| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ЕПИСКОПОПУЛЫ Епископопулы [греч. Επισκοππουλοι] Антоний (отец) и Венедикт (сын) (XVI - нач. XVII в.), греч. кодикографы, протопсалты, мелурги, исследователи церковной музыки. Были известны в кругу ученых Венеции и придворных Европы, где получили муз. образование. Занимались изучением произведений древних визант. мастеров, анализом совр. муз. сочинений, а также теорией и практикой церковного пения. Возможно, сыном Антония был также Леонт, протопсалт и мелург из г. Канеа (Кидония, ныне Ханья, о-в Крит); ему приписывается сочинение причастна 4-го гласа (Ath. Laur. Η. 136. Fol. 38-38v). Антоний служил «протопсалтом и руководителем хора Кидонии» и умер в посл. десятилетие XVI в. Венедикт, прот. в соседнем г. Ретимо (ныне Ретимно), вероятно, скончался в нач. XVII в. Др. сын Антония, Иаков, в письме папе Римскому Григорию XIII в 1584-1585 гг. рекомендовал брата Венедикта как «греческого музыканта, достойнее которого не нашлось бы никого в Греции», однако добавлял, что «первым музыкантом на всех Критских островах остается его отец» (см.: Πατρινλης Χ. Γ. Επιστολα Ελλνων πρς τν Ππαν Γρηϒριο ΙΓ (1572-1585) κα τν καρδινλιον Σιρλτον († 1585)//Επετηρς το Μεσαιωνικο Αρχεου. Αθναι, 1967. Τ. 17. Σ. 105-106). Муз. стиль Антония переняли его дети, а также ученики Венедикта, что способствовало развитию церковной музыки на Крите, прерванному в 1669 г. тур. завоеванием острова. Единственная известная певч. рукопись Антония, датируемая 1570-1590 гг. (Udine. 265), содержит только часть произведений мелурга, хотя впосл. его сочинения копировались в десятках др. критских рукописей. Некоторые произведения сохранились в кодексах Taurin. XCII. CIV. 7, 1568 г. (судя по ремарке, создан в Венеции совместно с Венедиктом - Πατρινλης Χ. Γ. Ελληνες κωδικοϒρφοι τν χρνων τς Αναϒεννσεως//Επετηρς το Μεσαιωνικο Αρχεου. Αθναι, 1958-1959. Τ. 8-9. Σ. 83), и Vindob. Hist. gr. 117, 1569 г. ( Hunger H. Katalog der griechischen Handschriften der Österreichischen Nationalbibliotek. W., 1961. Tl. 1: Codices historici. Codices philosophici et philologoci. S. 121), в рукописи из собрания Грицаниса в критской Анфологии (Athen. Bibl. Nat. 963, 4 авг. 1617), возможно, также в Vat. Arch. S. Pietro. B. 141, сер. XVI в. ( Canart P. Catalogue des manuscrits grecs de l " Archivio di S. Pietro. Vat., 1966. P. 32-33). В различных Анфологиях сочинения Антония приводятся с указанием даты создания: напр., Sinait. gr. 1445 («сочинено в Кидонии Антонием Епископопулом, протопсалтом, в 1569 году, в январе месяце» - Бенешевич В. Н. Описание греческих рукописей монастыря св. Екатерины на Синае. СПб., 1917. Т. 3. С. 52) и Zakinfos. Gritsanis. 4 (с датами 21 янв. 1588 и 27 апр. 1590 - Αδμης Μ. Κατλοϒος τν χειροϒρφων τς Βιβλιοθκης Π. Γριτσνη//ΕΕΒΣ. 1966. Τ. 35. Σ. 63, 73, 318 et passim). |
| Точно также кончил император Иоанн Кантакузин , в монашестве Иоасаф (1354); он действительно имел больше основании для раскаяния и отчаяния, так как, будучи правителем, он сделал все, чтобы погубить государство. Так велика была в те века притягательная сила, которой монашество влияло даже на высокостоящие общественные классы, что такой истый воин, каким был Никифор Фока, делал своими товарищами и советниками монахов, подчинил себя монашеской дисциплине и только днем носил императорскую одежду, ночью же носил волосяной подрясник и вериги. Одним из его ближайших советников был святой Афанасий, основатель еще ныне процветающей Великой Лавры на Святой горе Афоне. Пример нашел себе подражание у соседних варваров, находившихся под влиянием нового Рима. Борис, (Михаил) страшный болгарский царь, удалился в монастырь, чтобы еще почти двадцать лет прожить в созерцании и покаянии. Однако, несравненно чаще императоры и принцы постригались в монахи против своей воли. Если, при свержении императорского дома, члены его не погибали жестокой смертью , их постригали в монахи; иногда они шли далеко на этом новом для них духовном поприще: один император сделался митрополитом ефесским, многие принцы – вселенскими патриархами, как напр., святые Герман и Игнатий. Черная одежда была более надежной защитой, чем пурпур. Наружно византийский император занимает выдающееся положение, как преемник древнеримских императоров. „Византийцы суть сыны римлян, поработивших народы“. Деятельность Юстиниана, приобревшего снова для государства Африку, Италию и юг Испании, показывает, насколько серьезно стремились ромейские властители осуществить мечту о древне – римском величии. Еще в ИХ и X вв. царствующий на Босфоре император был первым государем христианского мира. Грандиозное великолепие его выходов было рассчитано на то, чтобы поразить наивных послов варварских народов во время торжественных приемов, и действительно производило на них внушительное впечатление. Многочисленные посольства, которые приходили в столицу, льстили гордости византийцев. Подарки, которые послы подносили василевсу, были в глазах византийцев знаками подчинения, настоящей данью. Известно, как надменно обошлись с послом Оттона Великого, сватавшим принцессу и как мало склонны были на Востоке признавать равные права за императорами Запада, преемниками Карла Великого. Даже такой жалкий государь, как Исаак Ангел, позволял себе называть германского императора Фридриха королем Аламании. Это чудовищное превозношение себя происходит от того, что императорское правительство было того мнения, что за пределами Богом хранимой империи нет ни счастья, ни благополучия, ни свободы. |
| Феодор Студит писал, что тот, кто изобразит крест «хоть как-нибудь и [даже] одним только перстом, [тот] тотчас обращает в бегство враждебного демона» (PG. 99. Col. 1796). Ок. XIII в. в Византии Д. было вытеснено троеперстием (см. ст. Крестное знамение ) ( Голубинский. История РЦ. С. 472-475). Первым ясным свидетельством о троеперстии у греков является т. н. Прение Панагиота с Азимитом (посл. четв. XIII в.; в макариевских Четьих Минеях оно помещено неск. раз, причем в дек. и июньской частях он передает греч. оригинал (повествующий о троеперстии) правильно, в авг. свидетельство о троеперстии заменено свидетельством о Д., что, возможно, было связано с прошедшим за время создания Четьих Миней Стоглавым Собором (см.: Макарий. История РЦ. Кн. 4. Ч. 2. С. 60)). Впрочем, известны и более поздние свидетельства о продолжении бытования в греч. Церквах Д. (см.: Голубинский. История РЦ. С. 476; Дмитриевский. Описание. Т. 2. С. 424; Бенешевич В. Н. Древнеславянская Кормчая XIV титулов без толкований. София, 1987. Т. 2. С. 123). Тем не менее со временем троеперстие распространилось в греч. Церквах повсеместно (так, в Пидалионе прп. Никодима Святогорца, в комментарии на 91-е прав. свт. Василия Великого, Д. упоминается как старая форма перстосложения), а имевшие, очевидно, место случаи сосуществования троеперстия и Д. никогда не вызывали споров и полемики, как это случилось на Руси. Д. в Русской Церкви Поскольку Русь приняла христианство в период употребления в Византии Д., очевидно, что Д. в РПЦ существовало изначально. К XV в. (что, возможно, было связано с т. н. Вторым южнослав. влиянием) относятся свидетельства об использовании на Руси троеперстия (см.: Паисиевский сборник 1-й четв. XV в. в РНБ. Кир.-Бел. 4/1081. Л. 47; Макарий. История РЦ. Кн. 4. Ч. 2. С. 218. Примеч. 144; Соболевский. 1909. С. 4). Начиная с этого времени на Руси появляются и памятники, специально посвященные Д., что можно объяснить борьбой с обычаем троеперстия. К таковым относятся рус. редакция проложного сказания 12 февр. (но не 23 авг.) о свт. Мелетии Антиохийском (рассказ блж. Феодорита о выступлении святителя на Антиохийском Соборе здесь переделан рус. редактором в историю о чуде, совершенном свт. Мелетием с помощью Д.; в таком виде проложное сказание 12 февр. входит в печатные издания слав. Пролога, включая и послениконовские) и т. н. Феодоритово слово, по-видимому составленное на Руси (публикация: Субботин. 1876; см. также: Макарий. История РЦ. Кн. 4. Ч. 2. С. 217-218; Голубинский. История РЦ. С. 477-478; Каптерев. С. 59). О богословском содержании Д. говорится в слове прп. Максима Грека «Како знаменатися крестным знамением» (см., напр.: РГБ. Троиц. 201. Л. 430-430 об.; Макарий. История РЦ. Кн. 4. Ч. 2. С. 219. Примеч. 152; Голубинский. История РЦ. С. 484). |
| Сочинения «Илья, архиепискуп Новгородьскый, исправил...» и «Кирика вопрошание» (с разд. «Ильино») были включены в Кормчую, известны в списках с кон. XIII в. (новгородская Синодальная Кормчая рус. редакции - ГИМ. Син. 132). К. Ф. Калайдович без достаточных оснований предполагал, что И. принадлежат и входящие в Синодальную Кормчую «Правило епископам» и «Правило черноризцам», эта т. зр. отразилась в дореволюционной лит-ре об И. А. С. Павлов атрибутировал И. анонимное Поучение Новгородского епископа, обращенное к духовенству. Поучение, имеющее введение и 31 статью, посвящено необходимости искоренения в среде духовенства пороков, к-рые его дискредитируют: пьянства (ст. 1), ростовщичества (ст. 2), невежественности (ст. 3) и т. д., также в нем затрагиваются различные сложные вопросы пастырской практики, в т. ч. связанные с языческими пережитками в народной среде. В сб. «Измарагд» XVI в. (РГБ. Троиц. 204) памятник носит заглавие «Слово Иоанна Златоустаго к попом и к простым людем», в сборнике XV в. (РГБ. Попов. 147) автор сочинения не указан. О новгородском происхождении памятника свидетельствуют особенности языка (мена «ц» на «ч»), упоминание Св. Софии (статьи 14, 30) и «устава блаженаго Нифонта» (ст. 10), под которым следует понимать «Кирика вопрошание». Последнее заставляет датировать памятник временем не ранее 1156 г. Автор неоднократно говорит о себе как о бывш. приходском священнике, что, по мнению Павлова, указывает на И. (хотя известны и др. случаи, когда Новгородские епископы поставлялись из приходского духовенства, напр. Василий Калика (1331-1352)). То, что Поучение, как следует из его текста, было составлено в 1-й год архиерейства автора, позволило Павлову датировать памятник 1166 г.; историк приурочил Поучение к воскресенью 1-й недели Великого поста, традиционно бывшему временем сбора епархиального духовенства. В 1166 г. этот день приходился на 13 марта. Атрибуция Павлова была принята В. Н. Бенешевичем , Щаповым и др. Почитание Согласно Житию И., вскоре после погребения святителя «быша тогда многа исцелениа от целбоносных его мощей всякыми недугы одержимых и беси от человеков отгнашася; но и послежде исцелениа бывают с верою приходящим к раце святаго» (ВМЧ. Стб. 340). |
| Девольского Михаила, внесенное в нач. XII в. в Хронику Иоанна Скилицы : «...император вновь утвердил Болгарскую архиепископию как автокефальную, как она была ранее, при старом Романе. Он основывался на распоряжении императора Юстиниана, что это Юстиниана Первая, которую он называл своим родным местом, и имела тогда епископом Кастелиона» (Vindob. Hist. gr. 74. Fol. 27v; Scyl. Hist. 715); однако эта фраза может быть поздней, поскольку присутствует лишь в 2 поздних списках XIV в. Об утверждении этой идеи свидетельствует дополнение «Юстинианы и всей Болгарии» в титуле Охридских архиепископов, начиная с Иоанна I Комнина, Константина, Димитрия II Хоматиана (1216/17 - после 1236), Макария (ок. 1295 и 1299) и др. Даже нек-рые К-польские патриархи, напр. Филофей и Нил (XIV в.), обращались к предстоятелям О. а. «Блаженнейший архиепископ Юстинианы Первой и всей Болгарии» ( Gelzer. 1902. S. 8-9). Об О. а. как о Юстиниане Первой упоминают Феодор Вальсамон и Матфей Властарь. В примечаниях к каноническим положениям Юстинианы Первой, датированных XII в. и сохранившихся в конволюте XIII в., утверждается: «Юстиниана Первая называется архиепископией Болгарией во 2-м титуле» ( Tovar A. Nota sobre el arzobispada de Bulgaria en un manuscrito griego de Salamanca//Emerita. Madrid, 1962. T. 30. P. 1-7). В «Императорской грамме, изданной Святому собору Пресвятой Великой Церкви Юстинианы Первой и всей Болгарии, Сербии и остальных (земель)» 1272 г. визант. имп. Михаила VIII Палеолога перечислены имена нескольких правителей, связанных с О. а.,- Юстиниана I Великого, Василия II Болгаробойцы, Мануила I Комнина (хотя не упом. Роман I Лакапин (919-944), одобривший введение Патриаршества в Болгарской Церкви; см.: Бенешевич В. Н. Описание греч. рукописей мон-ря Екатерины на Синае. СПб., 1911. Т. 1. С. 540-541, 550-554). В трактате Псевдо-Кодина 1347-1354 гг. говорится: «Подобным образом совершается и рукополагание других патриархов, Александрии, Антиохии и Иерусалима, также архиепископа Юстинианы Первой, Охрида и всей Болгарии, ибо вторая Юстиниана это Кипр, а третья - Карфаген» ( Ps.-Codin. |
| Иногда комментарии И. З. присоединяются к сокращенному тексту канонов, наподобие комментариев Алексия Аристина, как в Vat. gr. 827. Fol. 145-238, XIII в. ( Бенешевич. Канонический сборник. С. 244; Codices Vaticani graeci: Cod. 604-866/Rec. R. Devreesse. Vat., 1950. P. 365-369), или к канонам в составе «Алфавитной синтагмы» Матфея Властаря. К толкованиям И. З. на каноны не позднее XIV в. начали составляться индексы. Они имеются в рукописях Vat. Palat. 21 (Fol. 1-3) и 219 (Fol. 1-7) (рукописи датируются XIII в., но индексы были написаны в XIV в.; см.: Codices manuscripti Palatini graeci Bibliothecae Vaticanae. 1885. P. 11, 115-116). Последняя рукопись интересна также тем, что содержит канонические послания святителей Дионисия Александрийского, Григория Неокесарийского, Афанасия Великого и Василия Великого (Fol. 245-295) без толкований И. З., хотя практически во всех остальных рукописях такие толкования сохранились. Т. о., отсутствие в к.-л. манускрипте И. З. его толкований к определенным канонам отцов Церкви не может считаться доказательством того, что И. З. вообще не комментировал эти каноны. Помимо индексов, комментарии И. З. могли снабжаться маргиналиями. Их много в Vat. gr. 828. Fol. 1-100, XIII-XIV вв. (весь комментарий И. З.- Fol. 1-261); эта рукопись примечательна также своей структурой: в 1-й части находятся каноны с комментариями И. З., а далее - комментарии Феодора Вальсамона и др. юридические и богословские сочинения. При этом текст канонов и толкований не всегда четко разграничен, а нек-рые толкования, опубликованное под именем Феодора Вальсамона (напр., на Вас. Вел. 86), помещены здесь среди толкований И. З. (Codices Vaticani graeci: Cod. 604-866. T. 3. P. 369-374). Многочисленные маргиналии встречаются в Vatic. gr. 1661, XVI в., к-рая содержит правила Соборов с комментариями И. З. и Феодора Вальсамона (Codices Vaticani graeci. Cod. 1485-1683/Rec. C. Giannelli. Vat., 1950. P. 398-400). В рукописи Vat. gr. 842, XVI в. толкованиям И. З. (Fol. 43v - 271) предшествуют помимо различных юридических статей трактат И. З. о браке (Fol. 26-29) и ряд постановлений о запрещенных браках (Fol. 29-32). Под именем И. З. в данной рукописи помещены толкования на каноны святителей Тимофея, Феофила и Кирилла Александрийских и некоторые др. (Fol. 255v - 270), атрибутируемые в издании Беверегия и в Афинской синтагме Феодору Вальсамону (Codices Vaticani graeci: Cod. 604-866. P. 396-399). |
| В изложении римской и византийской истории появляются уже важные более древние источники, как, напр., Иоанн Лидиец, Зосима, местами Прокопий, по прежде всего Малала, затем Феофан и один неизвестный источник, которым пользовался и Манасс, и, наконец, церковно-исторические сочинения. Вероятно, впрочем, этот богатый материал не был использован автором непосредственно, а в большей своей части был заимствован из какой-то другой компиляции; это доказывается резко бросающимися в глаза совпадениями с 3онарой, которые могут быть объяснены лишь тем, что и Зонара, точно так же, как и анонимный автор, нашел часть своих источников обработанными и соединенными в один свод. Этот свод доходил до 1081 г., и около 1150 г. он был использован Зонарой; следовательно, составление его должно относиться приблизительно к первой трети XII-ro века. В главной части, излагающей время Комнинов, Ангелов и Никейских императоров, синопсис совпадает в главном с Зонарой, Анной Комниной и с началом хроники Никиты Акомината, но здесь нельзя указать никакого определенного источника; вскоре 127 , однако, мы находим прямую выдержку из двух главных источников для последующего времени – Никиты Акомината и Георгия Акрополита. В заимствованной из Никиты части встречается лишь одна самостоятельная прибавка анонимного автора – описание Каппадокии в последней части, в основу которой положено сочинение Акрополита, такие прибавления встречаются чаще. Это именно те самые добавления, которые вставлены в текст Акрополита в Cod. Ambros. А 202 inf. В отношении стилистической обработки Акрополита также существует некоторое сходство между анонимом Сафы и редактором миланской рукописи. Быть может, оба они одно и то же лицо, так что миланский экземпляр Акрополита следует рассматривать, как своего рода подготовительную работу автора Синопсиса (см. выше стр. 53). Синопсис использован позднейшими авторами. Следы его заметны в выдержках Cod. Vatic. 1889 XIV века и в тех дополнениях к Георгию Монаху, которые делают Венецианскую рукопись богаче содержанием по сравнению с Cod. |
| Рядом с историками стоят хронисты, которые хотя и не принадлежат исключительно византийской эпохе, однако, лишь в это время достигают большого литературного значения. Предметом их изложения является всемирная история, которую они ведут от сотворения мира до эпохи, современной им или близко предшествовавшей; с большой охотой они кончают вступлением на престол правящего в их время императора. Они обрабатывают свою большую тему не в смысле прагматического изображения выдающихся деяний, событий и лиц, и выяснения внутренней связи в истории развития человечества; их намерения гораздо популярнее и обыденнее: они направлены на наивное перечисление возможно большего числа исторических подробностей, которые для обычного разумения могли казаться достойными внимания. Большое значение придается точному описанию телесных и духовных свойств выдающихся личностей – особенность, источник которой надо искать частью в сочинениях, подобных «Imagines» Варрона, частью в греческом романе и в подделках под древность как «Дарес» и «Сизиф». Иногда популярный хроники были действительно иллюстрированы, как показывают, напр., так наз. «Excerpta Barbara» и один список хроники Зонары (Mutin. III D. 3 XIV века). Описания императоров опираются, быть может, прямо на хронику с рисунками точно так же, как Гамза Испаганский заимствовал свои подробные описания костюмов великих Сассанидских царей из „Книги изображений» 1 . С особым вниманием описываются вздорожание цен, эпидемии, кометы и разные знамения, землетрясения, постройки и бега. Руководящей точкой зрения служат церковные интересы; вследствие этого применяется библейская хронологическая канва, и рассказы древних мифов служат целям христианской апологетики. Лишь изредка можно заметить у хронистов действительно критическое исследование или хотя бы поверхностную оценку источников: их работа остается, по большей части, чисто компиляторной. Чисто внешнему и ограниченному пониманию исторического материала соответствует и форма. Для хронистов безразлично красивое построение периодов какого-нибудь Фукидида; они пишут общепонятным языком, который может быть определен, как обработанный разговорный язык. Но, так как все более образованные писатели, а также государство и церковь продолжали смотреть на традиционный искусственный язык, как на единственно возможный, то слабым и разрозненным силам хронистов не удалось облагородить синтаксически и фразеологически народную речь: она осталась в их руках довольно неповоротливым и грубым орудием. Уже выбор способа изложения столь решительно презираемого литературными вождями показывает, что хронисты обращаются не к тому же самому кругу читателей, что историки, но к широкой народной массе, и, прежде всего, к тысячам монастырских обитателей, мало образованных, но жаждущих благочестивого поучения о ходе мировых событий 2 . |
| Своих предшественников, имея главным образом в виду Никифора Григору, Кантакузин судит строго, обвиняя их в намеренном утаивании истины. Однако, и его собственная объективность терпит крушение на тех же подводных камнях, о которые едва не разбилась историческая правдивость его великого противника в догматическом споре. Кантакузин изображает события, в которых он сам играл значительную, а отчасти даже первую роль. Оттого труд его еще в большей степени, чем труд Григоры, является произведением партийным, обширной апологией деятельности автора. Вследствие такого одностороннего выдвигания на первый план своей деятельности, у Кантакузина страдает не только правдивость рассказа, но также полнота и ясность изложения. Мы узнаем много любопытных подробностей; некоторые события, напр., ночной марш к Константинополю (1328 г.), описаны очень живо и точно; но прагматическая обработка всего материала у автора отсутствует; много событий остается в глубоком мраке, а в освещении других видно плохо скрытое стремление изобразить все то, что делал автор и его друзья, хорошим, умным и справедливым. При пользовании этими царскими мемуарами в целях исторического исследования необходимо постоянно сличать их с другими современными им источниками, прежде же всего с Григорой 76 . Оба эти произведения взаимно пополняют и исправляют друг друга, не только по направлению, но и по материалу, – так как Григора, помимо прочего, излагает и внешнюю историю, между тем, как Кантакузин ограничивается почти исключительно изложением внутренних волнений. Эти два человека были упорными противниками в жизни; такая же резкая противоположность замечается и в их научном направлении. Даже имевший столь значительные последствия спор между аристотеликами и платониками уже вполне отразился в произведениях Григоры и Кантакузина; первый является последователем Платона, второй комментирует сочинения Аристотеля. Лучшая оценка Кантакузина принадлежать Гиббону 77 : «Имя и общественное положение императора Иоанна Кантакузина могут возбуждать самое сильное любопытство. Его мемуары обнимают сорокалетний период времени от восстания Андроника Младшего до его собственного отречения от престола; подобно Моисею и Цезарю, он был главным действующим лицом в тех событиях, которые описывал. Но мы стали бы тщетно искать в этом красноречивом произведении искренности героя или кающегося. Удалившись от мирских пороков и страстей в монастырь, он пишет не исповедь, а апологию честолюбивого политика. Вместо того, чтобы раскрывать людские замыслы и влечения, он изображает сглаженную и благовидную внешнюю сторону событий, сильно прикрашивая ее похвалами самому себе и своим приверженцам. Их побуждения всегда чисты, их дела всегда похвальны; они составляют заговоры и принимают участие в восстаниях без всяких личных интересов, а насилия, которые они совершают или допускают, восхваляются, как натуральные продукты здравомыслия и добродетели». |
| Изложению событий у Дуки, как и у Халкоидила, предшествует обзор всемирной истории, который, соответственно популярному характеру всего сочинения, дается в форме генеалогического очерка от Адама до Палеологов. Уже во второй главе он подходит к собственной своей теме, излагая распространение господства турок до гибели Баязида (1402). Лишь после этого он обращается к собственно византийской истории, начиная ее рассказом о планах Иоанна Кантакузина . Поэтому 1341 г. можно считать собственно началом сочинения; однако Дука говорит о последующих событиях лишь в общих чертах; большей подробности его рассказ достигает лишь с началом правления Баязида (1389), так что из византийских императоров более подробно рассматриваются только три последние Палеологи: Мануил, Иоанн и Константин (1391–1453). Заканчивается история Дуки рассказом о завоевании Мухаммедом II Лесбоса в 1462 г. Сочинение это является таким образом продолжением Григоры и Кантакузина и дополнением Халкондила, Франза и Критовула. Дука, который мог сам наблюдать значительную часть изображенных им событий, не преминул собрать сведения и у очевидцев; он взял некоторые данные даже у турок. Предстоит еще исследовать, кому он следует в изложении более древней истории. Его любовь к истине находится вне сомнения, а по точности он стоит гораздо выше Халкондила 82 . К тому же рассказ Дуки отличается живостью, наглядностью и драматическим движением. В нем нет риторических украшений и тяжелых округленных периодов; привлекательно простое, хотя немного и беспомощное красноречие сердца. Прочтем, напр., описание губительного похода монголов под предводительством Тамерлана: «Направляясь от города к городу, они оставляли землю такой пустынной, что нельзя было услышать более ни лая собаки, ни крика домашней птицы, ни писка ребенка. Как рыбак тащит из глубины к земле свою сеть и вместе с нею все, что попадется; будут ли то крупные рыбы или малые, или даже совсем жалкие рыбки и крабы, так и они опустошили Азию» и т.д. 83 Очень важно и полно захватывающего интереса описание завоевания Константинополя 84 . Дука бросает тяжкие упреки непримиримым врагам унии, которые даже в минуту величайшей опасности не хотели слышать о помощи Запада и держались мнения, что лучше попасть в руки турок, чем в руки франков. Несмотря на это, он строго православен, и наиболее сильное негодование охватывает его при рассказе об осквернении турками священных сосудов и изображений. Впечатление свежести рассказа повышается постоянным отражением в нем переживаний и личности автора. |
|
|
