| — Что с ним такое, миссис Уэстби? — спросил я. Она взглянула на меня с тревогой. — Он последние дни стал каким-то вялым, кашлял, плохо ел, а сегодня утром совсем разболелся и дышит с трудом. Вы заметили? — Да… да… — Я поставил термометр и смотрел, как вздыма ется и опадает грудная клетка. Пасть была полуоткрыта, в глазах прятался испуг. — Вид у него действительно скверный. Температура оказалась 40ь. Я взял стетоскоп и прослушал легкие. Мне вспомнилось, как старый шотландский врач сказал про тяжело больного пациента: «У него в груди шарманка играет». Каждый затрудненный вздох сопровождался хрипами, влажными шорохами, побулькиванием — ну, словом, весь набор. Я убрал стетоскоп в карман. — У него пневмония. — Господи! — Миссис Уэстби легонько погладила вздымающуюся золотистую грудь. — Это очень плохо? — Боюсь, что да. — Но ведь… — Она умоляюще посмотрела на меня. — С тех пор, как появились все эти новые лекарства, мне казалось, что пневмония перестала быть такой уж опасной? — Вообще-то вы правы, — ответил я после паузы. — Сульфаниламиды, а теперь еще и пенициллин заметно изменили картину для людей и большинства животных, но у собак она по-прежнему поддается лечению очень туго. Тридцать лет спустя ситуация практически не изменилась. Хотя в нашем распоряжении есть богатейший арсенал антибиотиков, добавившихся к пенициллину, — стрептомицин, тетрациклин и прочие, — а также новейшие препараты, помимо антибиотиков, и стероиды, меня все равно берет дрожь, когда я обнаруживаю пневмонию у собаки. — Но ведь он не безнадежен? — робко спросила миссис Уэстби. — Нет-нет, что вы! Просто я хотел предупредить вас, что на многих собак лекарства почти не действуют. Но Бренди молод и в отличной форме. У него есть все шансы выкарабкаться. Но как он ее подхватил? — Это я вам могу объяснить, мистер Хэрриот. Неделю назад он искупался в реке. Я стараюсь не подпускать его к воде, пока стоят холода, но стоит ему увидеть плывущую палку, как он сразу прыгает в самую середину. Вы же его видели? Любимая его штука. |
| нисколько не предполагает ее одобрения и, следовательно, остается невинным и хорошим. Если же, сожалея о промахнувшемся убийце, я оплакиваю и самый промах, то безнравственна здесь не моя жалость к злодею, а, напротив, моя безжалостность к его жертве. Воо бще, когда несколько лиц оказываются солидарными между собою в каком-нибудь злодеянии, то нравственное осуждение относится не к факту их солидарности, а только к ее дурному предмету. 40 Schopenhauer. Die beiden Grundprobleme der Ethik, 2 изд. Лейпциг, 1860. Стр. 230 (Шопенгауэр А. Полн. собр. соч. Т. IV. С. 220). 41 Кроме человеческих матерей и у некоторых животных наблюдается nausea a conceptu (отвращение к беременности — лат.). — Установившееся на почве физической связи чувство материнства может потом, как и все чувства, подлежать обманам, переноситься на чужих, подложенных детенышей. 42 " Иже во святых Отца нашего аввы Исаака Сириянина, подвижника и отшельника, бывшего епископом христолюбивого града Ниневии, Слова Подвижнические " . Москва, 1858. С. 299. 43 Die beid[e] Grundprobl[eme] der Ethik, 2 изд. Стр. 23 (Шопенгауэр А. Полн. собр. соч. Т. IV. С. 225). 44 Я тем более должен указать на эту важную ошибку модного философа, что сам подпал ей в прежнее время, когда писал свою диссертацию " Критика отвлеченных начал " [См.: Критика отвлеченных начал. Глава IV. Эмпирическое начало нравственности в своей высшей форме. Основание морали по Шопенгауэру (Соловьев В. С. Собр. соч. Т. 2. С. 25 — 37)]. 45 Любопытно, что сам Шопенгауэр признавал и даже крайне преувеличивал значение всякого аскетизма, но почему-то совершенно выделял его из нравственного учения. Это один из многих примеров бессвязного мышления знаменитого писателя (См., напр.: Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 1900. Т. 1. С. 394 — 413). 46 Действительность внешнего мира и внутренняя одушевленность существ доказывается теоретически в метафизике. Здесь, в нравственной философии, имеется в виду лишь общее сознание этой истины, которой невольно подчиняется и самый крайний эгоист. Когда ему |
| Когда друзья Иова и сам он замолчал, заговорил младший из собеседников Илиуй. В своих речах он не обличал Иова, подобно старшим друзьям, в тяжких преступлениях, но, указывая на воспитательное значение посылаемых Богом бедствий, раскрывал опасную крайность самооправдательных суждений Иова 25 . – Иов молчал, несмотря на неоднократное предложение Елиуя согласиться с его мыслями 26 . Тогда в буре и грозе выступает со Своими речами Сам Бог , как всемогущий Правитель мира и Судья. Речь Господа к Иову изложена в вопросительной форме. Пораженный вопросами об устройстве мира физического, животного и нравственного, с которыми Господь обратился к нему 27 , Иов сознал свое ничтожество пред Богом. Он исповедал пред Богом неисповедимость Его судеб в промышлении миром, сознался в неуместности сомнений и просил Бога простить ему такое неразумение 28 . В заключительной части книги повествуется о том, как Бог (за исключением Елиуя) осудил друзей Иова за их неправое и жестокое к нему отношение, даровав им помилование только лишь при условии ходатайства за них пред Богом праведного Иова 29 . Самого же Иова Господь исцелил от болезни и сугубо против прежнего вознаградил богатством и семейным счастьем (XLII, 7–17 ст.). Время жизни Иова Праведный Иов жил во времена патриархальные, ранее времен Моисея. Это видно из прибавления к книге, где он называется пятым от Авраама (XLII, 17). Доказательством сего служит и то обстоятельство, что жизнь Иова, его богатства, религиозные обряды, общественный и семейные отношения описываются такими чертами, которые вполне соответствуют временам патриархальным. например, в книге повествуется об одном только древнейшем виде жертвы – всесожжения (I, 5); встречаются указания на изначальные предшествовавшие события жизни человечества: творение человека (X, 8–11 ст.), падение его (XIV, 4–5 ст.), всемирный потоп (XXII, 15–20 ст.), истребление Содома (XVIII, 15) и проч. Между тем как о событиях, происходивших при Моисее и после него, ничего в книге не говорится. Писатель книги |
| Исходя из такого взгляда на «первобытного» полу-зверя, получеловека, рационалисты старой школы, поступая вполне логично, отрицали у него всякую религию, в том справедливом убеждении, что нельзя же серьезно говорить о существовании религии, явления, предполагающего во всяком случае уже значительную степень духовного развития, у примитивных субъектов, едва только поднявшихся над животной жизнью. Но свидетельства истории и факты опыта, в форме наблюдения над жизнью современных дикарей, окончательно ниспровергли гипотезу «первобытного атеизма» и твердо установили факт универсальности религии на протяжении истории всех времен и народов. В виду этого, новейшие натуралисты оказались вынужденными признать, что «верования в духовные существа оказываются у всех низших рас, которых удалось узнать ближе; тогда как сведения об отсутствии такого верования относятся или к древним племенам, или к более или менее неполно описанным современным народам» 2 . Дело дошло тут даже до того, что один из видных представителей рассматриваемого направления самое утверждение о безрелигиозности некоторых племен называет «абсурдом, возможным лишь вследствие плохого знакомства с их языком» 3 . Благодаря всему этому, отрицание религии, как универсального исторического явления – обычный прием старого неверия – окончательно потеряло свой кредит даже в школе крайних рационалистов. Но оставив прежний, особый прием борьбы, современное нам неверие пользуется, к сожалению, далеко не без успеха, другими, более утонченными: оно не только не отрицает теперь религии, но наоборот, спешит указать следы её повсюду, даже там, где бы этого и не следовало, как, например, у различных представителен животного царства; и, что еще хуже, оно тенденциозно навязывает этому факту свое объяснение, которое гораздо зловреднее и опаснее его прежнего, полного отрицания. Обозревая все богатство и бесконечное разнообразие существующих и когда-либо существовавших форм религии, нельзя не заметить, что в основе этого разнообразия лежит нечто единое, нечто такое, что составляет сущность и душу религии и что состоит в свободном искании человеком живого общения с личным Богом. |
| Но на основании того, что установленное Иеровоамом служение тельцам могло иметь свои корень в ханаанском язычестве, производить отсюда же и слитого Аароном золотого тельца нет все-таки достаточных оснований: одинаковость результата или явления в том и другом случае не ведет к необходимому заключению о единстве причины или источника, так как одинаковое изображение Бога во времена Аарона и Иеровоама в образе тельца могло произойти и под влиянием двух различных культов – египетского и ханаанского, как имеющих признанное сходство между собою и – между прочим – в форме изображения божества, как это было указано выше. Таким образом, данные, из которых выводится древнесемитское происхождение золотого тельца, не оказываются настолько ясными и решительными, чтобы устранять прежнее мнение об этом предмете, которое, помимо своих научных оснований и литературной древности, имеет на своей стороне библейский авторитет. В этом последнем отношении новейшее мнение о неегипетском происхождении золотого тельца, если не находится в прямом противоречии с словами И. Навина и пр. Иезекииля, то не может быть, конечно, приведено в согласие со словами первомуч. Стефана, который говорит ( Деян.7:39:40 ): отцы наши... обратились сердцами к Египту, сказав Аарону: сделай нам богов... Чтобы в вопросах чисто научных, касающихся бытовых сторон, древней жизни, каков настоящий предмет, отступать от воззрения библейских писателей, необходимы прочные, несомненные данные; а не таковы, по нашему мнению, приведенные выше основания новейшего мнения о происхождении золотого тельца. Сеирим. В доказательство влияния египетского культа на евреев, некоторые из библеистов 405 ссылаются еще на существовавшее у этого народа почитание «сеирим», указываемое в Лев.17:7 : чтобы они впредь не приносили жертв своих =τος ματαοις=суетным, идолам. В почитании этих божеств признак египетского влияния указывается на том основании, что слово , от , значащего «волосатый» или «козел» (напр., в Лев.4:24, 16:9 ; Быт.27:11:23 ), употреблено в Лев.17 для обозначения богов, которых, по выходе из Египта, почитали евреи; а древние писатели действительно свидетельствуют, что в мендесском номе Нижнего Египта существовал культ бога Мендеса, соответствовавшего греческому Пану, который почитаем был в священном козле и изображался с чертами этого животного, и в котором обожаемо было производительное, оплодотворяющее начало природы 406 . |
| Если родовое развитие продолжается, то каждое последующее поколение должно идти несколько далее, чем предыдущее; простого повторения прежнего родового развития поэтому не бывает. И кажущиеся повторения многих родовых стадий объясняются тем, что развитие по своей природе идет от более простых к более сложным формам. Чем выше по своей организации животная форма, тем более должна она пройти ступеней развития, пока не достигнет сложной конечной стадии; поэтому естественно, что предварительные, переходный стадии, так как они более просты, похожи на конечные стадии других животных, которые останавливаются на более низких ступенях развития. Здесь вовсе не заключается доказательство того, что человек сам в истории своего рода прошел все эти стадии, а есть только доказательство того, что индивидуальное развитие, начиная от первого клеточного деления оплодотворенного яйца, идет далее через различные стадии, пока не достигнет до определенной формы законченного организма 210 . Итак, и в указываемом нам индивидуальном развитии человека также нельзя видеть надежное и бесспорное доказательство в пользу животного происхождения человека. Говорит оно, как и анатомическое строение, как и сродство крови, о коих говорили мы перед этим, только о близости, о сродстве, о сходстве природы животных и тленного тела людей. Но ведь этого никогда и никто не отрицал, и не отрицает. Более того: в современном богословии уже оставлено своеобразное понимание нередких толкователей Библии прошедших дней, представлявших творение человека так, что Бог-де взял «красную глину» и из нее как бы слепил тело человека, как художник из гипса статую в мастерской. Так, уже в Догматическом Богословии архиеп. Черниговского Филарета мы читаем: «… в Библии не дается никаких данных к тому, чтобы утверждать, что человек появился сразу, в готовой форме своей природы… Персть земная, или прах, очевидно, должна была развиваться или пройти известные степени или виды жизни, пока сделалась достойной или способной вместить в себя дыхание жизни «… или стать во всей целостности человеческой природы образом и подобием Божиим» 211 . |
| Противоречит ли его нынешнее жалкое состояние, его износившееся платье, его тяжкий труд, его порочность опустившегося человека, – противоречит ли длинная история его скитаний и приключений в поисках лучшего социального положения и, может быть, мучительно долгие попытки из нищенства выбиться в «люди» его царскому происхождению, его рождению во дворце, тому, что в его жилах и теперь течет царская кровь и что он по-прежнему питает – может быть, несбыточную, а может быть, и осуществимую – надежду некогда наследовать царство своего отца? Вы можете верить или не верить человеку, который, находясь в таком низком состоянии, гордо утверждает, что он царский сын, но вы не можете отвергнуть его утверждения ссылкой на то, что оно «противоречит» достоверно известным вам нынешним условиям его жизни. И вот, религия именно и утверждает, что каждый из нас, нищих или поденщиков – слабых, беспомощных людей, предки которых смешались с животным миром и (по учению Дарвина) оказались в родстве с обезьянами, есть – по исконному своему происхождению и достоинству – царский сын, наследник великого царства. Вы можете этому верить или не верить, но вы не имеете права отвергать это ссылкой на научно установленную судьбу человека в составе органической эволюции мира. Или, если религия говорит, например, о «земном» и «небесном» мире, то она имеет в виду нечто совершенно иное, чем астрономическое учение о положении земли в мироздании. Ибо «небо» религии есть не видимое нами и не астрономическое небо, а некий высший, иной мир, чувственно нам вообще недоступный, а раскрывающийся лишь в особом, именно религиозном опыте. Если вы никогда не имели, хотя бы в самой слабой форме, этого религиозного опыта, если ваша душа никогда не чувствовала – ни в минуту смерти близкого, любимого человека, ни в минуту собственной смертельной опасности или величайших нравственных потрясений, – что видимый нами материальный мир есть еще не все, что вообще есть, что есть какие-то иные, редко достижимые нами, но в этих достижениях очевидные высшие просветы – то вы, конечно, будете отвергать это религиозное учение о «небесном» мире. |
| Кроме отбора, однако, есть и опыт, поначалу — личный, не передаваемый другим через воспитание и традицию. Можно предположить и то, что в ходе тысячелетий он обратил внеразумное мышление в практику умозаключений. Например, находя огонь (или следы его) там, где был дым, люди стали ждать огня там, где видели дым. Ожидание это, выраженное в форме «нет дыма без огня», т. е. «если есть дым, значит есть огонь», становится так называемым умозаключением. Не так ли произошли и все наши умозаключения? Если да, то все они неполноценны. Они породят ожидания, и люди будут ждать огня, увидев дым, как ждут они, что всякий лебедь — бел (пока не увидят черного) или что вода всегда кипит при 100° (пока не вздумают позавтракать в горах). Однако ожидания эти — не умозаключения и верными быть не обязаны. Не разумное, а животное поведение строится на них. Разум вступает в игру тогда, когда вы говорите: «Хотя A и B и соседствуют друг с другом, причинно связаны они лишь иногда». Когда вы узнаете как следует, что такое дым, вы сможете построить истинное умозаключение; а до той поры разум должен видеть в ожидании только ожидание, и не больше. Если этого делать не нужно — если умозаключение стоит на аксиоме, — мы не взываем к прежнему опыту. Я верю в то, что две величины, равные третьей, равны между собой, не потому, что никогда не видел, чтобы они оказались неравными. Я просто знаю, что так должно быть. Многие теперь называют аксиомы ненужными повторениями, но я с этим не согласен. Только эти повторения и ведут нас по дороге знаний. Называя их повторениями, мы просто говорим, что мы твердо и уверенно знаем их. То или иное утверждение будет для нас повтором в той степени, в какой вы его знаете. 9 х 7 = 63 — повтор для искушённого в счете взрослого, но не для ребенка, приступающего к таблице умножения, и не для дикаря, складывающего девятку с девяткой семь раз. Если природа полностью взаимосвязана, любое истинное суждение о ней (скажем, «В 1939 году было жаркое лето») будет тавтологией для разума, охватившего ее целиком. Быть может, «Бог есть любовь» тавтология для серафимов, но не для людей. |
| Фермер пожевал губами. — А это серьезно? Ах, как мне хотелось ответить ему весело — именно ему! Но вероятность смертельного исхода была более чем велика. Просто рок какой-то! — Боюсь, — сказал я, — что очень серьезно. — Я прямо так и чувствовал. А помочь ей вы можете? — Да, ответил я. — Попробуем смесь сульфаниламидных порошков. Он бросил на меня быстрый взгляд. Порошки, которые я прописал в тот раз! — Ничего лучше нет, — торопливо продолжал я. — Прежде такие коровы считались безнадежными, но с появлением сульфаниламидов все переменилось. Опять этот долгий спокойный взгляд. — Так, ладно. Чего ж тянуть? — Я за ней послежу — сказал я, отдавая ему порошки. И я за ней следил! Коровник Максвелла видел меня каждый день. Как мне хотелось вылечить эту корову! Но через четыре дня ей не стало лучше, наоборот, она медленно таяла. Я стоял рядом с фермером, смотрел на ее выпирающие ребра и тазовые кости и все больше погружался в уныние. Она исхудала еще сильнее, а в моче по-прежнему была кровь. Мысль, что за той трагедией вот-вот последует новая, была мне невыносима, но я знал, что смерти можно ожидать с часу на час. — Сульфаниламиды кое-как ее поддерживают, — сказал я, но тут нужно что-нибудь посильнее. — А есть такое? — Да. Пенициллин. Пенициллин. Чудодейственный новый препарат, первый из антибиотиков. Но для инъекций животным его тогда еще не выпускали. В распоряжении ветеринаров были только крохотные по 300 милиграммов тюбики для лечения мастита. Наконечник тюбика вставлялся в сосковый канал и содержимое выдавливалось внутрь вымени. Все прежние способы лечения мастита этому и в подметки не годились, но ни одной инъекции пенициллина своим пациентам я еще не сделал. Изобретательность мне свойственна мало, но тут меня осенило. Я пошел к машине, отыскал коробку с двенадцатью тюбиками, предназначенными для лечения мастита, и примерил большую иглу к одному из них. Она плотно наделась на наконечник. Я меньше всего ученый-теоретик, а потому представления не имел, правильно поступаю или нет. Но я вогнал иглу в хвостовую мышцу и принялся выдавливать тюбик за тюбиком, пока коробка не опустела. Всосется ли пенициллин в этой форме? Откуда мне было знать. Но так или иначе я ввел его корове, и на душе у меня стало чуть легче. Все-таки лучик надежды. |
| Я знаю, что артисты в учености думают возвеличить себя отвергая эту книгу, противопоставляя ей некоторые системы, выдаваемые ими за последнее слово науки, и которых несостоятельность, однако, постоянно изобличается наукой. Но из того, что иные ученные, с весьма сомнительными познаниями, презрительно отзываются о книге Бытия, следует ли людям основательным отвергать сведения, заключающиеся в этой первейшей из книг? Мы просим у г-на Ренан позволения не верить ему на слово и примкнуть к его теориям только в ту пору, когда он ясно их докажет. Покуда же, мы будем по-прежнему придавать значение книге Бытия; и, если бы даже, в событиях в ней рассказываемых, что-либо и представлялось нам темным, рассудок требует, чтобы мы их допускали, пока теории неоспоримые, ясные до очевидности, не опровергнут их положительно. Между книгою, углубляющеюся в такую отдаленную древность, рассказывающею факты, и новейшими теориями, не основанными ни на каких положительных данных, колебаться в выборе не приходится. В тысячу раз благоразумнее доверять древней книге, нежели системам, взятым прямо из воображения г-на такого-то, или такого-то, будь он даже членом Академии надписей и изящной литературы, Что же говорит книга Бытия о первобытной религии человечества? Она представляет нам ее исходящею от Бога личного, который сообщается благоволительно с человеком; мы как бы присутствуем при сотворении человека, существа разумного, а не просто животного, человек во зло употребляет свою свободу, которая составляет существенное преимущество его природы; он падает из первобытного состояния, в котором Создатель его поставил; но тотчас же узнает от Бога, что будет возрожден чрез существо необыкновенное и при посредстве жертвоприношения. С той поры жертвоприношение становится основанием богослужения и ожидание Божественного Посланника средоточием, вокруг Которого вращаются все религиозные верования. Такова была первобытная религия, по книге Бытия; и эту религию мы находим у всех народов, с некоторыми изменениями в форме, с примесью местных поверий, но общее основание везде одно и то же, несмотря на различие нравов, климатов, общественного быта. |
|
|
