| Авдотья Глинка Глинка Авдотья Павловна, урожденная Голенищева-Кутузова (1795–1863) – поэтесса, прозаик, переводчица. Она была третьей в роду поэтов и переводчиков Голенищевых-Кутузовых, да и полководцу Голенищеву-Кутузову тоже приходилась родней, а по матери принадлежала к княжескому роду Долгоруковых. «Когда еще я, детским языком,//Дитя – по-детски лепетала,//Твои стихи уж я читала//И выросла с Людмилой и певцом», – обращалась она к своему поэтическому кумиру Василию Жуковскому, имея в виду его «Плач Людмилы» и «Певца во стане русских воинов». Ее мужем станет не менее легендарный певец во стане русских воинов, создатель первых солдатских песен Отечественной войны 1812 года, участник, как и Жуковский, Бородинского сражения Федор Глинка. Они впервые встретятся в 1831 году, когда ему было уже за 45, а ей за 35, и он, некогда блестящий гвардейский полковник, прошедший через все антинаполеоновские войны, окажется узником Петропавловской крепости. Из олонецкой пятилетней ссылки его вызволил все тот же Жуковский. Так он оказался на Волге в Твери. Об остальном можно судить по ее стихотворению о первой встрече: Когда путем неслыханных страданий, Без цели я и без надежды шла, Не веял мне эдем очарований, И ничего я в жизни не ждала; Лишь сиротство, нужда – отца могила: Вот радости в чужбине меж чужих!.. Бледнела жизнь, души терзалась сила И не жива была я меж живых!.. Один лишь знал и ведал, что таилось, Все тайный глас твердил мне: «Подожди!» И вот сбылось: предчувствием томимый, Ты с берегов озер и диких скал Перенесен, как будто тайной силой, К царице рек, где часто грозный вал Несет суда под песнью заунывной... Как мне понять, как голос мой призывный До глубины достиг души твоей? Увидевши тебя, тотчас узнала, Что ты был тот, кого я призывала: Тот жданный гость, – жених души моей!.. Он проживет после этой встречи еще полвека. Ее жизненный путь окажется намного короче. Но это будут самые счастливые тридцать лет их супружеской и творческой жизни, о которых она будет благодарить Творца: |
| В. А. Жуковский. «Слово о полку Игореве» Не прилично ли будет нам, братия, Начать древним складом Печальную повесть о битвах Игоря, Игоря Святославича! Начаться же сей песни По былинам сего времени, А не по вымыслам Бояновым. Вещий Боян, Если песнь кому сотворить хотел, Растекался мыслию по древу, Серым волком по земли, Сизым орлом под облаками. Вам памятно, как пели о бранях первых времен. Тогда пускались десять соколов на стадо лебедей; Чей сокол долетал – того и песнь прежде пелась: Старому ли Ярославу, храброму ли Мстиславу, Сразившему Редедю перед полками касожскими, Красному ли Роману Святославичу. Боян же, братия, не десять соколов на стадо лебедей пускал! Он вещие персты свои на живые струны вскладывал, И сами они славу князьям рокотали. Начнем же, братия, повесть сию От старого Владимира до нынешнего Игоря. Натянул он ум свой крепостию, Изострил он мужеством сердце, Ратным духом исполнился, И навел храбрые полки свои На землю Половецкую за землю Русскую. Тогда Игорь воззрел на светлое солнце, Увидел он воинов своих, тьмой от него прикрытых, И рек Игорь дружине своей: «Братия и дружина! Лучше нам быть порубленным, чем даться в полон. Сядем же, други, на борзых коней Да посмотрим синего Дона!» Вспала князю на ум охота, А знаменье заступило ему желание Отведать Дона великого. «Хочу, – он рек, – преломить копье На конце поля Половецкого с вами, люди русские! Хочу положить свою голову Или выпить шеломом из Дона». О Боян, соловей старого времени! Как бы воспел ты битвы сии, Скача соловьем по мысленну древу, Взлетая умом под облаки, Свивая все славы сего времени, Рыща тропою Трояновой чрез поля на горы! Тебе бы песнь гласить Игорю, оного Олега внуку: Не буря соколов занесла чрез поля широкие – Галки стадами бегут к Дону великому! Тебе бы петь, вещий Боян, внук Велесов: Ржут кони за Сулою, Звенит слава в Киеве, Трубы трубят в Новеграде, Стоят знамена в Путивле, Игорь ждет милого брата Всеволода! И рек ему буй-тур Всеволод: «Один мне брат, один свет светлый ты, Игорь, |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 12 голосов: 4.0 из 5) Авдотья Глинка Глинка Авдотья Павловна, урожденная Голенищева-Кутузова (1795–1863) – поэтесса, прозаик, переводчица. Она была третьей в роду поэтов и переводчиков Голенищевых-Кутузовых, да и полководцу Голенищеву-Кутузову тоже приходилась родней, а по матери принадлежала к княжескому роду Долгоруковых. «Когда еще я, детским языком,//Дитя – по-детски лепетала,//Твои стихи уж я читала//И выросла с Людмилой и певцом», – обращалась она к своему поэтическому кумиру Василию Жуковскому, имея в виду его «Плач Людмилы» и «Певца во стане русских воинов». Ее мужем станет не менее легендарный певец во стане русских воинов, создатель первых солдатских песен Отечественной войны 1812 года, участник, как и Жуковский, Бородинского сражения Федор Глинка. Они впервые встретятся в 1831 году, когда ему было уже за 45, а ей за 35, и он, некогда блестящий гвардейский полковник, прошедший через все антинаполеоновские войны, окажется узником Петропавловской крепости. Из олонецкой пятилетней ссылки его вызволил все тот же Жуковский. Так он оказался на Волге в Твери. Об остальном можно судить по ее стихотворению о первой встрече: Когда путем неслыханных страданий, Без цели я и без надежды шла, Не веял мне эдем очарований, И ничего я в жизни не ждала; Лишь сиротство, нужда – отца могила: Вот радости в чужбине меж чужих!.. Бледнела жизнь, души терзалась сила И не жива была я меж живых!.. Один лишь знал и ведал, что таилось, Все тайный глас твердил мне: «Подожди!» И вот сбылось: предчувствием томимый, Ты с берегов озер и диких скал Перенесен, как будто тайной силой, К царице рек, где часто грозный вал Несет суда под песнью заунывной… Как мне понять, как голос мой призывный До глубины достиг души твоей? Увидевши тебя, тотчас узнала, Что ты был тот, кого я призывала: Тот жданный гость, – жених души моей!.. Он проживет после этой встречи еще полвека. Ее жизненный путь окажется намного короче. Но это будут самые счастливые тридцать лет их супружеской и творческой жизни, о которых она будет благодарить Творца: |
| Художественное вероисповедание князя Петра Вяземского. Часть 3 Петр Андреевич Вяземский. Художник К. Рейхель. 1817 г. В 1812 году ополченец-Вяземский участвует в Бородинской битве, где под ним были убиты две лошади и тем самым ему приоткрылось таинственное попечение Промысла. В потрясенном и растерянном состоянии поэт пишет послание «К моим друзьям Ж , Б и С » (октябрь 1812; Вологда): Давно ль, с любовью пополам, Плели нам резвые хариты Венки, из свежих роз увиты, И пели юные пииты Гимн благодарности богам? Давно ль? – и сладкий сон исчез! И гимны наши – голос муки… И все-таки «мечта» оказывается единственным утешением и прибежищем в страшном внешнем мире: А вы, товарищи-друзья, Явитесь мне хоть в сновиденье И, оживя в воображенье Часов протекших наслажденье, Обманом счастлив буду я! То же настроение и в послании «Жуковскому» (1812), где говорится о старике, у которого погибла дочь: «Пускай мечты его обманут муку…» Вскоре Вяземский находит подтверждение своей вере в магию поэтического воображения. Помог ему в этом приятель-поэт, бывший осенью 1812 года в Вологде губернским прокурором, – Н.Ф. Остолопов, который заключил одно свое стихотворение словами: «Нам зарево Москвы осветит путь к Парижу». Спустя многие годы в статье о Ю.А. Нелединском-Мелецком (1848) Вяземский вспомнил об этом так: «Недаром говорят, что поэт есть вещий. Мог ли Наполеон вообразить, что он имел в Остолопове своего злого вещего и что отречение, подписанное им в Фонтенебло в 1814 году, было еще в 1812 году дело уже порешенное губернским прокурором в Вологде?» Очевидно, что в статье 1848 года Вяземский передает одно из настроений своего сознания в 1813–1814 годах: поэт не предсказывает Промысл Божий, а сам властно предопределяет ход событий. В 1813 году поэт вновь уверенно исповедует свое мечтательное язычество: «Молю богов всещедрых я…» . Однако переживания 1812–1813 годов были, конечно, слишком сильными, чтобы не нарушить сон поэтического воображения. В 1813–1814 годах временами творчество Вяземского сближается с воинственной и православно-державной лирикой Жуковского, написавшего «Певца во стане русских воинов» (1812), «Молитву детей» (1813), «Молитву русского народа» («Боже! Царя храни!..») (1814). Вяземский пишет обращенное к Жуковскому и посвященное смерти полководца М.И. Кутузова послание «К Тиртею славян» (1813), где сказано, что для Жуковского усопший военачальник «будет щит и вдохновенья гений». |
| Откуда-то из-под Демянска платформы пришли на завод. Осколком пробитую каску из вороха мальчик берёт. (Вл. Жуков. Мальчик. 1945) Не думайте, что мы совсем другие, Что мир перевернулся и ослеп. Он так же не понятен и нелеп. И так же молодые ветераны Скрывают от любимых свои раны. Хоронит жизнь их помыслы благие. Никто не ждал такого поворота. О, сколько цинка мы перевели. Ужель не все тела перевезли?! Афганистан, Абхазия, Чечня… Ужель без крови не прожить и дня?! Опять встаёт в дыму за ротой рота. Опять в России мальчики у х о д я т. И пушки русские никак не замолчат, И матери в отчаяньи кричат: «Не отдадим на бойню сыновей!» Но дудинский так свищет соловей, И каску мальчик жуковский находит! 1995 Поэты-фронтовики Михаил Александрович Дудин и Владимир Семёнович Жуков через всю жизнь пронесли свою дружбу. Земляки. Жили на соседних улицах, познакомились на волейбольной площадке. Владимир оканчивал десятилетку, а Михаил уже работал в газете. М. А. Дудин вспоминал: «Мы были влюблены в одну девушку. Звали её - Поэзия. Между нами не было ссор». В один день получили повестки в военкомат. Вместе воевали в Финской на Карельском перешейке… Затем каждый шёл своей военной дорогой Великой Отечественной войны… В 1942 году Дудин напишет своё лучшее стихотворение «Соловьи». Юрий ПАВЛОВ И кровь сочится сквозь бинты… Я это время помню четко, Как нас война стегала плеткой, Уже за гранью тишины, Врываясь в бабушкины сны. Она - лишь полночь - на порог, Срывала бабушку с постели, Бранился дед: «На самом деле, - Ну что ты все: «Сынок, сынок....» Она вздыхала за стеной, Не в силах выдернуть засова, И как в мольбе твердила снова: «Сейчас, сынок, сейчас, родной!» И возвращалась на порог, Таинственно, как призрак - в белом, Вздыхая тяжко: «Не успела... Прости меня, прости, сынок!» Война... война... Все ты, все ты Саднишь и тянешь след багряный, Бинтует время эту рану, Но кровь сочится сквозь бинты... В Е Т Е Р А Н Ы Все молчаливей ветераны, И все грустней с годами взгляд. Дают ли знать былые раны, |
| Николай Гнедич Гнедич Николай Иванович (1784–1833) – поэт, переводчик, драматург. Из казачьего рода Гнедёнок. Во времена Екатерины II казачьи сотники Гнедёнки получили дворянство и с тех пор стали Гнедичами, что, конечно, звучит более благозвучно для будущего переводчика «Илиады». Учился в Полтавской духовной семинарии. В 1800 году, после окончания Харьковского коллегиума, был принят в Московский университетский Благородный пансион и уже вскоре зачислен в студенты университета. Но в 1802 году нужда заставила переехать в Петербург и определиться писцом в департамент народного просвещения. Таковым он и оставался и в те годы, когда в журналах стали появляться его первые переводы и собственные стихи. Незадолго до смерти он соберет эти ранние пробы пера и издаст, предварив программными строками: Пока еще сердце во мне оживляется солнцем, Пока еще в персях, не вовсе от лет озладевших, Любовь не угаснула к вам, о стихи мои, дети Души молодой, но в которых и сам нахожу я Дары небогатые строго-скупой моей музы... Но муза была все-таки к нему благосклонной. В 1809–1810 годах в журналах появились его первые переводы гимнов Гомера. Так началась его гомеровская эпопея, ставшая делом всей жизни. «Я прощаюсь с миром, – Гомер им для меня будет», – запишет он, приступив к переводу «Илиады». Переводу особому. До Гнедича не было ни одного русского гекзаметрического перевода Гомера. Сам Гнедич в 1807 году приступил лишь к продолжению перевода Ермила Кострова, издавшего в 1787 году шесть песен, вскоре убедившись, что так называемый александрийский стих, которым озвучивал гомеровские гекзаметры Ермил Костров и все другие поэты XVIII века, не гомеровский. В своем переводе он ввел в русскую поэзию новый стихотворный размер. Он не перенес в русскую поэзию гомеровский гекзаметр, а нашел ему в русском языке именно природное, органичное соответствие. Язык Гомера не был для него «мертвым». Он многие годы преподавал петербургским актерам декламацию, назвав в одном из писем свои уроки «тайной театральной школой». Среди его учениц была знаменитая Елизавета Семенова, для которой он разработал особую систему поэтической декламации. Его русский гекзаметр тоже основывался на звучащем слове, что более всего соответствовало не силлабическим стихам, появившимся лишь в XVII веке благодаря «виршевику» Симеону Полоцкому , а народным тоническим, каковыми были и все древнерусские молитвы, основанные на пении, речитативе. В предисловии к первому полному изданию «Илиады» 1829 года он объяснял: «Мне советовали, при издании «Илиады», изложить теорию гекзаметра: труд безполезный, как в нескольких тысячах стихов не найдут ее. Не считаю также нужным защищать гекзаметр как бы мою собственность; он сам себя защищает в стихах Жуковского и так же красноречиво, как некогда отвергаемое движение защитил тот грек, который, вместо возражений, встал и начал ходить. Русский гекзаметр существует, как существовал прежде, нежели начали им писать. Того нельзя ввести в язык, чего не дано ему природою». |
| В последний день уходящего 2015 года Владимир Легойда, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, отвечал на вопросы слушателей, собранные через сайт Радио «Вера». К. Мацан — Здравствуйте. Программа «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии Константин Мацан. Я вас от всего сердца поздравляю с вот-вот уже почти наступившим Новым годом. Вместе мы проводим эти последние часы 2015. У нас сегодня необычный эфир, у нас в гостях Владимир Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ. Я выучил эту новую титулатуру. Добрый вечер, Владимир Романович. В. Легойда — Добрый вечер. Я еще не выучил. К. Мацан — Аббревиатуру уже придумали? В. Легойда — Придумали. К. Мацан — Как будет звучать? В. Легойда — Не скажу. Не то, что вы подумали. К. Мацан — С прошлой недели тянется интрига. В новом году узнаем. Необычный эфир, потому что внимательный слушатель наверняка скажет, а почему не в пятницу. Сегодня четверг, а у нас же по пятницам. В. Легойда — «Что же здесь необычного?», — скажет внимательный слушатель. К. Мацан — А еще более внимательный слушатель знает, что мы этот эфир анонсировали давно. В последний день года Владимир Романович будет отвечать на ваши, дорогие радиослушатели, вопросы. Которые мы последние полторы недели собирали через сайт http://radiovera .ru . Пришло много, самые интересные мы зададим в эфире Владимиру Романовичу. Первый вопрос. Скажите, пожалуйста, как православным христианам правильно относиться к празднику Новый год и как правильно понять услышанное от священника: «Новый год — языческий праздник, хотите его отмечать, делайте это 13 сентября. Кто его празднует, отступники от Христа, ибо Христос — враг миру, а мир — враг Христу». Московская область, город Жуковский, Николай. В. Легойда — Я не очень понял, имеется ли в виду, что 13 сентября нужно праздновать языческий праздник Новый год? Скорее, наоборот, судя по тому, как это словесно выражено, может сложиться такое впечатление. Вы знаете, я вам свою точку зрению изложу. Конечно, не вполне понятно, что имелось в виду, всегда сложно, когда ты с человеком не говоришь. Языческий — славянский языческий? Не было, скорее всего, такого праздника. А если и был, мы об этом ничего не знаем. История празднования Нового года тоже более-менее известна. И в том числе, почему сегодня возникают такие вопросы у верующих о праздновании. Потому что есть некий праздник, который предполагает веселье, застолье. Это все попадает на пост Рождественский. В общем, как здесь быть. Связано это и с разницей календарей. И с тем, что в советское время, конечно, была задача такая идеологическая Новым годом вытеснить Рождество. Поэтому Рождественская елка превратилась в новогоднюю, Вифлеемская звезда на верхушке этой ёлки сменили на красную. И так далее, и тому подобное. Убрали из сказки Андерсена про Кая и Герду стихи, где упоминается Христос. |
| 249. Наша интеллигенция и духовная книга В старое доброе время люди грамотные были несравненно вдумчивее, осторожнее, относились внимательнее ко всем явлениям жизни, потому что с юности привыкли к серьезному чтению книг и почти не знали газет. Известно, что простые русские люди воспитывались на церковной литературе: Четьи-Минеи, Пролог, Благовестники, писания Златоуста, Тихона Задонского , Димитрия Ростовского , разные сборники поучений прошлых веков – вот что составляло любимое чтение нашего православного народа. Но и люди образованные, цвет русского образованного общества, каковы великие писатели: Жуковский, Пушкин, Карамзин, Достоевский, не пренебрегали этой литературой и на ней воспитывали свое русское миросозерцание, оттуда иногда почерпали свое вдохновение, брали образы, учились красоте родной речи. Даже позднее, уже в наше время, такие таланты, как покойный известный адвокат Плевако, любили эту литературу: Плевако каждый день прочитывал житие дневного святого, непременно по Четьи-Минеям, по-славянски, и знал славянский язык так, что мог свободно писать на нем свои послания к друзьям. Его экземпляр Четьи-Миней весь испещрен его заметками. А ораторское искусство он изучал при пособии писаний св. Златоуста, который, как известно, в молодости был тоже адвокатом. Светская литература, руководимая людьми, воспитанными в преданиях более или менее строгого отношения к печатному слову, подчиненная притом наблюдению правительственной цензуры, давала материал для чтения или художественный, или научный, более или менее полезный для читателя. Так было до 60-х годов прошлого столетия. Были, конечно, и исключения, но то и были лишь исключения. Газет почти не было, а если и были, то велись они вовсе не так и не такими людьми, как это ведется теперь. Все это не могло не отражаться на воспитании умов, и тогдашние люди ко всему относились вдумчивее и серьезнее. Меньше было легкомыслия и ветренности, какие теперь стали повседневным явлением нашей жизни. Теперь – не то. Теперь все заполнила газета. |
| В.В. Виноградов Игнорировать ИГНОРИРОВАТЬ Судьба словарных заимствований, относящихся к области общественной жизни или внутренних состояний личности, бывает очень различна. Некоторым из этих заимствований, особенно если они представляются семантически или морфологически неоправданными, приходится выдерживать яростное противодействие со стороны пуристов. Мотивами этой борьбы чаще всего являются или соображения национально-семантического порядка, или ссылки на «строевую» неправильность слова, на его ненужность и непозволительность. Примером может служить слово игнорировать, вошедшее в русский литературный язык в середине XIX b. Слово игнорировать представляет собою контаминацию французского ignorer с немецким суффиксом -ieren (ср. нем. ignorieren). Оно первоначально бытовало в разных стилях ученой речи. В «Свистке» за 1860 г. 4, с. 3) иронически замечалось: «До сих пор солидные люди нас знать не хотели, или, говоря любимым словом некоторых ученых, – ”игнорировали“...» 137 . Таким образом, начало употребления слова игнорировать в русском языке относится к 50-м годам XIX b. Но даже в начале 60-х годов оно еще не помещается в популярных словарях иностранных слов (ср., например, Полн. сл. иностр. слов, 1861). В. И. Даль в своем словаре признал игнорировать «словом непозволительным», хотя и определил круг его значения довольно точно: «не хотеть знать чего, не признавать, притворно отрицать, умышленно не замечать, явно потворствовать, требуя, чтобы и другие не знали и не видели; не ведать» (сл. Даля 1982, 2, с. 2). В стихотворении П. А. Вяземского «По поводу новых приобретений российского языка» («Гражданин», 1875, с. 120) характерны такие строки: Есть слово модное и всем на вкус пришлось: Все игнорировать пустились вкривь и вкось. «Такого слова нет у Пушкина».– Так что же? Для нас уж Пушкин стар: давай нам помоложе. Жуковский, Батюшков – все это старина, Всё школа старая времен Карамзина. Мы игнорируем их книги и заслуги. 138 Пуристы даже в последней четверти XIX b. относились к слову игнорировать как к «неправильному галлицизму» (ср., напр., Н. Г.Неправильности в современном разговорном, письменном и книжном русском языке. СПб., 1890, с. 14). |
| О духовном смысле монархии весьма точно в свое время высказался еще поэт В.А. Жуковский, отмечавший, что идеальная, предельная суть самодержавия есть «правда, правда, Божия правда - и более ничего. Вот тайна верховной власти и самое легкое средство властвовать: умей только вовремя, не обманывая себя никакими софизмами, верующим, полным страха Божия сердцем применять Божию правду к делам человека. Самодержец неограничен в исполнении Божией правды; монарх более или менее ограничен постановлениями, которых сохранение, раз признанное, принадлежит уже Божией правде; республиканское правительство так же точно подчинено закону Божией правды, как и самодержец. Никто не говори: моя воля; все должны говорить: воля высшая - и в ней видеть свою. Итак, ни самодержец, ни монарх, ни демократия не могут следовать одной собственной воле. И если свою волю кто из них признает главным источником власти, то из законного владыки он обращается в беззаконного деспота. Воля самодержца так же ограничена, как воля толпы, с тою только разницею, что на нем лежит наибольшая ответственность, ибо на одном его лице лежит все, тогда как монарх имеет своею подпорою и ограничением воли своей постановления, тогда как демократия не лицо, а масса, и ответственность лежит на всех вместе, а не на каждом особенно. Самодержец не имеет права быть самовластным; когда он говорит: я так хочу, - он должен в то же время присоединять к этому слову: потому что Бог или Божия правда так хочет. Принимать свою волю за высшую волю есть святотатство; произвол есть нарушение Божией правды и самый опасный враг власти самодержавной, которая в своей чистоте есть высочайшее достоинство, какое только может иметь на земле человек смертный. Смирение христианское есть венец самодержавия; оно должно быть святейшею добродетелью самодержца, понеже между христианами он должен занимать ближайшее место к Богу Спасителю. Но, представляя Бога, он не есть Бог, а только самый могущественный исполнитель Божией воли, то есть Божией правды... Самодержец есть источник земного закона, но он сам не есть закон, а только выразитель закона Божия, который один - закон, один - верховная правда» . |
|
|
