| См. Vogüe, L " alphabet araméen et l’alphabet в Revue archéologique, 1865, p. 319–341 и в Mélanges d’archdologie orientale, Paris, 1868. – Вот заключение г. Вогюе: „Если мы рассмотрим историю еврейского письма в ее целом, в том виде, как она открывается из изучения одних лишь памятников, мы можем резюмировать ее так: первый период, во время которого употребляется одно лишь еврейское архаическое письмо, по характеру очень близкое к финикийскому; второй период, во время которого письмо арамейское употребляется совместно с первым и мало-помалу заменяется им; третий период, во время которого арамейское письмо, сделавшееся квадратным, становится единственно употребительным. Первый период – ранее плена, третий – позднее Иисуса Христа. Пределы второго не могут быть определены с точностью при помощи одних лишь памятников, ибо в этих последних полный недостаток; но традиции и тексты приходят здесь к нам на помощь. Название Aschourith, ассирийское, данное раввинскою школою квадратному алфавиту (Buxtorf и Fischer, Lexicon talmudicum, 1869, t. I, p. 128–129), участие, которое она приписывает в образовании этого алфавита Ездре, коллективному лицу (у раввинов), который резюмирует совокупность преданий, относящихся к возвращению иудеев, кажется, доказывают, что введение арамейского письма совпадает с великим арамейским движением, которое охватило всю Снрию и в V и VI веках до нашей эры. Еврейское письмо арамаизировалось одновременно с еврейским языком, – это естественный факт, зависящий от некоторых общих причин, – и с тех пор оно следовало, за исключением монет, судьбам арамейской палеографии; в VI и V веках оно много походило на письмо персидских печатей VI и IV веков;... в I веке (до P. X.), когда письмо арамейское сделалось квадратным в Пальмире и Хауране, оно стало квадратным и в Иерусалиме. Но так как невероятно, чтобы надписи пальмирские, хауранские и иерусалимские, которыми мы владеем, были первыми памятниками этого рода, то должно вполне допустить, что квадратное письмо древнее, чем эти тексты, и что оно утвердилось не позже I века (до Р. X.). Лишь в царствование асмонейских князей письмо, употребляемое иудеями в большей части священных и светских обычаев, за исключением выделки монет, получило так называемую квадратную форму, – форму, которой оно не покидало более; оно приняло ее не вдруг и не всдедствие переворота или иноземного влияния, но путем видоизменения и естественного развития арамейских типов, усвоенных после многих веков. Что касается любопытного факта, представляемого нумизматикой, то он довольно труден для объяснения; но он не столь ненормален, чтобы ему можно было не верить. Тяготение к архаизму довольно естественно при выдедке монетных видов. Еще и в настоящее время в Англии чеканят монеты с готическими надписями и на латинском языке“. Mélanges d’archéologie orientale, p. 164–166. Сл. Ad. Neubauer, The Introduction of the Square Characters in Biblical Mss., в Studia Biblica, t. III, 1891, p. 1–22. |
| Две неподвижные идеи не могут вместе существовать в нравственной природе, так же, как два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место. Тройка, семерка, туз – скоро заслонили в воображении Германна образ мертвой старухи. Тройка, семерка, туз – не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: «Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная». У него спрашивали: «который час», он отвечал: «без пяти минут семерка». Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семерка, туз – преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком. Все мысли его слились в одну, – воспользоваться тайной, которая дорого ему стоила. Он стал думать об отставке и о путешествии. Он хотел в открытых игрецких домах Парижа вынудить клад у очарованной фортуны. Случай избавил его от хлопот. В Москве составилось общество богатых игроков, под председательством славного Чекалинского, проведшего весь век за картами и нажившего некогда миллионы, выигрывая векселя и проигрывая чистые деньги. Долговременная опытность заслужила ему доверенность товарищей, а открытый дом, славный повар, ласковость и веселость приобрели уважение публики. Он приехал в Петербург. Молодежь к нему нахлынула, забывая балы для карт и предпочитая соблазны фараона обольщениям волокитства. Нарумов привез к нему Германна. Они прошли ряд великолепных комнат, наполненных учтивыми официантами. Несколько генералов и тайных советников играли в вист; молодые люди сидели, развалясь на штофных диванах, ели мороженое и курили трубки. В гостиной за длинным столом, около которого теснилось человек двадцать игроков, сидел хозяин и метал банк. Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживленные всегдашнею улыбкою. Нарумов представил ему Германна. Чекалинский дружески пожал ему руку, просил не церемониться и продолжал метать. |
| Основываясь на статье Греческого Подлинника о Мучениках, расположенной в порядке месяцеслова, надобно полагать, что до сочинения Дионисия могли ходить по рукам греческих мастеров иконописные руководства двоякого состава: одни содержали в себе сведения технические и описания иконописных сюжетов, вне меся-цесловного порядка; другие же были расположены по месяцеслову. Но так как нельзя было под эту систему Святцев подвести все разнообразие иконописных сюжетов, то Дионисий предпочел другую, искусственную систему. Что в Греческом Подлиннике приведено в стройный порядок, то в Подлинниках русских помещается отрывочно и случайно, как дополнение к месяцесловной системе, а именно: технические наставления о размере фигур, о золочении и раскрашиваньи, а также иконописные сюжеты, которые не были введены в круг месяцеслова, каковы Праздники подвижные, то есть не входящие в числа Месяцеслова: Воскресенье Христово, Сошествие Св. Духа и т. д., а также Страшный Суд, Св. София, Сивиллы и древние поэты и философы, лицевые изображения молитв, иконы на иконостасе и т. п. Судя по Греческому Подлиннику, а также по дошедшим до нас западным художественным руководствам ранней эпохи, каковы сочинения католического монаха Теофила XIII в. и итальянца Ченнино Ченнини конца XIV в. (по редакции 1437 г.), – оказывается, что в раннюю эпоху на Западе, как и позднее на Востоке, искусство не отделялось строгими границами от ремесла. Как Дионисий начинает свое руководство статьями чисто ремесленного содержания, так и сочинения Теофила и Ченнини имеют предметом только ремесленную сторону производства. Сочинение Теофила состоит их трех частей. 1-я часть, имеющая предметом живопись, вся посвящена техническим статьям о красках, о письме на дереве и на стенах, о золочении, о производстве миниатюр в книгах. 2-я часть содержит наставления о стеклянном производстве, то есть как изготовлять печи для этого предмета, как делать окна и как их расписывать – наставления, относящиеся к той цветущей эпохе готического стиля, когда расписанные стекла составляли существенную принадлежность храма. В этой же части между прочим помещены сведения о финифти и о греческом стекле, употребляемом в мозаиках (гл. XV). Наконец, 3-я часть посвящена производству металлическому, из железа, меди, бронзы, золота и серебра, о, басемных и обронных работах, о ниелло, о закреплении и впайке в металлы драгоценных камней, о том, как делать церковные потиры, подсвешники, кадила и паникадила и другую металлическую утварь. |
| 08 июля 2013г. 19:23 Тема творчества Лавкрафта возникла у моей знакомой, обручающейся в Америке, при изучении направления Gothic Horror. Можно его условно отнести к " программным " авторам. А теперь здесь, на богословском сайте. Странное совпадение. И в общем-то, американцы не оспаривают вывод о том, что Лавкрафт продолжает развивать готическую традицию (с чем, кажется, не согласна автор статьи в последнем абзаце) и что его произведения составляют важную часть американской литературы первой трети XX столетия (потому и изучают). А нам к чему такое пристальное внимание к чужой программе? разве что с точки зрения " русского читателя " было бы интереснее на произведениях Лавкрафта проанализировать тему потребности человека в заполнении пустоты хоть суррогатами при отсутствии желания Истины и потребности в ней. Что в целом и подтвердило творчество последователей Лавкрафта, оформившееся в современные ужасы и триллеры. Екатерина Налитова 10 июля 2013г. 16:29 Спасибо за комментарий! Вы затронули сразу несколько важных вопросов, ответить на которые я постараюсь теперь, хотя некоторые из них требуют отдельного самостоятельного исследования. Заинтересовало Ваше подтверждение того факта, что американцы относят Лавкрафта к Gothic Horror. Дело в том, что вопрос жанрового своеобразия Лавкрафта и его эстетические позиции - отдельная тема и очень спорная, которой я пока специально не занималась. На этот счет существуют разные мнения, каждое из которых может стать предметом дискуссии. Однако основания для такого утверждения, несомненно, есть, и зарубежные исследователи значительно продвинулись в изучении этого вопроса, в то время как у нас, насколько я знаю, он пока мало изучен. Появление подобной статьи на богословском сайте не случайно. Более того, я благодарна порталу Богослов.ра, что предоставляет прекрасную возможность для обсуждения и дискуссии самых спорных материалов. Хотим мы этого или нет, но вымышленные миры в том или ином виде стали частью нашей жизни и жизни наших детей. Заинтересовавшись этим вопросом, я исходила из следующих предпосылок: есть такое явление; с течением времени оно не исчезает, а набирает обороты; его влияние наблюдается не только явное, но и опосредованное. Так почему оно возникло? В чем причины его необычайной жизнеспособности в разные временные отрезки и среди самых разных читателей? Каковы воздействие и последствия, которые мы можем наблюдать с течением времени? |
| Коватеева, имевшего опыт сборки подобных монументов. В рапорте архитектора Ф.Ф. Фиксена от 16 августа 1846 г. значится: «Установка краснинского памятника на Лосьминской [так в документе. – Примеч. автора статьи] горе в 3-х верстах от города Красного в память войны 1812 года прибывшим из Петербурга подмастером Каватевым [так в документе. – Примеч. автора статьи] под наблюдением моим начата 13-го числа сего августа месяца, и к 20-му числу сего месяца памятник будет изготовлен к закладке ящиков с предметами 1812 г …». 20 августа 1846 г. акт закладки двух ящиков состоялся в присутствии председателя Смоленской казённой палаты действительного статского советника В.Н. Колковского, исправляющего должность краснинского уездного предводителя дворянства – уездного судьи А. Романовича, краснинского городничего Я.В. Мартьянова, бургомистра городовой ратуши Д.К. Ивашкевича и краснинского благочинного – протоиерея И.М. Комаровского. В рапорте от 5 сентября 1846 г. архитектором Ф.Ф. Фиксеном и подмастером М.Г. Коватеевым сообщалось, что памятник будет готов к открытию к 15 октября 1846 г. Однако в письме Министерства финансов от 5 октября 1846 г. указано, что после доклада военного министра о готовности памятника «Государь император высочайше повелеть соизволил отложить открытие монумента при г. Красном до будущей весны…» (Памятник в Красном. По материалам Государственного архива Смоленской области). Памятник был торжественно открыт 21 мая 1847 г., и сразу после открытия 22 мая он был по акту передан в военное ведомство в лице начальника Краснинской инвалидной команды прапорщика Я.М. Куракина. В описании памятника указано: «Памятник в пункте сражения бывшего в 1812 году в 3-х верстах от города Красного, из чугуна на возвышенном кургане, за барьерною с цепями решеткою, вышиною с курганом, плац-формой и с крестом 36 аршин. Решетка барьера на кургане круглая, чугунная, с откосом от площади на 2 аршина… состоящая из 32 готических надолбных столбов и 32 звен цепей… Плац-форма памятника чугунный круглый расстоянием от барьера по кургану в ширину на 63/4 аршин в окружности на 51 аршин, вышиною 11/2 аршин с двумя ступенями и с площадкою. |
| Особенно заинтересовал меня в Нюрнберге собственный дом Альбрехта Дюрера, многоярусный, высокий и узкий, в стиле прочих зданий этого города. В нижнем этаже его мастерская, где он писал свои бессмертные произведения, обширная зала под сводами, мощенная камнем; высоко от пола большущие окна в форме полукружия размещены в таком расстоянии одно от другого, чтобы давать привольный свет для работы живописца. Во втором этаже жилые покои; из них осталась у меня в памяти одна горница, нечто в роде кабинета: у стены поставец с дверцами и ящиками, посреди большой четыреугольный стол с массивными креслами. Тут Дюрер сидел и читал или писал; около стоит самопрялка его жены. В обаянии этой обстановки, перенесшей меня за триста лет назад, я был сам не свой, – будто попал в какое святилище, из которого выйду уже не тем, чем я был прежде. После Нюрнберга Мюнхен произвел на меня на первый раз самое невыгодное впечатление: на плоской равнине город совсем новый, дома в прямых и широких улицах однообразны и незанимательны, ничем на себе не останавливаюсь внимания; по местам голые пустыри, на которых кое-где поднялись громадные здания, только что отстроенные; и в таком-то городе нам решено было пробыть целую неделю, Попав в него, я вовсе не слыхал и не имел ни малейшего понятия о короле Людовике Баварском, великом строителе нашего столетия, который в несколько лет претворил заурядный провинциальный город в настоящую столицу баварского королевства, украсив и обогатив ее сокровищами изящных искусств. Чтобы свой Мюнхен уравнять в художественном отношении другими городами Германии, он вознамерился в невзрачной, дюжинной его обстановке устроить нигде небывалый колоссальный архитектурный музей из церквей и других зданий разных стилей, начиная от древне-классического и до стиля возрождения. На другой день по приезде прежде всего мы отправились по церквам, чтобы под руководством графа сделать общий исторический обзор храмового зодчества византийского, романского и готического. В Дрездене я учился понимать скульптуру и живопись по Винкельману, Отфриду Мюллеру и Куглеру, а в Мюнхене первым моим наставником в истории архитектуры был граф. Он любил и внимательно изучал это искусство и сродную с ним орнаментику, и впоследствии по тому и другому предмету издавал свои монографии, хорошо известные специалистам. |
| Что же касается крещения болгар, сербов и руси, то события эти совершались тогда, когда надлом единого христианского мира был уже совершившимся фактом. Есть серьезные основания утверждать, что на рубеже тысячелетий произошло не разделение единого христианского мира на две фракции, но обособление католического запада от православного христианского мира, который на востоке оставался в существенных своих чертах тем же самым, каким он был ранее и в греческой, и в латинской половине единой Римской империи, в особенности в ее провинциальной периферии, будь то в Грузии, на Сицилии или даже в Ирландии. Утверждение это голословно, но убедительным оно может стать только при опоре на фактический материал, которому нет места в статье, и все же эту мысль можно попытаться хотя бы проиллюстрировать, указав на архитектуру древних христианских храмов не только нового, но и ветхого Рима, с одной стороны, и на столь не похожие на них готические соборы Франции и Германии – с другой. Дихотомия христианской Европы находит известную параллель в дихотомии греческого и латинского элементов в едином классическом мире дохристианской древности. Но это их двуединство и тогда не обозначало паритета. Самым лаконичным образом суть их взаимоотношений можно выразить такой формулой: в результате политической и военной экспансии Рима, покорившего грекоязычные царства и полисы, недостаточно зрелая римская культура была поглощена греческой, находившейся тогда в той космополитической стадии своей истории, которую принято называть эллинизмом. При этом необходимо уточнить, что разнообразные влияния эллинской стихии – через Великую Грецию, занимавшую юг современной Италии, через этрусков – Рим испытывал с самого начала своей истории, и эти влияния не гипотетичны, они хорошо прослеживаются. Наконец, древнейшая цивилизация Европы – это та, что была открыта недавно, на рубеже XIX–XX столетий, – крито-микенская, которая, подобно классической греко-римской и христианской – западной и восточной, представляет собой, как это видно уже из ее наименования, тоже своеобразную хронологически смещенную дихотомию. |
| “Представители популярной науки, вроде Блэтчфорда, настаивают, что христианство и буддизм очень похожи, особенно буддизм. Все верят этому, и я сам верил, пока не прочел их аргументы. Их аргументами были сходства, которые ничего не значат, так как они присуще всему роду человеческому, и сходства, в которых нет ничего общего. Автор попавшейся мне книги пресерьезно объяснял, что обе религии одинаковы в том, в чем одинаковы все религии, или же он находил сходство там, где они очевидно различны. Так, он напоминает, что и Христос, и Будда были призваны голосом с неба, — как будто голос Божий должен исходить из подвала. Он с важностью указывает нам, что оба восточных Учителя омывали ноги — вот удивительное совпадение, не менее удивительное, чем то, что у обоих были ноги. А другой класс сходств — сходства, где нет ничего похожего. Наш нивелировщик религий требует обратить внимание, что на празднике одеяние ламы раздирают на части и обрывки благоговейно хранят. Но ведь одежды Христа разодрали не из уважения, а насмехаясь, и обрывки оценил разве что старьевщик. Такую связь можно обнаружить и между двумя церемониями с мечом: ударом по плечу, посвящающим в рыцари, и казнью. Для человека, право, это не одно и то же. Наивный педантизм распространяется и на философские сходства — они доказывают или больше, чем нужно автору, или ничего не доказывают. Буддизм одобряет милосердие и самоограничение — в этом буддизм не совпадает с христианством, а попросту не слишком расходится с общечеловеческим чувством. Буддисты в принципе осуждают насилие и излишества, поскольку их осуждает любой нормальный человек. Но ложно утверждение, будто буддизм и христианство одинаково их понимают. Все люди чувствуют, что мы в сетях греха. Почти все думают, что должен быть какой-то выход. Но что до того, каков этот выход, — нет в мире религий, противоречащих друг другу больше, чем христианство и буддизм. Даже когда я с вместе с прочими хорошо осведомленными, хотя и не слишком педантичными людьми верил, что буддизм и христианство похожи, меня удивляла потрясающая разница в их искусстве. Я говорю не о технике изображения, но о том, что хотят изобразить. Никакие два идеала не противоречат друг другу так, как святой готической церкви и святой китайского храма. Они противоречат друг другу во всем, но самое главное — глаза буддиста всегда закрыты, глаза христианина широко распахнуты. |
| Символизм, по Белому, – это многомерный феноменальный мир духовно-материального бытия человека в модусе его пограничной ситуации между сущностью и явлениями; жизнью и смертью; будущим и прошлым. Современное, то есть символическое прежде всего, искусство (как квинтэссенция символизма) обращено к будущему, но это будущее в нас таится; мы подслушиваем в себе трепет нового человека (сверхчеловека Ницше. – В. Б.); и мы подслушиваем в себе смерть и разложение; мы – мертвецы, разлагающие старую жизнь, но мы же – еще не рожденные к новой жизни; наша душа чревата будущим; вырождение и возрождение в ней борются (II, 222). Символизм для Белого – это образ жизни и образ мышления на рубеже между жизнью и смертью культуры и человечества. Поэтому содержание символов нового искусства: или (в духе антропософской эзотерики) свет, «окончательная победа над смертью возрожденного человечества, или беспросветная тьма, разложение, смерть» 222). Уже в начале 20-го столетия Белый провидел сущность основной духовно-художественной мифологемы всего последнего века второго тысячелетия, обозначив ее емким понятием символизма, однако конкретных признаков приближения ее реализации не видно и до сих пор. Более того, для позднего Белого вся культура, по крайней мере, средиземноморско-европейская, – с античных времен до современности, – некий живой (почти готический по стройности и возвышенности) символический храм. Культура «символична всегда», ибо «существо символизма – строительство мира», притом «строительство» органическое, естественное оплотнение мыслительных структур надматериального бытия. Именно здесь, согласно Белому, проходит принципиальный водораздел между культурой и цивилизацией, а кризис современной культуры состоит в первую очередь в полном смешении этих понятий. Если культура – это естественное «оплотнение» «мыслесуществ» духовного объективного мира, то цивилизация – искусственное производство из феноменов культуры вторичных предметов, как правило, утилитарного потребления человека. Мысленный мир вливает нам в душу нечто, оживающее там в виде образа, который когда-то «выпадет», воплотится своей явной природой. Такова суть кульуры. Образ «мыслесуществ» |
| Именно во время правления сына Орхана, Мурада I, священная война мусульман стала главным фактом жизни на Балканах. Мурада действительно можно считать первым из длинной череды турецких завоевателей Европы. Балканы уже находились в состоянии беспорядка и хаоса, когда туда прибыли турки. И это все еще так. Долгое и тревожное присутствие ислама не помогло. Некоторые скажут, что ислам стал одной из главных причин, если не главной, продолжающегося бедлама и убийственного хаоса, которые несут в себе Балканы. Для Мурада кровь и завоевания добавляли пикантности к повседневной жизни. За свое тридцатилетнее правление Мурад не только возглавил первое турецкое массовое вторжение на Балканы, но и утроил размеры османских владений. Он сделал ислам и джихад, казалось бы, постоянной политической силой на европейском континенте. Внезапное появление турок в Восточной Европе не прошло незамеченным в Западной Европе. Мурад I, теперь давно забытый и почти неизвестный большинству современных европейцев, в то время был ужасом христианства. Папа Урбан V бледнел всякий раз, когда в Риме получал сообщения о новых победах Османской империи. Папа прекрасно понимал, что исламская угроза христианскому миру теперь исходит из двух мест: из Иберии на западе и из Фракии на востоке. А Рим лежал между ними. Арабы и мавры находились в Андалусии, где, хотя и сильно ослабленные со времен успешной Реконкисты Фернандо III, они могли однажды получить огромные подкрепления из Северной Африки, сокрушить Испанию и хлынуть через Пиренеи во Францию и Италию, как это было три или четыре столетия до этого. А эти, другие мусульмане, турки, пришедшие с востока, уже пересекли Геллеспонт в Греции, где со своими копьями и изогнутыми ятаганами, огромными тюрбанами и большими обвисшими усами, готовились в большом количестве вторгнуться на Запад. В один прекрасный день турки с Геллеспонта могли соединиться с арабами и маврами из Испании. Рим вполне мог стать местом их встречи. Сарацины, ибо это популярное имя, под которым известны все мусульмане, могли однажды поставить своих лошадей в конюшне Святого Петра, как о том часто угрожали; Мухаммед заменит Иисуса Христа по всей Европе, и эти прекрасные готические соборы станут мечетями. Эта угроза, которую папа Урбан V воспринял всерьез, и призвал венгров-католиков и православных сербов остановить турок. |
|
|
