| Когда Евгению Семеновну и доктора Вальтера реабилитировали, они поселились во Львове. Вальтеру очень понравился город – улицы, костелы, здания, сохранившие дух немецкого зодчества. Они оба начали там работать. Все шло к лучшему. Однако внезапно вернулась лагерная цинга. – Авитаминоз, хотя было полно фруктов, но его организм уже не усваивал… Антон ведь долго был на общих в шахте. Семь ребер сломано. Лечила его в Москве, похоронила в Кузьминках. Она читала нам стихи Коржавина. От нее я и услышала впервые: …Так бойтесь тех, в ком дух железный, Кто преградил сомненьям путь, В чьем сердце страх увидеть бездну Сильней, чем страх в нее шагнуть… У меня в дневнике записано: «По мировоззрению – коммунистка, по мироощущению – нет». Она сама сначала не хотела восстанавливаться в партии. Но партследователь спросил: «А что же вы будете писать в анкетах? КРТД?» – Для Антона мое восстановление в партии было ударом. Восстанавливал Комаров. Хвалили за то, что я проявила большевистскую стойкость, ничего не подписывала ни о себе, ни о других. С Павлом Васильевичем Аксеновым, бывшим мужем, вновь встретилась в тысяча девятьсот пятьдесят шестом в Казани. – Как был ортодоксом, так и остался. Для нас тогда именно это различие: ортодоксы и либералы – во многом определяло отношение к людям. Девятого апреля 1965 года она писала из Львова: «Раечка, дорогая, спасибо вам большое за пересылку письма Солженицына, которое доставило мне большую радость… Пожалуйста, перешлите ему мою записку с благодарностью за внимание и доброе слово. Очень мне хотелось бы с ним встретиться, но это так трудно, поскольку и он и я живем в провинции». Они встретились в Москве. По телефону назначили свидание неподалеку от того дома, где он обычно останавливался, когда приезжал из Рязани. Взглянули друг на друга и отвернулись. Продолжали ждать. Потом все же сделали несколько шагов, стали неуверенно переглядываться, и оба почти одновременно сказали: «Я вас совсем не так представлял себе!» снимок – мы у подъезда ее львовского дома, улица Шевченко, 8. Она улыбается, щурится, глаза-щелочки. |
| 7 Во Львове она читала нам свои стихи – они казались посредственными. В Москве, в пору ее большой славы, работники издательства «Молодая гвардия» предложили ей найти себе тему для книги в серии «Жизнь замечательных людей». Она назвала несколько имен, в том числе забытую поэтессу Мирру Лохвицкую. Быть может, и стихи Лохвицкой вместе с Надсоном – тоже в истоках ее собственных поэтических опытов. В начале семидесятых годов в Израиле вышла антология «Русские поэты на еврейские темы». Составители включили стихи на библейские темы, в книге представлены стихи едва ли не всех русских поэтов за три века – от Державина до Слуцкого. Есть там и одно стихотворение Евгении Гинзбург: …И вновь, как седые евреи, Воскликнем, надеждой палимы, И голос сорвется, слабея: – На будущий в Ерусалиме! …Такая уж, видно, порода! Замучены, нищи, гонимы, Все ж скажем в ночь Нового года: – На будущий – в Ерусалиме! Она сочинила это стихотворение накануне Нового, 1938 года в Ярославской тюрьме. Прочла сокамернице. Ерусалим был условным – символом свободы. Она обрадовалась публикации, показывала антологию друзьям и знакомым. И удивлялась – издатели сборника, видно, восприняли буквально то, что для нее было поэтической метафорой. Она не только не чувствовала, не сознавала себя еврейкой, но даже и говорила: – У меня никогда не было и не могло быть романа с евреем. Потому и в вас, Левочка, я влюбиться не могла бы… – Женечка, вы просто антисемитка, расистка. (Ни когда она сочиняла эти стихи, ни когда читала нам их во Львове, ни когда увидела напечатанными в Израиле, – ни она – да и никто другой?… не могли себе представить, что метафора реализуется. Начиная с 1973 года и ей пришлось прощаться с друзьями, со знакомыми, уезжающими в Израиль.) 8 Л. Ее сердили неодобрительные отзывы о зарубежных выступлениях Солженицына, Максимова, Коржавина. – Ну и пусть они иногда преувеличивают. Это естественно. У них праведный гнев. Они пытаются объяснить этим западным идиотам, что те предают нас и губят себя. Ну и пускай Генрих Бёлль недоволен. Он ведь тоже ничего не понимает. Добрый, наивный немец. Я его очень люблю. Но он не способен понять ни Володю, ни Александра Исаевича, – он не испытал того, что испытали они и мы. Он только читал про тюрьмы, этапы, Колыму, Воркуту. Он добрый, всем сочувствует – и чилийцам, и вьетнамцам, и разным неграм. А для нас это несравнимо… |
| S. 53, 340, 786) 13 и проч. Все указанные дефекты не ослабляют очень ценного значения за книгой г. Н. Терентьева и даже более или менее извинительны для него, как выступившего с первым литературным трудом, да и при том посвященным обследованию вопроса очень серьезного и сложного. С другой стороны все эти дефекты с лихвою вознаграждаются теми высокими научными достоинствами, которые присущи исследованию г. Н. Терентьева. В число этих достоинств следует поставить прежде всего то, что его исследование написано по первоисточникам, по символическим книгам лютеранства, изданным частью на древне-латинском, частью на древненемецком языках, трудно понимаемым, каковое обстоятельство не воспрепятствовало г. Н. Терентьеву основательно изучить эти перводокументы лютеранской вероисповедной системы. В очень важное достоинство исследования указанного ученого затем следует поставить и то, что в нем представлена лютеранская вероисповедная система во всей полноте, а не в отдельных пунктах, как это делают те немногие русские ученые, которые свои труды посвящали обследованию изучаемого г. Терентьевым предмета, напр. проф. Ястребов, Стуков, Коржавин, Олесницкий и нек. друг. В очень важное достоинство исследования г. Н. Терентьева следует далее поставить и то, что он, при написании своей книги, помимо данных, доставляемых ему символическими книгами лютеранства, постарался внести в него те данные, которые доставляла ему богатая заграничная литература, посвященная обследованию происхождения, истории и содержания символических книг лютеранства и не только в существенных, но и даже во второстепенных вопросах, и для этого проштудировал труды Франка: Die Tlieologie der Concordienformel. 1358–1365 в 4-х книгах, Köstlin’a. Lüthers Tlieologie. Stuttgart. 1863, Koch " a. Ordo salutis in der luth. Dogmatik. Berlin. 1899, западные символики Элера, Келльнера, Мелера, Мюллера, Носгена, Филиппи, многие статьи в Realenzyklopädie... Herzog-Hauck’a, в журналах Theologische Studien und Kritiken, Beweis Glaubens и пр. И наконец в весьма важное достоинство исследования г. Н. Терентьева следует поставить и то, что он подверг в нем основательной критике лютеранскую вероисповедную систему по всем трактуемым пунктам, пользуясь для этого как заграничной богословской литературой, напр., многотомным трудом известного римско-католического догматиста новейшего времени проф. Гейнриха Die dogmatische Theologie, так и русской богословской литературой, всегда или почти всегда проверяя ту и другую подлинными изданиями Mansi и Migne. В виду этого, книга г. Н. Терентьева может иметь весьма полезное значение при обличении протестантства, как религиозного движения, а также и при обличении русского сектантства, как имеющего в некоторых пунктах близкое соотношение с протестантством. Поэтому смело рекомендую книгу г. Н.Д. Терентьева, как труд весьма ценный в научном отношении и весьма полезный в практическом отношении. |
| «Гавань» Валентина Берестова (К 85-летию со Дня рождения) 18.09.2013 08:18:12 Протоиерей Александр Шабанов Отнеситесь к стихам Берестова как можно серьёзней. Так никто не умеет. А. Ахматова. Однажды в " соборной " , то есть в застольной священнической компании, где ведутся самые различные, в том числе полушутливые, разговоры, с непременными историями, анекдотами и пространными поучениями, мне припомнилось и я прочитал берестовское четверостишье: О Божия Матерь, О Матерь Христа, Храни папу с мамой, Меня и кота. И пусть он поймает мышь, Которую Ты не хранишь. Сотрапезники этой псевдонаивной строфе тогда улыбнулись, кто-то определил её как " вполне миссионерскую " , а один " маститый " протоиерей с богословским чувством юмора возразил: " Как это " не хранит " ? Конечно, хранит, – и, выдержав паузу, подмигнул " соборянам " , – для кота хранит! " Так впервые в, казалось бы, наивных детских стихах Валентина Дмитриевича для меня обнаружилось их духовное измерение. Чуть позднее, и это было уже настоящее открытие, прочитал: Если хочешь пить, то колодец копай. Если холодно станет, то печь истопи. Если голоден, то испеки каравай. Если ты одинок, то чуть-чуть потерпи, И потянутся путники по одному И к воде, и к теплу, и к тебе самому. Чеслав Милош говорил, что " чтение поэзии оберегает от многих ошибок " . Следовательно, погружаясь в стихотворение, мы – а в случае со строфами Берестова, прежде всего, детская часть нашего мира – учимся и мыслям, и поступкам. Происходит это без назиданий, благодаря уже одной музыке звучащей строфы. Валентин Дмитриевич – поэт лишь условно " детский " , таковым, можно сказать, " назначенный " , и писать о нём следует серьёзно и с благодарностью, той самой, что мы испытываем к своему первому учителю " начальных " классов, который, как и поэт, задавался вопросом: Что делать, чтоб младенец розовый Не стал дубиной стоеросовой? Наум Коржавин, многолетний друг, " детским поэтом " Берестова не считал: " У него было много " стихов для детей " , но он имел какой-то странный успех. Подлинный и странный. Странный, потому что большинство литераторов, причём честных, хороших, к нему относились недостаточно серьёзно… и ещё он был человеком точной нравственной структуры: понимания формы, понимания нравственности… У Вали был вкус во всём, в нравственности тоже " . |
| Однако не было случая, чтобы у детей, с которыми мы занимаемся, — даже у малышей! — при слове “подвиг” не загорелись глаза. Будто это слово-сигнал, пробуждающий, как зов трубы. Я с детства мечтал, что трубач затрубит, И город проснется под цокот копыт, И все прояснится открытой борьбой: Враги — пред тобой, а друзья — за тобой… — так начинается стихотворение Наума Коржавина “Трубачи”. (Вообще, надо сказать, что образ трубача — один из любимых романтических образов, причем не только у нас. Поэтому особенно обидно, что песня про маленького героя, да еще трубача, — “изъята из обращения”.) Странно, вроде бы странно… Что там может отзываться в пятилетней малявке на слово “подвиг”? Тем более сейчас, когда эта тема так непопулярна, когда о героизме и подвигах в лучшем случае не говорят ничего. Наши дети уже не знают тех имен, которые были на слуху у нас: Олег Кошевой, Леня Голиков, Зоя Космодемьянская… Но подвигов жаждут не менее, если не более страстно. Однако если мы вспомним об архетипе, о родовой памяти, то ничего странного и удивительного в этом нет. Какие свидетельства дошли до нас на каменных скрижалях, керамических черепках, пожелтевших папирусах? Что люди прежде всего хотели оставить в памяти потомков? Описание своих подвигов. Какой самый древний жанр в литературе? Эпос, повествование о героях и их свершениях, то есть подвигах. Эпос есть у каждого народа. Это, можно сказать, лицо народа. Но если это есть у каждого народа, значит, это для чего-то нужно? С тех незапамятных времен, как люди стали называться людьми, они устремляли свой взор к небу, где обитали боги. Богам поклонялись, богов страшились, богам хотели подражать. Но боги были недосягаемы. Милость богов и близость к ним следовало заслужить. Заслужить отважными деяниями, п о д в и а м человек, совершивший подвиг, приближался к богам, но в то же время — и это очень важно — оставался человеком. Он был ближе, доступнее, понятнее, ему легче было подражать. Самим фактом своего существования герой как бы говорил другим людям: |
| да, разочарования неизбежны. Процитируем все ТО же стихотворение Наума Коржавина. Мы цитируем его потому, что оно как нельзя более ярко и емко иллюстрирует взросление души, которая воспитана правильно, то есть романтически. (“Романтизм — это душа”. В.А. Жуковский.) И вот самолеты взревели в ночи, И вот протрубили опять трубачи, Тачанки и пушки прошли через грязь, П р о с н у л о с ь г е р о й с т в о, и кровь пролилась. А вот и разочарования: Но в громе и славе решительных лет Мне все ж не хватало заметных примет. Я думал, что вижу, не видя ни зги, А между друзьями сновали враги. И были они среди наших колонн Подчас знаменосцами наших знамен. Автора ждали не только разочарования, но и такие страшные удары судьбы, которых не дай Бог никому. Правда, он об этом пишет сдержанно: Жизнь бьет меня часто. Сплеча. Сгоряча… Ну и что же он, воспитанный на иллюзиях, не готовый к жизненным испытаниям? …И все же я жду своего трубача. Ведь правда не меркнет и совесть — не спит… И на это ожидание жизнь отвечает сурово: …Но годы уходят, а он — не трубит. И старость подходит. И хватит ли сил До смерти мечтать, чтоб трубач затрубил? Этот трагический вопрос кажется одновременно и трагической точкой. Конец иллюзиям, конец стихотворению. Но у стихотворения “Трубачи” другой конец: А может, самим надрываться во мгле? Ведь нет, кроме нас, трубачей на земле. Романтически заряженная душа, пройдя через все, совершила прорыв и сделала по форме романтический, а по сути — мощный, волевой и, главное, вполне реалистический выбор. Она, душа, не угасла, не погибла, и произошло это не вопреки, а благодаря романтическому заряду, романтической энергии. Идеал не ломает человека, а, напротив, дает ему психическую опору. Дает силы жить. Пережить грязь, унижения, насилие. “Мужество быть” (так называется книга одного протестантского философа). Когда жизненный вихрь сбивает с ног, очень важно знать, что кто-то устоял, кто-то на ногах удержался. Интересно, что даже те родители, которые активно не хотят дать своим детям романтическое воспитание, считая его ненужным или даже вредным, искренне недоумевают и возмущаются, когда видят в своем ребенке проявления трусости, эгоизма, равнодушия. |
| Издатели сознательно ориентировались на традиции таких изданий, как " Вехи " , " Из глубины " , " Путь " , " Из-под глыб " , декларировали своё стремление внести " посильный вклад в создание духовного единства нашего отечества " , " возродить духовную культуру России, восстановить связь с органичными её истоками – Русским православием, приобщиться к традиционному универсализму и открытости... русской религиозной души " . Особое место в публикациях занимали статьи по " русскому вопросу " . К сотрудничеству в этом уникальном, не имеющем в СССР аналогов ни до " перестройки " , ни после 1991 г. журнале его издатели попытались привлечь А.И. Солженицына, но тот, занятый " Красным колесом " , отказался. Благодаря " Выбору " и ориентации на христианско-демократическую политику Аксючиц смог завязать связи с русским зарубежьем. Так, в Нью-Йорке он познакомился о. Иоанном Мейндорфом, в Лондоне с митрополитом Антонием Сурожским. Он вспоминал: " Беседы с последними богословами из плеяды гениев русского зарубежья радовали близостью позиций – будто многие годы совместно обдумывали одни и те же вопросы. Эти встречи наделяли чувством приобщения к традиции " . Встреч было много, Виктор смог также познакомится с ключевыми деятелями русской эмиграции: с Кириллом Ельчаниновым (руководителем Российского студенческого христианского движения в Париже, Никитой Струве (Руководителем ИМКА-Пресс – издательства РСХД, главным редактором Вестника РСХД), Глебом Раром (многолетним ведущим русской религиозной передачи на радио " Немецкая волна " ), Михаилом Назаровым, Владимиром Буковским, Ириной Иловайской (главным редактором парижской газеты " Русская мысль " ), Владимиром Максимовым, Александром Зиновьевым, Наумом Коржавиным... В 1989 году Аксючиц вступил " закрытым членом " в НТС, куда его принял руководитель НТС во Франции Борис Миллер. Сын Миллера Юрий приглашал Виктора в Лондон, устраивал встречи с парламентариями и министрами, с известными русскими эмигрантами, способствовал публикации материалов. Произошло его знакомство и с легендарными лидерами НТС Редлихом, Рутычем, Романовым, Пушкарёвым, Ждановым. Это были единомышленники, которых он до этого почти не встречал в собственной стране. Вместе с Владимиром Солоухиным он выступил содокладчиком на конференции НТС 7 октября 1989 г. в Нью-Йорке. |
| Одной из парадоксальных составляющих этого бедствия было то, что люди культуры отучались и отучали своих собратьев слышать в словах их прямой, нефигуральный смысл, - двадцать лет назад об этом написал Н.Коржавин в статье " Игра с дьяволом " . За словами " поругание счастия " , " проклятье заветов " , " попиранье... святынь " и пр. молчаливо предполагалось не собственное содержание, а как бы некое другое, на самом-то деле чрезвычайно привлекательное ( " муки творчества " ) - но только выраженное сильными, пронзительными, трагическими средствами; все это называлось " художественный образ " и освобождало от моральной ответственности (в таком вот " метафорическом " духе понимался и гимн Чуме). Парадоксальным же явлением " непрямое " понимание слова было потому, что в нем " влекущая сила " сатанического обаяния встречалась с исконно русским почитанием слова, доверием к его смыслу, боязнью произнести или даже понять кощунственное слово всерьез. Примирение этих двух различных начал происходило в эстетизме. Не случайно в советскую эпоху именно эстетизм - как правило, самый отвлеченный, беспомощный и вульгарный - призван был компенсировать и украшать ложь и грубый социологизм многих литературных и литературоведческих сочинений. Однако именно в начало века, в пору расцвета " тонкого " эстетизма, уходит корнями та нынешняя неудержимая девальвация слова, то сознательно пропагандируемое - под лозунгом " все гораздо сложнее " - презрение к слову, к его прямому смыслу (когда, скажем, талантливый молодой критик высоколобо посмеивается в " Литературной газете " над теми, кто " на полном серьезе " возмущен порнографией на печатных страницах) - весь тот словесный блуд, выкормыш лживой эпохи, свидетелями которого мы сегодня являемся. Упомянутая выше статья " Игра с дьяволом " Н.Коржавина представляет собой подробнейший, строфа за строфой и чуть ли не строка за строкой, " разбор содержания " стихотворения " К Музе " . Разбор этот обнаруживает как точность, прямоту и буквальность кощунственных слов и поэтических формул стихотворения, так и туман в тех местах, где есть угроза слишком жесткого столкновения кощунствённости с нашим доверием к слову и правдой нравственного чувства. Это взгляд прямо в лицо блоковскому слову и художественному миру, в нем воплощенному: по отважному и разоблачительному простодушию - поистине " взгляд Татьяны " . |
| Но движение это пока не стало движухой, извините за каламбур. В государственном уровне все упирается в рефлексию трагедии педвузов в России. Я всегда повторяю, что один из моих друзей, поэт Наум Коржавин в свое время сказал: «Смерть Советского Союза готовится в педагогических университетах». По большому счету, он оказался прав. Не хочется говорить о грустном, но если мы не решим эту проблему, то скоро столкнемся с чудовищным феноменом люмпенизации учительства. И тогда уже будет не до свободных искусств. — Ну тогда, может быть, Бог с ней, с этой школой? Может быть, домашнее образование — наше все? Вон сколько великих его получили — Бах, Моцарт, Лермонтов, Тютчев, Эдисон, Ампер и далее по списку. — Школа перестала быть единственным монопольным источником социализации детей. Она никогда в полной мере не была таковым, но играла доминирующую роль. Сегодня появляется огромное количество источников ращения детей. И многие родители выбирают семейное образование как форму воспитания своих чад. И за этим своя правда. Если родители осмелятся и будут способны дать своим детям качественное образование, то — вперед и с песней. Но школа — это не только трансляция знаний. Школа — это место, где встречаются поколения, это место диалога учителей, детей и родителей, детей друг с другом. Так исторически сложилось, что без школы возможности общения в культуре начальной школы, в подростковой среде уменьшаются. Другие пространства для общения подростков друг с другом, общение в подростковых субкультурах ведет к тому, что школа перестанет… да нет, уже перестала быть единственным транслятором в мире социализации. Но вместе с тем есть школы, в которые очень хочется приходить. Даже выпускникам, которые закончили их 15–20 лет назад. Детство — это сама жизнь — В одной из передач вы сказали: «Мне никогда не хотелось быть взрослым». Так и не стали? Это трудно — не предать ребенка в себе? — У всех подобного рода ощущения детскости разные. Вы говорите своей любимой: «Дитя мое» и при этом смотрите на ее седые волосы. И для вас она все равно ваше дитя. В каждом из нас живет и не перестает жить ребенок. У ребенка меньше стереотипов и больше чувствительности к разнообразию жизни. |
| Еще одной причиной могла служить информация, полученная от епископа Тобольского и Сибирского Антония (Коржавина), который отдал распоряжение Тобольской Духовной Консистории возбудить дело о хлыстовстве Распутина. Сведения с родины Григория Распутина, по данным Герасимова, запросил Дворцовый Комендант Владимир Александрович Дедюлин (см. ниже). На официальном уровне лишь после указания Столыпина, Герасимов, как руководитель тайной полиции, обязанный проверять всякого подозрительного на предмет благонадежности, и сам сделал запрос в полицейские структуры Тобольска о крестьянине села Покровского. По воспоминаниям Герасимова и Курлова получается, что события в Тобольске и Петербурге, скорее всего, развивались параллельно (хотя и взаимосвязано, т. е. Тобольское дело «питало» Петербург, а Петербург влиял на ход разбирательства в Тобольске). Относительно решения П.А. Столыпина Царь был поставлен в известность, отчего наблюдение носило как бы официальный характер. Официальное наблюдение за Григорием Распутиным-Новым было снято по просьбе Царицы уже через несколько дней. Однако, как утверждает Герасимов, неофициальное наблюдение продолжалось все время. Но никаких сведений об этом периоде не сохранилось, кроме утверждений Герасимова, о степени достоверности которых будет сказано чуть ниже. О том, что наблюдение было прекращено, свидетельствует и тов. мин. вн. дел Павел Григорьевич Курлов. После смерти Столыпина, сменивший его на посту мин. вн. дел Александр Александрович Макаров отдал распоряжением возобновить слежку за Г. Е. Распутиным-Новым с целью сбора компромата. Непосредственным поводом для установления наблюдения послужила история с еп. Гермогеном и иеромонахом Илиодором. Согласно документам Департамента полиции это произошло 23 января 1912 г. Наблюдение вели полицейские агенты (филеры). 171 Однако уже 12 июня 1913 г. по приказу нового министра внутренних дел Н. А. Маклакова официальное наблюдение за Григорием Распутиным было вновь снято, а агенты, находившиеся в Тобольской губернии, отозваны. Но, как выяснилось, негласная слежка не прекращалась. Контролировал ее начальник отдельного корпуса жандармов и одновременно товарищ мин. вн. дел при Маклакове - Владимир Федорович Джунковский. |
|
|
