали обществом людей, не думающих о душе, но помешанных на психологии, — священник Стивен Фриман Когда вы в последний раз слышали, чтобы кто-то всерьез тревожился о состоянии своей души? А когда терпеливо выслушивали жалобы друга о его проблемах? Чувствуете разницу? 14.03.2024 Пятидесятница: Коротко о празднике Внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. 03.06.2023 Ясным утром. Поэзия Олега Чухонцева Поздравляем Олега Григорьевича с его восьмидесятилетием — от всех нас и от наших «Строф». Спасибо за стихи из новой книги — с незаметным птичьим палиндромом в конце. 30.05.2018 Виктор Бендеров: " Никто из моих друзей не может умереть " Виктор Бендеров — петербургский художник, иконописец. Уже 17 лет он посещает Колпинскую колонию для несовершеннолетних. Там, в художественной студии при храме, он занимается с детьми рисунком, музыкой, ставит спектакли. А еще — много разговаривает с ними. О жизни, искусстве, Боге. Виктор Константинович рассказал «Фоме» о детях, которых встретил в колонии, и о тех, которые уже после освобождения приходят к нему, чтобы поделиться своей радостью или болью. 29.05.2018 Наум Коржавин: Все мы несчастные сукины дети. Наверное, надо хотя бы пояснить, кто такой Наум Коржавин (настоящая фамилия Мандель). В советское время его имя было известно всякому интеллигентному человеку — потому что помимо самих стихов за именем звучала биография. Студент Литинститута, в 1947 году он был арестован, восемь месяцев сидел в тюрьме МГБ и затем, как «социально-опасный элемент», был отправлен в ссылку — сперва в Сибирь, потом в Казахстан, и только в 1954 году смог вернуться в Москву. Он пишет стихи, стихи очень прямолинейные, это поэзия «прямого высказывания», и высказывание это идет вразрез с советской идеологией. |
| В свое время статья производила ошеломляющее впечатление на тех, кто мог ее прочесть. Напечатать ее тогда же было немыслимо: не заключая в себе никакой " политики " , она выглядела крамольной до крайности. Ведь речь шла о стихотворении, входившем, так сказать, в основной корпус тех произведений Блока, что составили его " вид на жительство " в мире, который был построен на месте разрушенного " до основанья " старого мира с его " священными заветами " и " заветными святынями " ; мира, которому, как показала история, и была подана поэтом " Роковая о гибели весть " . Стихотворение попало в круг тех произведений, в которых идейные основания " нового " мира, его новая религия санкционировались на самом, что называется, высоком уровне, самой " тонкой " культурой. Культура эта не только освящала " пролетарское " мировоззрение импозантно- " мятежным " пурпурово-серым сиянием - вместе с этой культурой " новый " мир втаскивал в свои пределы и " Луг с цветами и твердь со звездами " , придавая себе облик мира подлинного, где все как у людей. Не подвергая сомнению трагическую искренность блоковского стихотворения, Коржавин показал концептуальность, " преднамеренность " той метафизической лжи, в плен которой попал поэт, лжи, неизбежно заключенной в принципе " неразличения духов " ; стихотворение и само аттестует себя как антиевангелие (Н.Коржавин приводит проницательное замечание математика Н. Нагорного о том, что " Роковая о гибели весть " - буквальная антитеза " благой вести о спасении " ). Заслуживает внимания то, что антиевангельский пафос тут же оказывается и антипушкинским. Автор строк о " проклятье заветов " (ср., кстати, слова Вальсингама Священнику: " Но проклят будь, кто за тобой пойдет " ), " попиранье заветных святынь " и " поругании счастия " не мог не знать пушкинских слов о " святыне обоих Заветов " , " обруганной " философией XVIII века, и других слов: о том, что " Поэзия... не должна унижаться до того, чтоб силою слова потрясать вечные истины, на которых основаны счастие и величие человеческое " . |
| Понимаю, что вы сейчас думаете. Но уверяю вас, у меня есть новый препарат. Я обязательно вылечусь. И докажу. Докажу всем непатриотам, всем насмешникам, что идея наша была изумительной. Исторически мы всё равно правы. И я уверен, так думают тысячи лучших людей страны! Одна только любопытная мысль пришла мне сегодня в голову. А что, если и эти тысячи лучших людей, как и я, слышат голоса? И слышали их тогда, на Майдане. А вдруг, и в них тоже кто-то живёт? Квартирует, так сказать. Вот, было бы забавно! Значит, и те, кто бежали за мной с арматурой, тоже слышали голоса! И те, с кем я прыгал у Главпочтамта. А что, если в них тоже внутри кто-то сидел и шептал: пой! прыгай! стреляй! Но если это так, то что тогда получается? Тогда получается, что нас на Майдане было ещё больше! Ну, если учитывать шептавших изнутри. Чушь! Чушь! Никто сидеть не мог. Я потомственный атеист! Впрочем, было бы мило. Ведь сразу же меняется статистика революции. Выходит, стояли и прыгали не сотни тысяч разумных существ, а уже миллионы! Ха-ха-ха… На этом месте рукопись больного С.Х. обрывается. В истории болезни, к которой рукопись была приобщена, сделана следующая запись. «Данный материал был изъят у больного С.Х. при госпитализации. В виду того, что он содержит не только болезненную симптоматику и фантастические картины, ничего общего не имеющие с реальностью, но и оскорбительные измышления, подпадающие под статью уголовного кодекса, медицинский консилиум принял решение направить текст в компетентные органы. Врач Н.Г. Дмитрук». Дорогие братья и сестры! Мы существуем исключительно на ваши пожертвования. Поддержите нас! Перевод картой: Другие способы платежа: Версия для печати Комментарии 04.11.2016 - 19:27 да, тяжёлый случай : да, тяжёлый случай 20.11.2016 - 08:50 Кажется, литератор Е.Коржавин : Кажется, литератор Е.Коржавин высказал такую мысль, что интеллигенция всегда кусает руку, которая ее кормит. Это сказано несколько... обобщающе, зато во многом исторически-адресно и метко. Это я о ключевом персонаже статьи, который ходил скакать... |
| — А когда вы начали писать стихи? — Лет в 12-13. Вместе с приятелем раз в неделю ходил в литкружок при газете «Юный пионер» (жили мы с родителями в Киеве). Почему-то я никогда не сомневался, что я поэт. И лет в 15 у меня уже были стихи как будто бы настоящие. В конце войны поступил в Литинститут. И сразу после войны, в свою сталинистскую пору, иногда дни и ночи проводил в газете «Московский большевик», читал им свои стихи. Относились ко мне там хорошо, однажды заведующий отделом печати горкома партии объявил мне (он помещался в редакции): «Вам надо устроить вечер с публикацией в газете. Но не нужно никаких манделей (Мандель — моя настоящая фамилия), вы русский поэт, придумайте псевдоним». Причем через час. Я был интернационалистом, Россию любил, но… Легко сказать — возьми псевдоним. Где его за час возьмешь? Фамилий-то много. И в коридоре встретил своего приятеля Елизара Мальцева — сибиряка, будущего лауреата Сталинской премии. Рассказал ему, а он и говорит: «Хочешь, подарю тебе настоящую, кряжистую сибирскую фамилию — Коржавин?» Мне понравилось (действительно, кряжисто звучит), и с той поры я публикуюсь под этой фамилией и, можно сказать, живу с ней. Только в 70-е годы в эмиграции я прочитал московский сборник русских фамилий и узнал, что фамилия Коржавин происходит от диалектного слова «коржавый», означающего… «маленький, плюгавый». — Наум Моисеевич, а «Смерть пионерки» входила в ваше время в школьную программу? — Не входила, но я ее читал. Более того, когда начал читать стихи (а начал не сразу, сперва не понимал и больше любил прозу о войне), именно Багрицкий наряду с Маяковским был моим любимым поэтом. На самом деле Пушкин — более сложный поэт, чем Маяковский, но эту сложность надо услышать. Я прелесть Пушкина понял позже, а в детстве увлекался Маяковским и Багрицким. И, конечно, при моем тогдашнем мировосприятии «Смерть пионерки» мне нравилась: «И выходит песня с топотом шагов в мир, открытый настежь бешенству ветров». «Бешенство ветров» тоже было элементом нашего внутреннего воспитания. |
| Наум Коржавин : Все мы несчастные сукины дети. Байки и истории про Эмку Манделя, собранные Лешей Перским. – М.: 2017. – 328 с.: ил./Представляет Виталий Каплан //Фома. - – май 2018. – С.89. – (раздел « Культура », рубрика « Что читать »). Это необычная книга. Составлена она из воспоминаний поэта и мыслителя Наума Коржавина (род. 1925), воспоминаний о нем и множества фотографий – как связанных с ним, так и просто показывающих те или иные моменты жизни советской эпохи. Фотографий тут, в общем-то, даже больше, чем текста. Наверное, надо хотя бы пояснить, кто такой Наум Коржавин (настоящая фамилия Мандель). В советское время его имя было известно всякому интеллигентному человеку – потому что помимо самих стихов за именем звучала биография. Студент Литинститута, в 1947 году он был арестован, восемь месяцев сидел в тюрьме МГБ и затем, как «социально-опасный элемент», был отправлен в ссылку – сперва в Сибирь, потом в Казахстан, и только в 1954 году смог вернуться в Москву. У него были поэтические публикации в журналах, в 1963 году вышла книжка его стихов, но гораздо известнее он был теми стихами, которые ходили в самиздате. С 1966 года – когда он подписал письмо в защиту Синявского и Даниэля – его произведения было запрещено публиковать. Коржавину «перекрывали кислород» сами разными способами, и в итоге в 1973 году пришлось эмигрировать. Обосновался в США, в Бостоне. За рубежом у него выходили сборники стихов. В 1989 году в разгар перестройки приехал в Москву, где его ждала триумфальная встреча. А в 1991 году в Москве же, Наум Моисеевич принял православное крещение. По его словам он шел к этому долго, решение было продуманным и осознанным. Ныне поэт живет в США с дочерью. Он практически полностью ослеп, но сохраняет ясность ума. Книгу, о которой идет речь, составил литератор Леша Перский, чья жена с детства знала «дядю Эму», кто стал Коржавину близким другом. Сам о своей книге он говорит, что это «не исследовательская монография, а просто книжка с картинками». Стихи Коржавина для этой книги выбрал известный поэт Олег Чухонцев. |
| 82 Недавно пресса писала, что VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов пробил «железный занавес» и стал праздником для советских людей. Нелишне отметить, что во время и после фестиваля во множестве публиковались статьи с издевательскими описаниями внешности и одежды молодых людей из США и Европы. См. упоминание об этом: наст изд. С. 678. 402. Мода и борьба с ней 84 Варнава (Беляев) , еп. Запись на блокнотном листе, предположительно 1942 г. Сибирцев Геннадий Евгеньевич (1875–1952), бывший земской врач: организовал и 35 лет возглавлял Томскую инфекционную больницу, которая ныне носит его имя. Заслуженный врач РСФСР. 86 В 1940-е – нач. 1950-х в среде советской интеллигенции появились молодые поэты (Н. Глазков, Н. Коржавин), осмелившиеся в рамках принимаемой коммунистической мифологии задавать в своем творчестве неудобные вопросы. Свои стихи они открыто читали в кружках московской интеллигенции, но именно потому, что в целом чувствовали себя своими для Системы. Они не были ее критиками и тем паче не были свидетелями другой реальности. Несмотря на это, Коржавин был арестован и сослан. Более серьезно осмыслявший в это время советскую реальность студент Литературного института А. Белинков за чтение рукописи своего романа получил срок в 8 лет, а затем, уже в лагере, еще 25. 88 Н. Ежов в показательных целях выпустил небольшое количество заключенных, арестованных Г. Ягодой. Берия, сменив Ежова (и с той же пропагандистской задачей), освободил из заключения более 300 тыс. политических. 89 Как случилось с моей бабушкой, у которой расстреляли в 1937 мужа, служившего начальником инженерных частей одной из закавказских дивизий. В начале 1960-х пришли к ней, уже сумевшей поднять в одиночку двух детей «врага народа». Рассказали, каким ее муж был достойным человеком, вручили конверт с небольшой суммой денег, ушли – навсегда, словно привиделись. 90 Собеседники епископа – выжившие «бывшие люди», церковные интеллигенты, недавние зеки (З.С. Петруневич, В. Севастьянов), технократы-специалисты, (с корнями из прежних сословий, вроде «тайного христианина», профессора одного из киевских технических вузов, мужа О.С. Петруневич; врача. Л.С. Озерницкой). В фокусе его наблюдений – мнения и поведение крестьян, вброшенных в город насильственной индустриализацией, чаще всего люмпенизированных, но еще связанных с землей. Частных домовладельцев. Новых бар (знакомая В.В. Лозвзанской – судья одного из киевских райсудов; академик и пламенный борец за мир Палладии и т.д.), военных (из обширного семейного клана Петруневичей), советских обывателей, мелкого начальства (руководители СМУ, милиционер-участковый). |
| Оба самостоятельно преодолели веру своей юности и стали по–настоящему свободными людьми, прекрасными именно этой свободой. Хорошо пишет об этом Наум Коржавин в послесловии к сборнику стихов Окуджавы, опубликованном в 1968 г. в Германии: «Как и его сверстники, он тоже долго (не знаю, как сейчас) верил в коммунизм, как воплощение правды, справедливости и смысла жизни… При этом у него была репрессирована мать и уничтожен отец, оба верующие коммунисты, передавшие ему свю веру. Он тоже прошел через войну и, как его сверстники, пережил там крушение одних представлений и начало формирования других… и, наконец,… дожил до краха сталинской легенды… и ощутил себя внутренне свободным, легализовав в своем сознании (возможно, как-то увызывая их с коммунизмом — не знаю) обыкновенные человеческие ценности». В отличие от старших по возрасту (Анны Ахматовой или Б. Пастернака) или младшего (Иосифа Бродского), которые всегда знали цену режиму, при котором жили, и никогда не идеализировали советскую власть, Булат Окуджава был вполне советским человеком: именно поэтому его услышали миллионы, для кого он был во всех отношениях своим. «Никакой борьбой с советской властью он не занимался. Но его счастливый дар помогает сохранить в душих людей то, без чего — исчезни это вдруг — любое освобождение и любая борьба потеряли бы всякий смысл», — так писал о нем Н. Коржавин. Счастливый дар, — вот поистине удачное выражение, когда говоришь об Окуджаве. Освобождение — не менее меткое слово! Своими песнями он действительно помог освободиться миллионам и миллионам людей от того плоского или двухмерного, примитивзного понимания жизни, что навязывалось нам всеми способами, через все средства массовой информации, через школу и детский сад и т. д. Крестввшийся всего лишь за несколько дней до смерти, он был в течение всей своей жизни псалмопевцем. Ещё Афанасий Великий b IV b. говорил о том, что псалмы Давидовы — это своего рода зеркало души. Читая псалмы, узнаёшь в них самого себя, видишь свою собственную душу как в зеркале. |
| …Умереть. Забыться И знать, что этим обрываешь цепь Сердечных мук и тысячи лишений, Присущих телу. Это ли не цель Желанная? Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, Когда покров земного чувства снят? Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет Несчастьям нашим жизнь на столько лет. А то кто снес бы униженья века Когда так просто сводит все концы Удар кинжала! Кто бы согласился, Кряхтя, под ношей жизненной плестись, Когда бы неизвестность после смерти, Боязнь страны, откуда ни один Не возвращался, не склоняла воли Мириться лучше со знакомым злом, Чем бегством к незнакомому стремиться! А вот какое покаянное продолжение этих размышлений о пределах нашей компетентности в суициде мы находим в стихах Наума Коржавина: Давно б я убрался с земли. Да Бога боюсь и петли. Не стану храбриться, юля. Мне очень страшна и петля. Но все не кончается с ней, И Бога боюсь я сильней Нет, лучше пока подожду, Не буду спешить за черту. Ко всем, не нарушившим черт, Господь, говорят, милосерд… Но гедонизму несвойственно задумываться над диалектикой Шекспира, над верой Коржавина. И человек становится заложником тех подмен, которые производят масс-медиа. Подводя итоги, отметим, что в любом случае эвтаназия не является легкой смертью. Уйдет ли человек из жизни в состоянии душевной борьбы, что все же дает ему некую надежду на посмертное оправдание, или умрет в состоянии глубокой депрессии, — такое завершение жизни скорее напоминает катастрофу, нежели виртуальную “легкую смерть”. Почему должны страдать врачи? (непоправимая ошибка) Данный аргумент противников эвтаназии анализирует ситуацию, в которой может оказаться врач после произведения эвтаназии. Как показывают работы философов-экзистенциалистов XX века, бытие обладает своеобразной нравственной непогрешимостью. Как бы человек ни искажал свою природу, ему никогда не удастся увернуться от себя самого. В этом смысле бесполезно перекладывать свою нравственную ответственность на окружающие условия. По крайней мере в некоторые моменты своей жизни человек осознает, что списание какой-либо подлости на “сложившуюся ситуацию” не принесет успокоения. Он не имеет права ссылаться на “обстоятельства”, поскольку в конечном счете решающим было то внутреннее да , без которого не бывает поступка . |
| В свое время статья производила ошеломляющее впечатление на тех, кто мог ее прочесть. Напечатать ее тогда же было немыслимо: не заключая в себе никакой “политики”, она выглядела крамольной до крайности. Ведь речь шла о стихотворении, входившем, так сказать, в основной корпус тех произведений Блока, что составили его “вид на жительство” в мире, который был построен на месте разрушенного “до основанья” старого мира с его “священными заветами” и “заветными святынями”; мира, которому, как показала история, и была подана поэтом “Роковая о гибели весть”. Стихотворение попало в круг тех произведений, в которых идейные основания “нового” мира, его новая религия санкционировались на самом, что называется, высоком уровне, самой “тонкой” культурой. Культура эта не только освящала “пролетарское” мировоззрение импозантно-“мятежным” пурпурово-серым сиянием — вместе с этой культурой “новый” мир втаскивал в свои пределы и “Луг с цветами и твердь со звездами”, придавая себе облик мира подлинного, где все как у людей. Не подвергая сомнению трагическую искренность блоковского стихотворения, Коржавин показал концептуальность, “преднамеренность” той метафизической лжи, в плен которой попал поэт, лжи, неизбежно заключенной в принципе “неразличения духов”; стихотворение и само аттестует себя как антиевангелие (Н.Коржавин приводит проницательное замечание математика Н. Нагорного о том, что “Роковая о гибели весть” — буквальная антитеза “благой вести о спасении”). Заслуживает внимания то, что антиевангельский пафос тут же оказывается и антипушкинским. Автор строк о “проклятье заветов” (ср., кстати, слова Вальсингама Священнику: “Но проклят будь, кто за тобой пойдет”), “попиранье заветных святынь” и “поругании счастия” не мог не знать пушкинских слов о “святыне обоих Заветов”, “обруганной” философией XVIII века, и других слов: о том, что “Поэзия… не должна унижаться до того, чтоб силою слова потрясать вечные истины, на которых основаны счастие и величие человеческое”. Вообще стихотворение “К Музе” есть настоящая духовная трагедия: ведь для Блока слово не было игрушкой, он сказал то, что на самом деле чувствовал и знал. Надо, видимо, верить и словам “…когда-то мной виденный круг”, такие вещи тоже не говорятся “для красоты”, тем более великими поэтами: им изредка и в самом деле что-то “показывают” — или дают услышать. “Шум и звон”, наполнившие слух пушкинского Пророка, не просто “художественный образ”, как и шумы и звоны Ахматовой (“Бывает так: какая-то истома…”), — важно, кто показывает и дает услышать. |
| —104— полицейского чина и полную невозможность заявить о себе – это для нашей печати «terra incognita». Что за беда, что духовенство нищенствует, что оно подавлено, порабощено и несет такие подати, каких не несет ни один другой класс, что оно не в силах отправлять все возложенные на него обязанности: так было прежде, так идет и теперь: что же тут особенного? Если уже протестантство открыто высказывает, что от духовенства зависит религиозное будущее народа, то пора убедиться в этом и нам. Чем свободнее пастырь, чем более он заботится о духовных нуждах своих пасомых, тем более крепнут духовные интересы мирян, тем более они возрастают в религиозной вере и проводят нравственные начала веры в жизнь. Содействовать такой постановке религиозной жизни народа, стремясь создать для него лучших духовных руководителей, едва ли столь маловажное дело, что о нём не стоит и говорить. Н. Писаревский Берлин. 8 января 1898 года. Маргаритов С.Д. Несколько слов автора о своей книге: Речь перед защитой магистерской диссертации: «Лютеранское учение в его историческом развитии при жизни Μ. Лютера»//Богословский вестник 1898. Т. 3. 7. С. 105–112 (2-я пагин.) —105— Предмет нашего исследования – лютеранское учение в том виде, в каком оно было во время жизни Μ. Лютера. В русской литературе есть лишь одно сочинение, касающееся того же предмета. Это – сочинение преосвященного Хрисанфа «Характер протестантства и его историческое развитие». Есть еще исследования и других авторов, касающиеся лютеранского учения, но эти исследования затрагивают лишь один какой-нибудь пункт учения. Таковы сочинения Μ. Ястребова «Учение Аугсбургского исповедания и его Апологии о первородном грехе», А Коржавина «Учение об оправдании по символическим книгам лютеран», Ф. Стукова «Лютеранский догмат об оправдании верою», Ив. Олесницкого «Символическое учение лютеран о таинстве евхаристии и несостоятельность этого учения». По этим сочинениям читатель, конечно, не может составить себе цельного представления о лютеранском учении. Следовательно, цельное представление составляется у читателя только при чтении книжки преосвященного Хрисанфа. У людей, привыкших смотреть на лютеранское учение глазами покойного преосвященного, по прочтении нашего сочинения может явиться недоумение и удивление, так как в этом сочинении проведен несогласный с преосвященным Хрисанфом взгляд на лютеранское учение при жизни Лютера. Это несогласие заключается в том, что мы разделяем деятельность немецкого реформатора на два периода. В первый период, думаем мы, Лютер и его помощники старались как можно более отдалиться от католических взглядов и потому развивали свое учение в противоположность католичеству; во второй же период Лютер и другие лютеранские богословы |
|
|
