| Очень хорошо заметно, что рассуждения автора почерпнуты не из наблюдения за реальностью, а из западной социологии. Он, например, упрекает советское общество времен перестройки в неспособности " понять свой интерес " , " проинтерпретировать обстоятельства с точки зрения своего интереса " . Автор пишет о " применении ложных (заимствованных) стандартов отбора имеющихся альтернатив интерпретации, в совокупности образующих явление ложного ожидания " . Все это будто бы " способствовало активному вовлечению масс в уничтожение своей же страны и - далее - принципиальной невозможности придти к общему знаменателю в дискуссиях о пути России в 90-х годах ХХ века " . А ведь советский народ и не искал своего интереса. Люди довольно часто не ищут своего интереса, а руководствуются своими принципами. И это что, признак болезни общества? Другое дело, что советские принципы свободы, равенства и братства - принципы ложные, и ничего хорошего от их применения не дождешься. Принципы не верны, но это не значит, что надо их заменить осознанием " интереса " . В заключение заметим, что автор пишет удивительные вещи о стандартах, то есть о норме. " Невозможно отделить от субъекта те стандарты, которые им применяются при определении критериев истины, так же как и стандарты, применяемые им при определении критериев полезности для общества (то есть, критериев добра и зла), так же как и моральные стандарты - те, исходя из которых, субъект делает выбор и собственно действует. Если изменить эти стандарты, то прежний субъект прекращает существование и уступает место новому " . Давайте все же разберемся: что меняется - норма, архетипы или субъект, и как они меня-ются. Прежде всего, норма, стандарты и архетипы не меняются. Возьмем самый яркий пример: десять заповедей. Заповеди - это норма и стандарты, и никогда никто из здравомыслящих людей не скажет, что они могут меняться. Эти заповеди вложены Богом в человеческую душу, и они остаются в душе неизменными. Даже если человек утратил под влиянием страсти память о заповеди, в его душе остается и действует совесть, осуждающая или оправдывающая его. И совесть может быть совершенной, или слабей действовать под тяжестью грехов, но она остается в каждой человеческой душе на веки вечные. На Страшном Суде и самые закоренелые грешники будут приведены к сознанию справедливого суда над ними по их делам. |
| Помимо исследовательского интереса события прошлого вызывают и идеологический. В нынешнем мире существуют попытки обосновать текущее состояние государства или определенной общественной группы примерами из прошлого, доказать наличие актуальных для современной политики явлений в прошлом или хотя бы проинтерпретировать прошлое, чтобы оно удобно укладывалось в схему современных политических мифологий. «Чем кончится панская затея». Советский плакат. 1920. (Источник: Интернет-публицистика как раз и помогает создавать упрощенное, т.е. мифологическое представление о прошлом, не обращая внимания на неактуальные для логики текста проблемы и подчеркивая важные с точки зрения современного автора вопросы. Подобное упрощение не всегда является стремлением создать оторванный от реальности исторический миф, иногда, а, возможно, и зачастую – это всего лишь желание публициста дать упрощенную, т.е. более понятную для читателя картину прошлого, опираясь не на весь корпус информации о событии, а на определенные моменты, которые, по мнению публицистов, наиболее точно передают прошлое. Интернет является достаточно доступным способом получения информации, поэтому распространяемые в нем сведения способны повлиять на массовые представления о прошлом при условии заинтересованности интернет-аудитории в получении информации то тому или иному вопросу, связанному с историей. Исторические события, так или иначе затрагивавшие территорию Белоруссии, находят отражение в текстах на интернет-ресурсах. Обычно упоминание события актуализируется накануне юбилейных дат, но бывают и исключения. Частично одни события актуализируются при упоминании других событий, поскольку между ними существуют реальные или придуманные причинно-следственные связи. Также стоит отметить, что интерес интернет-ресурсов к тому или иному событию может подогреваться не по причине «диктатуры юбилеев», а идеологически – по причине желания использовать событие для выстраивания идеологически оправданной версии истории. Всё это следует учитывать, анализируя интернет-тексты, посвящённые прошлому. |
| 1296 Одним из определений этого термина у римских авторов при соотнесении с греч. реалиями была παιδεα. См.: Сергеев К.А. Ренессансные основания антропоцентризма. СПб., 2007. С. 135. 1297 У еп. Порфирия (Успенского) – «благочестивая рассудительность». Ср. NETS – pious reason. Нам такой пер. представляется неточным, излишне сгущающим рационалистический момент в позиции автора. То, что под термином λογισμς, подразумевается не просто способность, но именно внутренняя речь как движение мысли, видно из игры слов в речи четвертого брата, которому царь повелевает отрезать язык: «И молчащего услышит Бог ! вот висит язык, отсекай, но этим ты не отсечешь язык нашего помышления» (стт. 10:18–19). 1298 «Радикально стоическими» называет Шнейдер наличествующие в этой «диатрибе» представления об удовольствии и неудовольствии как главных врагах разума (Schneider. Kulturgeschichte des Hellenismus. Bd. 1. S. 887). Однако, как отмечает Шпикерман, это все же не стоическое учение, в центре которого стояла бы ρετ а не λογισμς. Этот ключевой термин употребляется в произведении 75 раз. для дозволенного и σαρκοφαγεν для запрещенного. 1303 «Филон хотел показать, что греческий концепт природы является центральным для авторитета Моисеева Закона, несмотря на отсутствие подобного концепта в Писании, где не было даже слова, соответствующего ему» (Najman H. Seconding Sinai: The Development of Mosaic Discourse in Second Temple Judaism. P. 77). 1304 По сути своей эллинизм был способом вовлечения во взаимодействие – «таким языком и такой культурой, в которых могли участвовать народы самого разного типа» (Bowersock G.W. Hellenism in Late Antiquity. Ann Arbor, 1990. P. 7). 1305 Евр. умирают, и не в проинтерпретировано на греч.: πλοντο παρ τ μ χειν ατος σοφαν за то, что не имели они 1306 Син переводит здесь πστασις словом «пища», так же как и NETS (sustenance). В нем. коммент. специально подчеркивается, что речь идет «не о силе или бытии Бога», но о пище как «поддержании жизни», аналогично употреблению этого слова греч. переводчиком Суд 6:4 (Septuaginta Deutsch. T. 2. S. 2154). Иным образом понимали дело древние переводчики. Так, в Vulg находим термин substantia, в Арм двусмысленно: в Слав – сщество. |
| Отталкиваясь от названного стиха, Эрман заявляет: «в сущности всё, что Павел говорит о Христе в своих писаниях, выстраивается в логичную и осмысленную картину. Как Ангел Господень, Христос существовал до своего земного воплощения и имел божественную природу; его можно назвать Богом; и он является земным воплощением Бога» 47 . Но такой подход к христологии Павла совершенно ничего не объясняет в самих текстах апостола. Без внимания остается огромная часть материала, связанного с его именем (как мы увидим в следующей главе). Однако Эрман и не пытается вооружить свою интерпретацию против возможных возражений. Еще раз отметим: его интерпретативные – эвристические – категории крайне проблематичны. Выходит, что Эрман не только неудачно выделил два типа христологий (на чем строится вся его теория), но и неправильно проинтерпретировал христологию апостола Павла. И это подводит нас к еще одной проблеме, которую представляет проект Эрмана на уровне интерпретативных категорий: к тому, как он использует слово «божественный» и как понимает иудейский монотеизм. «Божественное» в понимании Эрмана Всякий, кто пытается разобраться в христологии Нового Завета, и особенно в том, как соотносятся Христос и Бог , должен для начала как следует понять иудейский концепт веры в единого Бога. Только в свете этого концепта можно интерпретировать роль Христа. Эрман достоин похвалы за то, что он в принципе уделил внимание иудейскому монотеизму, однако больше хвалить его не за что. Как было сказано выше, центральным положением эрмановской теории является то, что ранние христологии опирались не на идею земного воплощения Бога, а на идею возвышения простого человека (не бога). И якобы только потом, после долгого развития, появилось ортодоксальное христианское учение о Христе. Однако Эрман не может не замечать того факта, что уже в Новом Завете – причем в наиболее ранних его слоях – о Христе говорятся удивительные вещи. Все эти вещи он пытается объяснить как-нибудь так, чтобы не сближать ранние слои Нового Завета с позднейшим христианским учением. |
| Несколько лет назад один мой православный знакомый, ревностный журналист-катехизатор, предложил мне сделать совместный проект – описать с православной точки зрения смерти знаменитых людей. Видя мою заинтересованность, он показал уже накопленный материал – рассказы очевидцев о том, как умирали различные «первые лица» — культуры, искусства, истории… Однако из солидной подборки фактов было совершенно ясно видно, что далеко не каждая смерть может быть легко и однозначно проинтерпретирована с духовной точки зрения. Недавно в одной очень интересной книге мне довелось прочесть подробности о смерти Вольтера. Не могу удержаться, чтобы не процитировать это весьма красноречивое описание: «Последняя ночь Вольтера была ужасной. Он корчился от боли, кричал и призывал на помощь именно Того, Кого всю жизнь преследовал. В предсмертные минуты умолял врача: — Заклинаю вас, помогите мне. Я дам вам половину своего имущества, если вы продлите мою жизнь хотя бы на шесть месяцев, если же нет, то я пойду в ад, и вы последуете туда же. Вольтер хотел пригласить священника, чтобы облегчить душу, но его свободомыслящие друзья не позволили ему этого Едва ли не обезумев, он кричал: — Я покинут Богом и людьми! Я пойду в ад! О Христос ! О Иисус Христос! Сестра милосердия, француженка, провела несколько часов при смертном одре Вольтера. Позднее ее пригласили помочь англичанину, который также был при смерти. Она сразу же спросила: — А этот англичанин – христианин? — О да! – ответили ей. – Он христианин, живет в страхе Божием. Но почему вы спрашиваете об этом? Сестра милосердия ответила: «Сударь, я служила медсестрой у смертного одра Вольтера, и я вам говорю, что за все богатство Европы я не хочу видеть другого умирающего безбожника . Это было нечто ужасное». За описанием следует характерный вывод автора: «Очевидно, смерть его гораздо красноречивее, чем его жизнь, свидетельствовала о существовании Бога» (Л. Анисов. Отец московского духовенства. Жизнеописание митрополита Московского и Коломенского Платона (Левшина). СТСЛ, 2009. С. 157-158.). Подобные яркие свидетельства мы находим и в рассказах советского времени о том, как неожиданно и трагически умирали те, кто разрушал храмы, срывал кресты с куполов и т.п. Это с одной стороны. С другой – и кончина людей праведной жизни, как правило, лучше всяких отвлеченных проповедей благовествует о любви и милосердии Творца. |
| Напротив, акт творения можно истолковать как онтологический акт, вызывающий к жизни не то, что обладает каким угодно (произвольным) содержанием, а то, содержание чего предопределено самим актом. Онтологическая интерпретация акта творения предполагает, что ничто, из которого создается мир, понимается не как полное отсутствие чего бы то ни было, а как отсутствие всякой определенности, регулярности в неопределенном потоке изменения. В этом потоке все есть, - и в то же время нет ничего, ибо нет никаких устойчивых связей между тем, что находится в процессе непрерывного возникновения и уничтожения, нет никакого постоянства. Если понять библейское ничто как неопределенность, как абсолютную изменчивость, то тогда процесс творения из ничего будет означать внесение порядка и закона внутрь самой стихии изменения. Тогда то, что создается, будет существовать в качестве чего-то определенного не благодаря изъятию его из потока изменения, но лишь при условии непрерывного внесения в само изменение того, что делает его устойчивым. Онтологически проинтерпретированный акт творения может рассматриваться как решение той проблемы, с которой не смогла справиться античность, как совместить изменение и устойчивость. Античность указала, что необходимо постулировать онтологические начала: начало изменчивости и начало, гарантирующее постоянство. функция последнего состояла в обособлении всего, что приобретает определенность, из стихии изменчивости. Зафиксировав два абсолютно противоположных полюса: изменение и то, что трансцендентно сфере любого изменения (неизменное), античность, естественно, оказалась не в состоянии постичь, как эти несовместимые противоположности могут быть совмещены друг с другом. При этом для античных мыслителей было очевидно, что именно такое совмещение изменчивости и постоянства и характеризует видимый мир. Онтологически понятый акт творения снимает это противоречие: постоянство, присущее вещам этого мера, оказывается не смешением изменчивого с тем, что не имеет никакого отношения к изменению,- оно оказывается не постоянством неизменной сущности, а постоянством закона, правилом самого изменения. |
| То, что это не ошибка, подтверждают и более поздние по времени изготовления копии данных документов, снятые с рассмотренных нами копий. Они напечатаны на одном листе и их тексты практически идентичны оригиналам вплоть до воспроизведения машинописью рукописной пометы о принадлежности точно на том месте, где она ранее была проставлена. Исключение составляет снятие этикетной формулы «т.» (товарищ) перед фамилиями всех членов Политбюро кроме Ленина и Сталина. По-видимому, во время изготовления этих копий голосовавшие в мае 1922 г. вожди, помимо двух только что упомянутых, уже были «врагами народа». Данные копии с копий были сделаны в единственном экземпляре и также помещены в тематическое дело АПРФ, посвященное церковным судебным процессам 1922 года 364 . Таким образом, согласно приведенным разновременным экземплярам одних и тех же документов, можно заключить, что даже с учетом голоса Каменева при рассмотрении приговора московского процесса победили с перевесом в один голос (четверо против троих) сторонники расстрела всех одиннадцати осужденных. Причем из текста экземпляров второго документа следует, что, как мы и предполагали в отношении Зиновьева, исследуя повторное голосование по шуйскому приговору, руководитель Петрограда был приверженцем жестких решений трибуналов. Однако данный вывод достаточно серьезно корректирует документ, сохранившийся в «подлинном» протоколе 6 заседания Политбюро от 11 мая 1922 г. Небольшая записка Зиновьева на бланке председателя ИККИ, написанная им красными чернилами 9 мая 1922 г. и направленная в Политбюро, гласит: «Если допустимо подавать голос в отсутствии, то я по делу о «попах», голосую за предложение Каменева (двоих). 9/V 1922. Г. Зиновьев» 365 . Этот кардинально меняющий ситуацию документ показывает, что Зиновьева во время опроса, по всей видимости, не было на месте. Возможно, за него проголосовал помощник, который знал позицию Зиновьева при голосовании по шуйскому процессу, или сотрудники Бюро Секретариата проинтерпретировали полученный из канцелярии председателя Петросовета ответ как поддерживающий московский приговор. К сожалению, отсутствие документов с автографами голосовавших не дает возможности вынести более точные суждения. Нельзя исключать и того, что опрос проводился, как указано в «хранилищном» протоколе, по телефону, а значит таких автографов вообще не существует. Так или иначе, но в день опроса голос Зиновьева не был учтен правильно, т. е. в реальности перевеса в один голос не имелось. Наоборот, голоса распределились поровну, а если прибавить еще и мнение «отсутствующего» Зиновьева, высказанное 9 мая 1922 г., то сторонники смягчения приговора даже оказывались в большинстве. |
| Ни одно из известных мне наслаждений не может с этим сравниться. Возможно, именно поиск этого состояния и толкает некоторых людей на занятия наукой. – Наверное, имеет значение, полезно ли кому-нибудь ваше достижение? – Конечно, отдельная задача – донести до людей то, что мы сделали. Это тоже достаточно творческое мероприятие. Один из моих любимых фильмов – «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Там есть одна линия, когда герой постоянно что-то придумывает – повторяет опыты Галилея, опыты с передачей момента – но его никто не понимает, он не умеет объяснить, что это не баловство. Задача донести до людей свою идею тоже вдохновляет. Однажды, довольно давно, я была очень впечатлена, когда в одном научном чате написали: ну это же уже сделано, есть же статья Устюговой. Понимаете, если кто-то этим пользуется, значит, все было не зря. – Ваших друзей-ученых тоже «греют» эти два фактора – радость победы над задачей и востребованность? – Они называли три главных движущих силы: любопытство, деньги и свободный режим работы. Мы спорили о смысле того, что делаем, и вдруг к нам подошел какой-то человек, который понял, что мы ученые, и довольно стройно нам изложил свой взгляд на картину мирозданья. Он по-своему проинтерпретировал нашу деятельность. Знания он представил не в виде продукта научной работы, добытого с помощью интеллекта, а в виде озарения, посланного свыше. Мы выслушали его и сказали: «Но ведь мы атеисты, что же нам делать?» Наш собеседник заметно расстроился, а потом подумал и ответил: «В таком случае у вас остается ваша совесть, вот и живите с ней». – Совесть котируется в научном мире? Например, Фриц Габер получил Нобелевскую премию за изобретение синтеза аммиака, который используют для производства как удобрений, так и взрывчатки. С одной стороны, он помог накормить человечество, с другой – стал «отцом» химического оружия, которое использовали в Первой мировой войне, а потом и в газовых камерах Освенцима. Жена и сын Габера покончили с собой, не выдержав гнета совести. А сам Габер не тужил. «В мирное время ученый принадлежит миру, но во время войны он принадлежит своей стране», – его слова. |
| Общеизвестно, что в средние века проблема эта решалась идеалистически, более того – теологически, в системе религиозных представлений. Но это не означает, что она решалась однозначно и одинаково на протяжении более чем десяти веков. Даже ортодоксальная мысль средневековья имела существенные оттенки в интерпретации картины мира, а противостоявшие ей взгляды могли колебаться от крайнего мистицизма до своеобразно проинтерпретированного материализма. При впечатляющем обилии научной литературы, посвященной Исидору Севильскому в последние полвека, тем не менее, проблема анализа ключевой позиции его мировоззрения – отношения бог–мир–человек, столь важной для всего последующего развития средневекового мышления, не была подвергнута специальному изучению. Думается, это произошло по двум причинам: она традиционно отдавалась истории философии или теологии, а Исидор Севильский никогда не рассматривался как философ. Как теолог он ценился более всего своими толкованиями морального характера. Его онтологические воззрения представлялись неоригинальными и традиционными. Но уже потому, что взгляды Исидора стали общепринятыми, они заслуживают специального освещения, ибо они типичны для огромной исторической эпохи. С другой стороны, для Севильца характерны и некоторые нетривиальные толкования онтологических вопросов, получившие в дальнейшем неортодоксальное развитие, что также делает их изучение важным для исследования эволюции средневекового мышления. Уже в своем первом сочинении «Различия» (вполне филологическом по своему характеру), написанном в целях разграничения слов и понятий, Исидор проводит грань между сотворением (creatio) мира и приданием (formatio) ему формы 78 . Вопрос о возникновении мира – один из важнейших пунктов расхождения между античной философией и христианской теологией. Постановка его представляется у Исидора отзвуком многовековых тринитарных и христологических споров, потрясавших средиземноморский мир. Тем более она естественна в Вестготской Испании, где ортодоксальная религия победила всего лишь за несколько лет до написания «Различий». Несомненно, что «сверхзадача» этого сочинения – доказательство правильности определенных мировоззренческих посылок и предостережение от возможности впасть в заблуждение. На это указывает и уточнение названия сочинения Исидора – «Различия или О собственном значении слов». Об этом же свидетельствует разъяснение столь принципиальных для христианства различий между троицей и единством, лицом и сущностью, законом и Евангелием, божественной благодатью и свободой воли, ересью и схизмой и т. д. 79 |
| Преп. Исаак Сирин различает, не разделяя, веру и «духовное ведение», и связывает их с непосредственным присутствием Духа Святого, действующего в человеке и просвещающего его изнутри с. 128, 130–132J. Следуя этому учению, Киреевский делает упор на «непосредственности» опыта Богообщения, и, значит, веры, как «сознании об» этом опыте, которое именно в силу этой непосредственности не может быть отделено от опыта. Можно попытаться проинтерпретировать мысль Киреевского так, что опыт Богообщения есть не само отношение существ, поскольку оно, как таковое, не может быть прервано в силу самого понятия о соотношении сотворенной и несотворенной природы и в силу неотменимости таинства крещения для христианина; но «более или менее непосредственное» «сознание об отношении», т.е. сознательное отношение (а другим живое отношение личностей, постольку, поскольку они суть личности, быть не может), которого требовали многие Святые Отцы (особенно преп. Симеон Новый Богослов) . Этот осознанный, а, значит, уже проинтерпретированный опыт и «служит основанием для веры». Мы имеем, таким образом, структуру из трех уровней: отношение личностей (опыт) – сознание о нем – вера. Затем эта структура сокращается, не без колебаний со стороны автора: «или, правильнее, вера есть то самое сознание». Это сокращение как раз должно удержать элемент ясности и непосредственности опыта, сохраняя вместе с тем, его «сознательность». Тем самым Киреевский стремится обеспечить свое пребывание в стихии одновременно двух традиций – православной духовности и западноевропейской философии, причем так, чтобы последняя обрела в первой свое новое, но, в то же время, изначальное основание. Проинтерпретированность опыта сознанием не означает его нереальности, символичность не отменяет реальности и непосредственности. В акте веры человек имеет дело именно с реальностью Божественной личности, но если он думает, что его опыт исчерпывает эту реальность, – он ошибается. Герменевтический круг, возникающий между опытом и его интерпретацией, означает, в данном случае, не тотальную сконструированность опыта, а его способность к бесконечному углублению. |
|
|
