| — Быстрее! — произнес Иосиф сквозь зубы. — Быстрее! Мы должны как можно быстрее спуститься к реке. Но колючий кустарник образовывал плотную непроходимую стену. Не было ни одной тропинки, ведущей сквозь эти кусты. Им оставалось только одно: прорываться сквозь шипы. Иосиф отодвинул ветви и попытался провести через них осла. Однако животное уперлось и не хотело идти. Мириам с головой укрыла Иисуса покрывалом и, взяв Его на руки, пошла первой. Иосиф видел, как шипы раздирают на ней одежду, царапают ее плечи. На ее куттоне появились красные пятна. Заслоняя собой Сына, она пробралась к реке. Но осел никак не хотел идти сквозь колючки. Воюя с упрямым животным, Иосиф увидел, что трое людей, стоявших на дороге, съехали с нее и направились к реке. Они двигались не слишком быстро, но, казалось, ехали по их следам. Было что-то угрожающее в этом их медленном движении. Солнце, отразившись от того, что было на головах всадников, сверкнуло молнией. Должно быть, это были шлемы. И действительно, за ними ехали солдаты. Иосифа охватила паника. С необычной резкостью он хлестнул осла. Испугавшись, животное в конце концов поддалось и пошло вслед за Иосифом, оставляя на шипах целые клочья шерсти. У Иосифа тоже плечи и спина были расцарапаны. Наконец, они оказались за преградой из кустарника. На дне глубокого ущелья текла река. Она медленно несла свои мутные воды. Иосиф был уверен, что река неглубока. — Быстрее переправляемся, — сказал он. — Какие-то люди едут за нами, и я не знаю, что это означает… По плечам Мириам стекала кровь, один шип поранил ей лоб. У основания волос, над изгибом бровей, застыла темно–красная капля, словно подвешенная бусинка. Иосиф старался не смотреть на ее окровавленные руки и ноги. Он и сам испытывал боль от множества царапин. Даже на светлой шерсти осла появились розовые пятна. Иосиф первым вошел в реку, нащупывая дно палкой. Вода доставала ему до пояса. Он вел осла, на котором ехал Иисус. Рядом шла Мириам, поддерживая Сына. Река стала глубже, и вода доходила уже до ног мальчика. Иисус наклонялся, опускал руку в воду и радостно плескал во все стороны. Мириам не переставала с Ним разговаривать. Она говорила спокойно и весело, будто принимая участие в Его игре. Казалось, она не чувствовала боли, которую ей доставляло погруженное в воду израненное тело. |
| В душе этой малообразованной, не приученной думать женщины зарождались смутные сомнения, которые в свое время терзали Жана: не эта ли иссушенная земля, не отшельническая ли жизнь заставляли ее, несчастную, жаждавшую воды, вздевать голову, тянуться к воде вечной? Ноэми вытерла влажные руки платком с черной каемкой и поглядела на пыльные башмаки, потом вниз на молодые папоротники, похожие на лапы с растопыренными пальцами. Подняв глаза — в лицо пахнуло ржаным хлебом с мызы, — Ноэми, задрожав, вскочила на ноги: перед домом стоял такой знакомый двухколесный экипаж. Сколько раз в узкую щель между ставнями глядела она с восторгом на сверкавшие на солнце оси его колес! Ноэми стряхнула с платья песок. Экипаж покачивался. Вскрикнула сойка. Окруженная роем мошкары, Ноэми, не шелохнувшись, во все глаза смотрела на дверь, готовую вот-вот отвориться. Приоткрыв рот, с комком в горле, она ждала, подобно бессловесному послушному животному, когда появится молодой человек. Дверь наконец открылась, Ноэми вглядывалась в полумрак дома, где двигались неясные тени. Знакомый голос на местном наречии предписывал принимать огромные дозы йодной настойки. А вот и сам доктор: на солнце блеснули пуговицы его охотничьей куртки. Арендатор взял лошадь под уздцы и сказал, что сейчас самое опасное время года: могут случиться пожары, сушь, трава под деревьями не зазеленела, в ландах уже нет воды... Молодой человек натянул поводья. Почему Ноэми так отпрянула? Какая-то сила не давала ей шагнуть навстречу, тащила назад. Ноэми спряталась в высоких зарослях вереска. Колючий кустарник царапал руки. На мгновение она замерла, прислушиваясь к шуму удалявшегося экипажа, уже скрывшегося из вида. Разумеется, избегая встречи с доктором, Ноэми думала о том, что городок вознегодует, перестань она играть роль примерной вдовы. И потом, из-за завещания господина Жерома ее родня никогда не согласится на такой, по словам мадам д " Артьял, необдуманный брак. Но Ноэми преодолела бы все эти препятствия, когда бы ее не обуздывала иная сила, с которой не могло совладать ее влечение к доктору. |
| – В крымских лесах наиболее известны: крымская или приморская сосна, крымский дуб, карагач, арбутус, ясень, орешник, кизил, мушмула, каркас, таволга, терпентиновое дерево, тополь. Крымская сосна большею частью встречается в казенных лесах: она, при ровном стволе, суковата, и высота ее доходит до 100 ф.; более сочная и для построек прочная называется чира. Крымский дуб на южных отклонах гор суковат, с трудом рубится и очень прочен для построек, а на северных и северо-восточных отклонах он выше южного дуба, легко рубится и ежегодно покрывается желудями. Карагач или ильм, с черною сердцевиною, не выше 2 саж., легче дуба и очень прочен: из него делаются оси, колеса, балки и пр. Арбутус – в виде куста: из него делаются палки. Ясень, из семейства масличных, достигает до 120–150 ф. высоты: из него выделывается мебель. Из орешника делаются плетушки и обручи. Кизил растет в гористых местах почти на каждом шагу в виде куста: из крепких ветвей его делаются палки. Мушмула – колючий кустарник или деревцо, из семейства яблочных растений, с кисловатыми плодами. Каркас растет на каменистой почве; он довольно высок и плоды его – какуча – составляют лакомство для детей. Таволга – в окрестностях Бахчисарая, не выше 2 аршин: употребляется на ручки для кнутов. Терпентиновое дерево или куст – многоветвистое, с толстым стволом и смолистым соком. Тополь, очень красивое, высокое, стройное, пирамидальное дерево, обильно растет в окрестностях Симферополя, по берегам Качи, Алмы, Бельбека, в Алуштинской долине. Кроме того, очень часто встречаются: бук, можжевельник довольно высокий, который татары называют самна и употребляют на колья, дикий виноград, дикие яблоки и груши, орех, шелковица, барбарис, калина, жасмин, рябина, очень красивая на вид, со вкусными ягодами бледно-палевого цвета, плющ, которым зимой кормят скот, и пр. А от Алушты к Ялте, Ливадии и Алупке часто встречаются и экзотические растения: лавры, кедры, кипарисы 91 . Говорят, что в крымских лесах было много зверей; были даже дикие лошади; ныне только – олени, дикие козы, волки, лисицы, зайцы, кроты и ежи 92 . |
| В старом дремучем лесу страстей растет колючий кустарник (пока молод, только вырос), ветвящийся побегами авторского самолюбия, тщеславия и питаемый водою зависти.... Бондарь Сергей Александрович, Саратов 26 апреля 2011г. 14:36 Присоединяюсь к мыслям С. Рожкова, кроме того, что Дамаскин - явление того же порядка, что и Мраморнов, и возраст здесь вовсе не при чём. Разве что Дамаскин не пишет глумливых рецензий на чужие книги. А уровень знаний обоих- совершенно одинаков. Кстати, Мраморнов подверг суровой критике не только Лобанова. В книжке про епископа Гермогена досталось и Боханову за " реабилитацию " Распутина. Вот Боханов Мраморнова не спросил, что ему писать. Зато в предисловии к " научному труду " о епископе Гермогене Мраморнов описывает беременность своей жены и рождение сына... Наука - сложная штука, простым смертным вовсе не доступная. Сергей Валентинович Чертков 27 апреля 2011г. 13:14 Неправда нечистоплотных и нечестивых комментаторов, чреватых злобою (Пс. 7, 15), должна быть разоблачена. Во вступление " От автора " , как и положено, Мраморнов благодарит людей, помогавших ему создать книгу. Помимо упоминания дюжины учёных, учителей, соработников, отдаёт низкий поклон семье, в частности, жене, которая " одной из первых знакомилась... со всем текстом... с моим сыном под сердцем, появление которого на свет почти совпало с окончанием моей работы " (с. 9). Сергей Рожков, Москва 27 апреля 2011г. 16:10 Бондарю: простите, не знаю, почему Вы решили, что я указал на Мраморнова, как на явление того же порядка, что и отец Дамаскин. Придерживаюсь противоположной точки зрения, и считаю игумена Дамаскина лучшим современным агиографом и одним из лучших историков Руской Православной Церкви. А Мраморнову (возможно и вероятно, что он способный ученый) еще нужно созреть, как ученому и просто человеку. Тем более, что изучение истории Церкви требует определенных нравственных качеств, по словам Псалмопевца: в злохудожну душу не внидет премудрость. Можно сколько угодно накапливать фактический материал, знать и умело использовать методики для изучения, но вопроса нравственности не обойти, как бы этого и не хотелось. |
| Воля человека направлена к исканию красоты. Здесь все подвержено изменению и разрушению. Красота должна быть вечно новой в своих глубинах, иначе она перестает восприниматься человеком как красота и становится серой обыденностью. Таинственная, неисчерпаемая красота – это Бог в своих явлениях человеческой душе, как в безвидных световых эманациях. Благодать Божия – это Его красота, Его лик, Его слава. Поэтому искание божественной красоты дает неизреченную радость душе человека. Бог Един. Все множественное ограничено. Поэтому Иисусова молитва это путь от множественности к единому, от потока представлений – к единству мысли. Святые отцы сказали: владеющие пятью чувствами владеют миром. А закрывший вход пяти чувствам, как закрывший дверь своей кельи, прозревает надмирное. Идти от большего к меньшему уже падение. Поэтому для безмолвника менять свою жизнь на служение миру через слова или дела милосердия – переход от высшего к низшему, от лучшего к худшему, от единого к множественности ( из которой он хочет снова, как из осколков, собрать единое). Господь создал этот мир, как картину, где отпечатлелось в тенях и подобиях, красота и величие Творца. Святые сравнивали этот мир с раскрытой книгой, одна страница которой небо, а другая – земля. Письмена этой книги немолчно проповедуют славу Божию, но человек разучился читать и понимать их. Сатана ничего не может создать, он только искажает и извращает созданное Богом. Он извратил саму человеческую душу, лишив ее естественного боговидения. Он привязал человека к этому миру до забвения о вечности. Видимое стало покровом на глазах человека, заслонившим от него невидимое, к которому принадлежит сам человеческий дух. Человек страстно привязан к миру, и эта страстность к мертвой материи погасила в сердце его огонь духа и оземлила, как бы овеществила саму душу. Святые учились возводить ум свой от мира к Богу – к Тому, Кто сотворил мир и Кто бесконечно больше своего создания. Во множестве и разнообразии земного бытия они старались созерцать единое и неделимое, начало всего сущего. Этот путь похож на ступени, опираясь на которые ум восходит к Тому, Кто начало и конец, основание и вершина и единый центр мироздания. Этот путь плодотворен, а иногда необходим, но здесь страстный ум человека задерживается на картинах мироздания, на картинах творений. Он продвигается вперед как бы через колючий кустарник, оставляя, как раны и царапины, следы видимого и множественного. Вторая опасность, когда умопостигаемое превращается в абстракцию, и сердце перестает созерцать то, что постигает ум в своих суждениях и идеях. Лучшие из философов путем катофатики 180 доходили до последнего доступного им понятия, что «в начале было единое», но это Единое как Личность они не могли ни созерцать, ни ощущать. |
| Вонючий камень – это черный блестящий камень, горящий на огне и издающий при этом запах асфальта. Он хорошо принимает полировку и из него в Иерусалиме и Вифлееме приготовляют четки и различные безделушки, который во множестве раскупаются паломниками. Впрочем, некоторые из названных минералов, как напр. селитра и древесные остатки, встречаются также на северном и южном берегах. На восточном и западном берегах Мертвого моря находится несколько пунктов, невольно останавливающих на себе внимание по своим особенностями Эти пункты: источник Джиди, Соляная гора (джебел-Усдумъ) на западном берегу и полуостров ел-Лисан на восточном. Источник Джиди, находящейся почти посредине западного берега, берет начало в известковой скале на высоте 87 сажен над поверхностью Мертвого моря. Там, где источник вырывается на свободу, скала образует небольшой уступ, наподобие узкой террасы. Шумным и многоводным потоком сбегает источник по крутому склону скалы, направляясь прямо к морю. Течение потока скрыто, особенно в начале, густою растительностью. Многочисленные деревья и кустарники стоят по обоим берегам потока у самых его вод; пространства между деревьями и кустарниками заняты сплошь высоким тростником, который делает эту растительную чащу едва проходимою. Между растениями, скрывающими своей листвою и ветвями источник Джиди, замечателен Сейал, в особенности многочисленный на Синае, доставляющий гумми-арабикум, колючий египетский Нубк, так называемый Фустак, – дерево с прекрасными длинными кистями белых цветов и в особенности оипр, плод которого известен под именем содомских яблок. По скатам скалы, прилегающим к потоку, заметны следы возделанных участков земли и садов, разводившихся здесь когда-то на нарочно устроенных для этого террасах. Сбежав со скалы, поток Джиди продолжает свой путь по небольшой равнине, которая от подошвы скалы постепенно склоняется, на протяжении четверти часа пути, к водам Мертвого моря. Равнина эта имеет форму почти правильного четырехугольника и с севера и юга ограничивается двумя узкими ущельями, глубоко прорезывающими прибрежные скалы. |
| Все это я (пророк) исполнил и предсказал, но «не отвратится гнев Его», т.е. сказанные мною слова не могли отстранить гнева Его. 18. «Ибо беззаконие, как огонь, разгорелось, пожирает терновник и колючий кустарник и пылает в чащах леса, и поднимаются столбы дыма» ( Ис. 9:18 ). Видишь ли, какую пищу огню дал гнев Божий? Это – подобно тому, как искра, когда упадет туда, где находится много сухой травы, становится большим пожаром, а если ничего не найдет такого, что возбуждало бы его, тотчас ослабляется и погасает. 19. «Ярость Господа Саваофа опалит землю, и народ сделается как бы пищею огня; не пощадит человек брата своего» ( Ис. 9:19 ). Ты, говорит, конечно, слышал о том, как скоро горит сено, а потому не считай пожар погасимым. Я употребляю подобие этого рода для того, чтобы показать его быстроту и силу. А если ты желаешь знать эту силу, то обрати внимание на последующие слова: «народ сделается как бы пищею огня» (близ пожарища). «Ярость Господа Саваофа опалит землю, и народ сделается как бы пищею огня». Для подтверждения той же мысли, он говорит о гневе Божием, как о таком, который не пощадит ни земли, ни другой вещи, ни бедных, ни богатых; а это он утверждает затем, чтобы ты не думал, что грех имеет такую силу, а гнев Божий ничего не может. «И народ сделается как бы пищею огня». Здесь он обозначает такие отношения, при которых, говорит, будут пренебрегаемы даже законы природы, и люди не будут узнавать друг друга. «Не пощадит человек брата своего». Так как вы непризнаете друг друга, то Я погублю вас иным образом «Не пощадит человек брата своего». Оставаясь кротким и спокойным теперь, он не переменится к другим, подобно жестокому зверю, не будет иметь сожаления к своему брату, который к нему ближе всех, и таким образом бедствия усилятся. 20. «И будут резать по правую сторону, и останутся голодны», т.е. отступит, оставит его; «и будут есть по левую, и не будут сыты», т.е. будет поедать подобно огню, разрушающему направо и налево. «Каждый будет пожирать плоть мышцы своей» ( Ис. 9:20 ). |
| Выход только один – к Богу! Искать Его любви – истинной и беспредельной! Но прежде разлюбить себя, увериться, что нет в нас ничего достойного любви. Итак, сколько борьбы! Сколько труда: надо измениться, покаяться, оставить все, что лживо, притворно, построено на иной любви, на эгоизме и самости! Бог совершенно свят – и приблизиться к Нему может только освященное. Он призывает нас очиститься, освятиться,– значит, измениться, то есть отбросить, как грязь, как старую кору или шелуху, все земные пристрастия, все привязанности, все мелкие наши «любвишки». Распродав все мелкие жемчужины, купить одну великую и славную, более всех других. Итак, необходима решительная самоотверженность – то, чего нам очень теперь не хватает! Все, что мы любили в себе, то есть почти все, что, как нам казалось, составляло нашу жизнь, наполняло ее, украшало, делало занимательной, теперь надо отбросить, совлечь с себя с усилием, как змея сдирает с себя старую кожу, протискиваясь сквозь колючий кустарник, между острых камней. Надо даже «возненавидеть» самих себя – таких, какие мы есть теперь, то есть разлюбить накрепко! Но как жаждет жизни эта полумертвая наша оболочка, как боится смерти эта полуживая наша половина, которая от мира сего! Как желается ей пожить и поплясать еще в этом балаганном мире, погулять вволю, попаясничать, попьянствовать, подышать еще его хмельным дурманом! Как жаждет падший человек наш, чтобы его любили уже здесь, теперь же и именно таким, каков он есть, сейчас же, со всеми его «человеческими слабостями» и нечеловеческими сильными желаниями и порывами, со всеми его нежностями и жестокостями, то скотскими, то зверскими поступками, со всеми актерскими розыгрышами и шутовскими кривляниями, то со злобной замкнутостью, то с язвительной говорливостью – таким, каким он сам себя все еще любит до опьянения, несмотря на то что страдает каждую минуту именно от самого себя. И вот необходимо постоянное противление – стоять «грудью» наперекор наплыву душевного тепла, не позволять себе растаивать от обманчивого дуновения еще далеко не весеннего ветерка, не обмануться преждевременной оттепелью. Иначе оттаявшее, размягчившееся начнет гнить, смердеть разложением. Пока время зимы, полезна нам сухость мороза! Так на легкопортящихся продуктах пишут: «Хранить в сухом прохладном месте». |
| – Да какой ты, папа, стал проповедник! – с насмешкой воскликнул один из его сыновей, одетый в белый студенческий китель. На сочных, румяных, как спелая вишня, губах молодого человека давно уже играла ироническая улыбка. С легким укором посмотрел на сына отец и, тяжело вздохнув, продолжал свой рассказ. – Я не заметил, как вдруг улицы шумного города куда-то исчезли. Я стоял уже на вершине высокой скалы, и чей-то голос говорил мне над самым ухом: «Ты вздумал учить других, ты хотел спасти от заблуждения твоих братьев, – но впал сам в заблуждение... Смотри же теперь, и поучайся!» Я поднял глаза и увидел пред собой прекрасную страну. Это был настоящий райский уголок. Зелёные рощи то и дело перемежались здесь с золотистыми полями; мягкие волны пробегали по ним и заставляли колосистую рожь тихо шептаться с соседней рекой. Тут же вились дороги, осененные деревьями всевозможных пород; из их густой листвы раздавалось щебетание птичек. Трава, усеянная роскошными цветами, стлалась бархатным пестрым ковром... Воздух был напоен ароматом. Дышалось легко и свободно... По золотому песку, тихо журча, пробегал ручеек. Я с восхищением рассматривал прекрасную местность... Но вот я увидел человека, одетого в богатые одежды. Он шел медленно по зеленому лугу, погруженный в глубокую думу. Его взгляд был устремлен в землю, а на лице было выражение тоски и недовольства. Следом за ним шла многочисленная свита, готовая по первому знаку исполнить малейшее желание своего господина. Один из слуг подавал ему вкусные плоды, другой протягивал золотой кубок с вином. Но человек ел и пил неохотно. Он постоянно оборачивался то в ту, то в другую сторону, вздрагивал, как бы чего-то пугаясь... – Ну, право, папа, точно из «Тысячи и одной ночи!» – снова ввернул свое замечание беспокойный студент. Но помещик продолжал свой рассказ, не обратив решительно никакого внимания на слова сына. – Еще мгновение, – говорил он, – и предо мной все снова изменилось. У ног моих лежала другая, уже, дикая, гористая местность. По склону ее лепилась маленькая, бедная хижина. Человек, одетый почти в рубище, с вязанкой дров за плечами, с трудом спускался с горы к этой хижине. Острые камни резали ему ноги... Колючий кустарник страшно царапал и рвал его тело. Наконец, человек добрался до своей избушки. |
| Др. Р. Ст.), потому что и поэзия есть знание. Сила слова не представлялась следствием ни нравственной силы говорящего (это предполагало бы отделение слова от мысли, а этого отделенья не было), ни сопровождающих его обрядов. Самостоятельность слова видна уже в том, что как бы ни могущественны были порывы молящегося, он должен знать, какое именно слово следует ему употребить, чтобы произвести желаемое. Таинственная связь слова с сущностью предмета не ограничивается одними освященными словами разговоров: она остается при словах и в обыкновенной речи. Не только не следует призывать зла («Не зови зло, je само може дочи», срн. Посл. 199), но и с самым невинным намерением, в самом «покойном разговоре не следует поминать известных существ, или, по крайней мере, если речь без них никак не обойдется, нужно заменять, обычные и законные их имена другими, произвольными и не имеющими той силы. Сказавши неумышленно одно из подобных слов, малорусский крестьянин до сих пор еще заботливо оговаривается: «не примиряючи», «не перед ниччю згадуючи» (чтобы не привиделось н не приснилось), серб говорит: «не буди» применено, когда в разговоре сравнит счастливого с несчастным, живого с мертвым, и пр. (ср. Посл. 195), и трудно определить, где здесь кончается обыкновенная вежливость и начинается, серьезное опасение за жизнь и счастье собеседника. Если невзначай язык выговорит не то слово, какого требует мысль, то исполняется не мысль говорящего, а слово. Напр. сербская вештица, когда хочет лететь, мажет себе под мышками известной мазью (как и наша ведьма) и говорит: «ни о три, ни о грм (дуб и кустарник тоже, как кажется колючий) веч на пометно гумно». Рассказывают, что одна женщина, намазавшись этой мазью, невзначай вместо «ни о три» и пр. сказала «и о три» и полетевши поразрываласъ о кусты». 80 Der Begriff ist «schlechthin das Wirkende, und zwar nicht wie die Ursache mit dem Scheine, ein Anderes zu wirken, sondern das Wirkende sein selbst» (Hegel. Encyclopadie der philosophischen. Wissenschriften, § 163). |
|
|
