| Отсюда в истории народа немыслима какая либо непоследовательность в развитии, – не может явиться что-либо такое новое, которое не имеет для себя опоры и соприкосновения в старом прошедшем. Моисеево законодательство не представляет в этом отношении исключения. Являясь новым в своих принципах и форме, оно не вполне ново в своем содержании, которое часто заимствует из прежнего, выработанного прошлой историей, обычного права. Как ни проста была история израильского народа до Синайского законодательства, она тем не менее имела свое право, свой закон, выработанный и утвержденный обычаем. В истории есть на него ясные указания. Так, задолго до Моисеева законодательства, в истории встречаются указания на определенные наказания за убийство, за прелюбодеяние, за существование закона деверства, на различие чистых и нечистых животных и по-видимому на почитание субботы ( Быт.9:6; 38:8, 24; 8:20 ; Исх.16:23:27–29 ). Все это такие факты обычного права, которые потом целиком вошли в Моисеево законодательство, составив из себя ту историческую почву, на которой легче могло привиться новое законодательство. Мудрый законодатель не мог оставить без внимания это древнее обычное право, потому что только то законодательное или государственное учреждение крепко, которое заложено на прочном историческом основании. Отличительная черта законодательного гения и состоит в том, чтобы произвести преобразовательную работу уже над готовым, но сырым, необработанным материалом, выработать для него основные принципы и оживить новым, высшим духом. В таком именно отношении к обычному праву стоит Моисеево законодательство. Законодатель пользуется давним материалом обычного права, полагает его в основу своей законодательной работы, и на этой основе созидает чудное, новое законодательное здание. При дальнейшем исследовании мы часто будем встречаться с законодательными постановлениями, которые или вполне, без изменения заимствованы из обычного права, или с некоторыми изменениями и ограничениями, соответственно новым высшим началам законодательства. |
| Эта глава также касается идеи о том, что Израиль должен отличаться от своих соседей, быть другим во многих отношениях. В 12-й главе предметом искушения были объекты идолопоклонства, которые были вполне очевидны. В 13-й главе искушение принимает форму устного побуждения отступника. Но в этой главе нет никаких соблазнителей, призывающих израильский народ выстригать волосы над глазами или есть запретную пищу. Израиль должен избавиться от столбов (12:3) ханаанеян, но он не должен избавляться от пеликанов (14:17). Назначение этой главы – убедить Израиль избегать не только очевидно дурных вещей (гл. 12:13), но также и по внешнему виду более безобидных и безвредных вещей: оказания уважения мертвым посредством конкретного действия или же отказа употреблять в пищу определенные виды мяса. Большое значение имеет то, что раздел о чистых животных представлен следующей фразой: «Не ешь никакой мерзости» (14:3). Древнееврейским словом, означающим «мерзость», является токеба, которое наиболее часто во Второзаконии используется в отношении обычаев ханаанеян и переводится как «омерзение». Напротив, параллельная глава в Книге Левит (гл. 11) о законах, предписывающих правильное питание, использует для обозначения «мерзости» древнееврейское слово шекес, а не слово, которое употреблено здесь. Таким образом, в 14-й главе Второзакония умышленно используется слово, которое в другом месте книги обозначает главным образом порочные действия ханаанеян. Возможно, список разрешенных и запрещенных для употребления в пищу животных имеет какое-то отношение к такому образу жизни, но за рамки этого мы не можем выйти. Последняя часть главы посвящена десятине – ежегодной (ст. 22–27) и трехлетней (ст. 28:29). Темой по-прежнему является еда, за исключением того, что акцент сместился от мяса к семенам и хлебу. Отмечена также перемена от отрицательного (не поклоняйся этому или не ешь этого) к положительному (десятина). Десятина должна быть в форме урожая ими скота, но при определенных условиях (длинный путь) десятина может быть обращена в деньги, которые легче нести (ст. 25). Паломнику даже разрешено на время путешествия: «Ешь ... десятину» (ст. 23) и «покупай на серебро сие всего, чего пожелает душа твоя» (ст. 26). |
| Разделяясь на периоды, история каждого народа есть тем не менее один нераздельный организм; для нее различные периоды суть только различный состояния одного и того же организма. Поэтому предшествовавшие состояния по необходимости обусловливают последующие, служат основою, на которой и под влиянием которой вырабатывается дальнейший момент развития. Отсюда в истории народа немыслима какая-либо непоследовательность в развитии, – не может явиться что-либо такое новое, которое не имеет для себя опоры и соприкосновения в старом прошедшем. Моисеево законодательство не представляет в этом отношении исключения. Являясь новым в своих принципах и форме, оно не вполне ново в своем содержании, которое часто заимствует из прежнего, выработанного прошлой историей, обычного права. Как ни проста была история израильского народа до Синайского законодательства, она тем не менее имела свое право, свой закон, выработанный и утвержденный обычаем. В истории есть на него ясные указания. Так задолго до Моисеева законодательства в истории встречаются, указания на почитание субботы на определенные наказания за убийство, за прелюбодеяние, на существование закона деверства, на различие чистых и нечистых животных ( Быт. 9:6; 38:8, 24; 8:20 . Исх. 16:23, 27–29 ). Все это такие факты обычного права, которые потом целиком вошли в Моисеево законодательство, составив из себя ту историческую почву, на которой легче могло привиться новое законодательство. Мудрый законодатель не мог оставить без внимания это древнее обычное право, потому что только то законодательное или государственное учреждение крепко, которое заложено на прочном историческом основании. Отличительная черта законодательного гения и состоит в том, чтобы произвести преобразовательную работу уже над готовым, но сырым, необработанным материалом, выработать для него основные начала и оживить новым, высшим духом. В таком именно отношении к обычному праву стоит Моисеево законодательство. Законодатель пользуется данным материалом обычного права, полагает его в основу своей законодательной работы, и на этой основе созидает чудное новое законодательное здание. |
| Приготовление елки было делом особенным. Украшалась она либо канонично – после всенощной, либо до всенощной В самом конце XIX века в крупных российских городах появляются многочисленные елочные базары. Один из основных в Москве располагался на Театральной площади (прямо перед Большим театром). Выбор елки был особой традицией, с прогулкой по базару и почти обязательной покупкой сбитня и калача. Приготовление елки было делом особенным. Украшалась она либо канонично – после всенощной, либо до всенощной. После того как празднество заканчивалось, игрушки снимали с елки и раздавали детям. Как писала столичная пресса, один из петербургских богачей заказал «искусственную елку вышиною в 3,5 аршина, которая была обвита дорогой материею и лентами… Верхушка елки была испещрена ленточками разных цветов; верхние ветви ее были увешаны дорогими игрушками и украшениями: серьгами, перстнями и кольцами; нижние ветви – цветами и конфетами и разнообразными фруктами. Комната, где находилась елка, была освещена большими огнями; повсюду блистала пышность и роскошь. После угощения детей заиграла музыка. По окончании вечера пустили детей срывать с елки все то, что висело на ней. Детям позволялось влезать на дерево; кто проворнее и ловчее, тот пользуется правом брать себе все, что достанет, но так как елка была высокая и не многие отваживались влезать, то им помогали их сестрицы: они подставляли стулья и указывали на самые заманчивые для них вещи». Детские подарки под елкой были обязательны. В многодетных дворянских семьях традиционной была игра в «передачу»: подарки завертывались в несколько слоев бумаги. Разворачивать их надо было постепенно, передавая подарок тому, чье имя значилось на очередной обертке. После всенощной на елке ненадолго зажигали свечи для детей, а вокруг дерева водили хороводы. Детские праздники устраивались и на второй и третий день Рождества. Со временем елочные украшения стали более изысканными, появились определенные правила украшения рождественской ели. Ее верхушку венчала Вифлеемская звезда. Всевозможные фигурные пряники и печенье (часто по-прежнему в форме животных) сменили обязательные во времена средневековья вафли. Потом все упростилось, на еловых ветках стали развешивать разноцветные игрушки, фонарики, корзинки. А еще позже пришла мода на игрушки из папье-маше, фарфора, тисненого картона, стекляруса и приклеенного бисера, прозрачного и матового стекла. |
| Книга, пож., закончится на Сэме. По выполнении великого Квеста Фродо, естественно, сделается слишком благородным и изысканным и уйдет на Запад вместе со всеми выдающимися личностями; а вот С. обоснуется в Шире, среди садов и пабов. Ч. Уильямс, который тоже читает это все, говорит: замечательно, что в центре ее — не раздор, война и героизм (хотя и они тоже изображены с пониманием), но свобода, мир, повседневная жизнь и доброе расположение духа. И тем не менее он согласен, что для всего этого необходимо существование огромного мира за пределами Шира, — иначе все это станет избитым и банальным в силу привычки и погрязнет в рутине….. К слову сказать, ты сперва написал Harebell, а потом переправил на Hairbell. He знаю, интересно ли тебе это; просто я однажды подробно изучил вопрос с этим названием — поспорив с одним догматиком-ученым. Совершенно очевидно, что (а) старый вариант названия — harebell («животное» название, подобно многим другим старым названиям цветов), и (б) означает оно «гиацинт» ( hyacinth), а не «колокольчик» (campanula). Bluebell — название сравнительно новое, было придумано как раз для колокольчика; шотландские «bluebells» — конечно же, колокольчики, а вовсе никакие не гиацинты . За перенос названия (в Англии, не в Шотландии; и, если на то пошло, не в неиспорченных провинциальных диалектах отдельных областей Англии), а также и за надуманное написание hairbell, кажется, ответственность несут невежественные (в том, что касается этимологии) и надоедливые педанты-ботаники нашего времени, — из тех, что предлагали folk " sglove вместо foxglove — и вводят нас в заблуждение. Что до последнего, корень, вызывающий здесь некоторое сомнение, это glove, а не fox. Foxes glofa встречается в древнеанглийском; в таком варианте, а также и в форме — clyfa: в старинных травниках, где несколько необдуманно используется для обозначения растений с крупными широкими листьями, напр., лопуха (его еще называют foxes clife, ср. clifwyrt = foxglove). Об этих древних ассоциациях с животными почти ничего не известно; расшифровке они не поддаются. Возможно, в ряде случаев они восходят к утраченным сказкам о животных. Любопытно было бы попробовать сочинить сами сказки под эти названия. А ты по-прежнему придумываешь названия для встреченных неизвестных цветов? Если да, то помни: древние названия не всегда описательны, но очень часто загадочны! Мне лучше всего удались (на эльфийском языке, на диалекте номов) эланор и нифредиль; очень мне нравятся также англосаксонские сюмбельминэ, или незабвенники, что растут на Великом Роханском кургане. Пожалуй, надо будет придумать еще чего-нибудь для Сэмова садика в финале. 094 К Кристоферу Толкину 28 декабря 1944 (FS 71) |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ВИФЕЗДА [евр. ; греч. Βηθεσδ; слав. ], название купальни (греч. κολυμβθρα) в евангельском описании чуда исцеления Иисусом Христом расслабленного (Ин 5. 2-9), к-рая описывается как находящаяся «в Иерусалиме у Овчих ворот ( προβατικ)». Название этого места часто понималось аллегорически как -дом милосердия. Греч. название дошло до нас в различных вариантах чтения, однако Βηθεσδ предпочтительнее, т. к. лучше иных соответствует евр. названию этого места, засвидетельствованному в кумран. медном свитке (3 Q 15. 11; 12 сл.; 35-65 гг. по Р. Х.). Речь идет о двойственной форме имени, на что могла повлиять особенность архитектуры этого сооружения, состоящего из 2 бассейнов. Однако отождествление евангельской В. с упомянутым в кумран. свитке местом имеет и противников (см.: Аллегро Д. -М. Сокровища медного списка: Пер. с англ. М., 1967. С. 49. Примеч. 281, 282). Купальня Вифезда. Миниатюра из четвероевангелия. 1356 г. (Add. MS. 39627. Fol. 225) Купальня Вифезда. Миниатюра из четвероевангелия. 1356 г. (Add. MS. 39627. Fol. 225) Евсевий Кесарийский указывает на то, что в его время портиков у купели уже не было, однако обе части купальни по-прежнему наполнялись дождями, при этом одна из них «невероятным образом имела пурпурно-красную воду, говорят, это след когда-то омытых здесь жертвенных животных» ( Euseb. Onomast. 58. 21). Блж. Иероним Стридонский в своем переводе транскрибирует греч. название как Probatica (что нашло отражение в вариантах названия этого места на картах эпохи крестоносцев: Piscina Probatica, Piscina vel Porticus). Нек-рые подробности архитектурной планировки здания содержат и др. источники: Бурдигальский итинерарий (333 г.) сообщает о двойном бассейне с 5 портиками, в к-ром «вода ... делается красной, если ее возмутить». Свт. Кирилл Иерусалимский (IV в.) уточняет, что «в Иерусалиме есть Овчая купель, с пятью портиками, четыре из которых идут вокруг нее, пятый же - в центре, и там лежит много больных» ( Cyr. Hieros. Hom. in paralyt. 2. 1). |
| При этом как существо их не изменяется, ибо из семени возрастает то же самое, но в новом и совершеннейшем виде, так и будущее тело человеческое сохранит ту же природу, хотя и явятся в ней иные качества. «Тело, – говорят Отцы, – воскреснет то же, так что всякий признает то тело, в каком воскреснет, своим собственным телом, тем самым, которое носил, живя прежде; но оно будет то же да не то же». 1620 После воскресения человек не перестанет быть человеком по составу своему и природе. «В воскресение все члены будут воскрешены, по написанному, волос с головы вашей не пропадет ( Лук. 21:18 ), и все соделается световидным, все погрузится и преложится в свет и в огонь, но не разрешится и не сделается огнем, так чтобы не стало уже прежнего естества, как утверждают некоторые. Ибо Петр остается Петром и Павел – Павлом, и Филипп – Филиппом; каждый, исполнившись Духа, пребудет в собственном своем естестве и существе». 1621 Душа сохранит все свои силы, а тело все свои органы и физиологические особенности. Наше воскресение совершится по образу воскресения Господа нашего Иисуса Христа. Воскресшее тело Его осталось таким же, каким оно и было по строению своему и виду. «Что смущаетесь, – говорил Он ученикам своим, – и для чего такие мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите, ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня» ( Лук. 24:38–39 ). Однако, хотя воскресшее тело останется идентичным с умершим телом по форме своей и по существу своему, но все же по качествам своим оно уподобится скорее природе ангельской, чем животной. Не случайно ученики смутились от внезапного появления Своего Учителя среди их горницы, ибо дверь ведущая в горницу была затворена. Только существо духовной природы могло проникнуть к ним сквозь затворенную дверь. Иудейские архиереи, опасаясь предсказанного Господом воскресения Его, тоже предполагали, что тело Воскресшего Христа будет подчинено тем же законам, которым обыкновенно подчинены тела человеческие и запечатали камень, приваленный к наружности пещеры, в которой было положено тело Иисусово. |
| Что в практической действительности у одного и того же человека религиозный атеизм может мириться не только с политическим консерватизмом, но даже и деспотизмом, – для подтверждение этого он мог бы кроме себя указать на так называемый «просвещенный абсолютизм» в политических доктринах вольномыслящих французских философов энциклопедистов; и у них, точно так же как у Штрауса, религиозный образ мыслей далеко не совпадал с политическим. Но во имя каких высших принципов атеист может ревновать об охранении и благе семейного союза, когда этот союз представляется ему не богоустановленною формою человеческой жизни, освященною высшим религиозно-нравственным законом, а подобием животного союза, только в более развитой и облагороженной форме? Что может побуждать его к охранению общественного порядка, если этот порядок и самая форма общественной жизни людей кажется ему основанною на тех же началах, на которых у некоторых животных основывается влечение к общежительной и стадообразной жизни, и если при этом представится ему еще та мысль, что не все породы предков человеческих индивидуумов нуждаются в общежительной форме жизни. Нам кажется, что Штраус, высказываясь консерватором и ревнителем национального и общественного блага своей родины в своей политической исповеди, забывает про начала своей новой веры и вспоминает о них только тогда, когда начинает рассуждать о самой высшей форме общественного духовно-нравственного союза, который выражается в религиозно-церковном общении людей. При рассуждении по этому вопросу снова проявляется радикализм Штрауса. Тогда как в политической жизни он не одобряет радикальных переворотов и считает полезным только такие реформы, которые имеют для себя корень и основание в прежнем строе общественной и государственной жизни, в церковной жизни он не допускает никаких подобных реформ и считает полезною только такую реформу, которая повела бы за собою радикальное уничтожение церкви, хотя для этой реформы, к глубокому сожалению Штрауса, еще не пришло время. |
| Значит, внешняя природа не может быть источником нравственного закона. В неразумной природе действуют законы, совершенно равнодушные ко всем тем нормам нравственного поведения, которые мы считаем обязательными для себя. Она с одинаковой щедростью осыпает людей своими дарами или поражает бедствиями, как праведных, так и грешных. Скатывающаяся с огнедышащей горы лавина может опустошить целые города и селения; благовременный дождь может спасти от голода население целого края, но ни того ни другого явления мы не называем нравственно добрым или нравственно дурным. Равным образом ныне высказываем нравственного осуждения животных за причиненный ими нам вред или за оказанную ими нам помощь и принесенную пользу. Все это свидетельствует о том, что внешняя природа не может быть источником нравственных принципов. Кроме того, против этой теории говорит всеобщность нравственного закона и невозможность отменить его требования: если бы только человек открыл, что идея обязанности не имеет для него существенного значения, что она не связана в корне с природой человека, то он легко мог бы освободиться от этой идеи. Однако на самом деле человек никогда не в состоянии сделать этого. Он может отказаться от исполнения требований нравственного закона, но в глубине своего существа будет признавать, что эти не исполненные им требования по-прежнему апеллируют (обращаются) к его воле, по-прежнему царят над ним, предъявляют к нему свои права, настаивая на их исполнении. Невозможность объяснить происхождение нравственного закона из внешнего опыта привела Канта к заключению, что нравственный закон есть как бы продукт доопытной деятельности «чистого разума». Разум, по мнению Канта и его последователей, сам дает себе закон в безусловной и абсолютной форме категорического императива (повеления) – «ты должен» (разумеется делать то или другое). Но каким образом наш разум выводит из себя такой закон, который мы должны исполнять только из уважения к нему, – это, по мнению Канта, недопустимо для человеческого познания, это непроницаемая тайна. |
| Под указанные три формальные причины или категории: 1) непомерное развитие материальной животности, 2) возвращение к бесформенности и 3) карикатурное предварение высшей формы, — могут быть подведены все проявления животного безобразия в его бесчисленных конкретных видоизменениях и оттенках. Но и эти три причины в сущности могут быть сведены к одной, именно к сопротивлению, которое материальная основа жизни на разных ступенях зоогенического процесса оказывает организующей силе идеального космического начала. Теперь нам нужно рассмотреть, какими способами преодолевается это сопротивление и создается красота в животной природе. Чтобы в области той жизни, основная материя которой есть бесформенная слизь, а типический представитель — червь, воплотить идеальную красоту, мировому художнику пришлось много и долго поработать. До появления животной жизни земная материя уже послужила к воплощению двоякой красоты — минеральной и растительной. И вот мы видим, что и в животном царстве, прежде чем внутренне преодолеть активное сопротивление одушевленной материи и переродить ее в прекрасные формы высших животных организмов, космический зодчий пользуется зоологическим материалом для произведения новых видов прежней красоты, не имеющих специфически животного характера, а частию принадлежащих к области неорганической, частию же напоминающих растительные формы. И во–первых, некрасивые, более или менее червеобразные полипы создают целые леса прекрасных кораллов, которые по своему составу из неорганического вещества должны быть отнесены к числу минералов, а по видимой форме похожи на деревья и цветы. В меньших размерах то же стремление воспроизвести наружным образом минерально–растительную красоту на основе животной материи замечается в так называемых морских звездах, морских лилиях и т. п. Далее, безобразные моллюски, оставаясь при всей своей отвратительной бесформенности, порождают твердую неорганическую красоту многоцветных и многообразных раковин, и, наконец, одно из этих животных выделяет драгоценный жемчуг. |
|
|
