| Суркино Наровчатовского уезда, а 25 мая 1896 г. епископом Пензенским и Саранским Павлом (Вильчинским) рукоположен во диакона к Христоро-ждественской церкви того же села. 11 июня 1897 года указом все той же Пензенской Духовной Консистории Филарет Великанов был перемещен в село Большой Азяс Краснослободского уезда, а резолюцией Епархиального Преосвященного от 23 августа 1901 года (по предложению училищного правления) назначен экономом Краснослободского духовного училища. 2 марта 1904 года указом Пензенской Духовной Консистории о. Филарет был назначен диаконом с. Оброчного Краснослободского уезда, в марте 1904 года — экономом Тихоновского духовного училища г. Пензы, а 10 июня 1909 года —— экономом Пензенской духовной семинарии. Высоко-преосвященным Владимиром, архиепископом Пензенским и Саранским, рукоположен в сан священника 30 октября 1916 года . О. Филарет был несомненно хорошим администратором, в пользу чего свидетельствует и последовавший в ноябре 1916 года перевод его в Казанскую епархию на должность эконома Академии (напомним, что в России существовало всего четыре Академии, и эконом одной из них, несомненно, был фигурой значительной). Кроме того, о. Филарет определяется священником Михаило-Архангель-ской академической церкви, что говорит уже о его пастырском таланте. Ведь в проповедях перед академической аудиторией нужно было быть и прекрасным оратором, и глубоко образованным человеком, чтобы не стать бледной тенью на фоне тех, чьи труды признаны и отмечены не только Россией, но и научным миром Европы. О. Филарет овдовел еще в бытность свою диаконом, и, будучи священником целибатным, все свои силы, знания и свободное время приносил на алтарь бескорыстного пастырского и административного служения. Последнее, связанное с материальными и денежными вопросами, требовало от него особой щепетильности и честности, и, как видно это из дел Правления Академии, о. Филарет удовлетворял всем этим требованиям и пользовался безусловным доверием и уважением академической корпорации. |
| —62— щих разъяснениях переводимая книга будет более полезна для английских читателей. Свое первое письмо ко мне м-р Биркбек написал по-русски и я, конечно, счел своим долгом ответить ему на английском языке; но со второго письма он заявил, что такой способ переписки представляет для него немалый труд, как столь же затруднительно было и для меня отвечать ему по-английски, а потому мы стали писать друг другу каждый на своем родном языке. В том же, 1896 году положено было начало и нашему личному с ним знакомству. Прибыв на торжества коронации, м-р Биркбек был у меня в доме в Сергиевском посаде и затем тогда же мы еще встречались с ним на парадном выходе в кремлевском дворце и при моем визите Манделю Крэйтону, епископу Питерборосскому (впоследствии Лондонскому), который приезжал в Москву в качестве представителя англиканской церкви на коронационных торжествах, С той поры, почти каждый раз когда м-р Биркбек приезжал в Россию, он бывал у меня в посаде и затем в Москве, куда я переехал на жительство с 1906 года, а я посещал его не раз в его временных резиденциях в лаврской (в Серг. посаде) и в национальной (в Москве) гостиницах, где он останавливался. При домашних свиданиях наши продолжительный беседы имели также своим главным предметом текущие события английской церковной жизни и обмен мыслей по поводу вопросов, выдвигавшихся на очередь как этими событиями, так и моею работой, и трудами м-ра Биркбека, экземпляры которых он не раз привозил мне в отдельных оттисках из разных английских периодических изданий. Говорил он по-русски несколько медленно, но очень хорошо и совершенно правильным литературным языком и только изредка приходилось помогать ему в приискании каких-либо наиболее подходящих русских слов для возможно – лучшего выражения его английской мысли. Насколько удалось мне узнать м-ра Биркбека из личных с ним сношений и из знакомства с его печатными трудами, я постараюсь представить здесь его образ, как общественного деятеля, несомненно оставляющего по себе —63— весьма заметный след в истории междуцерковных отношений. |
| 1300 Содержание этого отзыва см. в ниже печатаемой статье М. М. Богословского. Кандидатское сочинение С. И., представляющее собою первую строго-научную работу его, остается до сих пор ненапечатанным. Отойдя в течение своей дальнейшей научно-академической деятельности в сторону иных тем и интересов, С. И. однако никогда не оставлял мысли об его обработке для печати. Нам лично известно из разговоров с С.И. за несколько месяцев до его смерти, что эта работа его, несмотря на свою двадцатилетнюю давность, не представлялась в его глазах утратившею свою научную ценность. Думается, что напечатанная и в настоящем, не переработанном виде, она окажется полезным вкладом в нашу историческую науку. 1303 Журналы Совета М. Д. А. 1896 г. 380 стр. Там же. на стр. 367–380 напечатан и самый отчет С.И. 1305 С. Смирнов. Духовный отец в Древней Восточной Церкви (История духовничества на востоке). Часть I. Сергиев посад, 1906 XIV–XV стр. 1308 Начало полемике было положено статьей Л.В. Круглова в «Душеполезном Чтении» (окт. 1902 г.): «На службе миру – на службе Богу», в которой автор проводил мысль, что монастыри должны принимать наивозможно деятельное участие в «службе миру», каковая служба отнюдь «не противоречит прямой задаче их, не исключает ее, ибо служба миру покоится на любви к ближнему, а любовь – фундамент христианского учения, и, если она обязательна для каждого христианина, то тем более для инока – совершеннейшего христианина». В частности, как на формы служения монашества миру, автор указывал на устройство больниц и богаделен, на уход за больными и увечными, на содействие «настоящему христианскому просвещению» народа и т. п. Эта мысль А. В. Круглова встретила живой отклик в статье архим. Евдокима: «Иноки на службе ближним» (В. В. 1902, ноябрь). С резкой отповедью против взглядов Круглова выступил архим. Никон в своей статье: «Православный идеал монашества» (Душен. Чт. 1902, окт.). Тот идеал деятельного служения монашества миру, какой раскрывает Круглов, по взгляду архим. Никона, есть искажение православного идеала монашества, сущность которого составляет «исключительно личное спасение», «святой эгоизм», «суть монашеского делания в отличие от простой мирской добродетели» заключается в молитве, а «всякое внешнее дело для монаха есть только поделие» (ib. 209 стр.). Взгляд архим. Никона нашел полную поддержку у редактора «Душепол. Чт.» проф. А.И. Введенского , который также усмотрел в статье Круглова «тонкую подмену православно-русского идеала монашества западным». |
| —323— вальности совпадают с правилами о церковно-учительских школах на стр. 95–98. И остается непонятным для читателя, к чему же нужно было вторично выписывать одно и то же?... На стр. 123 автор говорит, что „устраиваемые духовенством воскресные школы встречались населением с большим сочувствием“.., а через 10 страниц пишет: „среди деревенского населения еще сравнительно не так давно не редкость было встретить равнодушное, а иногда даже враждебное отношение к воскресным школам“ (133). Автор совсем не замечает, что эти два заявления довольно трудно примирить друг с другом, и потому не делает никакой попытки к их примирению... Также не мирятся у нашего автора и разные статистические сведения, сообщаемые на соседних страницах, напр., о числе учащихся в воскресных школах. На стр. 133 автор утверждает, что в 1911 г. число учащихся в воскресных школах было 9069; а на следующей (134) странице, определяя в раздельности число учащихся в этих школах мужчин и женщин, он насчитывает первых 2032, а последних 6313, каковые цифры в сложности дают лишь 8345 (а не 9069, – разница не маленькая!..) Также в 1912 г. по общей таблице на стр. 133 число учащихся автор приводит 8901; а по раздельной таблице на стр. 134 оказывается в этом году мужчин 2104, а женщин 6613, – что в сложности дает 8717 (а не 8901). Автор ничего этого не замечает и читатель в затруднении: как же относиться к приводимым у него цифрам? Доверять ли им? Такое же механическое и недостаточно внимательное отношение к найденному материалу замечается у нашего автора и в других главах сочинения. Напр., пишет он главу о церковных школах „на выставках“ (Московской 1888 г., Киевской 1894 г., Нижегородской 1896 г., Парижской 1900 г., Петроградской 1903 и 1909 г.) и чем же наполняет он эту главу? – Неоднократным повествованием о том, на какой выставке в каком отделе и в какой комнате были расположены различные школьные экспонаты!... А надлежащие выводы и заключения из всего этого предоставляется делать уже самому читателю. —324— |
| ряд таких документов, которые по тем пли другим причинам оставались вне научного горизонта упомянутых исследователей. Таковы, напр., акты собора 861 г., в их сокращенной записи, сохранившейся в каноническом сборнике (XI в.), кардинал-пресвитера Деусдедита, изданном еще в 1869 г. Martinucci; затем некоторые слова и гомилии Фотия (изданные Аристархи, еп. Порфирием Успенским , А. И. Пападопуло-Керамевсом и др.), – равно как ряд новых писем Фотия (А. Papadopulos Kerameus. S. patriarchae Photii, archiep. Constautinopoleos, epistolae XLV. Petropoli. 1896), – наконец, некоторые жития византийских святых, заключающие в себе исторические сведения относительно Фотия и его эпохи. Наличность этого нового материала в книге Ф. М. Россейкина отводит ей видное место не только в русской, по и западно-европейской научной литературе о Фотии, в которой после знаменитого исследования Гергенретера, вышедшего в свет в 60 г. прошлого века, не появилось ни одной новой работы о Фотии, которую по полноте обследованного материала можно было бы поставить на ряду с книгой нашего автора. Такой же полнотой и обстоятельностью характеризуется и отношение Ф. М. Россейкина к вспомогательной, как русской, так и иностранной литературе своей темы, причем широкое знакомство автора с этой литературой сказывается не только в вопросах, непосредственно относящихся к личности и деятельности п. Фотия, но и в тех отделах книги автора, которые имеют лишь косвенное отношение к основному предмету исследования. Церковно-политическая история Византии IX в., в ее отношении к западно-европейским, славянским и восточным народам того времени, византийская историография, хронология, агиология и др.: во всех этих научных областях, поскольку Ф. М. Россейкину, при обозрении биографии Фотия на широком историческом фоне, приходилось делать в них более или менее обширные справки и экскурсы, его книга обнаруживает в авторе не дилетанта-начетчика, бессистемно пользующегося первым попавшимся под руку пособием по тому или другому вопросу, а специалиста-византолога, стоящего в курсе научной литературы своего предмета. |
| В Карлсбаде же познакомился отец мой и с Фед. Густ. Тернером, впоследствии некоторое время бывшим товарищем Министра Финансов, a no месту жительства оказавшимся прихожанином отца в Казанском Соборе. Это тоже был человек, выдающийся no уму и благородному характеру, убежденно верующий, бывший членом Общества Любителей Дух. Просвещения, интересовавшийся богословскими вопросами и сам написавший несколько серьезных —311— богословских книг, – между ними одну брошюру по-немецки в защиту православия и в отпор, кажется, нападкам Прибалтийского лютеранства. В более поздние годы помню Ал. Фед. Гусева, Казанского профессора, приезжавшего и жившего в Карлсбаде, вместе с бывшим своим товарищем по Академии прот. К. И. Ветвеницким. – С А. Ф. Гусевым у отца моего впоследствии были постоянные письменные сношения; А. Ф. приезжал и в Петроград и был с супругою своею у нас па даче; и мы в 1896 г. семейно были у них в гостях в Казани и были приняты с самым сердечным радушием. А. Ф. Гусев был человек умный, интересный в беседе и с богословским, так сказать, чутьем к чистоте православного учения. Помню, как раз, без отца, Ник. П. Апраксин и я с ним, окрыляемая наличностью компетентного союзника, отчаянно спорили с Ал. Ф-ем по одному вопросу: дело шло о праве проповедания мирянином христианства; – А. Ф. утверждал, что мирянин сам по себе этого права не имеет, а я, помню, ссылалась на пример св. Нины, просветительницы Грузия. Для меня наш с П. П. Апраксиным взгляд казался само собою разумеющимся, а взгляд А. Ф-ча – абсурдом, – и только долго спустя поняла я его мысль, оценила и признала себя неправой; он защищал перед нами православный догмат церковности, по которому собственно и нет верующих, как обособленных единиц, а каждый есть член своей малой церкви, возглавляемой законным своим пастырем, от которого благодатно и исходит, доходя и до меня, в случае потребности апостольское право проповеди, так что каждый мирянин должен действительно духовно взирать к этому источнику своей правоспособности и от него благословляться, – иначе его миссионерство будет самочинным, протестантским, а потому ведущим к сектантству и даже еретичеству. – Но при всем своем уме и православном чутье А. Ф. был болезненно самолюбив и раздражителен, – последнее, вероятно, не без связи с болезнью печени, от которой лечился; – он менялся в лице, даже если не похвалят сделанную им покупку или оценят ее ниже того, что он заплатил; много придирок доставалось от него и сожителю его, переносившему это |
| К сожалению, эти занятия были непродолжительными, так как уже в конце зимы слушатели должны были отдаться своим собственным научным занятиям и подготовке к экзаменам. Лекции Фёдора Дмитриевича кончились, но величавый образ учёного богослова, не по профессии, а по призванию, с большим педагогическим тактом и любовью руководившего кружком молодых людей, ищущих духовного просвещения, остался в моей благодарной памяти, первым непосредственным и живым впечатлением от первых лет моего знакомства с почившим. И, думается, в таком восприятии я был не одинок. Помню, однажды я случайно встретился с покойным Фёдором Дмитриевичем в одном общественном учреждении Петрограда. Вспомнив свои лекции и как бы продолжая их, он разговорился со мной о новейших —568— комментаторах библейского текста. Когда он ушёл, некоторые из случайных, но вполне просвещённых слушателей, спросили меня, как фамилия этого профессора богословия, и были немало удивлены, узнав, что перед ними не богослов, а член Государственного Совета по выборам от Москвы. После того я много раз встречал покойного Фёдора Дмитриевича, и уже не удивлялся, когда в сокровищнице его богословских знаний находил многое полезное и для своих собственных богословских занятий. В этом отношении я видел от него много доброго внимания, и часы, которые мне удалось провести в беседах с покойным, особенно во время его тяжкой глазной болезни или в Посаде, где я был однажды счастлив принимать его у себя, навсегда сохранятся в благодарной памяти моей светлыми воспоминаниями. Когда же Московская Духовная Академия избрала Фёдора Дмитриевича своим почётным членом, я имел возможность в официальном академическом органе печатно засвидетельствовать изумительную для светского человека осведомлённость Фёдора Дмитриевича в науках богословских 1896 . Но, Богу угодно было, чтобы моё знакомство с Фёдором Дмитриевичем не ограничилось этим руководством и этими беседами, и одностороннее всё же в отношении к Фёдору Дмитриевичу восприятие мной образа его, то как образа общественного деятеля, то как учёного богослова, вскоре дополнилось новыми, существенными чертами. |
| Чудо о винопийце, выгнавшем крестным знамением беса из чаши (84–85) должно быть сопоставлено с легендами о заключенном бесе, обследованными г. Дурново (Древности, труды славянской комиссии, т. 4, в. 1, М. 1907). Рассказ о том, как блаженный гонял беса в образе нищего (88–89) напоминает аналогичные рассказы жития Илариона Суздальского, протопопа Аввакума, старца Епифания. Сказание о блаженном Иоанне Собрав и издав сказания о блаженном Иоанне, о. Кузнецов напрасно не перепечатал одно из сказаний о погребении подвижника, очень небольшое по объему – не более —467— страницы – которое сам же издавал ранее (Чт. Общ. И. и Др. 1896, II смесь, 6 стр.; еще прежде оно издано было в Летописях Занятий Археографической Комиссии – стр. 50–51; втор. счета). Тогда бы получился в его книге полный цикл известных в настоящее время сказаний о блаженном Иоанне. Располагая сказания по времени их появления (стр. 467), автор, по нашему мнению, делает ошибки. Первым сказанием о блаженном, вероятно, было то описание его кончины и чудес, которое о. Кузнецов вслед за Ключевским приписывает протопопу Димитрию, упомянутое сейчас выше (Моск. Син. Б-ки 850, лл. 928–933, у о. Кузнецова, 417–421 стр.). За ним уже следует другое сказание, упомянутое сейчас выше, изданное в Летописях Занятий Археографической Комиссии и в Чт. Общ. И. и Др., которое явно осложнено легендой о священнике, поднятом на воздух ангелом. Однако наш автор, не указывая оснований, ставит это последнее сказание на первое место. Отношения двух списков жития Иоанна блаженного в Синод. рукописи 850, являющихся, собственно говоря, двумя изводами памятника, автору представляются едва ли правильно. Более ранним он считает первый список на лл. 289–292 об. с указанием на год (1647) составления и на автора «простого монаха а не ермонаха»; на второе место ставит список лл. 815–819. Основанием для такого распределения служит то, что «простой монах», по догадке о. Кузнецова, – известный Иван Наседка, а Наседка был «весьма образованный» человек своего времени и не воспользовался бы чужим трудом, – не выдал бы его за свой. Отсюда по мнению автора, второй список (815–819 лл.) зависит от первого, есть его легкая переделка (стр. 446–448). Но прежде всего следует заметить, что совершенно напрасно о. Кузнецов считает догадку об авторстве Ивана Наседки относительно жития Иоанна своим собственным открытием (стр. 446–447). Она давно сделана на оснований той же рукописи (Увар. Б-ки 1822 (534) (398) ср. Описание IV, 141) проф. Голубцовым (Памятники прений о вере, возникнувших по делу королевича Вальдемара и царевны Ирины Михайловны. М. 1892, стр. VII). Однако, нам кажется, вопрос о Наседке, как авторе сказания о блаженном Иоанне |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ЖУЗЕ Пантелеймон Крестович [араб. Бандали ибн Салиба аль-Джаузи] (20.07.1870, Иерусалим - 20.01. 1942, Баку), историк, исламовед, миссионер. Род. в семье правосл. арабов, в детстве остался сиротой. Окончил гимназию Православного миссионерского общества в Назарете, переехал в Россию. В 1889-1892 гг. учился в Вифанской ДС, в 1892 г. поступил в МДА, в 1895 г. переведен в КазДА, к-рую окончил в 1896 г. со степенью кандидата богословия. Ж. остался в академии практикантом на кафедре араб. языка и обличения мухаммеданства до 1916 г., одновременно с 11 окт. 1899 до 1913 г. преподавал франц. язык. 6 мая 1899 г. утвержден в степени магистра богословия за продолжавшее канд. работу соч. «Мутазилиты: Догматико-историческое исследование в области ислама» (Каз., 1899). При обсуждении диссертации автора обвиняли в объективистском подходе, отсутствии критики ислама, нек-рые профессора академии выступили против присуждения магист. степени. 16 дек. 1899 г. Ж. принял присягу и стал российским подданным. За время службы в КазДА был командирован в Египет в 1897 и 1909-1910 гг. Одновременно в 1901-1903 гг. был преподавателем Казанских миссионерских курсов, с 1 окт. 1912 по февр. 1917 г.- цензором Казанского временного комитета по делам печати (цензурировал мусульм. книги и периодические издания), с 1 нояб. 1913 г.- штатным преподавателем французского языка в КазДС, в 1914-1917 гг.- военным цензором. В 1911 г. баллотировался на должность профессора кафедры арабского языка и обличения мухаммеданства, но проф. М. А. Машанов выступил против, обвинив Ж. в светском характере его научных интересов и нежелании заниматься противомусульм. полемикой; избрание не состоялось. Неудачно окончилась и попытка Ж. возглавить кафедру татар. языка и этнографии поволжских инородцев. На заседаниях совета КазДА его критиковали за активное участие в общественной жизни христиан Ближ. Востока, вмешательство в «борьбу партий» Антиохийской и Иерусалимской Православных Церквей. В результате Ж. уже в 1912 г. пытался уйти из академии, в июле был назначен инспектором народных уч-щ Екатеринославской губ., но отказался от назначения. Покинул КазДА в 1916 г. 20 апр. того же года, продолжая службу в семинарии, стал приват-доцентом юридического фак-та Казанского ун-та, читал курс мусульм. права. К нач. 1917 г. имел чин статского советника. Был награжден орденами св. Станислава 3-й степени, св. Анны 3-й степени, св. Владимира 4-й степени. |
| Питирим (Окнов Павел Васильевич), митр. Петроградский и Ладожский Родился 28 июня 1858 года в семье протоиерея мыса Коженгузен, Лифляндской губ., Рижского уезда. В 1879 году окончил Рижскую гимназию и поступил в Киевскую духовную академию. 3 июня 1883 г. пострижен в монашество, 12 июня рукоположен во иеродиакона, а 15 июня – во иеромонаха и по окончании академии со степенью кандидата богословия назначен преподавателем Киевской духовной семинарии. С 26 нюня 1887 г. – инспектор Ставропольской духовной семинарии. 24 марта 1890года назначен ректором той же семинарии, а 8 апреля возведен в сан архимандрита. С II янв.1891 г. – ректор СПБ духовной семинарии. 17 июня 1904года хиротонисан во епископа Новгород-Северского. С 2 ноября 1896 г. – епископ Тульский и Белевский. С 17 нюня 1904г. – епископ Курский иБелгородский. 25 февр.1905 г. – епископ Курский и Обоянский. 6 мая 1909года возведен в сан архиепископа. С 4 окт.1911 г. – архиепископ Владикавказский и Моздокский. С 22 дек.1913 г. – архиепископ Самарский и Ставропольский. С 26 июня 1914 г. – архиепископ Карталинский и Кахетинский, член Святейшего Синода и Экзарх Грузии. В 1915 году награжден бриллиантовым крестом на клобук. 23 ноября 1915 года возведен в сан митрополита и назначен митрополитом Петроградским и Ладожским с правом ношения креста на митре. 4 дек.1916 года утвержден почетным членом СПБ духовной академии. 6 дек.1916 года, награжден крестом для предношения за богослужением. 6 марта 1917 года уволен на покой, согласно прошению. Скончался 25 марта 1919 года в Новочеркасске. Был деятельным администратором и опытным архипастырем. Под его руководством в Белгороде состоялось открытие мощей Святит. Иоасфа Белгородского. Доступный и ласковый, с врожденной деликатностью, он был любим своей паствой во всех епархиях, где он служил. Наряду с положительными о нем отзывами в светской литературе существуют и отрицательные. Его близкое отношение и связь с Распутиным давало некоторым подозревать его в нарушении нравственной жизни. Однако, знавшие близко митрополита глубоко убеждены в его чистой жизни и опровергают отрицательные замечания о нем светской литературы. |
|
|
