| Мама заставила его надеть сандалии, а он прихрамывает в них, не привык. А еще Илюша никак не возьмет в толк: почему в ущелье всегда лето, а в Москве всегда зима. Мы с Ильей дружим. Он мне часто приносит букетики. Благодарю Илюшу и ставлю букетики к иконе. А еще он обожает приносить мне мяту. Несет и несет, отказаться невежливо, обидится, но и мяты столько мне куда? Я часть Илюшиной мяты даже на клумбу посадила, она охотно принялась .А он опять — как утро, с новой порцией мяты. -Наталья Евгеньевна, я вам не помешаю? – это обязательно его первый вопрос. А дальше традиционно: — Я вам мяты принес… Развожу руками. — Да у меня есть… Дальше я слушаю про мяту. Долго. Про то, что она полезная, про то, что ее можно сушить, про то, что в сто раз лучше чай из мяты, чем покупной из пакетиков. Хочешь, Лена, я привезу тебе Илюшиной мяты? Ну выручи. Ну соглашайся… А вот еще история. Мама Илюши наделала котлет и попросила его отнести мне к обеду парочку, по-соседски. Илюша понес. Меня дома не было, во дворе рабочие, забор ставят. -Илюша, оставь на столе, на террасе, мы передадим – пообещали. Илюша, конечно, оставил. А душа болит, как бы не вышел с котлетами казус… Возвращаюсь. Смотрю – котлеты на столе. Вот ведь радость, обед пока еще сварю. Быстренько отправила котлеты в холодильник, жарко, а сама руки мыть, на стол накрывать. Влетает на веранду Илья. Быстрый взгляд на стол. Нет котлет! Были и – нет. И тут над Турецким ущельем раздался такой громкий рев, что армяне высоко в Агараки, его, конечно же, услышали. -Илья, что случилось, Илья? А он ревет! -Да успокойся! Не успокаивается. -Объясни толком, что случилось… И тут Илья объяснил, размазывая слезы по щекам одной рукой, а другой указывая на рабочих. Он наконец, проговорил: — Они… они, вон те, они ваши котлеты съели… Как могла, успокоила я Илью. Открыли мы с ним вместе холодильник, полюбовались на целехонькие котлетки. Отлегло. Мне захотелось успокоить мальчика. -Знаешь что, Илья. Есть у меня к тебе серьезное предложение. Ты, как я вижу, любишь радовать людей. А раз так, я назначаю тебя главным волшебником Турецкого ущелья. Теперь ты каждый день обязан кого-то порадовать, сделать что-то хорошее. Например, сказать соседке Альбине, что ей идет ее сарафан, другу Мелику дать поиграть конструктор, а Рыжику щенку принести косточку. |
| — А я знаю, кто вы. Мне сказали. Одна ваша читательница, моя пациентка, вас здесь увидела и говорит: «Вы знаете, кто к вам ходит?» Узнают вас, в общем. — А кто? — Ну эти ваши… Братья по разуму. Наверное, имела в виду — православные христиане. Я всеми цветами радуги изошла: — Вы только не рассказывайте ей, что я на вас орала, как резаная… …Или вот еще. Рождественский пост был. Муж в деревне ковидом болел. А я с Машей и девчонками поехала на занятия в «Даунсайд Ап». Встали рано, приготовить ничего не успели. Ехать далеко, долго. На обратном пути девчонки очень проголодались. — Пошли в «Му-му», — говорю. — Все равно дома шаром покати. Там дочки увидели котлеты и прямо прослезились. «Ладно, — думаю, — пост, но дети же. Далеко ездили, помогали мне с Машей. Куплю им этих котлет. Бог простит». Иду от кассы с подносом. Подходит ко мне милая девушка: — Вы Елена Кучеренко? А мы ваши православные читатели. Нам очень нравится, как вы пишете. Приятно очень, правда. Но стою я такая, высокодуховный православный писатель, перед своим православным читателем в разгар Рождественского поста с полным подносом котлет. И не знаю, куда деться. «Порося-порося, превращайся в карася». Ну вдруг? Пытаюсь глазами ее взгляд зацепить. Чтобы девушка в них смотрела, а не на поднос этот. И клянусь себе отныне и навеки только салаты есть… Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. Сейчас ваша помощь нужна как никогда. Поделитесь, это важно Выбор читателей «Правмира» Подпишитесь на самые интересные материалы недели. Материалы по теме 7 февраля, 2024 9 января, 2024 13 ноября, 2023 22 июля, 2023 10 июня, 2023 22 мая, 2023 7 мая, 2023 22 апреля, 2023 15 апреля, 2023 Лучшие материалы Показать еще Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее! |
| Старые традиции училища держались на «кадетских» выпусках. Одним из развлечений, идущих с прошлых времен, был, например, «перпендикуляр». «Перпендикуляр» испытал на себе каждый юнкер. Это было как бы юнкерское крещение. Кроме того, — карательная мера, применяемая к каждому провинившемуся перед товарищами, и, как правило, ко всем «шпакам» и «козерогам» уже без всякого повода, а просто если какой-нибудь веселой компании не спится и захочется развлечься. «Перпендикуляр» — не особенно приятная вещь. Поставить его — это значило поднять кровать намеченной жертвы резким рывком вверх с таким расчетом, чтобы голова жертвы оказалась на полу, а тело находилось бы в нелепой позе, заваленное матрасом, одеялом и досками кровати. И жертва долго, после глубокого сна, не могла сообразить, в чем дело, и выбраться из-под завала. Юнкера из кадетов в массе своей остались по характеру кадетами. Их шалости, шутки, остроты и песни были типичны для закрытой военной школы. Неотъемлемой природой кадета было «ловчение»; например, «ловчение» на кухне состояло в том, что назначенный дежурным по кухне юнкер должен был своровать максимальное количество котлет для всего своего окружения, то есть — «компашки» такого-то кадетского корпуса. С осени 17-го года питание в училище стало слабым, и это весьма ощущалось после усиленных занятий на воздухе, долгой езды, скачки по барьерам, вольтижировки и рубки. Поэтому «ловчение» котлет было весьма существенно. Надо сказать при этом, что дело обставлялось кадетами так, что ни один юнкер не из кадетов в дежурные по кухне не попадал. Мое положение в училище было выгодным: как бывший гардемарин я был «свой», то есть равноправен в кадетской компании. Мне даже предложили пришить на погонах кадетские пуговицы (неофициальное отличие юнкеров, бывших кадетов, от юнкеров «со стороны»). В то же время как бывший гимназист я мог сойтись и с некадетской компанией, которая не делила мир на два лагеря: военных и статских. Причем первый лагерь — «свой» — был положительным, второй лагерь — статский — был чужой, отрицательный, не сулящий вообще ничего хорошего. |
| — Marie, — вскричал он, держа на руках ребенка. — кончено с старым бредом, с позором и мертвечиной! Давай трудиться и на новую дорогу втроем, да, да!.. Ах, да: как же мы его назовем, Marie? — Его? Как назовем? — переговорила она с удивлением, и вдруг в лице ее изобразилась страшная горесть. Она сплеснула руками, укоризненно посмотрела на Шатова и бросилась лицом в подушку. — Marie, что с тобой? — вскричал он с горестным испугом. — И вы могли, могли… О, неблагодарный! — Marie, прости, Marie… Я только спросил, как назвать. Я не знаю… — Иваном, Иваном, — подняла она разгоревшееся и омоченное слезами лицо, — неужели вы могли предположить, что каким-нибудь другим, ужасным именем? — Marie, успокойся, о, как ты расстроена! — Новая грубость; что вы расстройству приписываете? Бьюсь об заклад, что если б я сказала назвать его… тем ужасным именем, так вы бы тотчас же согласились, даже бы не заметили! О, неблагодарные, низкие, все, все! Через минуту, разумеется, помирились. Шатов уговорил ее заснуть. Она заснула, но, всё еще не выпуская его руки из своей, просыпалась часто, взглядывала на него, точно боясь, что он уйдет, и опять засыпала. Кириллов прислал старуху «поздравить» и, кроме того, горячего чаю, только что зажаренных котлет и бульону с белым хлебом для «Марьи Игнатьевны». Больная выпила бульон с жадность», старуха перепеленала ребенка, Marie заставила и Шатова съесть котлет. Время проходило. Шатов в бессилии заснул и сам на стуле, головой на подушке Marie. Так застала их сдержавшая слово Арина Прохоровна, весело их разбудила, поговорила о чем надо с Marie, осмотрела ребенка и опять не велела Шатову отходить. Затем, сострив над «супругами» с некоторым оттенком презрения и высокомерия, ушла так же довольная, как и давеча. Было уже совсем темно, когда проснулся Шатов. Он поскорее зажег свечу и побежал за старухой; но едва ступил с лестницы, как чьи-то тихие, неспешные шаги поднимавшегося навстречу ему человека поразили его. Вошел Эркель. — Не входите! — прошептал Шатов и, стремительно схватив его за руку, потащил назад к воротам. — Ждите здесь, сейчас выйду, я совсем, совсем позабыл о вас! О, как вы о себе напомнили! |
| Черный мягкий хлеб, не вовремя употребленный (поутру после ранней обедни, в сытости), с маслом, крайне тяжел оказался для меня при служении молебна в доме Королева у Лавочкина. При засоренном желудке я не имел почти голоса – весь был засорен, нечист, труден, сипл. Да еще притом дурная погода: весь снег растаял. Сытно поел рябчиков на ночь с черным хлебом, выпил большой стакан молока и от пресыщения стал икать. Не надо было ужинать, пресыщаясь дичью. Господа оскорбил чревоугодием, образ Его осквернив пристрастием к чревоугодию. Употребление мясной пищи производит тяготу и леность. Согрешил я пред Богом и пред собою лакомством в вечере вчерашнего дня -поел сливок с пенкою, отчего когда лег спать, то завоевала сласть в детородном члене и сделалась эрекция. Крестом я укротил ее. Как доселе я не ужаснусь своего положения, своего многоядения и многопития чайного? А суд Божий? А посечение смертное?.. Умеренность и неядение! Молитва , милостыня, труд! 31 января Пережаренной трески поел я за обедом, да и раньше, в 12-м часу, и тяжко разболелась ночью голова. Была среда. Сегодня четверг. Спал дважды днем, вероятно, от того. Ну что за удовольствие, за жизнь пресыщаться каждый день! Это жизнь животная, не человеческая. И это делает ежедневно причащающийся Святых Таин Христа Бога, причастник жизни духовной, Божественной, вечной, причастник Божиего естества! Увы! 2 февраля Вследствие ядения в значительном количестве мяса в этот день ночью были приливы избыточествующей крови и оттого страшные сны, от коих проснулся и не мог спать. Проснулся ровно в 12 часов. Согрешил – ел мясо недожаренное и с кровию, по вкусу свояченицы Анны К. приготовленное. (Надо заметить, она была крайне ласкова, услужлива. И этого мне, непотребному, довольно: хотя, ничего не делая, и это делает. Вразумит Господь и больше делать не мне, а самоё себе. Жены не было дома.) Картофелю как можно реже и меньше есть: голова болит с картофельных котлет. Ядение рыбы располагает к сну и лени, апельсины тоже производят нечто нехорошее в крови. |
| Солнце накаливает морской песок у моих ног, тени постепенно удлиняются, а я, вытянувшись в холодке под облюбованной мною скалой, книга за книгой поглощаю двух своих любимцев: Луи Буссенара и капитана Майн Рида. «…Расположившись под тенью гигантского баобаба, путешественники с удовольствием вдыхали вкусный аромат жарившейся над костром передней ноги слона. Негр Геркулес сорвал несколько плодов хлебного дерева и присоединил их к вкусному жаркому. Основательно позавтракав и запив жаркое несколькими глотками кристальной воды из ручья, разбавленной ромом, наши путешественники, и т. д.». Я глотаю слюну и шепчу, обуреваемый завистью: — Умеют же жить люди! Нус… позавтракаем и мы. Из тайного хранилища в расселине скалы я вынимаю пару холодных котлет, тарань, кусок пирога с мясом, бутылку бузы и — начинаю насыщаться, изредка поглядывая на чистый морской горизонт: не приближается ли пиратское судно? А тени все длиннее и длиннее… Пора и в свой блокгауз на Ремесленной улице. Я думаю, — скала эта на пустынном берегу стоит и до сих пор, и расселина сохранилась, и на дне ее, вероятно, еще лежит сломанный ножик и баночка с порохом — там все по-прежнему, а мне уже тридцать два года, и все чаще кто-нибудь из добрых друзей восклицает с радостным смехом: — Гляди-ка! А ведь у тебя тоже появился седой волос. II. Первое разочарование Не знаю, кто из нас был большим ребенком, — я или мой отец. Во всяком случае, я, как истый краснокожий, не был бы способен на такое бурное проявление восторга, как отец в тот момент, когда он сообщил мне, что к нам едет настоящий зверинец, который пробудет всю Святую неделю и, может быть (в этом месте отец подмигнул с видом дипломата, разоблачающего важную государственную тайну), останется и до мая. Внутри у меня все замерло от восторга, но наружно я не подал виду. Подумаешь, зверинец! Какие там звери? Небось, и агути нет, и гну, и анаконды — матери вод, не говоря уж о жирафах, пеккари и муравьедах. — Понимаешь — львы есть! Тигры! Крокодил! Удав! Укротители и хозяин у меня кое-что в лавке покупают, так говорили. Вот это, брат, штука! Индеец там есть — стрелок, и негр. |
| (Однако «благоухающие» уже тогда начинают все больше напоминать борзую свору, почуявшую вожделенный момент травли). Выходит взвешенный богословский ответ на «Обращение» талантливого молодого богослова Юрия Максимова, в котором представлен его аргументированный и сбалансированный разбор. Почти одновременно выходит письмо авторов и читателей интернет-сайта «Русская линия», призывающее Диомида к конструктивному диалогу. Синодалы заняты своим привычным делом – «замыливанием». Митрополит Кирилл в своем публичном комментарии «отделяет мух от котлет», высказываясь в том плане, что «владыка никакого обращения не писал, это предисловие к книге, жаль, что его так используют, а вообще, не надо нагнетать». В общем, острого конфликта пока нет, и дискуссия, порожденная первым «Обращением», не выходит за рамки приличий. Итак, первый размах «качелей», сделанный Диомидом (или кем-то от его имени) не приводит в движение весь механизм деструкции: «шаг» пока еще слишком слабый. Если бы дело ограничилось этим, то ни о каком «деле Диомида» не пришлось бы говорить. Однако через некоторое время от имени мятежного епископа выходить еще одно, новое «Обращение», в котором Рубикон уже явно перейден. Здесь уже Диомид не просто ставит проблемы (с какой степенью адекватности – отдельный вопрос), но прямо требует покаяния от Патриарха и членов Синода в приписываемых им многочисленных «ересях», вменяя им, в частности, молебен в Париже, во время поклонения Терновому Венцу Спасителя, считая этот молебен «экуменическим». Другие обвинения Диомида воспроизводить не буду, поскольку они у всех на слуху. Ясно, что такое поведение уже прямо неканонично и нецерковно: Диомид не ставит вопросы, предлагая их для соборного обсуждения, но предъявляет ультиматум, полагая самого себя как бы высшим выразителем богооткровенной Истины. Фактически – это первый шаг к расколу. Такая принципиальная и поведенческая логика не свойственна епископам РПЦ и вообще никаким православным епископам, даже и не очень умным по жизни. Это – логика обычно довольно многословных, начетнических и демонстративно «бескомпромиссных» сочинений М.В. |
| Вышеназванные тенденции в той или иной степени в любом случае возобладали бы после начала Россией спецоперации на Украине, но они в той степени пуще, в коей Запад видит медлительность и нерешительность России по освобождению территорий т.н. Украины и возвращении их в лоно Русского мира. Я уж не говорю о всевозможных «переговорных процессах», навязываемых России Западом, в целях установления «промежуточных результатов», что на деле будет означать поражение России в будущем, потому как любая территория т.н. Украины, оставшаяся под контролем киевской хунты или стран Запада, будет использоваться в качестве плацдарма для уничтожения России. Разговоры о том, что Россия «никуда не спешит», главное сейчас не допустить дополнительных потерь военнослужащих России, ДНР и ЛНР – тоже достаточно спекулятивны. Просто нужно не мешать всё в одно кучу, а разделять «мух от котлет». При проведении отдельных операций, например, по освобождению остающихся пока под контролем киевской хунты территорий Донецкой и Луганской областей – да, нужно руководствоваться принципом сбережения наших бойцов и мирного населения. Но это тактический уровень проблем. Потери и здесь увеличиваются соразмерно стратегическим просчетам, пропорционально беспрепятственности передвижения бандеровцев, ВСУ и «тероборонцев», поступлению к ним всех видов вооружений. Кому и как это может быть непонятно? Не говоря уже о том, что киевская хунта уже три месяца, в спокойном ритме, превращает центральные и западные города в бастионы сопротивления по примеру Мариуполя, уничтожая, кстати, оставшихся приверженцев Русского мира в этих регионах. Параллельно мобилизуются всё новые и новые украинские тероборонцы. Каждый потерянный день Россией сегодня приводит к увеличивающимся потерям российских военнослужащих и мирных жителей в будущем. Очевидно, что затягиванием освобождения других территорий «незалежной» только плодятся проблемы, которые неизвестно ещё, можно ли будет решить в будущем? Набор таких проблем может привести вообще к поражению России в этой войне. |
| Однако само жизненное сопротивление не дает нам успевать за нашими замыслами. Подходит и время кончать университет – ради российского диплома. Может быть, это и лучше – как можно меньше встречаться с уцелевшими анархистами, остужать прежние связи, – а Кулябке всегда можно наворотить любую пустую ерунду. Если кто посторонний, но развитой, спрашивал о политике, Богров отвечал: “перестала интересовать”. Зато часто видели его, безукоризненно светского юношу, в клубах Коммерческом, Домовладельческом, Охотничьем за карточными столами. Но всё это мало радует двадцатидвухлетнего. Он заключает, что в конце концов жизнь – это унылая обязанность съесть бесчисленный ряд котлет, и только. А глубже всего, вероятно, его разочарование от того, что он не встречает женской любви. Этим веет и его портрет – чистюли с растопыренными губами. А в разговорах и письмах он роняет о личных неприятностях, которые доводят его до бешенства. (Не утихают подозрения против него). И как всегда в таком положении более всего опостылевшим кажется нам само место – вот Киев, который, однако, нельзя покинуть из-за цепи экзаменов, затем и эта неуютная страна, затем и своя безудачная жизнь. Лучше бы всего – прокатиться опять за границу, на Ривьеру, но – связанные руки, экзамены, экзамены. Наконец, в январе 1910 он оканчивает университет “бесполезным членом адвокатского сословия”. Как еврей, он не может стать сразу присяжным поверенным. Отец предлагает ему крупную сумму открыть коммерческое дело – он отказывается. Но канцелярия губернатора даёт подтверждение о его политической благонадёжности – и Богров приписывается помощником киевского присяжного поверенного Гольденвейзера, друга отца. Однако работа не нравится ему, и хочется поскорее куда-нибудь уехать из Киева (гнетут подозрения революционных товарищей, и Кулябко тоже советует ему уехать). Но – куда? Где в этой унылой стране можно приткнуться? Не в какой же нибудь губернской дыре Европейской России, так и слепленной из болот и невежества, – разве вот в интеллектуальном свободолюбивом ссыльном Иркутске? Теперь, с университетским дипломом, он имел повсеместное право жительства, чего прежде не было, ибо принципиально он, как и отец, не хотел креститься для получения льгот, и в документах по-прежнему стояло: Мордко. |
| Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи. — Что там такое, милая? — спросила Сью. — Шесть, — едва слышно ответила Джонси. — Теперь они облетают быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять. — Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди. — Листьев. На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе? — Первый раз слышу такую глупость! — с великолепным презрением отпарировала Сью. — Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня утром доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь… позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного. А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь, в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя. — Вина тебе покупать больше не надо, — отвечала Джонси, пристально глядя в окно. — Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я. — Джонси, милая, — сказала Сью, наклоняясь над ней, — обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать эти иллюстрации завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору. — Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? — холодно спросила Джонси. — Мне бы хотелось посидеть с тобой, — сказала Сью. — А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья. |
|
|
