| А я бы еще сказал про лицемерие, вот попался очередной чиновник на взятке - все аплодируют, а когда надо отмазаться от штрафа за нарушение ПДД - сами же в карман гаишнику денежку кладем или доктору мзду за лучшее чем у других лечение. Начинать надо с самих себя, душу свою от скверны грехов очищать. Господ помилуй. Сергей 21 апреля 2017, 09:35 Сказано всё, как всегда, очень верно. Вот только все мы, кто прочёл эту статью никакого отношения к коррупции и отдалённо не имеем. А кто имеет,-врядли это прочтёт. Разве что заголовок. А если и всё прочтёт, то врядли " задумается над своим поведением. А ещё, народ имеет такую власть, которую иметь достоин. Стало быть, мы христиане, так себе. Нужно начать с себя, перестать являться номинальными христианами. М. б. нужна молитва по соглашению. Нужно не только ругать власть, но и искренне помолиться за неё. Сколько безумного не ругай, таким же и останется. Здесь нужны средства явно другого порядка. Иванов 21 апреля 2017, 03:10 Александр20 апреля 2017, 06:00 " люди и не замечают «злой сущности» денег " . Нету у денег никакой " злой сущности " ! Это манихейство чистой воды! Деньги, как и всё материальное - лишь инструмент. И всё зависит от нас, от того как мы к этому относимся. " Злая сущность " в нас, а не в деньгах! А так при желании можно " злую сущность " обнаружить и в топоре, и в кирпиче, ежели из него не дом строить, а оппонента по голове... александра 20 апреля 2017, 11:28 Христос Воскресе Всем И Слава Богу за таких священиков которые видят правильно что происходит и делится своими наблюдениями со всеми нами дай Бог по больше таких православных священиков Лариса Горелова 20 апреля 2017, 08:52 СЕРГЕЙ ГОРЕЛОВ (С КОМПЬЮТЕРА ЖЕНЫ): ДЕТЕЙ НАШИХ ВОСПИТЫВАЮТ(ПЕРЕВОСПИТЫВАЮТ) ВРАГИ ХРИСТА-СПАСИТЕЛЯ, С ПОМОЩЬЮ И ПОСРЕДСТВОМ НАШЕГО РОССИЙСКОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ, ТРАНСЛИРУЮЩЕГО И ВБИВАЮЩЕГО В ДЕТСКОЕ, ТОЛЬКО ФОРМИРУЮЩЕЕСЯ МИРОВОЗЗРЕНИЕ, - АМЕРИКАНСКИЕ МУЛЬТФИЛЬМЫ, АМЕРИКАНСКОЕ КИНО, АМЕРИКАНСКУЮ МУЗЫКУ, АМЕРИКАНСКУЮ РЕКЛАМУ, АМЕРИКАНСКИЕ ЦЕННОСТИ... ДЕНЬГИ,ДЕНЬГИ,ДЕНЬГИ-ВСЕ РАДИ ДЕНЕГ И УДОВОЛЬСТВИЙ...НЕ БУДЬ ЛУЗЕРОМ, ТЫ ДОСТОИН БОЛЬШЕГО И САМОГО ДОРОГОГО. А ТО, ЧТО НЕ ДОДЕЛАЕТ В ПОЛЬЗУ ВРАГА РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ТЕЛЕВИЗОР, ДОДЕЛАЮТ ИНТЕРНЕТ И СОЦИАЛЬНЫЕ СЕТИ! КОНЕЦ ПРИБЛИЖАЕТСЯ! СПАСИ НАС ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ СЫНЕ БОЖИЙ! |
| Примером схематического искажения моей мысли со стороны С.Франк а может служить дальнейшая его фраза: " Пользуясь старинным, давно заржавевшим и пришедшим в негодность славянофильским орудием и резким противопоставлением западной " рассудочности " восточной " цельности " , он (т.е. Эрн) рубит с плеча, уничтожая Канта, Беркли, Юма, самого Гегеля и пр. " . С.Франку, не воспринимающему моей мысли, нужно ее обезличить, и он вспоминает славянофильскую формулу противоположения, совершенно отличную от моей. Я противополагаю два познавательных начала: ratio и Λγος, а не две культуры: Россию и Запад. Мое противоположение есть результат гносеологического анализа. Противоположение славянофилов - результат философско-исторических соображений. Я ничего не говорю о России и Западе вообще, я говорю о частном вопросе: о западноевропейском рационализме и о русской философской мысли, исторически и многократно засвидетельствовавшей свою существенную пронизанность стихией логизма. Против конкретной формы моего противоположения С.Франк не нашел ничего возразить. Его критика устремлена на то, что, по соображениям С.Франка, я должен был бы сказать, но чего я фактически не говорил и по основоположениям моей мысли сказать не могу. Кроме того, рубить с плеча Канта, Беркли, Юма не входило в мою задачу, и принимать мои обоснованные слова о принадлежности Канта, Беркли, Юма, Гегеля к западноевропейскому рационализму за " рубку с плеча " - это значит иметь своеобразное представление о рационализме как о каком-то самоопускающемся на его представителей топоре. Честь изобретения этого представления, не лишенного забавности, всецело принадлежит С.Франку. Для вящего умаления моей мысли, сопоставив меня с славянофилами, С.Франк выбирает самые уничижительные слова для характеристики славянофильского " оружия " : " пришедшее в негодность " , " давно заржавевшее " . Я бы просил С.Франка указать хоть одно сочинение на русском или иностранном языке, где бы философские концепции славянофилов (И.Киреевского и А.Хомякова) были подвергнуты сколько-нибудь детальной и достаточной критике. |
| Его нельзя было оставлять на виду, класть на стол, на окно, на дежу – ангел не сядет. Расчесав косу, девушка должна была спрятать гребень. Новым гребнем сначала расчесывали кота или собаку или даже свинью, чтобы зубья дольше не ломались. При выпадении волос их чесали прядильным гребнем. На Святки из дома обязательно выносили гребень и др. ткацкие инструменты, это защищало скот от болезней, а людей – от змей. В родинных обрядах гребень служил символом женской доли. Новорожденному мальчику перерезали пуповину на топоре, а девочке – на гребне, чтобы из нее вышла хорошая пряха. На крестинах бабка передавала куму мальчика через порог, а девочку – через гребень; кумовья, выходя из дома, ступали правой ногой на порог или на гребень. В девичьих гаданиях гребень клали под подушку и по тому, кто во сне будет причесываться, узнавали суженого. Часто гребень клали под подушку со словами: «Суженый, ряженый, приходи голову чесать». На свадьбу девушке было принято дарить гребень. Гребень, которым расчесывали покойника, считался «нечистым» и подлежал, как и др. «покойницкие» предметы, удалению, отправлению за пределы жизненного пространства. Его бросали в реку, чтобы «поскорее уплыла смерть», или куда-нибудь забрасывали, относили в такое место, где никто не ходит, либо клали вместе с остриженными волосами в гроб. Гребень для чесания волокна известен на Руси с глубокой древности. Он встречается при археологических раскопках в слоях XI-XII вв. Гребень очень широко использовался как оберег от нечистой силы, болезней людей и скота. На Святках принято было выносить гребень из дома, чтобы защитить скот от болезней, а людей – от змей. Маленький чесальный гребень клали в колыбель, чтобы ребенка не мучила во сне нечистая сила и чтобы он спокойно спал. Гребень, по поверью, мог принести людям удачу в делах, вылечить от болезней. Так, если расчесать овец чесальным гребнем, а вычесанную шерсть и сломанный при этом гребень выбросить в загон для овец, то у них будет много шерсти. Если у женщины выпадали волосы, то ей советовали причесаться гребнем для чесания льна. |
| Иногда ему видимо представлялось, что келлия рушится на четыре стороны, и что к нему рвутся страшные звери с диким ревом. Все эти внешние видения и искушения подвижник побеждал силою крестного знамения. Дважды был избран о. Серафим в игумены и архимандриты монастырей, но отказался. Видя такое смирение, враг ополчился на него новою бедою и воздвиг в его душе со страшною силой соблазна мысленную брань — самую ужасную из бед… Трудно было о. Серафиму. Призвав на помощь Господа Иисуса Христа и Пречистую его Матерь, он решился для победы над кознями на новый подвиг. В лесу, на полпути от келлии в Саров, лежал гранитный камень громадной величины. На нем решился о. Серафим начать жизнь столпника. Всю ночь теперь он стал проводить на этом камне, в молитве, стоя во весь рост, или на коленях, с воздетыми руками, взывая, как мытарь: “Боже милостив буди мне грешному!” — В келлии о. Серафим на весь день становился на другой камень, сходя с него только для принятия пищи и редкого отдыха. Так прожил он тысячу суток — и мысленная брань утихла от великого труда плоти и непрестанной молитвы. Но болезнь в ногах открылась опять, и уже не оставляла старца до конца его дней. Достигнув цели, он окончил этот подвиг, совершенный в такой тайне, что никто о нем не знал, — и только пред смертью он, в назидание, рассказал о том ближайшей братии. Когда его спросили, как он мог это перетерпеть, была ли ему Божья помощь, он отвечал: “Да иначе сил человеческих не хватило бы. Внутренно подкреплялся и утешался я этим небесным даром, нисходящим от Отца светов. Когда в сердце есть умиление, то и Бог бывает с нами”. Камни о. Серафима существуют. Но от большого остался только один осколок. Многие откалывали себе от них куски. В семьях встречаются эти куски, иногда с изображением молящегося о. Серафима. Богомольцы пробили в пустынь Серафимову вместо тропинки просторную дорогу, по которой ездят экипажи. А старца ждало новое испытание, изгонявшее его из пустыни. 12-го сентября 1804 года, когда он рубил в лесу дрова, к нему пришли три неизвестные крестьянина, и нагло стали требовать денег. Он ответил: “Я ни от кого ничего не беру”. Первый бросившийся на него упал, и они все испугались, а о. Серафим, хотя был очень силен и был при топоре, вспомнил слова Спасителя: “Вси приимшии нож, ножем погибнут”. Он опустил топор, сложил на груди крестом руки и сказал: “Делайте, что вам надобно”. Они ударили его обухом топора в голову — из рта и ушей хлынула кровь, старец упал замертво. Разбойники повлекли его к келлии, продолжая топтать его ногами, связали веревками — и, думая, что он убит, кинули его, и бросились в келлию для грабежа. Но нашли только икону и несколько картофелин; на злодеев напал страх, и они убежали. |
| Так случается на белом свете. Так случается не только с красками, но и с обыкновенным топором или швейной иглой и даже с простой глиной. Так случается со всем, к чему прикасаются руки самого великого из самых великих волшебников — руки трудолюбивого, настойчивого человека. Рукавицы и топор Умер старик и оставил сыновьям наследство: старшему — избу, среднему — корову, а младшему — рукавицы и топор. Стал старший сын своим домом жить, средний — молоком торговать, а младший — топором хлеб-соль добывать да песни распевать. Много ли, мало ли лет прошло, только покосилась у нерадивого хозяина изба, убавила молоко корова у ленивого коровника, а рукавицы да топор у радивого мастера — хоть весла тесать, хоть рамы вязать. Города возводят, мосты наводят, плотины ладят, мельницы ставят. Младший сын свой дом срубил, свою корову купил. — Не иначе как у него заколдованный-саморубный топор, — говорит старший брат среднему, — давай утащим. Утащили братья топор и велели ему весла тесать, рамы вязать, дома возводить, мосты наводить. А топор ни с места. — Видно, не в одном топоре сила, — сказал средний брат. — Давай и рукавицы утянем. Утянули рукавицы. Опять ничем-ничего. А младший брат, мастер, новый топор да новые рукавицы купил. Снова стал работать да песенку свою петь. Так поет — только щепки летят. — Выходит, в песне сила, — решили братья. — Давай песню переймем. Стали братову песню перенимать. А песня хоть и проста была, да загвоздиста. Пелось в ней, что остер топор, да не в нем сила. Сказывалось в ней, как на умелых руках холщовые рукавицы трудовой мошной обертываются. Пускай в них денег не густо, зато не бывает пусто. Каждый день новая копеечка появляется, когда мастер старается. Переняли братья песню. Сердцем ее поняли, и хорошо у них дело пошло. Тоже мастерами стали. Веселые песни распевать начали. В три голоса. Артельно. Про топор с рукавицами в песне поют, а руки славят, на верный путь добрых людей песней ставят. Далеко нынче топор пошел. Встретишь и не узнаешь. В хитроумные механизмы вышел. Голыми руками не ухватишь. Рукавицы нужны. Да не тяп-ляп. Не домотканые. Фабричного качества, ученого ткачества, грамотного покроя, образованного шитья. |
| Петр Великий, населяя Охту выписанными из разных мест плотниками, хотел иметь в них вольнонаемных, опытных и добрых кораблестроителей: но его предначертание не получило полного развития. Поселенные подле столицы охтяне находили себе занятия более выгодные, чем судостроение. Уклонение от казенных работ вызвало первую меру закрепощения охтян; но эта мера могла только стеснить, но никак не остановить развития домашних занятий охтян. При поставке в казну 150 человек, все-таки до 700 работников оставалось дома. Вновь и быстро строившиеся дома столицы требовали внешних и внутренних украшений. За это-то дело и взялись свободные и искусные руки охтян. Почти во всех охтенских избах открылись столярные, резные, позолотные и др. мастерские. Правда, некоторые остались при родном ремесле – открыли домашние доки для судостроения, но, вследствие различных стеснений со стороны правительства, это ремесло не могло получить большого развития: так охтянам позволялось строить на дому суда только самых малых размеров, продавать суда домашней работы только по заклеймении их в партикулярной верфи, что сопряжено было со многими, не совсем выгодными для охтян, условиями. Наконец конкурировать, в своих работах, с партикулярного верфью охтяне, ни в каком случае, не могли. Поэтому судостроение на Охте прививалось весьма туго, постепенно сокращалось и, уже чрез 80 л. после охтенского поселения, адмирал Чичагов докладывал Александру I, что редкий охтянин имеет о топоре понятие, что охтяне сделались едиными посредниками в найме адмиралтейству вольных плотников 120 . Ныне на Большой Охте только три мастерских для постройки яликов и других небольших судов. За то ремесла – столярное, резное и позолотное развились быстро и достигли значительного совершенства. Иконостасы почти на всю Россию устрояются на Охте; есть отхенские изделия и на Афоне; резанный по дубу в мастерской Н. А. Леонтьева изящный иконостас теперь красуется в Иерусалиме; часть его находилась на всероссийской выставке 1870 года в Петербурге. Тот же Леонтьев получил право ставить, на своих изделиях, герб Северо-Американских Соединенных Штатов, за искусную резьбу по дереву 121 . Подобный награды и привилегии есть и у других охтян. Вековое крепостничество наложило свою печать на охтян: доселе они не отвыкли от поденщины и потому, имея свои порядочные мастерские, многие из них считают более удобным и выгодным работать в чужих мастерских, за поденную плату. Характерна и другая особенность в охтенских работах: если охтянин строит буфеты, то, наверно, отец его также строил буфеты, затем – дед, прадед и так чуть не до времен Петра. Эта черта в охтенском ремесле зависит от того, что охтяне слишком слабы в черчении, а без чертежей остается производить работы по преданию. Впрочем, с освобождением Охты из ведения морского министерства, начали проявляться у людей, более состоятельных, довольно обширные мастерские, из которых можно получать работы, не только весьма изящные, но и разнохарактерные. |
| В противном же случае дряхлствует и смущается. Но как бы он от служения своего утружден ни был, но все не более того болящего старца, который на один вопрос брата о топоре тотчас встал, будучи сильно немощным с одра своего и начал искать тот топор, даже не ведая, когда и где положил. Да вспомнит и праведного Дорофея, как всю ночь исходящим и отходящим в трапезное и угощение и упокоение подавал; сам же столько был в утруждении, что от великого изнеможения был как изумленный. И в таком будучи труде, еще просил братий, чтобы возбуждали его на пение, и на пении снова чтобы не оставляли его дремать. Да вспомнит же еще того старца, который от великого недосуга имел на ногах своих в обуви проросшие зерна. Прилично здесь вспомнить и преподобную Евпраксию, как во время лютой болезни и крови многой, из ноги текущей, не оставила своего служения. И так чрез это ясно показуется, что в служении и послушании брата того ропщущего не телесная немощь столь люто его угнетает и расслабляет, но недоброе расположение души к ближнему, кроющееся в его сердце. Ибо если к приходящим не показывать подобающего радушия и любви, но прошение с холодностью и в молчании служить им, только за послушание, то и такое приятие останется без великой награды и приобретения, тем более с негодованием, роптанием и смущением, которого не может даже утаить, но явно с укорением износит, – такое устроение поистине не монашеского обычая. Сам брат должен сознаться, так как приходящие и посещающие Бога ради никакого зла нанести не могут, но более, как они, так и братия, не помогающие ему в служении, более пользуют его, ибо вся полная награда от Бога останется ему одному. Если бы справедливо был он сильно изнемогший, то и с понуждением и насилованием себя не смог бы от одра восстать, и не только для пришедших, но даже для самого себя не смог бы ничего приготовить, и без услужения иных остался бы и сам голодным. Если же и сам ел, и для посетителей учреждение сотворил, следовательно, имел силу и возможность отправить служение свое и без помощи братий. Подобает же Бога ради и на невозможное и превышающее силы подвизаться; следовательно, стоит ему самого себя укорять и скорбеть о том, что не сподобился благодати Божией и помощи, чтобы с добром, с любовью и радостною душою служить за послушание посещающим и всему братству, более же Самому Господу, сказавшему: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» ( Мф. 25:40 ). |
| В XIV в. наибольшее распространение получает группа крестообразных знаков. Чаще встречаются изображения квадрата со вписанными в него знаками. Подобные сюжеты характерны для символики южно-сибирских народов. Их проникновение на изучаемую территорию правомерно связывать с приходом тюрков-язычников в пределы ордынских земель С. 39]. К общеславянским клеймам относятся такие, как круг в круге, крест в круге, колесо, пятиконечная звезда С. 26]. Изображения на клеймах в виде концентрических кругов, соединенных между собой перемычками или зубцами, находят параллели среди клейм Старой Рязани, Вщижа С. 26], а также на болгарских зеркалах С. 224, 225. Рис. 70, 37] и раннесредневековых амулетах Северного Кавказа С. 86, 90]. Крестообразные символы широко распространены как у оседлого населения, так и в кочевом мире. Некоторые из крестообразных знаков, такие как свастики С. 141–145] и изображения косых крестов, находят аналогии в золотоордынских древностях С. 180]. Вилообразные символы широко представлены среди клейм Киева, а также среди тюркских тамг и мет С. 141. Рис. 1; 29. С. 174– 178]. Символ «усеченный угол», отнесенный авторами к группе Д, широко распространен на территории Золотой Орды в качестве меток на посуде, черепице С. 191]. Клейма в виде четырехугольных фигур (группа Е, типы 1–3) находят аналогии в Киеве, Старой Рязани, Гнездове С. 26]. На Куликовом поле они получают распространение в XIV в. Подобные символы широко известны у тюркских и мусульманских народов, где они связаны с цифровой магией С. 190–200]. Аналогии клеймам с лепестковой символикой (группа Ж) встречаются среди, например, изображений на джучидских монетах С. 151]. Символы индивидуальных начертаний (группа З) практически не находят аналогий, за исключением знаков, имеющих сходство с буквами (тип 3). Так, знак в виде буквы «У» с перечеркнутым основанием схож с клеймом на топоре из Новгорода С. 134. Рис. 6, 3]. Ближайшее рассмотрение гончарных клейм показывает, что подавляющее большинство из них имеет законченные, лаконичные формы, которые не могли сложиться за короткий период времени. Развитие подобных знаков требовало длительного времени, а значит, и использования в различных сферах человеческого бытия. Подобные символы известны еще с каменного века С. 32. Рис. 7]. Они являются неизменными спутниками петроглифов, писаниц, присутствуют в качестве изображений на амулетах, используются в качестве символов различных мистическо-религиозных и философских учений. |
| — За дверь! — Да за что же, дядя Саша? — пробовал протестовать Японец, но дядя Саша уже вынимал карандаш и записную книжку, куда записывал замечания. — Ну и вали, записывай. Халдей! Еошка вышел из столовой. Кончился обед, а Кузя все никак не мог забыть осьмушку хлеба в кармане Слаенова. Он не отходил от него ни на шаг. Когда стали подниматься по лестнице наверх в классы, Слаенов вдруг остановил Кузю. — Знаешь что? — Что? — насторожился Кузя. — Я тебе дам свою пайку хлеба сейчас. А за вечерним чаем ты мне отдашь свою. Кузя поморщился. — Ишь ты, гулевой. За вечерним чаем хлеба по четвертке дают, а ты мне сейчас осьмушку всучиваешь. Слаенов сразу переменил тон. — Ну, как хочешь. Я ведь не заставляю. Он опять засунул в карман вынутый было кусок хлеба. Кузя минуту стоял в нерешительности. Благоразумие подсказывало ему: не бери, будет хуже. Но голод был сильнее благоразумия, и голод победил. — Давай. Черт с тобой! — закричал Кузя, видя, как Слаенов сворачивает в зал. Тот сразу вернулся и, сунув осьмушку в протянутую руку, уже независимо проговорил: — Значит, ты мне должен четвертку за чаем. Кузя хотел вернуть злосчастный хлеб, но зубы уже впились в мякиш. Вечером Кузя «сидел на топоре» и играл на зубариках. Хлеб, выданный ему к чаю, переплыл в карман Слаенова. Есть Кузе хотелось невероятно, но достать было негде. Кузя был самый робкий и забитый из всего второго отделения, поэтому так трудно ему было достать себе пропитание. Другие умудрялись обшаривать кухню и ее котлы, но Кузя и на это не решался. Вся его фигура выражала унижение и покорность, и прямо не верилось, что в прошлом за Кузей числились крупные кражи и буйства. Казалось, что по своей покорности он взял чью-то вину на себя и отправился исправляться в Шкиду. Рядом за столом чавкал — до тошноты противно — Кузин сламщик Коренев и, казалось, совсем не замечал, что у его друга нет хлеба. — Дай кусманчик хлебца. А? — робко попросил Кузя у него, но тот окрысился: — А где свой-то? — А я должен новичку. — Зачем же должал? |
| За полями, на расстоянии одной мили от Торнфильда, тянулась дорога, она вела в сторону, противоположную Милкоту; по этой дороге я никогда не ходила, но часто смотрела на нее, спрашивая себя, куда она ведет. К ней-то я и направилась. Сейчас нельзя было позволять себе никаких размышлений, нельзя было оглядываться, нельзя было даже смотреть вперед. Ни одной мысли не следовало допускать ни о прошлом, ни о будущем. Прошлое — это была страница такого небесного блаженства и такой смертельной печали, что если бы я прочла хоть одну строку на ней, это лишило бы меня мужества и сломило бы мою энергию. Будущее же было совершенно пусто. Оно было, как мир после потопа. Я шла вдоль полей, изгородей и лугов, пока не поднялось солнце. Вероятно, было чудесное летнее утро; мои башмаки, которые я надела, выйдя из дому, скоро намокли от росы. Но я не смотрела ни на восходящее солнце, ни на сияющее небо, ни на пробуждающуюся природу. Тот, кто идет по живописной местности к эшафоту, не смотрит на цветы, улыбающиеся ему по пути. Он думает о топоре и плахе, о страшном ударе, сокрушающем кости и жилы, и о могиле в конце пути. А я думала о печальном бегстве и бездомном скитании и о…, с каким отчаянием я думала о том, что покинула! Но разве можно было поступить иначе! Я представляла себе, как мистер Рочестер сидит в своей комнате и, ожидая восхода, надеется, что я скоро приду и скажу: «Я остаюсь с тобой и буду твоей». Как я мечтала об этом, как жаждала вернуться… Ведь еще не поздно, и я могу уберечь его от горького разочарования! Я была уверена, что мое бегство еще не обнаружено. Я могла еще вернуться и стать его утешительницей, его гордостью, его спасительницей в несчастье, а может быть, и в отчаянии. О, этот страх, что он погубит себя, — как он преследовал меня! Страх был, как зазубренная стрела в моей груди, она разрывала мне рану, когда я пыталась извлечь ее, а воспоминания все глубже загоняли ее в тело. В кустах и деревьях запели птицы. Птицы — трогательно нежные супруги; птицы — эмблема любви… А как же я? Раздираемая сердечными страданиями и отчаянными усилиями остаться верной себе, я возненавидела себя. |
|
|
