| Достоевская не могла не вспоминать – с тихой грустью – родительский дом, тихий семейный уют, лишенный невзгод и потрясений. Когда становилось совсем невмоготу, Анна спрашивала себя: «Зачем он, “великий сердцевед”, не видит, как мне тяжело Постепенно изможденная Анна приходит к мысли, что смена обстановки – это единственная возможность спасения. Супруг был не против. И Достоевская со всей энергией принялась за организацию поездки. За неимением финансов (родственники мужа со своими неотложными нуждами чудесным образом появлялись каждый раз, как только писатель получал даже самый мизерный гонорар) Анне Григорьевне пришлось заложить приданное. Но она ни о чем не жалела – ведь на кону была счастливая семейная жизнь. И 14 апреля 1867 года супруги отправились за границу. Рулетка и обручальное кольцо «Мы уезжали за границу на три месяца, а вернулись в Россию через четыре с лишком года, – вспоминала Анна Григорьевна. – За это время произошло много радостных событий в нашей жизни, и я вечно буду благодарить Бога, что он укрепил меня в моем решении уехать за границу. Там началась для нас с Федором Михайловичем новая, счастливая жизнь и окрепли наша взаимная дружба и любовь, которые продолжались до самой кончины моего Достоевская завела записную книжку, в которую записывала день за днем историю их путешествия. «Так возник дневник жены Достоевского — уникальное явление в мемуарной литературе и незаменимый источник для всех, кто занимается биографией «Сначала я записывала только мои дорожные впечатления и описывала нашу повседневную жизнь, — вспоминает Анна Григорьевна. — Но мало-помалу мне захотелось вписывать все, что так интересовало и пленяло меня в моем дорогом муже: его мысли, его разговоры, его мнения о музыке, о литературе и Помимо радостей путешествие принесло и немало тяжелых минут. Здесь выявилась болезненная страсть Федора Михайловича к игре в рулетку, которой он увлекся еще в 1862 году, во время своей первой поездки заграницу. И без того тощий кошелек супругов опустошался мгновенно. «Простой житейский мотив — выиграть «капитал», чтобы расплатиться с кредиторами, прожить не нуждаясь несколько лет, а самое главное — получить, наконец, возможность спокойно поработать над своими произведениями, — за игорным столом утрачивал свой изначальный смысл. Порывистый, страстный, стремительный Достоевский отдается безудержному азарту. Игра в рулетку становится |
| Видимо, подхалимство, подлость, стремление «заглаживать свое прошлое» стало настолько его второй натурой, что заглушило в нем даже самую элементарную порядочность. Хочется рассказать и о втором «герое» этого же рода, о Гельфанде. После того, как я вышел «сухим из воды», т. е. после инцидента с Гейманом, я демонстративно перестал с Гельфандом здороваться. Боря Григорьев тоже. Бывало, идем мы с Григорьевым по коридору, стоит группа студентов, среди них Гельфанд. Я говорю: «Пойдем — не поздороваемся с Гельфандом». Мы подходим, здороваемся за руку со всеми (человек 10-12), кроме Гельфанда. Под конец .Григорьев говорил: «Иди сам не здоровайся, мне уж надоело всем трясти руки из-за твоего Гельфанда». Так продолжалось два года, до самого окончания института. Дальше начинается курьез (скучно было бы жить все-таки без курьезов). Летом 1940 года я должен был навестить одну пожилую учительницу. Никогда до этого я у нее не был. Звоню. Дверь, к моему удивлению, открывает мой товарищ по институту Студенский. Увидев меня, поздоровался и спросил: «Ты ко мне?» «Нет, я понятия не имел, что ты здесь живешь. Я к Зинаиде Васильевне». «Зинаида Васильевна моя соседка. Она сейчас придет. Заходи ко мне». Зашел. Разговариваем. Однако вижу, что мой товарищ смущен и как будто бы озабочен. Звонок. Студенский идет открывать дверь и вводит Гельфанда (надо же было такое совпадение, чтоб он пришел именно в тот момент). Увидев меня, смутился. Смутился и Студенский, (он его, оказывается, ожидал). Я минуту колебался, но хорошее воспитание, которое я в свое время получил под эгидой двух бабушек, пересилило. Встав со стула, я вежливо сказал: «Здравствуйте, Мирон Михайлович», — и первый протянул руку (гостя оскорблять нельзя — это неуважение к хозяину). Затем начался общий разговор; вскоре, однако, пришла Зинаида Васильевна, я с облегчением покинул общество Гельфанда. Потом, я слышал, война сильно ударила по Гельфанду: его жена с сыном поехали летом 1941 года в Харьков к родным, попали в немецкую оккупацию и погибли. |
| Раз она неудачно «пошутила»: переписала из романа С. Смирнова «Сила характера» анонимное письмо и послала его Федору Михайловичу. Там была фраза: «А коли вы мне не верите, так у вашей супруги на шее медальон повешен, так вы посмотрите, кого она в этом медальоне на сердце носит». «Я вошла в комнату, — продолжает Анна Григорьевна, — села на свое обычное место около письменного стола и нарочно завела речь о чем-то таком, на что требовался ответ Федора Михайловича. Но он угрюмо молчал и тяжелыми, точно пудовыми, шагами расхаживал по комнате. Я увидела, что он расстроен и мне мигом стало его жалко. Чтобы разбить молчание, я спросила: «Что ты такой хмурый, Федя?» Федор Михайлович гневно посмотрел на меня, прошелся еще раза два по комнате и остановился почти вплоть против меня. «Бы носишь медальон?!» — спросил он каким-то сдавленным голосом. — «Ношу». — «Покажи мне его». — «Зачем? Ведь ты много раз его видел». — «Покажи медальон!» — закричал во весь голос Ф. М.; я пс няла, что моя шутка зашла слишком дале ко, и, чтобы успокоить его, стала расстеги вать ворот платья. Но я не успела сам вынуть медальон, Ф. М. не выдержал обуревавшего его гнева, быстро надвинулся на меня и изо всех сил рванул цепочку…»Анна Григорьевна успокаивает мужа Он смущен. «Ты все смеешься, Аничка, — заговорил виноватым голосом Ф. М., — а подумай, какое могло бы произойти несчастье. Ведь я в гневе мог задушить тебя… Умоляю тебя, не шути такими вещами, в ярости я за себя не отвечаю». В октябрьском выпуске «Дневника» было помещено следующее обращение: «К читателю». «По недостатку здоровья, особенно мешающему мне издавать «Дневник» в точные определенные сроки, я решаюсь на год или на два прекратить мое издание. С декабрьским выпуском оно окончится. Авось ни я, ни читатели не забудем друг друга до времени». В письме к С. Д. Яновскому Достоевский объясняет подробнее свое решение. «На время (на год), — пишет он, — решил прекратить его («Дневник»). Тут много сошлось причин: устал, усилилась падучая (именно через Дневник), наконец, на будущий год хочу быть свободнее, хотя вряд ли и два месяца прохожу без работы. |
| Брак продолжался семь лет; последние годы они жили врозь и писатель любил другую женщину. После смерти жены он писал Врангелю (31 марта 1865 года): «О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил ее тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо… Мы были с ней положительно несчастны вместе (по ее страстному, мнительному и болезненнофантастическому характеру), но мы не могли перестать любить Друг друга; даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу». Вторая жена писателя, Анна Григорьевна, подтверждает: «Федор Михайлович сильно любил свою первую жену. В жизни его это было первое настоящее чувство. Молодость его ушла целиком в литературную работу… Увлечение Панаевой было слишком мимолетным и в счет не идет. Это было настоящее сильное чувство со всеми его радостями и муками». Мария Дмитриевна умирала мучительно и долго от чахотки; Достоевский последние дни провел у ее постели; перед лицом смерти все тяжелое и мучительное было забыто и прощено; в душе осталась только жалость. И, его слова о покойной дышат великодушием и любовью; Анна Григорьевна добросовестно их повторяет. Иное рассказывает дочь писателя,, Любовь Достоевская. Как ни пристрастны ее «Воспоминания», все же доля правды заключается в передаваемых ею «сплетнях». «Накануне своей свадьбы, пишет она, Мария Дмитриевна провела ночь у своего возлюбленного, ничтожного домашнего учителя, красивого мужчины». Роман с ним продолжался в Семипалатинске; Вергунов сопровождал ее и в Россию. «Тем временем, пока Достоевский предавался мечтам в своей коляске, на расстоянии одной почтовой станции за ним следовал в бричке красивый учитель, которого жена его возила всюду за собой, как собаченку». У Марии Дмитриевны бывали взрывы ненависти к мужу. «В столовой она останавливалась перед портретом Достоевского, долго глядела на него, грозила ему кулаком и кричала: «Каторжник, бесчестный каторжник». Быть может, дочь романиста присочиняет последнюю эффектную сцену к роману отца; впрочем, «двойные чувства «и любовь–ненависть были вполне в характере истерической и чахоточной Марии Дмитриевны. |
| Таким образом, пораздумавшись, положил я себе твердо, чтоб государю к этим и тому подобным мелочам отнюдь вкусу не давать, а стараться как можно приучить его к делам генеральным и государские великости достойным». Вот почему Порошин с восторгом упоминает об одном военном разговоре, происходившем в присутствии великого князя! «Обедали у нас графы Захар Григорьевич и Иван Григорьевич Чернышевы, Петр Ив. Панин, вице-канцлер кн. Александр Мих. Голицын, Мих. Мих. Философов, Александр Фед. Талызин и кн. Петр Вас. Хованский. Говорили по большей части граф Захар Григор. и Петр Иванович о военной силе Российского государства, о способах, которыми войну производить должно в ту или другую сторону пределов наших, о последней войне прусской и о бывшей в то время экспедиции на Берлин под главным предводительством графа Захара Григорьевича. Все сии разговоры такого рода были и столь основательными наполнены рассуждениями, что я внутренно несказанно радовался, что в присутствии его высочества из уст российских, на языке российском текло остроумие и обширное знание». Религиозное образование наследника было поручено ученому монаху и знаменитому тогда проповеднику Платону (Левшину) , бывшему впоследствии московским митрополитом. Порошин отзывается о Платоне постоянно с великим уважением. 20 сентября 1764 года, в день рождения великого князя, Платон говорил проповедь на текст: «В терпении вашем стяжите души ваша». «Сею проповедью, – говорит Порошин, – ее величество приведена была в слезы, и многие из слушателей плакали, когда проповедник на конце предлагал о терпении ее величества в понесении трудов для пользы и безопасности отечества, о успехах его высочества в преподаваемых ему науках и о следующей оттуда надежде российской». В другой раз Платон говорил проповедь на текст: «Будьте милосерды, якоже и Отец ваш Небесный милосерд есть». Порошин слышал отзыв Екатерины по поводу этой проповеди: «Отец Платон сердит сегодня был, однако ж очень хорошо сказывал. Удивительный дар слова имеет». Порошин записал и другой отзыв Екатерины по поводу проповеди Платона: «Отец Платон делает из нас все, что хочет; хочет он, чтоб мы плакали, мы плачем; хочет, чтоб мы смеялись, мы смеемся». |
| Закрыть Всероссийская премия имени Федора Конюхова вручена в Тобольске В 2022 году одним из лауреатов стал Анатолий Степанов 17.10.2022 1935 Время на чтение 7 минут 14 октября в Тобольске во «Дворце Наместника» прошла ежегодная церемония вручения Всероссийской премии имени Федора Конюхова. Учредителями премии имени Фёдора Конюхова являются Администрация города Тобольска и Тюменский региональный общественный благотворительный фонд «Возрождение Тобольска», который возглавляет известный меценат и общественный деятель Аркадий Григорьевич Елфимов. Премия вручается по семи номинациям: «Слово», «Образ», «Преодоление», «Благое дело», «Память», «Персона» и «Будущее России». Номинантам премии вручаются медали, выполненные Санкт-Петербургским монетным двором по эскизам художника-медальера, главного художника Госзнака, академика Российской академии художеств, автора большинства государственных наград России Александра Васильевича Бакланова. В нынешнем году лауреатами премии имени Федора Конюхова стали: - музыкант, композитор, создатель и руководитель клуба Елецкой рояльной гармони, юношеского вокального ансамбля «Русь державная», автор сборника песен «Одна судьба у нас, одна Россия» Владимир Григорьевич Комаров (Елец); - литературовед, доктор филологических наук, заместитель директора по научной работе Литературно-мемориального музея Федора Михайловича Достоевского в Санкт-Петербурге Борис Николаевич Тихомиров (Санкт-Петербург); - Заслуженный художник России, член-корреспондент Российской академии художеств, член-корреспондент Петровской Академии наук и искусств Константин Семенович Войнов (Красноярск); - заслуженный учитель России, педагог дополнительного образования с педагогическим стажем более 50 лет, организатор и вдохновитель школьного научного общества «Искатель», заведующая школьным музеем средней школы 1 г. Тобольска, почетный житель города Тобольска Надежда Степановна Крюкова (Тобольск); - президент Международного Художественного фонда и член Общественного совета при Министерстве культуры Российской Федерации, член Союза писателей России, действительный член Российской академии социальных наук, член Изборского клуба Владимир Ильич Большаков (Москва); |
| Этот чудак-человек был у нас душой общества: когда педагогическая корпорация собиралась у Смоленских, Сергей Андреевич всех развлекал своими рассказами. В старших классах преподавал игру на рояле Алексей Михайлович Ладухин, брат профессора консерватории (он потом уехал в Оренбург и был там инспектором музыкальных классов кадетского корпуса). И еще был учитель Дубинин, довольно бесцветный как педагог и как человек. Теперь – педагоги-теоретики. Семен Николаевич Кругликов преподавал в старших классах. Он был профессором Филармонического училища, а потом директором там, а главное – известным серьезным рецензентом оперы и концертов. Преподавал Кругликов мало, получал гроши и взялся за это дело только по просьбе Смоленского. Теоретиками были также Орлов и Кастальский. В приготовительном классе с новичками занимался Василий Саввич Тютюнник, бас-комик – в «Князе Игоре» гудошник, в «Руслане» Фарлаф. Он ставил детям голос, учил их дыханию и подаче звука. Очень интеллигентный человек, он был соседом по имению с сестрой моей жены, и потому мы часто бывали в гостях друг у друга. Помнится, он обыкновенно после лета привозил Смоленскому разные травы для настоек. Василия Саввича, серьезного и тактичного, все уважали. Скрипку преподавали Григорьев, Сараджев, Крейн и Лазарев. Дмитрий Григорьевич Григорьев был милейший человек, всегда с улыбкой на лице, со всеми добросердечный. Он играл на альте в оркестре Большого театра и в училище имел много учеников по скрипке. На уроках он никогда сам не играл, а стоя около ученика поправлял ему пальцы, смычок и т. д. Приходил он ежедневно к восьми утра и занимался до десяти, а потом шел в театр на репетицию. С Константином Соломоновичем Сараджевым, первоклассным артистом, я был мало знаком. Давид Сергеевич Крейн пользовался известностью в Москве как участник трио, которое по воскресеньям играло в нашем зале и привлекало массу публики. Сделавшись газетным работником, я писал два раза рецензии об этом трио. Преподаватель Крейн был очень требовательный, но ученики любили с ним заниматься 323 . |
| На торжественном акте протоиереем Василием Михайловичем Металловым был прочитан доклад – обзор деятельности училища за этот период. К этому же времени относится открытие бюста главного реформатора, Степана Васильевича Смоленского. Созданный скульптором Андреевым на средства окончивших училище, во главе с П. Г. Чесноковым, этот бюст до 1918 года находился в Большом зале, а потом погиб при пожаре 493 . Я хорошо помню эти события. Помню кантату Кастальского «Стих о церковном русском пении», написанную специально для торжественного акта. В ней был очень интересный текст, где говорилось, что наше училище – как море, в которое сбегаются ручейки русского церковного пения 494 . Помню и панихиду по Смоленскому, которой сопровождалось открытие его бюста. Собралось много взрослых, уже давно окончивших училище людей. Павел Григорьевич Чесноков снял полотно, закрывавшее бюст, и обратился к присутствовавшим с теплой речью. Пел Синодальный хор – то самое простое, обиходное пение, которое он так замечательно умел исполнять. Эго было торжество, но, если так можно сказать, домашнее торжество, полное благодарной памяти о Степане Васильевиче. Хотя никто не читал нам лекций по истории нашей школы, мы, ученики, твердо знали, что Смоленский – основоположник нашей училищной жизни. Мы не употребляли выражение «новое направление», но, наверное, знали его; было в ходу и выражение «новейшее направление», введенное, кажется, петербургским композитором и критиком Николаем Компанейским: он стремился пойти дальше Кастальского и его школы. Мы же, постоянно исполняя духовные композиции русских музыкантов, часто только что написанные, прекрасно различали «своих» и «не-своих» или «не совсем своих». Главным лицом для нас был, разумеется, Александр Дмитриевич Кастальский; безусловно «своими», хотя и «приходящими» – Александр Тихонович Гречанинов (его мы хорошо знали и лично, он всегда держался с нами очень приветливо), Сергей Васильевич Рахманинов – после премьеры его Литургии, Павел Григорьевич Чесноков, коренной «синодал». |
| Работа над романом была прервана трагическим событием в семейной жизни писателя: 16 мая умер его любимчик — трехлетний сын Алеша. Любовь Достоевская рассказывает в своих воспоминаниях: «У Алексея был странный, овальный, почти угловатый лоб, головка яйцеобразной формы… У него сделались судороги, на утро он проснулся здоровый, попросил свои игрушки в кроватку, поиграл минуту и вдруг снова упал в судорогах». Бедный ребенок унаследовал эпилепсию отца. Анна Григорьевна описывает горе писателя. «Ф. М. пошел провожать доктора, вернул–Имя умершего мальчика Алеши переходит к младшему из братьев Карамазовых, который прежде в черновых набросках именовался «идиотом». И вместе с именем вся отеческая нежность, все неосуществившиеся надежды на светлое будущее сына переносятся на юного героя романа. Достоевскому суждено было пережить это тяжелое испытание, чтобы величайшее из его созданий сделало бессмертным его любовь и муку. Анна Григорьевна сообщает, что в главе «Верующие бабы» Федор Михайлович запечатлел «многие ее сомнения, мысли и даже слова». Личное горе писателя выливается в жалобах и причитаниях жены извозчика, ищу щей утешения у старца Зосимы. «О чем плачешь-то?» — спрашивает ее старец. «Сыночка жаль, батюшка, — отвечает баба, — трехлеточек был, без двух только месяцев и три бы годика ему. По сыночку мучусь, отец, по сыночку. Последний сыночек оставался, четверо было у нас с Ники тушкой, да не стоят у нас детушки, не стоят, желанный, не стоят… Последнего схоронила, и забыть его не могу. Вот точно он тут передо мною стоит, не отходит. Душу мне иссушил. Посмотрю на его бельишко, на рубашоночку, аль на сапожки и взвою… Разложу, что после него оста лось, всякую вещь его, смотрю и вою… И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку единую повидать, по слыхать его, как он играет на дворе; придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, нож ками-то своими тук–тук, да так часто, ча сто, помню, как бывало ежит ко мне, ри чит да смеется, только бы я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!..» Художественный реализм Достоевско го достигает здесь подлинного ясновиде ния. Материнская любовь воскрешает об раз умершего младенчика; конкретность ее бдения граничит с чудом. |
| Кроме занятий в библиотеке была еще служба в Ученом комитете, которая оказалась совсем не синекурой. «Я уже начал свою службу в Ученом Комитете, — пишет Соловьев Д. Н. Цертелеву. — Заседания — скука смертная и глупость неисчерпаемая; хорошо еще, что не часто». Он живет уединенно, почти нигде не бывает, «стал совсем мизантропом». Тоскует по семье С. А. Толстой, уехавшей на лето в Красный Рог. Самым значительным духовным событием этого периода жизни Соловьева было его сближение с Ф. М. Достоевским. Они познакомились еще в 1873 г., но настоящая дружба между ними началась только в 1877 году. Анна Григорьевна Достоевская в своих воспоминаниях пишет, что Федор Михайлович, чем больше встречался с Соловьевым, тем больше к нему привязывался; отношение писателя к молодому философу было похоже на отношение старца Зосимы к Алеше. Старец полюбил Алешу за то, что он напоминал ему умершего брата: Достоевский привязался к Соловьеву, т. к. он, по своему духовному облику, казался ему похожим на И. Н. Шидловского, оказавшего на Федора Михайловича в юности столь благотворное влияние. Отсюда, быть может, и пошла легенда, что в образе Алеши Достоевский изобразил Соловьева. Анна Григорьевна полагает, что есть больше оснований думать, что с Соловьева был списан другой Карамазов — Иван. Действительно, не простодушный и восторженный Алеша, а блестящий диалектик Иван с его силой формальной логики и рациональной этики, с его размахом социальной утопии и религиозной философии внешне напоминает Соловьева. Недаром в «Братьях Карамазовых» именно Иван излагает свою «идею» о теократии, над которой в то самое время работал Вл. Соловьев. С. Гессен предполагает, что Соловьев оказал влияние на архитектонику «Братьев Карамазовых». У него Достоевский заимствовал «формальные особенности своей философской техники». Общественный и национальный подъем, охвативший Россию в начале освободительной войны 1877—1878 гг. разбудил в Соловьеве жажду немедленного жизненного действия. На объявление войны он ответил речью «Три силы» и попыткой принять активное участие в военных действиях. |
|
|
