| В Златоустовском монастыре находится часть Животворящего Древа и много частиц мощей Святых Угодников. В этой обители погребены многие знатные вельможи, как-то: граф Апраксин, граф Румянцев, царевичи Касимовские, князья Пронские, Урусовы, Засекины, Борятинские и некоторые другие 97 . Знаменский монастырь (В городе, на улице Варварке) Место, где теперь находится Знаменский монастырь, было некогда домом бояр Романовых. По историческим известиям, основание дома Романовых положено было боярином Никитою Романовичем, в половине XVI века, и здесь родился царь Михаил Феодорович. Когда этот царь занял престол русский и когда водворился в царских теремах, в Кремле, тогда прежде бывший царский двор стал называться Старым Государевым Двором, что на Варварской улице. При Государевом Дворе находилась церковь во имя Знамения Божией Матери. В 1631 году, патриарх Филарет Никитич при церкви Знамения Пресвятой Богородицы учредил монашествующее духовенство, а царь Михаил Феодорович наделил монастырь равными имениями и угодьями. В настоящее время здесь церковь двухэтажная, в коей престолы: вверху Знамения Пресвятой Богородицы, а внизу преподобного Сергия Радонежского, с приделом Николая Чудотворца. Главной святыней Знаменского монастыря почитается образ Знамения Богородицы, украшенный жемчугом и различными драгоценными каменьями. Эта икона была родовым молением царствующего ныне дома Романовых, пред которой молился благочестивейший государь Михаил Феодорович и отец его Святейший патриарх Филарет Никитич. Из замечательнейших предметов в ризнице монастырской хранятся: два напрестольных креста, с частицами святых мощей, пожертвованные один в 1623 году, великой инокиней Марией Иоанновной, а другой в 1684 году, царевною Татианой Михайловной, серебряное блюдо 1685 года и некоторые другие священные предметы 98 . Данилов монастырь. (Между Даниловской и Серпуховской заставами). Московский Данилов монастырь почитается первым и самым древнейшим из Московских монастырей. Он основан был около 1272 года, великим князем Московским, Даниилом Александровичем. В 1330 году великий князь Иоанн Данилович Калита перенёс Данилов монастырь в Кремль, к церкви Спаса, что на Бору, и назвал его Спасским монастырём, которому подчинил и прежний Данилов монастырь. Впоследствии времени, Данилов монастырь сделался независимым и имел своих настоятелей. |
| Зиновию вернули очки, еще что-то и отпустили. Радости нашей не было конца. Преп. Сергий утешил нас безмерно. К вечеру освободили и мат. игуменью, тоже совсем больную. 4 октября 1927 г. опять явился вестовой из НКВД и объявил, что владыку требуют в учреждение для отправки в Москву. Новость неожиданная. Наутро святители отправились в НКВД, где им выдали документы — ехать в центр. А вечером мы уже вместе сидели в поезде. Когда приехали и снова искали пристанище владыка с горечью признался, что легче успокоиться навеки, чем так скитаться. На Влахернском подворье нас приветили, обогрели и утешили. А на другой день оба святителя прошли в учреждение. Их пригласили Тучков и Коз. Предложили: " Вот вы, архиепископ Зиновий, и вы, епископ Серафим, поезжайте, управляйте епархиями. Побывайте у митр. Сергия, приходите, договоримся, и поедете " . " Я морально не могу " , — ответил вл. Зиновий. — " Я тоже не могу, по болезни " , — ответил вл. Серафим. Тогда в течение 24 часов уезжайте из Москвы и — подальше " . " Я — в Муром " , — сказал вл. Зиновий. " А я — в Меленки " , — сказал вл. Серафим. " Опять будете рядом, — заметили собеседники, — ну что же! Поезжайте, только тише живите " . Часов около семи были оба в Сокольническом пер. у митр. Сергия. Вл. Серафим подал прошение освободить его от управления Дмитровскм викарством по болезни, такое же прошение подал и вл. Зиновий — освободить от управления Тамбовской епархией. " Что это? — спросил митр. Сергий, — протест? Несогласие с Синодом? Нежелание договориться? А знаете, что митрополит Петр за свою несговорчивость поехал в " Хе " — в Заполярье, а вы будете не в " Хе " , а в " хе-хе-хе " . " Ну, что бы то ни было, а морально мы неспособны на что-либо другое. Мы с митрополитом Петром солидарны " . Тяжелое впечатление произвело на владык присутствие безмолвно сидящего молодого еп. Сергия; он только слушал, но, казалось, что он здесь больше имел власти, чем митрополит. Дмитровцы быстро узнали новое местопребывание владыки и устремились к нему. Приезжали в Меленки пастыри дмитровские и московские, приезжали духовные чада, монашествующие, бельцы, старцы, девы, отроки. Приток посетителей увеличивался день ото дня. Извозчики выезжали за архиерейскими гостями, довозили до места, привыкли к тому, что ежедневно есть пассажиры и в обратный путь. Шли странники и пешком, — богомольцы, детки владыки Серафима — и " никтоже тощ и неутешен от него отыде " . Со всяким отдельно побеседует, всякого выслушает, не выговорит, не упрекнет, не подосадует на усталость или недомогание. |
| Соловьева с точки зрения ее существенного содержания. 1. Кем не был Вл. Соловьев? В обычных представлениях и изложениях Вл. Соловьев трактуется прежде всего как философ. И это правильно, но правильность эта чрезвычайно ограниченна. В ранней молодости он действительно написал две диссертации на чисто философские темы, а в конце жизни также вернулся к вопросам теоретической философии. Но, во–первых, прошло много лет (по преимуществу это 80–е годы), в течение которых он совсем не занимался теоретической философией. Во–вторых, и в своих теоретических трудах он никогда не был только философом, а признавал такое цельное знание, которое выше и синтетичнее всякой философской теории. В–третьих, он отдавал огромное время как вопросам конфессионального характера, так и художественной литературе, не говоря уже о том, что и сам был поэт достаточно высокого ранга. В–четвертых, наконец, в строго академическом смысле Вл. Соловьев был философом всего каких-нибудь 3—4 года, после чего он ушел из университета раз и навсегда и вообще не выносил строгого академизма. Далее, его обычно считают религиозным мыслителем. И это тоже правильно, но опять-таки чудовищно односторонне. Не говоря уже о том, что даже по своей профессии он был прежде всего публицистом и художественным критиком, он и в своих философских трудах, и в своей публицистике исходил из принципа полной свободы человеческого разума. Этот свободный разум, правда, почти всегда приходил у него к выводам чисто религиозного типа. Но при этом надо помнить, что на первом плане у Вл. Соловьева была только логическая аргументация. Что же касается религии в практически бытовом смысле, то Вл. Соловьев был здесь далеко не на высоте и мало от этого удручался. В Оптиной Пустыни он один раз был, но никаких особенных чувств к ней не стал питать. С монахами на Валааме он прямо рассорился. Сестра Вл. Соловьева Мария пишет в своих воспоминаниях: «Брат вообще в церковь за редким исключением почти никогда не ходил, но Пасхальную ночь редко и дома оставался; когда бывал в Москве, обыкновенно отправлялся в Кремль» . |
| Мыслей без речи и чувств без названия Радостно-мощный прибой... Зыбкую насыпь надежд и желания Смыло волной голубой. Синие горы кругом надвигаются, Синее море вдали. Крылья души над землей поднимаются, Но не покинут земли. В берег надежды и берег желания Плещет жемчужной волной. Мыслей без речи и чувств без названия Радостно-мощный прибой... 354 Это стихотворение, как и другие символические стихотворения Вл. Соловьева («Зачем слова?», «Белые колокольчики», «Les revenants») 355 родственны стихам Фета, но выгодно отличаются от них необыкновенной ясностью своего символизма, логической последовательностью в смене образов и строгим чеканом формы. Эти черты приближают Вл. Соловьева к другому поэту, более родственному ему по духу, чем Фет, к Пушкину. По собственному признанию Вл. Соловьева, Пушкин с детства был его любимым поэтом. В написанной незадолго до смерти статье «Особое чествование Пушкина» 356 он говорит, что вдохновение Пушкина идет сверху, не из расщелины, где серные и удушливые пары 357 , а оттуда, где «свободная и светлая, недвижная и вечная красота». Эту светлую горнюю красоту, которой он служил сам, Вл. Соловьев находил только у Пушкина. Будучи сам религиозным проповедником, он связывал свое дело не с делом религиозных проповедников Толстого и Достоевского, а с поэтическим делом Пушкина. Однажды ему задали вопрос: – Скажи, за что ты любишь Пушкина? Соловьев, не задумываясь, ответил: – А вот за что: Пришел сатрап к ущельям горным И видит: тесные врата Замком замкнуты непокорным, Грозой грозится высота, И, над тесниной торжествуя, Как муж, на страже, в тишине, Стоит, белея, Ветилуя В недостижимой вышине 358 . Эту высокую торжественность и религиозный восторг, создавший «Пророка» и «Монастырь на Казбеке», Вл. Соловьев назвал одним библейским словом – Ветилуя, дом Божий, противопоставив это сверху идущее вдохновение пифизму, дионисизму Гоголя, Лермонтова, Достоевского и Толстого, восхваляемому Розановым 359 . Соловьев говорит об этих четырех писателях: «В них... Ветилуи настоящей почти не видать. Гоголь и Достоевский всю жизнь тосковали по ней, но в писаниях их она является более делом мысли и нравственного сознания, нежели прямого чувства и вдохновения, притом главным образом лишь по контрасту с разными “Мертвыми душами” и “Мертвыми домами”; Лермонтов до злобного отчаяния рвался к ней и не достигал, а Толстой подменил ее “Нирваной”, чистой, но пустой и даже не белеющейся в вышине» 360 . Этими словами Соловьев резко отмежевывает себя от того, еще только возникавшего при нем «нового религиозного сознания», основой которого является дионисическое понимание христианства, выводимое из религиозного вдохновения Лермонтова, Достоевского и Толстого. Вл. Соловьев противопоставил этому пониманию христианства аполлиническое, горнее созерцание Пушкина: |
| 6. Краткая сводка предыдущего. Подытоживая, необходимо указать на различное понимание у официальных ортодоксов двух сторон творчества Вл. Соловьева, именно философской и исторической. Среди ортодоксов, можно сказать, не нашлось ни одного такого критика, который бы отчетливо разбирался в философских методах Вл. Соловьева. Теоретическая философия Вл. Соловьева — это есть строго выдержанный диалектический идеализм. Именно диалектика позволила ему преодолеть такие традиционные типы метафизического дуализма, как объективизм и субъективизм, эмпиризм и рационализм, познаваемость и непознаваемость, личность и общество, церковь и государство, свобода и принуждение, естественное и сверхъестественное, идеальное и материальное, внутреннее и внешнее, божественное и человеческое, исторический прогресс и эсхатология. Никакого, даже самого малейшего, прикосновения к этим диалектическим противоречиям и к этим диалектическим синтезам Вл. Соловьева мы не находим ни у кого из его ортодоксальных критиков. Все эти диалектические конструкции всегда понимались у его ортодоксальных критиков рассудочно, исключительно формально–логически, метафизически. У него находили только обожествление разума, который ничем не отличался от рассудка. А то, что сам разум, правильно диалектически поставленный, требует выхода за пределы человеческого разума в область объективной действительности, это никому и в голову не приходило из ортодоксальных критиков. Философия Вл. Соловьева неизменно представлялась как некоего рода вредный гностицизм или как рационалистически понимаемое шеллингианство, изгоняющее всякую веру и признающее абсолютное право только за голым человеческим рассудком. И мы, с точки зрения объективной истории русской мысли, обязаны сказать, что Вл. Соловьева можно критиковать как идеалиста и вместо его философии требовать необходимости материалистической картины мира. Однако никто не смеет сказать, что у него формально–логическая метафизика, а не диалектика и что этой диалектикой у него не пронизана решительно вся философия и теология. |
| Что Россия есть не только один русский народ, но именно «семья народов», объединенная не насилием, но добровольно, — постоянная идея Вл. Соловьева в 90–е годы, вплоть до последнего года его жизни (X, 3—5, 9—14). С другой стороны, однако, он постоянный противник насильственной русификации. Он восхваляет Николая I за то, что тот одернул русификаторскую деятельность Ю. Ф. Самарина в прибалтийских губерниях (VII, 378–379). Само собой разумеется, Вл. Соловьев — самый принципиальный и закоренелый противник всякого рабства и всякой основанной на нем социальной системы. Крепостничество для него есть не что иное, как разновидность рабовладения. Используя русское народное выражение «ни богу свечка, ни черту кочерга», он считает крепостничество самой настоящей «чертовой кочергой» (IX, 171), так что освобождение крестьян было для Вл. Соловьева буквально новой эрой. Но если из этого кто-нибудь сделает вывод, что философ положительно относился к так называемому «третьему сословию», то он очень ошибется, потому что это сословие для Вл. Соловьева есть тоже сословие рабов, но только не тех смиренных рабов, которые были раньше, а рабов нового типа, уже «несмиренных» (VII, 73). В конце концов его поиски подлинного прогресса в характеристиках многочисленных исторических явлений производят иной раз удручающее впечатление. Этот мыслитель, создавший теорию всеединства и мечтавший всю жизнь о конечном торжестве универсального добра, был жесточайшим образом оскорбляем непреложностью фактов в своих постоянных занятиях историей. Когда мы читаем статью Вл. Соловьева, посвященную характеристике его отца, то, оказывается, уже С. М. Соловьев оценивал свою современность с безнадежным и горьким чувством. Даваемая здесь картина разложения, и в частности духовенства, прямо напоминает Помяловского. Даже известный митрополит Филарет в «Записках» С. М. Соловьева, которые цитирует Вл. Соловьев в данной статье, не выдерживает никакой критики, и образ его вызывает у нас самое тяжелое впечатление (VII, 361—368). |
| 3. Русский национальный момент — десятый аспект Софии. Выше, в рассуждении Вл. Соловьева о Конте, мы натолкнулись на его суждение о древнерусской, а именно новгородской иконописи, в которой видное место занимал образ Софии Премудрости Божией. Теперь же мы можем привести и более общее суждение Вл. Соловьева на эту тему о Софии . «Христианская истина в этом окончательном виде, как полное и конкретное воплощение Божества, особенно привлекала религиозную душу русского народа с самых первых времен его обращения в христианство. Посвящая древнейшие свои храмы святой Софии, субстанциональной Премудрости Бога, русский народ дал этой идее новое воплощение, неизвестное грекам (которые отождествляли Софию с Логосом). Тесно связывая святую Софию с Богоматерью и Иисусом Христом, религиозное искусство наших предков тем не менее отчетливо различало ее от Того и Другой, изображая ее в образе отдельного Божественного существа. Она была для них небесной сущностью, скрытой под видимостью низшего мира, лучезарным духом возрожденного человечества, ангелом–хранителем земли, грядущим и окончательным явлением Божества. Так, наряду с индивидуальным, человеческим образом Божества — наряду с Богоматерью и Сыном Божиим — русский народ знал и любил под именем святой Софии социальное воплощение Божества и Церкви Вселенской». В этом небывало оригинальном рассуждении Вл. Соловьева мы находим доведение идеи Софии до предельного обобщения, толкование этого обобщения как социальноисторического и усмотрение творца этой социальной обобщенности в русском народе в отличие от абстрактно–умозрительного толкования ее в Византии, несмотря на византийское происхождение христианства в России. Это заставляет нас формулировать еще десятый аспект учения Вл. Соловьева о Софии, именно аспект национально–русский. Как видим, здесь перед нами не просто какой-то обывательский и квасной патриотизм, но патриотизм, укорененный в тех мировоззренческих глубинах, на которые Вл. Соловьев только был способен . Между прочим, некоторые данные о русских источниках софийного учения Вл. Соловьева можно найти в истории Московской духовной академии. Весьма интенсивное учение о Софии можно связывать с такими деятелями, как Ф. А. Голубинский, Н. И. Надеждин, Петр Гоманицкий и особенно А. М. Бухарев. Материалы эти, правда, довольно смутные и пока еще совсем не изучены. Некоторые представления о них можно составить по работе А. М. Белорукова «Внутренний перелом в жизни А. М. Бухарева (архимандрита Феодора)» . |
| И кажется, Антоний здесь во многом прав. Но если брать Вл. Соловьева в целом, то никакое дуалистическое понимание его взглядов недопустимо. И тогда получается, что у спорящих сторон просто нет общего языка. По–нашему, единство церкви и государства он понимает идеально, так, как оно и должно бы быть, с точки зрения верующего сердца. Для Антония же такое идеальное единство представляется в конце концов тоже желательным, но фактически слишком утопическим. Вместо этого ему и приходится противопоставлять церковь и государство гораздо больше, чем это было у Вл. Соловьева. Зато всякий может сказать, что вместо соловьевского утопизма Антоний гораздо ближе подходит к исторической практике государственной и церковной области . Само собой разумеется, что и соловьевский папизм представляется Антонию не чем иным, как логическим противоречием, вытекающим из отождествления церкви и государства . И тут Вл. Соловьев напрасно стал бы доказывать, что он вовсе никогда не исходил из отождествления церкви и государства. Но первый настолько убежден в непререкаемом различии этих двух исторических областей, что всякое духовное единение их могло представляться ему только их полным отождествлением. Однако, не будучи в силах понимать соловьевского учения об единстве церкви и государства, Антоний прекрасно разбирался в том, что весь папизм как раз основан на тождестве духовной и светской власти. Ведь реально и исторически папы всегда и везде только и мечтали о расширении своей власти, кроме духовной, также и на всю светскую жизнь человечества. Вл. Соловьев прекрасно понимал, что существующие отношения между церковью и государством, полные всяких недостатков и прямого уродства, должны быть направлены более духовным и более идеальным пониманием дела. Но чего он уже совсем не понимал, это того, что папизм был его слепым увлечением, его романтической утопией и его некритическим подходом к целым, и притом огромным, периодам истории европейского человечества. А Антоний это-то самое и понимал лучше всего, и тут ему помогала гораздо более трезвая и критическая оценка римского католицизма. Ему представлялось католическое учение о непогрешимости папы только жалкой заменой единого и подлинно божественного руководителя церкви обыкновенным грешным человеком . И вообще Антоний считает, что огромное преувеличение излишне гуманистических убеждений Вл. Соловьева — результат утраты у него христианского чувства любви . По Антонию, выходит, что если Вл. Соловьев выдвигает на первый план общественность, то он не нуждается в такой любви, которая была бы основана на понятиях выше человеческих. Такая любовь, естественно, утрачивает для Антония все свое содержание и становится только безличным гуманизмом. |
| П. А. Раппопорт в 1978 г. при проведении работ на территории музея деревянного зодчества вскрыл фундаменты монастырской ц. св. Пантелеимона, прежде известной только по письменным источникам. В 1979 г. он провел раскопки у стен ц. св. Иоанна Предтечи на Опоках и восстановил первоначальный план этого храма XII в. Исследования этой церкви были продолжены в 1980 г. А. А. Песковой, которая также провела раскопки у ц. Успения на Торгу и восстановила схему храма XII в. В дальнейшем в связи с реставрационными и научно-исследовательскими задачами раскопки новгородских приходских и монастырских храмов были продолжены И. В. Антиповым, Вал. А. Булкиным (храм Хутынского мон-ря), Д. В. Пежемским (Николо-Дворищенский собор), Вл. В. Седовым. В 2007 г. под рук. Вл. В. Седова начаты раскопки храмов Пантелеимонова и Юрьева мон-рей (Седов Вл. В., Вдовиченко М. В., Мерзлютина М. А. Раскопки Благовещенского мон-ря на Мячине и собора Пантелеймонова мон-ря в 2007 г.//Новгород и Новгородская земля: История и археология. Вел. Новг., 2008. Вып. 22. С. 38–52; они же. Работы Новгородского архитектурно-археологического отряда НАЭ в 2008 г.//Там же. 2009. Вып. 23. С. 162–174; они же. Архитектурно-археологические исследования новгородских Благовещенского и Пантелеймонова мон-рей в 2009 г.//Там же. 2010. Вып. 24. С. 50–62; Седов Вл. В. Археол. находки 2014 г. в Георгиевском соборе Юрьева мон_ря//Вестн. РГНФ. 2015. 1(78). С. 175–185; Гиппиус А. А., Седов Вл. В. Новые находки в Георгиевском соборе Юрьева мон-ря: новые фрески и новые надписи//Тр. отделения ист._филол. наук, 2015. М., 2016. С. 190–215 и др.). В 2016–2017 гг. под рук. Вл. В. Седова продолжилось археологическое исследование ц. Благовещения на Городище XIV в., позволившее обнаружить остатки предшествовавшей ей церкви нач. XII в., фрагменты фресок, надписи-граффити, в т. ч. глаголические. За прошедшие с начала раскопок десятилетия археология Новгорода, на начальном этапе решавшая специфические задачи исследования материальной культуры, поставила и в значительной степени решила сложные исторические вопросы. Это проблемы славянского заселения Северо-Запада России, происхождения Новгорода и новгородского боярства, взаимоотношений Новгорода с князьями, сущности вечевого строя, социальной топографии, развития ремесла и торговли и др. |
| Бросается в глаза также и то, что осталось у Вл. Соловьева навсегда, и то, от чего он вскоре отказался. Любопытно, что вовсе не в трактате «Россия и вселенская церковь» 1889 года, а именно уже в этой рукописи, в 1876 году, византийское православие расценивается неимоверно низко. Правда, здесь было одно огромное исключение. Император Константин уже скоро перестал расцениваться у Вл. Соловьева как орудие зла и стал рассматриваться вместе со всем христианством как «равноапостольный». О низкой оценке римского католицизма в дальнейшем у Вл. Соловьева не может быть и речи. Наоборот, в 80–х годах католицизм будет у него всячески превозноситься. Но странным образом на самом верху человеческой и церковной организации уже и здесь стоит какой-то «папа», о котором не дается никаких пояснений. Что же касается папы в 80–х годах, то там уже, безусловно, имеется в виду не кто иной, как реальный римский папа. Наконец, «универсальная церковь» фигурирует и здесь, в 1876 году, на первом плане. Правда, пока еще достаточно абстрактно. Впрочем, как мы увидим ниже, даже и в своем окончательном учении о вселенской церкви Вл. Соловьев так и не достиг полной ясности, поскольку она будет у него прославляться в виде окончательного торжества христианства и даже всего человечества, но так и останется невыясненным, какими же путями и при помощи каких именно изменений эти три враждебные односторонности — православие, католичество и протестантство — должны эволюционировать до степени универсальности. По–видимому, вселенская церковь так и осталась в сознании Вл. Соловьева в виде какой-то недостижимой романтической утопии. Самое главное заключается, однако, в том, что не только идея вселенской церкви, но также и теория Софии, несмотря на всю заинтересованность Вл. Соловьева в этих областях, тоже осталась непродуманной до конца и несформулированной в каком-нибудь безупречном и несомненном виде. Тут мы имеем интересный пример философской мысли, которая одновременно и заострена чрезвычайно критически, и находится под сильнейшим влиянием общего пафоса универсализма. |
|
|
