| Пионеры Креста (Очерк миссионерской деятельности иезуитов среди индейцев в XVII и начале XVIII столетий) Ad majorem Dei gloriam. Широкий поток реки Гудзона, омывающий одну сторону Нью-Йорка прокладывает себе путь к океану среди живописных гор. По самому берегу его, подчиняясь всем его капризным извилинам, проходит железная дорога, по которой неустанно с американской быстротой грохочут поезда. Проезжая однажды по этой чудесной линии вглубь страны, я любовался как красотами природы, так и головокружащей кипучестью жизни и движения – на суше и на воде. По берегу то и дело гремят встречные и параллельные поезда, по реке тянется бесконечный караван судов и пароходов, а по очаровательным прибрежным холмам ютятся хорошенькие дачи и фермы и стройными шпицами к небу поднимаются готические башни церквей. При виде этой кипучей жизненности кругом, мысль невольно перенеслась на несколько веков тому назад. Еще каких-нибудь два столетия тому назад здесь была пустыня: вместо трехэтажных пароходов изредка скользили убогие берестовые челноки дикарей; вместо прибрежного железного пути сквозь лесную чащу вились едва заметные тропинки, и вместо шума теперешней промышленной суеты царило безмолвие, нарушаемое лишь иногда военным криком индейцев. Какая неизмеримая противоположность! Такая же перемена произошла и с другими главными потоками североамериканского материка – рекой Св. Лаврентия и Миссисипи. Кто впервые принес сюда христианскую цивилизацию? Это очень интересный вопрос и исследование его открывает одну из поразительных страниц американской истории. Исследование и колонизация страны производились медленно. В конце XVI и начать XVII столетия европейские колонии начали робко заселять прибрежье Северной Америки. С юга колонизация велась испанцами, с севера – французами и с востока – голландцами и англичанами. На месте теперешнего Нью-Йорка в XVII столетии стояла убогая голландская колония Новый Амстердам, а севернее на р. Св. Лаврентия ничтожный французский форт Квебек. За прибрежной полосой лежала неизвестная страна, населенная неизвестными людьми. |
| Такая открытость интерпретациям типологически хорошо соотносилась с устоявшимся по меньшей мере еще с 1860-х гг. стремлением некоторых фокусников не раскрывать секреты своего мастерства и при этом не объявлять их исключительно ловкостью рук, оставляя открытым вопрос о причинах совершавшихся ими «чудес». В этом отношении двойное авторство оккультного романа оказывалось средством создания переживания фантастического, всегда балансирующего на грани между реальным и воображаемым: «Фантастическое – это колебание, испытываемое человеком, которому знакомы лишь законы природы, когда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным» [Тодоров 1999, с. 25]. Литература Богомолов 1999 — Богомолов Н.А. Русская литература начала XX в. и оккультизм. М.: НЛО, 1999. 560 с. Глушкова 2012 — Глушкова М.Н. Трансформация жанра готического романа в современной британской прозе//Вестник Вятского государственного университета. 2012. 2(2). С. 151–155. Дудаков 1993 — Дудаков С. История одного мифа: очерки русской литературы XIX–XX вв. М.: Наука, 1993. 280 с. Егоров 2007 — Егоров Б.Ф. Российские утопии: исторический путеводитель. СПб.: «Искусство – СПб.», 2007. 414 с. Ермоленко 2014 — Ермоленко С.И. Литература «Второго ряда» и становление русского психологического романа//Уральский филологический вестник. Серия «Русская классика: динамика художественных систем». 2014. 1. С. 5–23. Пермякова 2019 — Пермякова М.А. К вопросу об идеологии Санкт-Петербургского Кружка для исследований в области психизма: православный спиритуализм И.А. Карышева//Религиоведческие исследования. 2019. 2(20). С. 67–83. Раздъяконов 2019 — Раздъяконов В.С. На пути к Третьему Завету: догматический спиритуализм В.П. Быкова//Религиоведческие исследования. 2019. 2(20). С. 19–43. Тодоров 1999 — Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. 144 с. Черный 2016 — Черный А.И. Особенности конфликта в романе В.И. Крыжановской-Рочестер «Железный канцлер Древнего Египта»//Haykobi записки ХНПУ iм. |
| Но затем, когда вы постепенно уверитесь своими глазами, что где бы вы не стали, вы всегда охватываете как бы половину храма и целую треть купола, и когда вы повторите сами себе, что все эти чудеса перспективы и воздушной постройки – столько же результат математического расчёта, сколько художественного воображения, то ваше восхищение переходит в глубокое внутреннее удовлетворение, которое испытываешь только перед совершенным художественным произведением. Было бы напрасно даже сравнивать Св. Софию с другими знаменитыми храмами: иные из них, быть может, и более нравятся, как, например, Св. Пётр 3 – своею щеголеватостью, кёльнский или другой готический собор – грандиозностью, напряжённой высотой узких нефов; но ни один из них ни даёт того цельного впечатления, какое производит Св. София. И если бы требовалось с чем сравнить, то лишь среди памятников античного мира, вроде Колизея, можно было бы выбрать для сравнения. Св. София столько же обязана своим бытиём миру и искусству античному, которого преемником была древняя Византия, сколько и новому, христианскому. Вот тому ближайшее доказательство: в той же самой Св. Софии, с правой южной стороны её внутреннего нартекса, есть его продолжение: оно одинаковой с ним высоты, но сужено и кажется на первый взгляд выше; оно относится и по украшающим его сетчатым мозаичным орнаментам уже к IX–X векам, когда вся архитектура Византии щеголяла подвешенными на больших цилиндрах куполами и приподнятыми коробовыми сводами, отчасти ради эффекта, а более – по неумению строить древние широкие своды. Именно в эпоху Македонской династии, так блистательно выполнявшей эту важнейшую в истории миссию, сложился и этот внешний блеск византийского двора, с многосложным обрядовым его этикетом, – появились и эти ослепительные для варвара мозаики и эмали, и чудесные автоматы, окружавшие императора в торжественных церемониях. Из римской столицы Византия стала азиатской, но зато она именно теперь получила всё от Востока, отныне ставшего недоступным для Западной Европы. |
| — Отстань, говорят тебе, чего пристал. — Ну, прочти… Ну, что тебе стоит. Хоть десять строчек… — Каких десять строчек? — Да вот. Речугу его. Интересно же… Ей-богу, интересно. Он сует мне прямо в лицо грязный обрывок немецкой газеты. — Что за мура? — Да ты прочти. Буквы прыгают перед глазами, непривычные, готические. Дегенеративная физиономия Гитлера — поджатые губы, тяжелые веки, громадный идиотский козырек. «Фелькишер беобахтер». Речь фюрера В.Мюнхене 9 ноября 1942 года. Почти три месяца тому назад… «Сталинград наш! В нескольких домах сидят еще русские. Ну, и пусть сидят. Это их личное дело. А наше дело сделано. Город, носящий имя Сталина, в наших руках. Величайшая русская артерия — Волга — парализована. И нет такой силы в мире, которая может нас сдвинуть с этого места. Это говорю вам я — человек, ни разу вас не обманывавший, человек, на которого провидение возложило бремя и ответственность за эту величайшую в истории человечества войну. Я знаю, вы верите мне, и вы можете быть уверены, я повторяю со всей ответственностью перед Богом и историей, — из Сталинграда мы никогда не уйдем. Никогда. Как бы ни хотели этого большевики…» Чумак весь трясется от смеха. — Ай да Адольф! Ну и молодец! Ей-богу, молодец. Как по писаному вышло. Чумак переворачивается на живот и подпирает голову руками. — А почему, инженер? Почему? Объясни мне вот. — Что «почему»? — Почему все так вышло? А? Помнишь, как долбали нас в сентябре? И все-таки не вышло. Почему? Почему не спихнули нас в Волгу? У меня кружится голова, после госпиталя я все-таки слаб. — Лисагор, объясни ему почему. А я немножко того, прогуляюсь. Я встаю и, шатаясь, выхожу в отверстие, бывшее, должно быть, когда-то дверью. Какое высокое, прозрачное небо — чистое-чистое, ни облачка, ни самолета. Только ракеты. И бледная, совсем растерявшаяся звездочка среди них. И Волга — широкая, спокойная, гладкая, в одном только месте, против водокачки, не замерзла. Говорят, она никогда здесь не замерзает. Величайшая русская артерия… Парализована, говорит… Ну и дурак! Ну и дурак! В нескольких домах сидят еще русские. Пусть сидят. Это их личное дело… |
| Алексей любил повторять стихотворение А. Кондратьева: «Я – варвар, мне нравятся яркие краски...» Он был «человеком готики» с необычайной тягой к средневековью, в котором изучал ведьмовские процессы, легенды о колдунах, оборотнях и демонах, интересовался алхимией, историей инквизиции и оккультными науками. Даже почерк его, прямой и готический, напоминал мне чем-то ассирийскую клинопись. Любимыми его странами были Индия, Тибет, древний Египет. Он грезил о несбыточных путешествиях и неведомых приключениях в этом царстве тайн и чудес. Излюбленные им прогулки поздно вечером и при луне ночью делали его самого в моих глазах таинственным магом, усиливая его обаяние, заставляя невольно интересоваться тем же, чем жил он сам. И все же я не только слушал его, как учителя, но и ему открывал свой заветный мир аполлонической красоты. Я говорил ему о радости солнечных пейзажей в поэзии Бальмонта, о нежной грусти в лирике Блока, в живописи Нестерова и Борисова-Мусатова; я раскрывал ему Бёклина с его священными рощами, наядами, фавнами и кентаврами, с его меланхолией покинутых вилл, склоняющихся под ветром кипарисов; я раскрывал ему пейзажи старых фламандских городов Роденбаха в звоне вечерних колоколов, в шелесте волн времени и моря; я говорил о мудрых созерцаниях Тютчева и Вяч. Иванова, открытых мною одновременно и бывших для меня как бы братьями, почти современниками. Все то, чем я жил доселе и только в себе и для себя, я открывал теперь Алексею. Так мы вступали вдвоем в большой и великолепный мир мысли и поэтического очарования, и трудно было сказать, кто из нас влиял на другого больше, поскольку каждый был одновременно и Данте, и Вергилием. Зимой наши встречи и беседы были нечасты, поскольку много времени отнимали занятия в гимназии. Мы виделись там, но мешала разница классов и учебные интересы. Обычно же мы встречались с Алексеем по субботам у всенощной в гимназической церкви, a по окончании богослужения отправлялись гулять, продолжая начатую еще в гимназических коридорах беседу. Как сейчас помню эти прогулки по линии железной дороги к Ярославлю, когда телеграфные столбы гудят под ветром, налетающим из полей, и изредка проносится поезд, мелькая освещенными окнами, или же по направлению к Вифании, к Черниговскому монастырю или к Гефсиманскому скиту в белой морозной тишине зимней ночи. Жутко светит луна сквозь черную сетку старых лип, обливая дорогу голубоватым мерцанием, на снегу лежат черные резкие тени деревьев, изредка раздается треск дерева от мороза да мелодичные перезвоны черниговских и скитских часов... |
| Все эти люди, собственно говоря, только мешают делу. Оттого так медленно и строится храм человеческого счастья, что приходится постоянно переделывать или исправлять их работу. Но рано или поздно храм будет построен, ибо непреложна воля Великого Архитектора и непреложны данные Им законы жизни, ведущие к цели, сохраняющие из человеческой работы лишь все ценное, нужное и сводящие к нулю все суетное и лишнее. Сравнительно немногие работают продуктивно, подвигая вперед постройку. Это те, которые работают разумно, подчиняясь указаниям и распоряжениям Единого Архитектора, по определенному, данному Им плану. Этот план — в воле Божией. Ясно, что если мы хотим скорее привести к концу постройку, то способ здесь один: не мешать друг другу самовольными беспорядочными действиями, но объединить разрозненные усилия, работая по одному плану, то есть всецело подчинясь воле Божией. В средние века в Германии, когда строились громадные готические соборы, архитектурный план здания разрезался обыкновенно на отдельные квадраты, и эти квадраты раздавались десятникам, заведовавшим рабочими. Каждый из них обязан был выполнить свою часть постройки по данному квадрату и должен был строго и точно сообразовываться с планом, иначе сооруженная им часть здания никоим образом не совпала бы с общим планом и испортила бы всю постройку. Так и в нашей жизни. На долю каждого из нас выпадает выполнение известной части плана в постройке Царства Божия. У каждого в руках квадрат, определяющий его место и его дело. Ясно, что отказываться от своего квадрата и хвататься за другое дело — значит вносить расстройство в общий ход работы. Каждый здесь на счету, каждый нужен на своем месте, каждое дело одинаково важно - скучное или увлекательное, высокое или низкое, грубое или тонкое, но необходим порядок. Вот твое место — лестница: двенадцать ступеней вверх, двенадцать ступеней вниз, и твое дело — всю жизнь носить кирпичи по этим ступеням... А ты тянешься расписывать плафоны! Знаешь ли ты, что твою ляпню придется замазывать, а твое прямое дело делать другому? |
| Эвфоническая революция, так же как и мензуральная революция Ars nova, хотя и не затрагивает основополагающие принципы контрапункта, однако изменяет лежащее в основе этих принципов соотношение кругообразного и прямолинейного движений. Вообще же, вся история контрапунктической композиции может быть подразделена на отдельные периоды, каждый из которых будет представлен своим видом контрапункта. Тогда мы получим такую последовательность: готический контрапункт Ars antiqua, мензуральный контрапункт Ars nova, эвфонический контрапункт XV в. и контрапункт строгого стиля XVI в., — в которой при каждом переходе от одного вида контрапункта к другому нарастает сила прямолинейного движения, а сила кругообразного движения, напротив, угасает, в результате чего, хотя спираль и остается спиралью, но с каждым витком движение становится все более приближающимся к прямолинейности и все более удаляющимся от изначальной абсолютной кругообразности. Это постепенное, но неукоснительное распрямление спирали может быть интерпретировано сразу в трех плоскостях. Во–первых, оно может быть интерпретировано как постепенное понижение уровня молитвы второго образа, при котором сама молитва второго образа может рассматриваться как некий переходный этап от третьего образа молитвы к первому. Во–вторых, оно может интерпретироваться как схема процесса нарастания достоверности свободы, обретаемой за счет утраты достоверности спасения. И, наконец, в–третьих, распрямление спиралеобразного движения может быть интерпретировано как процесс ослабления связи между композиторской структурой и ее каноническим, сакральным первоисточником. Но как бы ни понижался молитвенный уровень, как бы ни утрачивалась достоверность спасения, как бы ни истончалась связь между композиторской структурой и ее каноническим первоисточником, пока душа сохраняет спиралеобразное движение, молитва будет оставаться онтологической молитвой, а это значит, что и достоверность спасения, и связь с каноническим первоисточником будут являться не фактами переживания, но фактами онтологической причастности. |
| «Крест Лотаря» с изображением имп. Августа и франкского кор. Лотаря. Лицевая сторона. Кон. X в. «Крест Лотаря» с изображением имп. Августа и франкского кор. Лотаря. Лицевая сторона. Кон. X в. Там же хранятся «наперсный крест Карла Великого» (по легенде, из могилы Карла Великого, вскрытой Оттоном III), «охотничий рог Карла Великого» из слоновой кости («Олифант» из «Песни о Роланде»; изготовлен на Сицилии ок. 1000), реликварии для десницы Карла Великого из позолоченного серебра (дар франц. кор. Людовика XI, 1481), для черепа Карла Великого в виде его бюста с коронационной короной Карла IV (дар Карла IV по случаю его коронации в 1349), малоазийский реликварий кон. X в., диптих с рельефами из слоновой кости (IX в.), имп. мантии XII-XIII вв. Из многочисленных изображений Богоматери особым почитанием у паломников пользуется статуя XIV в. «Unsere Liebe Frau von Aachen» (Ахенская Богоматерь), к-рой принесены в дар многочисленные украшения и богатые одежды. Из светской архитектуры А. интерес представляет готическая ратуша с богато украшенным скульптурами фасадом, построенная в XIV в. на месте каролингского дворца, приобретенного городом у мон-ря (от дворца осталась одна башня: Granusturm (башня Гранна)), к-рую Энеа Сильвио Пикколомини (буд. папа Пий II) описывал как «palatium tota Germania nobilissimum» (благороднейший из дворцов во всей Германии). Барочные изменения были устранены при перестройке ратуши в готическом стиле в XIX в., а коронационный зал на 2-м этаже украшен циклом исторических фресок А. Ретеля и Й. Керена (наиболее известные «Оттон III открывает гробницу Карла Великого», «Коронация Карла Великого»). Ахенская капелла и ее сокровищница в 1978 г. были включены ЮНЕСКО в число памятников международного культурного достояния. Лит.: Krautheimer R. The Carolingian Revival of Early Christian Architecture//Art Bull. N.Y., 1942. T. 24. P. 1-38; Kreusch F. Über Pfalzkapelle und Atrium zur Zeit Karls des Grossen. Aachen, 1958; Messerer W. Zum Kaiserbild des Aachener Ottonencodex. |
| Впервые в жизни оказавшись на денежной должности директора аргентинского филиала, Антуан оплакивал очаровательную нищету своей юности: «Прожить месяц было настоящим приключением, и мир казался прекрасным, потому что, не имея возможности ничего приобрести, мне хотелось обладать всем. Сердце тогда казалось необъятным. А теперь, когда я купил красивый кожаный чемодан, о котором давно мечтал, шикарную мягкую шляпу и хронометр с тремя стрелками, мне больше не о чем мечтать. И эти месяцы, у которых нет в конце чёрных дней, лишают жизнь настоящего ритма. Какой она становится тусклой!» Много ли нужно романтику?.. Западная литература XX века приучила нас, что джентльменский набор настоящего героя включает добротную еду, крепкие напитки, красивых женщин… Хемингуэй способен вывести из терпения бесконечным описанием корзин с провиантом, а герои Ремарка будто справляют культ кальвадоса. Сент-Экс, как и подобает французскому аристократу, тоже имел вкус к жизни, не слыл аскетом — но поэзия его произведений чужда столь земных предметов. Он никогда не был певцом частностей. Если и мелькнёт на страницах стаканчик пернó, за ним стоит слишком многое — в конечном итоге, вся полнота человеческого согласия. За частями Антуан всегда искал целое — и обладал дивным даром его находить. «Мне всё равно, если меня убьют на войне! Что останется от всего, что я любил? Я имею в виду не только людей, но и неповторимые интонации, традиции, некоторый духовный свет. Я имею в виду трапезу на провансальской ферме, но и Генделя. Наплевать мне, исчезнут ли некоторые вещи или нет. Не в вещах дело, а в их взаимосвязях. Культура невидима, потому что она выражается не в вещах, а в известной связи вещей между собой — такой, а не другой». Эту важную идею лаконично воплощает сквозной для Сент-Экзюпери образ — готический собор Средневековья — собор, который, как он часто говорил, не равен сумме камней. ХХ век разобрал на камни всё, что только успел. Разрушительная сила, казалось, вывернула суставы всего мира. Планету людей трясло и лихорадило, и разговоры об идеальном устройстве общества не были такими праздными, как наши. В подобных спорах позиция Экзюпери сводилось к одному вопросу: «Плевать я хотел на режим, важно знать, какой тип человека создаётся этим строем?» |
| Младенцы в недрах Авраама, Исаака и Иакова – души праведных. Как в восточном искусстве, так и в древнем западном, душа усопшего изображалась в виде младенца. В нашем подлиннике уже забылась эта особенность древне-христианского искусства. Даже в готических барельефах Авраам на Страшном суде изображается держащим в лоне своем души праведные, которые приносят ему в пеленах ангелы, – например, над порталом Рейнского Собора. Для характеристики других эпизодов Страшного Суда следует обратиться к истории его изображения в древней Руси. Именно здесь то мы остановимся на некоторых замечательнейших точках соприкосновения нашей народной поэзии с духовной литературой древней Руси и даже с художественными идеями христианского искусства. При этом благотворном соприкосновении, не только народность озарилась светом высоких, общечеловеческих идей, но и самая литература и художество наше заимствовали, как бы из недр самого народа, необыкновенную свежесть и жизненность. Эти немногие светлые, утешительные явления нашей народности, литературы и искусства заслуживают полного участия всякого русского человека. Но чтоб войти в середину предмета, надобно начать ab ovo. Нашим изображением Страшного Суда открывается история христианской Руси; оно же, распавшееся на прекрасные, назидательные эпизоды, в устах слепых певцов, и доселе поучает, и забавляет, вырывает из тесной действительности и ведет к уразумению правды и к сгрогому исполнению долга и обязанности. Поэзия и искусство имеют здесь высшее значение: они обращают свое действие прямо на совесть человека, возвышают над действительностью его разум, и вместе с тем руководствуют его поступками в деятельности практической. Так, глубоко коренятся в недрах народа и так широко обнимают всю его умственную и нравственную деятельность настоящие народные произведения поэзии и искусства! Но обратимся к истории. Нестор свидетельствует, что изображение Страшного Суда принесено было греческим философом к Владимиру Святому, и употреблено было как одно из сильнейших убеждений к обращению этого последнего в христианскую веру. Свое поучение философ оканчивает следующими словами: «Поставил Господь Бог один день, в который, сошедши с небеси, будет судить живым и мертвым, и воздаст каждому по делам его: праведным царство небесное и красоту неизреченную, веселье без конца и бессмертие, – грешникам – мука огненная и червь неусыпающий, и муке не будет конца. Вот какие мучения будут тем, кто не верует в Бога нашего Иисуса Христа! Мучимы будут в огне все, кто не крестится». Сказавши это (продолжает летописец), философ показал Владимиру запону, на которой было написано Судище Господне, и показал ему направо праведных, в веселии идущих в рай, а налево – грешников, идущих в муку. Владимир же, вздохнувши, сказал: «хорошо этим направо, и горе тем налево!» А философ возразил: «если хочешь быть с праведными направо, то крестись». Владимир же, положив на сердце своем, отвечал: «подожду и еще мало». |
|
|
