| 11. Почему в большинстве наших церковных лавок не купишь книг отца Александра Меня, да даже и дьякона Андрея Кураева не купишь? Что это за ползучее запрещение интеллигентных и образованных православных писателей? Это ползучее запрещение, как Вы удачно выразились, — местная инициатива. Оно конечно, старосты любят прибыль, на то они и посажены и осуждать их за это трудно. Но откуда есть пошло убеждение, что умные книги не раскупаются? для того, чтобы они раскупались, их должны читать и рекомендовать и продавцы, и священники. И кроме расхожих предубеждений иметь и живой интерес. А кто сказал, что мы ленивы и нелюбопытны? — Пушкин. И думаете, с тех пор многое изменилось в лучшую сторону? 12. Почему самый посещаемый наш церковный праздник — Крещение? Единственный день, когда в храме дают что-то материальное — воду? А в Вербное дают вербочки. А вода эта — не просто вода, а великая агиасма, и несмотря на всяческие преувеличения я не в силах возмущаться тем, что люди к ней стремятся. Это тяга к очищению от греха и скверны, так что пусть уж будет. И вы не вполне правы, потому что почти столько же народа бывает на родительских субботах, — тоже чтобы очиститься, очистить душу от чувства вины перед почившими родителями и другими близкими людьми, — а ни один нормальный человек не может не чувствовать этой вины, так уж устроен мир. Между тем ничего материального в эти дни не раздают. 13. Почему наши православные богослужения показывают по всем телеканалам, а богослужения иудеев, мусульман и буддистов не показывают никогда? Почему этим вопросом не задаются иудеи, мусульмане и буддисты? Может быть, не считают нужным? 14. Как можно про выходку пятерых девчонок в храме говорить «гонения на Церковь»? Или кто-то не бывал на Бутовском полигоне, где расстреляли тысячу священников? Давайте договоримся о терминах: или «девчонки» — или страдающие матери, уж что-нибудь одно. «Выходка в храме» для меня звучит как-то не вдохновляюще, ничего не могу поделать: дико и противно. И если столько разговоров о недопустимости торговли в храме, поскольку Христос сказал, что это дом молитвы, то уж пляски-то Он тоже вряд ли одобрил бы, не так ли? |
| Федя идет задумчиво, на свои ноги смотрит. Пыльные они стали, и Федя уже не прежний будто, а словно его обидели, наказали, — затрапезное на него надели. — Благословлюсь у старца Варнавы, уж как он скажет. А то, может, в глухие места уйду, к валаамским старцам… Он сворачивает в канавку у дороги и зовет нас с Анютой: — Глядите, милые… земляничка-то божия, первенькая! Мы подбегаем к нему, и он дает нам по веточке земляничек, красных, розовых и еще неспелых — зеленовато-белых. Мы встряхиваем их тихо, любуемся, как они шуршат, будто позванивают, не можем налюбоваться, и жалко съесть. Как они необыкновенно пахнут! Федя шурхает по траве, босой, и все собирает, собирает и дает нам. У нас уже по пукетику, всех цветов, ягодки так дрожат… Пахнет так сладко, свеже — радостным богомольем пахнет, сосенками, смолой… И до сего дня помню радостные те ягодки, на солнце, — душистые огоньки, живые. Мы далеко отстали, догоняем. Федя бежит, подкидывает пятки, совсем как мы. Кричит весело Горкину: — Михаила Панкратыч… гостинчику! первая земляничка божья!.. И начинает оделять всех, по веточке, словно раздает свечки в церкви. Антипушка берет веточку, радуется, нюхает ягодки и ласково говорит Феде: — Ах ты, душевный человек какой… простота ты. Такому в миру плохо, тебя всякий дурак обманет. Видать, так уж тебе назначено, в монахи спасаться, за нас Богу молиться. Чистое ты дите вот. Горкин невесел что-то, и всем нам грустно, словно Федя ушел от нас. А вот и Мытищи, тянет дымком, навозом. По дороге навоз валяется: возят в поля, на пар. По деревне дымки синеют. Анюта кричит: — Ма-тушки… самоварчики-то золотенькие по улице, как тумбочки!.. Далеко по деревне, по сторонам дороги, перед каждым как будто домом, стоят самоварчики на солнце, играют блеском, и над каждым дымок синеет. И далеко так видно — по обе стороны — синие столбики дымков. — Ну, как тут чайку не попить!.. — говорит Горкин весело, — уж больно парадно принимают… самоварчики-то стоят, будто солдатики. Домна Панферовна, как скажешь? Попьем, что ли, а?. А уж серчать не будем. |
| «Придет праздник – вот уж напьюсь пьян,» – говорит пьяница; «вот уж объемся всякой всячины,» – говорит сластолюбец. «Вот уж пощеголяю, покатаюсь» – говорит хвастун и любитель модных нарядов, любитель катанья и гулянья. «Придут праздники – вот уж когда высплюсь, вылежусь», говорит ленивый, – «тогда только мне и отдохнуть». «Придет праздник Божий», говорит благочестивый, «тогда я постоянно стану ходить в церковь Божию, отправлю молебен, поставлю свечу и все сделаю для благочестия». Наступили Божии праздники. Благочестивый не предается сну, но спешить на утреннее Богослужение; а грешник спит, успокаивая себя тем, что много натрудился пред праздниками. За каким делом трудился? – «Как же? хлопотали о печении пасок, бегали по торжищу, закупали все необходимое к празднику.» Все это правда, но все это не относится ко спасению души: самое необходимое для украшения праздника есть приобщение св. и животворящих Таин. Таким образом, и в пост пеклись о чреве, и в праздник Божий о том же. Ах! а Тебе, Боже, все же некому и некогда молиться, поклониться, подумать о Тебе, соединиться с Тобою, жить в Тебе. Звонят, звонят – никто не спешит на утреннее Богослужение тогда, когда день сей посвящен особенно празднику Царице небесной, обрадовавшейся при услышании о воскресении Господа. О! как обрадовалась Она, узнавши от архангела Гавриила о Его воскресении! а между тем ни одна душа сегодня не позвала в дом отправить молебен Царице небесной, никто из христиан Ей ныне не порадовался: в церковь немногие пришли, молебны одни убогие люди служат. В других городах в этот день из дому в дом св. икону Божией матери носят и молебны служат. Далеко ли от нас г. Ростов? Пойдите, посмотрите: какое там торжество ныне Царице небесной совершается! А у нас, в нашем граде; не те же ли христиане живут? Да, христиане, но не таким благочестием украшены. И вместо того, чтобы радоваться Ей о воскресении Сына Своего возлюбленного, наша Матерь «Скоропослушница» смотрит на наше нерадение и опять плачет. Кто сему причиною? «Священник виноват: рано приказал звонить на утреню; – пусть же для себя одного и служит». |
| – Батюшка! Ну, как по-вашему, – вы это дело хорошо знаете, – есть уж она во мне? И священник ответил ему громко и поспешно, почти грубо: – Есть, есть. Пора, собирайся! Не глядя на старуху, он поймал ее руку, в которой уж давно отпотел приготовленный двугривенный, и поспешно шагнул за порог. Старуха, перекрестившись, подошла к нарам и стала, подпирая рукой подбородок, наглядываясь в последний раз на того, кого она так мало видела при жизни… «Пора, пора!» – крикнул на него священник. И он покорно лег на спину, зажав свечу в костлявых пальцах. Сердце его млело, таяло – он плыл в тумане, в предсмертной зыби. Желтый дрожащий свет скользил по его пепельным губам, сквозившим в редких усах, по блестящему острому носу, по большим лиловым яблокам закрытых глаз. Чувствуя чью-то близость, он сделал над собой усилие – хотел что-то сказать и приоткрыл глаза. Но только дрогнуло его лицо. Может, его пугал и беспокоил этот свет, эта черная дрожащая тьма, напоминающая церковь? И старуха, думая, что до конца еще далеко, тихо вынула свечу из рук Аверкия и, дунув на нее, села возле него. И в тишине, в темноте Аверкию стало легче. Представился ему летний день, летний ветер в зеленых полях, косогор за селом и на нем – его могила… Кто это так звонко и так жутко кричит, причитает над нею? – Родимый ты мой батюшка, что ж ты себе думал, что ты над нами сделал? Кто ж будет нами печалиться, кто будет заботиться? Родимый ты мой батюшка, я шла мимо вашего двора: никто меня не встретил, никто не приветил! Я, бывало, батюшка, иду мимо вас – ты меня встречаешь, ты меня привечаешь! Уж ты грянь, громушек, просветися, мóлонья, расступися, мать-сыра-земля! Уж вы дуньте, ветры буйные, – вы раздуйте золотую гробовую парчу, распахните мово батюшку! «Ах, это дочь!» – подумал Аверкий с радостью, с нежностью, с затрепетавшей в груди сладкой надеждой на что-то… Умер он в тихой, темной избе, за окошечком которой смутно белел первый снег, так неслышно, что старуха и не заметила. 22 февраля 1913 г. Капри Я все молчу |
| А где это вы, батюшка, глаза-то свои потеряли? – с живым сочувствием спросил какой-то маленький крестьянин. Эх, давно, сынок, давно дело было... После войны. Годочков этак с десять тому назад. Когда голод-то первый был, наказание за грехи наши... Да и то сказать, глаза-то у меня, верно, уж некрепкие были. Много лет на Божьем свете прожил. Уж и забыл точно... Кажись, как бы 108 или 109 годов живу. Теперь Божьему свету уж только по памяти радуюсь. Ночь вечная перед глазами... На бледном лице монаха под седыми усами появилась едва заметная грустная улыбка. Но глаза его смотрели по-прежнему в одну точку немигающим мутным взглядом. Господи Боже! – не выдержал кто-то. – Да за что ж вас сюда послали? Да я уж говорил, сынок, что не знаю. Какой с меня вред? А вот, все возят по тюрьмам разным. Три годочка какого-то лагеря назначили... Соловки, верно? Не знаю, сынок, и этого не знаю... Дал бы то Господь, чтобы туда послали. В молодые годы был я в этом святом месте. Видал все благолепие монастыря-то Соловецкого. У нас, на Новом-то Афоне, скалы дикие, юг, море синее... А там, на Соловках, тихо все, бедно. А монаху-то суровое, да бедное – для души-то легче. Да... Думал я еще раз съездить туда перед смертью, да вот не привел Господь... А теперь, вот, за решетками везут. Как зверя, али убийцу лютого! Ну, что ж! На все Божия воля! Без Его святой воли и волос с головы не упадет... Не ведают бо, что творят. На несколько секунд воцарилась мертвая тишина. Для всех нас, столько слышавших про ужасы Соловецкого концлагеря, было ясно, что старику не выйти оттуда живым. Недаром Соловки, превращенные в самый суровый застенок красного террора, называли «островом пыток и смерти». Я сам, только что, вырвавшись оттуда и направляясь в Сибирскую ссылку, знал лучше многих, что для старика заключение в Соловки – замаскированная смертная казнь... Видимо, монах понял наше молчание. Да... В Соловки, значит, – медленно повторил он. – Ну, что ж... Там и умереть легче будет. Благодать-то Божья незримо витает в святом месте. И злым людям не очернить святыни. Только бы, вот, доехать живым туда, а там... Это вам, молодым, смерть страшна. А нам, старикам, служителям Божьим... Мы как с трудной дороги домой возвращаемся, когда час последний пробьет. С чистой совестью, да с именем Божьим везде смерть легка... |
| Недели две отлеживался он, а потом встал и работу попросил: «Должен я за провоз и заботу хозяину отработать!» Честность такая купцу по нраву пришлась и начал он Василия, как только тот окреп, к торговому делу приучать. И с Трофимом Василий подружился, стали они не разлей вода, словно дружные родные братья. А боле всего он сестре Трофима Липушке по сердцу пришелся. Года не прошло, как заметил купец, что между молодыми пошли переглядушки, подумал да и благословил их на честный брак, уж очень ему молодой помор понравился. Только велел он и у матери Василия тоже благословение получить. «Как хочешь, так и добудь, а чтобы мне благословение от матери твоей было!» — И вот, матушка Василиса, вскоре послал меня отец с обозом норвежской рыбы в Санкт-Петербург, по «мурманской дорожке», а Василий и говорит: «Выручай, брат Трофимушка!» — и попросил он меня по дороге в село Олениха завернуть, оно, мол, по дороге, его Все рыбаки-поморы знают. Так и оказалось, Легко я тебя нашел. Так что просит тебя, матушка, твой сын Василий вышить ему его праздничную красную рубаху васильками — это и будет, сказал, ему от тебя на свадьбу материнское благословение! Так что на обрат ном пути из Петербурга я снова к тебе заеду ближе к Пасхе, и рубаху вышитую для Василька заберу. Свадьба-то у него с сестренкой моей на Красную Горку назначена, так что ты уж поспеши с рукодельем-то!.. Переночевал Трофим в избе у Василисы как у будущей родственницы, а наутро ушел с обозом в Петербург. А Василиса достала из сундука красную шелковую рубаху сынка, которую он только на Пасху надевал в Божью Церковь, достала и моточек синего шелка, иголку, села на лавку под окошком, где светлее, да и призадумалась. Сомнения ее стали одолевать: уж больно складная да гладкая история у Трофима вышла! Уж не лихой ли он обманщик, который решил хитростью выманить дорогую шелковую рубаху у бедной вдовы да еще и заставить ее расшивать рубаху ту заветную цветами-васильками? А ну как никакого купца в Норвеге с дочерью-невестой вовсе и нет? |
| Чем больше я узнаю и интересуюсь вероучениями других народов, сложившимися в разные периоды времени, тем более полная картина мира складывается в моей голове. " Все религии принадлежат Богу. Бог не принадлежит ни одной религии " . И очень грустно наблюдать, как ортодоксы в каждой конфессии пытаются отстоять именно свой " клочок истины " . В современном мире Бога " за уши " притянули к миру, вручили повестку, прописку, гражданство и паспорт с пятым пунктом. Сантехник 5 июня 2014, 12:34 Ув. Батюшка! Может ли в стране с разными религиями быть единое мировоззрение, идеология... - как ни назови? На какой основе возможно такое единение? Или основах... И даже " круче " - а может ли ее/идеологии/не быть принципиально, не зависимо от ее официального признания или... признания ее отсутствия? Отсутствие идеологии - это ведь тоже идеология... Нет? Какая? По сути... Сантехник. 5.6.14 Oleg 5 июня 2014, 12:17 Автору 5, комментаторы откройте глаза, всем удачи. Мария (Нидерланды) 5 июня 2014, 11:14 Как тонко и замечательно подмечено! Спаси Вас Господи, отец Андрей! Сама проживаю в Европе уже 13 лет. Супруг голландец и я - воцерковлённые люди. Прав автор, что у народов-соседей надо всю жизнь учиться: смотрю на марокканские и турецкие семьи - не бояться заводить много детей, за веру стоят горой, непьющие и т.д. С наступающим праздником СВЯТОЙ ТРОИЦЫ! Владимир 5 июня 2014, 10:55 Мудро!!! Сергей Востриков 5 июня 2014, 10:00 Религиозная гениальность?! Как высокая перспектива наверное замечательно. Но для меня бы очень желательно хорошо усвоить религиозную грамотность и основы православия. А в формате гособразования хорошо бы проэкзаменовать нашу интеллигенцию " творческую " ,которую то в буддизм тянет,то в язычество. А в евро они уж давно,вот и выходит,что гении имеются.Имеются и творчества их тиражи... Анна 5 июня 2014, 09:49 Согласна с Андреем! Зачем нам православным изучать чужие религии, когда у самих такое богатство знаний, что жизни не хватит всё это прочитать-понять-запомнить-применить? Да и чужой верой соблазниться опасность тоже есть. Уж если священники могут отречься от Христа и принять ислам (читала где-то об этом случае - благо батюшка покаялся и вернулся обратно, а мог ведь и не успеть!), то что уж говорить об остальных мирянах? Я думаю, если уж у человека есть интерес к другим религиям, ему можно просто ограничиться учебником сравнительного богословия, где показано, что чудачеств на земле много, а истинный Бог один и истинная вера одна. Бог - Христос со Отцом и Святым духом, вера - Православие! |
| Горкин отказывается. У Троицы, Бог даст, отговемшись, в " блинных " , в овражке, всего отведаем — и грибочков, и карасиков, и кашничков заварных, и блинков, то-се... а теперь, во святой дороге, нельзя ублажать мамон. И то бараночками да мягоньким грешим вот, а дальше уж на сухариках поедем, разве что на ночевке щец постных похлебаем.Брехунов хвалит, какие мы правильные, хорошо веру держим: — Глядеть на вас утешительно, как благолепие соблюдаете. А мы тут, как черви какие, в пучине крутимся, праздники позабыли. На масленой вон странник проходил... может, слыхали... Симеонушка-странник? — Как не слыхать, — говорит Горкин, — сосед наш был, на Ордынке кучером служил у краснорядца Пузакова, а потом, годов пять уж, в странчество пошел, по благодати. Так что он-то?.. — На все серчал. Жена его на улице встрела, завела в трактир, погреться, ростепель была, а на нем валенки худые и промокши. Увидал стойку... масленица, понятно, выпимши народ, у стойки непорядок, понятно, шкаликами выстукивают во как... и разговор не духовный, понятно...Он первым делом палкой по шкаликам, начисто смел. Мы его успокоили, под образа посадили, чайку, блинков, то-се... Плакать принялся над блинками. Один блин и сжевал-то всего. Потом кэ-эк по чайнику кулаком!.. " А, — кричит, — чаи да сахары, а сами катимся с горы! " .. Погрозил посохом и пошел. Дошел до каменного столба к заставе да трои суток и высидел, бутошник уж его принял, а то стечение народу стало, проезду нет. " Мне, — говорит, — у столба теплей, чем на вашей печке! " Грешим, понятно, много. Такими-то еще и держимся.Он уходит, говорит: " Делов этих у меня... уж извините " .К нам подходят бедные богомольцы, в бурых сермягах и лапотках, крестятся на нас и просят чайку на заварочку щепотку, мокренького хоть. Горкин дает щепотки и сахарку, но набирается целая куча их, и все просят. Мы отмахиваемся, — где же на всех хватит. Прибегает Брехунов и начинает кричать: как они пробрались? гнать их в шею! Половые гонят богомолок салфетками. Пролезли где-то через дыру в заборе и на огороде клубнику потоптали. |
| Направо, на “версе горы”, работает прекрасная мельница. Вся она так и вырезывается на безоблачной сегодня лазури неба. Я зашел туда. Мельник-монах из курских крестьян обрадовался мне как родному. Прежде всего он мне своих детей повел показывать. - Как это детей? В монастыре-то? - У меня такие, что и схимнику можно иметь. У меня дети особые. - Сколько же их у вас? - Да трое! Такая уж жена плодливая, что делать. Представьте мое изумление, когда я увидел этих детей: сороку, белку и орла, совершенно ручных. Это, впрочем, не единственный пример. Во всех обителях иноки привязываются к животным. В одной, например, мне показывали дрессированного поросенка, которого почему-то называли “иноверцем”. - Как одному скучно — сейчас: дети, ко мне! Они уж знают, идут. Мельница Мельница поставлена обителью на широкую ногу. Сразу засыпается сверху для помола 500 четвертей хлеба. Четыре пары жерновов работают безостановочно. С мешка муки берут за помол по два ковша. - В пользу святыя обители пополней норовим. А то мужику помирволишь — обитель обидишь, — пояснял мне мельник. В селе Малках стоит вторая, громадная монастырская мельница, водяная. - Она у нас на диво построена. Помещики любуются. Очень уж хороша! Из Харькова смотреть притекали. А и ставил-то, как и эту, простой неграмотный мужичок. Ученые приезжали, говорят, совсем по науке выходит, а у него, у мужичонки-то, и науки всей что аршин… Бороденка-то — пеньковая; так, немудрящий мужичонка. Мельник оказался типом в своем роде. В нем первом здесь под рясой монаха не умер крестьянин. Скуфейка на затылке, рубаха на выпуск, сапоги со скрипом. С помольщиком зуб-за-зуб. - Благослови-ко нас чайком, да яичками! — предложил ему отец Серапион. - Вот радость мне, так радость! — суетился мельник. — Какого святого молить? - Да уж радость не радость, а пришли — угощай! Он у нас ведь мученый, — прибавил отец Серапион, обращаясь ко мне. - Это как? - Прежде чем в монастырь попал, сколько одного побоя от отца выдержал, за это самое, за монашество. - Топор в голову летал. |
| Будет Батюшка дарить, По плечам ризы кроить; К верным, праведным, с наградой, Со небесным покровом. 5 Уж ты белый голубок, Мой сизенький воркунок, По саду летишь, воркуешь, Припал к терему, послушал. Что в тереме говорят? Волю Божию творят. Да поди, братец, порадей, Живым Богом завладей! Да пошел братец, порадел, Живым Богом завладел: Он пословичку сказал Свою братью величал, Сестриц, братцев обличал. Красны девушки сошлися: Они Батюшку созвали. Сударь Батюшка пошел, К братцу с песенкой подшел: Уж ты, братец молодец, Ты неправдой, брат, живешь, Непорядки, брат, ведешь; Божью книгу ты читал, Свою братью величал, Сестриц, братцев обличал. Почемуж их обличал? Ведь над ними есть начал, Кто им ризушки тачал, И добру их научал. Богу слава и держава, Во веки веков, аминь! 6 Ай, нуте-тка, други, порадейте-тка, Вы у Батюшки сударя во зеленом саду! Сия милость его Божья, благодать его Святая: Уж и этой благодатью вы умейте повладеть. А золоты коренья вы не стаптывайте, А серебрены веточки вы не обламывайте, А бумажные листочки вы неосыпывайте. Ай, нуте-тка, други, порадейте-тка, И вы Батюшку сударя поутеште-тка, И нас многогрешных порадывайте. 7 Аще с Господом спасуся, Лишения не боюся; Мысли злачны взвеселяют, Упокойных питают. Душу мою обнял еси, Живый Боже на небеси. Пребываешь ты в чудесех: Главу мою маслом маслишь, И дал еси чашу свою. Я же дивно уповаю, Радость в сердце содеваю: Я со Ангелами ликую В винограде работаю, Тебя красно воспеваю, Церковь твою прославляю, Благодатью утверждаю. Богу слава и держава, Во веки веков, аминь! 8 Пой дитятко во Соборе, Когда убран во уборе. Убирал тебя Отец, Искупитель Бог Творец; Подарил тебе ларец, Со своим со добром, И со златом, с серебром. Будь богат, доброхот, Когда пошел во поход. Ты гляди, брат, позирай, Где стоит блаженный рай. Вот тебе моя исправа: Суди судом Божьим право. На главу твою венец Сам накладывал Отец; Наложимши, Государь Сам изволил прорекать: Уж ты, дитятко, не плачь! Там и нужен златой ткачь: Не убойся такой страсти, |
|
|
