| О. Георгий (Чистяков) писал : " Только оказавшись в бездне индивидуализма, только на грани гибели человека, выросший как в греческом полисе, так и в СССР, может понять, что такое его " я " . И в греческом полисе, и в условиях любого традиционного быта, а равно и при советской власти, в любой системе, где чувство собственного " я " размыто в коллективном сознании, человек, действительно, воспринимает себя самого как " колесико и винтик " (по удачному выражению Ленина, который стать таким колесиком требовал от каждого). При советской власти никто не чувствовал и просто не мог почувствовать себя ответственным за ситуацию вокруг себя, ибо понимал, что изменить эту ситуацию не может, а поэтому не осознавал себя личностью. " – Как вы думаете, почему наше сегодняшнее общество так боится больных людей (и чем дальше, тем больше боится, боится бояться)? Почему болезнь и смерть до сих пор остаются фактически табуированными даже в сознании тех, кто считает себя христианами? – Может быть, потому что общество само глубоко больно. И не может вместить. – Сегодня священники часто говорят о спасении души и посмертной участи, но очень мало о жизни во время болезни и умирании как таковом. О болезни и смерти в Церкви, пожалуй, проникновеннее всех говорили два человека: митрополит Антоний Сурожский и священник Георгий Чистяков. Они сами очень многое делали для больных людей. Почему? И так ли важно вербализовать эти темы? – Эта вербализация, мне кажется, имеет смысл только если за ней стоят реальные дела, реальные встречи и прощания. И опыт. Иначе все остается пустыми словами. Ведь больные люди – это не какая-то особая резервация, это мы с вами, которые вдруг заболели. Вот митрополит Антоний точно сформулировал: Пока мы здоровы, мы думаем о себе как о существах духовных. Конечно, у нас есть тело, которое позволяет нам передвигаться из одного места в другое, действовать, наслаждаться жизнью; мы обладаем пятью чувствами, у нас есть сознание, чувствительность – и все это мы рассматриваем в терминах нашего духовного бытия. Мы принимаем свое тело как нечто само собой разумеющееся, в каком-то смысле мы им пользуемся, как только можем, но никогда не думаем о нем (или очень редко) как о партнере, равноправном с душой. И однако, когда это тело слабеет, когда болезнь, боль поражает наше тело, тогда мы внезапно обнаруживаем, что мое тело – это я сам. Я – не мое смятенное сознание, не мои чувства в тревоге, я – то тело, которому теперь грозит гибель, которое полно боли. |
| И Христос — единственный, Кто без греха — тоже приходит к крещению. Он тоже погружается в эти воды, воды, отягощенные, огустевшие человеческой смертностью, человеческим грехом, человеческим безбожием, всем злом земли, Он погружается в эти мертвые воды и выходит из них, неся на Себе всю тяжесть зла, греха, смерти. Это крещение, которое для приходивших к Иоанну в покаянии было освобождением, для Него — начало страстей: отныне на Нем тяготеет чужая смерть. Бессмертный по природе, Он умрет нашей смертью. Когда мы думаем о Христе, о том, что у Него общего с нами, мы можем отметить в Евангелии некоторые свойства, которые указывают на то, что Он — подлинный человек: Он испытывает голод, Он жаждет, Он устает, Он печалится, Он плачет над Лазарем, в храме Он возмущен торгующими и еще многое другое; и нам кажется, что и умирает Он общей с нами смертью. Но, возможно, в этой Его смерти — самое большое различие между Ним и нами. Святой Максим Исповедник в VII веке, размышляя о воплощении, о страданиях и смерти Христа, говорит, что если, как нас учит тому Писание, как Бог провозглашает через Своих пророков и апостолов, смерть — это плод греха, что умираешь от потери Бога, умираешь, потому что больше не привит к источнику жизни, то Христос с самого момента Своего воплощения живой и бессмертный. Он не может быть одновременно Богом Живым и смертным человеком; самое Его человечество, пронизанное Божеством, не подвластно смерти, потому что оно навсегда соединено с Божеством. Как же Он умирает? Вольным действием, согласием, солидарностью с грешным человеком Он погружается в нашу смерть, облекается ею, умирает ею! И ради этого Он разделяет всю нашу человеческую судьбу, не только голод и жажду, усталость и страх, но и нечто большее. Вслушались ли вы когда-нибудь всем сердцем, всем чувством в Его вопль со креста: Боже Мой! Боже Мой! Зачем Ты Меня оставил? (Мк. 15, 34). Если верно, что умереть можно только от отсутствия Бога, потеряв Бога, то вот где Он принял предельную, ужасную, чудовищную солидарность с нами: Он согласился разделить с нами конечную, предельную трагедию — потерю Бога, от которой мы умираем. |
| Из этих образов мы можем понять, что случилось на Фаворской горе, когда Христос стоял между Моисеем и Илией – один представлял Закон, другой – всех пророков – и беседовал с ними о том, чему надлежит быть, о том, что идет Он теперь на смерть, на распятие по любви Божественной и по Своей человеческой отдаче для спасения мира. В этот момент пробился Божественный свет, охватил все Его естество, и ответно воссияла Его человеческая природа, отдавшаяся до конца Живому Богу на смерть. И Его ученики тогда увидели, Кто Он есть: Агнец Божий, распятый для спасения мира еще до того, как создан был мир. Для того чтобы войти в это видение, им надо было самим приобщиться в какой-то мере тому, что совершалось. Церковное предание говорит, что эти три ученика представляли собой: один – веру, другой – любовь, третий – праведность. И вот из глубин своего естества они уловили нечто о совершающемся, увидели свет, который лился от Христа на все окружающее, который делал Его одежды белоснежными, который падал на все окружающее, вызывая во всем ответную жизнь и отклик. И они вошли во славу Божию, в то же облако, которое осеняло Синайскую гору, когда Бог говорил с Моисеем, как с другом Своим; и было так хорошо, другого ничего не нужно было, кроме как быть перед лицом славы Господней. Но ученики не уловили причину, они не уловили, что только потому им так была открыта слава Божия, что их Учитель, Господь, Друг шел на смерть; им хотелось остаться в этой радости, никогда не отлучаться от преображенного Христа: но именно для этой разлуки и пришли Моисей и Илия беседовать о ней со Спасителем. И когда ученики захотели остаться, Христос им ответил: Нет!.. – и повел их в долину, с высот Фаворской славы в ужас земной нужды, земной трагедии. Они там встретили отца, который отчаялся в спасении своего ребенка; они застали там других учеников Спасителя, которые ничего не смогли сделать для отца с ребенком. Фавор, слава неразлучно связаны с возвращением во тьму и с распятием, со смертью, со схождением Христа во ад. И только после этого, когда все будет совершено, воскреснет Господь в славе уже неотъемлемой. |
| На молитву Христа тоже был дан ответ. Но это был не непосредственный ответ Бога, Который мог бы пронести чашу мимо, о чем и молил Христос. Ответ был иной: Бог дал Христу силу принять Его волю, пострадать, совершить Свое дело, благодаря которому мир был спасен. Страдание способно обогащать. Теперь ты можешь плакать с теми, кто плачет, ты можешь понять боль другого человека Каждый человек в течение жизни вступает в свой Гефсиманский сад и восходит на свою Голгофу. И тогда, подобно Христу, ты молишься: «Господи, да минует меня чаша сия!» И, подобно Христу, ты не получаешь ответа на свою молитву. Ты просишь избавить от боли, но Он не избавляет, просишь исцелить тебя или твоих близких от болезни, но болезнь развивается, просишь изменить обстоятельства, но ничего не меняется. Однако именно в этот период тебе дается огромная возможность – чтобы твое сердце расширилось и почувствовало то, что чувствуют вместе с тобой тысячи, миллионы других людей на свете. Страдание способно обогащать. Теперь ты можешь плакать с теми, кто плачет, ты можешь понять боль другого человека. Когда мне встречается любящий, добрый, отзывчивый человек, тот, кто умеет слушать и слышать другого, первое, что приходит на ум: «Этот человек пережил что-то очень серьезное в жизни. Возможно, он много страдал, был чего-то лишен. И он правильно отнесся к своей боли. Именно поэтому он стал таким». Когда узнаешь человека ближе, узнаешь обстоятельства его жизни, оказывается, что так оно и было. Страдание учит любви, величию души, всепрощению, оно приближает к Богу. Это то, о чем говорит митрополит Сурожский Антоний: «Господь может молчать для большей полноты свершения Его Царства». В Гефсиманском саду Господь претерпел тяжелейшее страдание. «Но кто же, Господи, не нанося Тебе ран, так изранил Тебя? – вопрошает святитель Димитрий Ростовский, и сам же отвечает. – Это любовь, любовь крепкая как смерть к роду человеческому!.. Два чувства в это время боролись в святейшей душе Богочеловека, Спасителя нашего: это страх и любовь. Страх предстоящих ужасных мучений за грехи всего мира понуждает Его взывать к Отцу Небесному: “Отче, да минует Меня чаша сия!” А любовь жаждет этой чаши страданий, простирает к ней руку свою и говорит: “ Отче Мой!.. да будет воля Твоя! ” Силен страх, крепка любовь, и вот эти-то два чувства борются в Нем и обливают Его кровью!» |
| Он был учеником; он был так же близок к Господу Иисусу Христу, как и каждый из других Его учеников. Каким-то образом, слишком таинственным, чтобы мы даже могли строить догадки, что-то с ним случилось: он избрал стяжательство, властолюбие, он избрал мир вместо нищеты, вместо предельного истощания Божия. Он был свободен: он сделал выбор. И одновременно само это его предательство раскрывает нам еще раз по-новому – что есть Божественная любовь: на фоне этой человеческой хрупкости и этой человеческой измены мы видим, как Христос говорит ему: Иди и делай, что собирался!.. Ни слова осуждения; только обращенные к ученикам слова, пронизанные болью: Лучше было бы тому человеку не родиться, который предает Сына Божия... И снова: когда Иуда приходит в Гефсиманский сад, принося смерть и предательство, Христос к нему обращается со словом такой силы любви, такой полноты любви: Друг! На какое дело ты пришел?.. В момент, когда Иуда предает Христа, чтобы Он был убит, Он зовет его: “Друг!”, потому что Он не изменяет никому; Он остается верным... И вечная судьба Иуды тоже покрыта для нас тайной; мы можем только представить себе, что, когда Христос сошел во ад и победил ад, Иуда и Христос снова встретились лицом к лицу. К чему привела эта встреча, мы гадать не можем. Но мы можем ставить перед собой вопросы о нашей собственной верности или наших изменах. Предательство Иуды было вызвано его привязанностью к вещам земли, его политическими планами, его желанием обогатиться; в конечном итоге – его непониманием Христа и путей Божиих. Тут предостережение: он – как человек из притчи, который отказался прийти на брачный пир, потому что купил поле и думал, что владеет им, а на самом деле он оказался во власти того, что приобрел; который отказался прийти, потому что купил волов и ему надо было испытать их, у него было дело на земле и не было времени на брачный пир; который отказался прийти, потому что сам нашел себе жену и сердце его было полно собственной радостью, не было в нем места для радости и счастья другого... Не похоже ли это на нас самих в стольких отношениях? Но, сказав все это, можем ли мы забыть слово Христа: “Друг!” – верность Того, Кого Книга Откровения называет “Верным”: Он верен навсегда. |
| Перед нами гроб Господень. В этом гробе человеческой плотью предлежит нам многострадальный, истерзанный, измученный Сын Девы. Он умер; умер не только потому, что когда-то какие-то люди, исполненные злобы, Его погубили. Он умер из-за каждого из нас, ради каждого из нас. Каждый из нас несет на себе долю ответственности за то, что случилось, за то, что Бог, не терпя отпадения, сиротства, страдания человека, стал тоже Человеком, вошел в область смерти и страдания, за то, что Он не нашел той любви, той веры, того отклика, который спас бы мир и сделал невозможной и ненужной ту трагедию, которую мы называем Страстными днями, и смерть Христову на Голгофе. Скажете: Разве мы за это ответственны – мы же тогда не жили? Да! Не жили! А если бы теперь на нашей земле явился Господь – неужели кто-нибудь из нас может подумать, что он оказался бы лучше тех, которые тогда Его не узнали. Его не полюбили, Его отвергли и, чтобы спасти себя от осуждения совести, от ужаса Его учения, вывели Его из человеческого стана и погубили крестной смертью? Нам часто кажется, что те люди, которые тогда это совершили, были такими страшными; а если мы вглядимся в их образ – что мы видим? Мы видим, что они были действительно страшны, но нашей же посредственностью, нашим измельчанием. Они такие же, как мы: их жизнь слишком узкая для того, чтобы в нее вселился Бог; жизнь их слишком мала и ничтожна для того, чтобы та любовь, о которой говорит Господь, могла найти в ней простор и творческую силу. Надо было или этой жизни разорваться по швам, вырасти в меру человеческого призвания, или Богу быть исключенным окончательно из этой жизни. И эти люди, подобно нам, это сделали. Я говорю “подобно нам”, потому что сколько раз в течение нашей жизни мы поступаем, как тот или другой из тех, которые участвовали в распятии Христа. Посмотрите на Пилата: чем он отличается от тех служителей государства, Церкви, общественности, которые больше всего боятся человеческого суда, беспорядка и ответственности и которые для того, чтобы себя застраховать, готовы погубить человека – часто в малом, а порой и в очень большом? Как часто, из боязни стать во весь рост нашей ответственности, мы даем на человека лечь подозрению в том, что он преступник, что он – лжец, обманщик, безнравственный и т.д. Ничего большего Пилат не сделал; он старался сохранить свое место, он старался не подпасть под осуждение своих начальников, старался не быть ненавидимым своими подчиненными, избежать мятежа. И хотя и признал, что Иисус ни в чем не повинен, а отдал Его на погибель... |
| Положим, что не все так мрачно, и толика похожести на Собакевича идёт на пользу крепости мебели, болтовня в духе Манилова позволяет заполнить паузы в застольной беседе. Что хозяйственность Коробочки просто необходима при закатывании банок с вареньем и грибами. Для того, чтобы это оставалось мирным и неопасным, нужна малость: здравый смысл и совесть, которые мешают признать синеющий лес - своим, людей и их души - товаром, а хлёсткую фразу - лозунгом, который перевернёт мир. Ещё требуются простота и открытость, даже уязвимость, о которой писал митрополит Антоний Сурожский: «Стремясь пройти по жизни целыми и невредимыми, мы укрываемся в башне из слоновой кости, закрываем ум, подавляем воображение, сердцем делаемся жёсткими, как можно более бесчувственными, потому что больше всего нас страшит, как бы нам не причинили боль, не ранили нас. В результате мы становимся подобными хрупким и легко ранимым морским существам, которые создают вокруг себя твёрдое покрытие. Оно обеспечивает их безопасность, но держит их словно в тюрьме, в жёстком коралловом панцире, который постепенно удушает их. Защищённость и смерть взаимосвязаны. Только риск и незащищённость совместимы с жизнью». И когда Николай Гоголь незадолго до смерти написал: «Будьте не мёртвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом», - он закончил свою поэму. Отбросил уже ненужный буланый (бумажный) меч и встал у Креста. Но была еще одна рукопись, даже книга, которая не сгорела, воспротивилась автору. Во время её создания он пишет в дневнике: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь (чтобы заглушить его - призывы к семейному порядку и православию)... Сегодня я - гений». Этот автор - Александр Блок, поэма - «Двенадцать». Спустя три года, на смертном одре он снова вспомнит Гоголя, точнее, опыт Гоголя: «Блок бредил об одном и том же: все ли экземпляры „Двенадцати " уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один? - „Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги " . Любовь Дмитриевна, жена Блока, терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось. Блок ненадолго успокаивался, потом опять начинал: заставлял жену клясться, что она его не обманывает, вспомнив об экземпляре, посланном Брюсову, требовал везти себя в Москву ... - „Я заставлю его отдать, я убью его... " » (Георгий Иванов). |
| Наверное, такое мог бы написать святой – Игнатий Брянчанинов , например – если бы жил в XXI веке… А дальше Стив Джобс говорит об очень важном. «Ваше время ограничено, так что не тратьте его, проживая чью-то чужую жизнь. Не попадайтесь в ловушку догмы – не живите чужими мыслями. Не давайте шуму чужих мнений заглушать собственный внутренний голос…» Кому-то может показаться, что это совсем «не по-православному» — тому, кто знает Православие не как преимущественно личный опыт, но как, скорее, систему извне принятых идей и правил, как следование за другим человеком, в общем потоке. Он будет прав – но только отчасти. Потому что это только этап. Потому что то Евангелие, то откровение о Божьем, которое многие из нас принимают поначалу под влиянием авторитета священника, традиции, Церкви – оно должно родиться в нас заново, со временем, уже как свое собственное, лично от Бога дарованное знание, подкрепленное персональным опытом. Знание, не извне, а изнутри… Об этом знал и митрополит Антоний Сурожский , но нет времени идти за цитатой… Этот необходимый принцип рождения свободной личности, оказывается, был открыт и Стиву Джобсу. И вряд ли он знал о митрополите Антонии и Игнатии Брянчанинове. Бог — Он широк и для всех. И с каждым Стивом, Майком и Сергеем Он готов поделиться своим Откровением. …Вот так вот причудливы «Бог, Судьба, Жизнь и Карма», как говорил Джобс: старый любимый MacBook, на котором я печатаю этот текст, работает под Windows 7 – я так и не смог вполне стать think different. А внутри, в его толково и с любовью сделанных недрах – фотографии чудного духовника, который заповедовал везде, где только возможно, брать хорошее, и не обращать внимание на плохое. ____________ RIP – rest in peace, покойся с миром Think Different – думай по-другому, будь другим Читайте также: Стив Джобс: Смерть – лучшее изобретение Жизни Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| «Переход. Последняя болезнь, смерть и после» Петр Калиновский Возможно, лучшая книга о посмертном состоянии души. Весомость, обстоятельность и отсутствие мифотворческих фантазий выдают в авторе врача. Так совмещение ученого и христианина в одном лице придает изложению Калиновского нужную гармонию и многосторонность. Тема «перехода» — жизнь души после физической смерти. Разбираются свидетельства людей, переживших клиническую смерть и вернувшихся «обратно» либо спонтанно, либо, в большинстве случаев, после реанимации, переживания перед смертью, во время тяжелой болезни. «Жизнь — Болезнь — Смерть» Митрополит Антоний Сурожский Антоний Сурожский был одновременно хирургом и пастырем. Поэтому он как никто другой полно мог говорить о жизни, болезни и смерти. Антоний Сурожский говорил, что в подходе к этим вопросам он «не может разделить в себе человека, христианина, епископа и врача». «О воскресении мёртвых» Афинагор Афинянин « Существо же, получившее ум и рассудок, есть человек, а — не душа сама по себе; следовательно, человеку должно оставаться всегда и состоять из души и тела; а таким пребывать ему невозможно, если не воскреснет. Ибо если нет воскресения, то не останется природа человеков, как человеков » — учит о телесно-душевном единстве человека Афинагор в сочинении «О Воскресении мертвых» — одном из первых (и притом лучших!) текстов на эту тему. «Беседа о воскресении мёртвых» Святитель Иоанн Златоуст « [Апостол Павел] наносит смертельный удар тем, которые унижают телесное естество и порицают нашу плоть. Смысл его слов следующий. Не плоть, как бы так говорит он, хотим сложить с себя, но тление; не тело, но смерть. Иное – тело и иное – смерть; иное – тело и иное – тление. Ни тело не есть тление, ни тление не есть тело. Правда, тело тленно, но не есть тление. Тело смертно, но не есть смерть. Тело было делом Божиим, а тление и смерть введены грехом. Итак, я хочу, говорит он, снять с себя чуждое, не свое. А чуждое – не тело, но приставшие к нему тление и смерть » — христиане борются со смертью за плоть. Так учит Иоанн Златоуст в «Беседе о воскресении мертвых». |
| Мы прожили почти всю жизнь вместе, только первые годы эмиграции жили врозь, потому что негде было жить вместе. Но потом мы жили вместе, и она меня знала глубоко. И как-то она мне сказала: «Как странно: чем больше я тебя знаю, тем меньше я могла бы о тебе сказать, потому что каждое слово, которое я о тебе сказала бы, надо было бы исправлять какими-нибудь дополнительными чертами”. Да, мы дошли до момента, когда знали друг друга так глубоко, что сказать друг о друге ничего не могли, а приобщиться к жизни, к умиранию и к смерти — могли. И вот мы должны помнить, что каждый умирающий в таком положении, когда какая бы то ни была черствость, безразличие или желание «наконец бы это кончилось” — невыносимы. Человек это чувствует, знает, и мы должны научиться преодолевать в себе все темные, мрачные, скверные чувства и, забывая о себе, глубоко задумываться, вглядываться, вживаться в другого человека. И тогда смерть делается победой: О смерть, где твое жало?! О смерть, где твоя победа? Воскрес Христос, и мертвецов ни один во гробе… Я хочу сказать еще нечто о смерти, потому что то, что я уже сказал, очень лично. Смерть нас окружает все время, смерть — это судьба всего человечества. Сейчас идут войны, умирают люди в ужасном страдании, и мы должны научиться быть спокойными по отношению к собственной смерти, потому что мы в ней видим жизнь, зарождающуюся вечную жизнь. Победа над смертью, над страхом смерти заключается в том, чтобы жить глубже и глубже вечностью и других приобщать к этой полноте жизни. митрополит Сурожский Антоний Но перед смертью бывают другие моменты. Мы не сразу умираем, не просто телесно вымираем. Бывают очень странные явления. Мне вспоминается одна наша старушка, такая Мария Андреевна, замечательное маленькое существо, которая как-то ко мне пришла и говорит: «Отец Антоний, я не знаю, что с собой делать: я больше спать не могу. В течение всей ночи в моей памяти поднимаются образы моего прошлого, но не светлые, а только темные, дурные, мучающие меня образы. Я обратилась к доктору, просила дать мне какое-нибудь снотворное, но снотворное не снимает это марево. Когда я принимаю снотворное, я больше не в силах как бы отделить от себя эти образы, они делаются бредом, и мне еще хуже. Что мне делать?” |
|
|
