| Инициаторами законодательства против ведьм явились доминиканские монахи. «Вера в ведовство вновь вызвала к жизни древние религиозные элементы, получившие широкое распространение, можно сказать, во всех слоях общества... В каждой стране ведовство обретало самые разные формы» 211]. 296 И парадоксально здесь то, что гонение на ведьм не способствовало искоренению этого явления в обществе, а, наоборот, действия инквизиции только усиливали страх и вместе с ним веру в силу ведьм и тайного знания в целом, в силу чего оккультизм пользовался авторитетом не только среди простого народа, но и в аристократических кругах и среди духовенства. Оккультизм, с одной стороны, навевал на потерявшее веру население Европы страх, а с другой – явился соблазном и порождал желание попробовать овладеть такой великой и таинственной силой, перед которой трепещут даже папы. «В самом деле: возвращение к первоначалам христианской веры совпадало с бурным оживлением суеверий и оккультизма (поклонение реликвиям, астрология, демонология, каббала и хиромантия, ведовство и страх перед ведовством). Успехи новых нравственно-аскетических учений Фомы Кемпийского бледнели перед успехом магии» 44]. 297 И этот соблазн не исчез даже с наступлением Реформации. «О силе и живучести этого суеверия говорит тот факт, что позже в охоте и гонениях на ведьм приняли участие и протестантские церкви» 211]. 298 Вырождению христианства, как видно из истории, способствовало в первую очередь католическое духовенство: пастыри, богословы, монашествующие. Отвергнув Священное Предание, исказив Вселенские Соборы, отколовшись от полноты Православного вероучения, католическая церковь незаметно и даже вопреки своему желанию способствовала возрождению оккультизма. Многие католические богословы, включая и самого Фому Аквинского, соблазнились философией. Не зная истинного богословия, они поставили философию выше богословия и с позиции философии начали строить богословские системы, давать оценку нравственного поведения личности, определять истинность богословских суждений. Но таким отношением к христианскому вероучению они способствовали тому, что превращали истинное учение в ложное, и даже в оккультное. Так, например, известный католический кардинал, ученый богослов Николай Кузанский своими учеными изысканиями положил основу оккультной философии. Он увлекся нехристианской мистикой и расширял свои познания в сочинениях Эриугены, Давида из Динанта, Экхарта и других философов. «Сильное воздействие на характер учения Кузанца оказали мистичекие учения. Речь идет не о православно-церковной мистике, предполагающей абсолютное подчинение воле Бога, смирение и самоуничижение человека, а о еретической, которая носила пантеистический характер», – считает современный философ 3. А. Тажуризина. |
| Итак, были прочитаны определения, а [митрополит] Эфесский в начале и в конце каждого определения давал разъяснения, которые были для нас удобны. Когда читали определение Седьмого [Вселенского] собора, то латиняне приготовили книгу, содержащую деяния [этого] Собора на греческом языке, где в Символе присутствовало «от Отца и Сына исходящего». Они демонстрировали эту книгу как древнюю и [написанную] на пергамене, поскольку они считают пергамен достойным доверия. Из подписей и некоторых других признаков они утверждали согласие с нашим [учением] и настаивали, что так и был прочитан Символ на Седьмом [Вселенском] соборе. Юлиан утверждал так же, что «эта книга древнейшая и невозможно предположить, что в нее было внесено какое-либо изменение. Есть у нас так же древний и ученый муж историк 175 , писавший о многих других вещах, который говорил и об этом, что Символ был именно таким образом установлен на Седьмом [Вселенском] соборе, и мы утверждаем это и на основании его свидетельств. Мудрый Гемист [Плифон] ответил на это, что «если бы Римская Церковь могла доказать то, что вы сейчас говорите из книг и от историка, написавшего об этом, то тщетным бы делом занимались писавшие в пользу латинян, имею в виду Фому [Аквинского] и бывших перед ним, которые многими словами и книгами старались показать, что прибавление благословенно и по праву сделано вашей Церковью , опуская главное доказательство того, о чем они собирались говорить, как ничего им не прибавляющее. Ведь вместо всех доказательств, какие они приводили, и силлогизмов, достаточно было сказать, что прибавка к Символу была прежде, и что с прибавкой был прочитан и утвержден Символ на Седьмом [Вселенском] соборе. Но поскольку на Седьмом [Вселенском] соборе не произошло ничего из того, что вы говорите, то по этой причине и писавшие в пользу латинян ничего об этом не вспомнили». На этом собрание было распущено. 32. Те, кто тогда оказался из избранных латинян и достойных монахов (а у них многие ведут подлинно монашеский образ жизни), как только услышали определения [Соборов] и сказанное о них [митрополитом] Эфесским, то сказали, что «мы этого никогда не знали и не слышали, и наши учителя не учили нас этому. |
| К счастью мои родители дали мне стержень, цель жизни. Мы жили в бедной сельской местности, у нас был маленький домик и гораздо больший сарай в Мичигане, в общине финских иммигрантов. Мы учили катехизис Лютера в местной воскресной школе, которую я посещал 10–20 раз в году. Однажды, я выругался в присутствии моей матери, мне было 5 лет. Сразу последовавший за этим удар по губам преподал мне ясный урок речевой этики. Я не припомню, чтобы я сболтнул что-либо подобное снова до окончания Библейского колледжа. Через Библейскую Школу свободного посещения и дружбу с юными Христианами в средней школе в Л’Анз, Мичиган, я познакомился с Баптистской церковью. Они были из тех немногих христиан, с которыми я общался, кто жил в атмосфере любви и радости в Иисусе Христе. Я был рад, что стал одним из них. Библейская школа Затем я поступил в Библейский Колледж в Гранд Рэпидс. Здесь я открыл для себя христианское вероучение, апологетику, принципы толкования Библии, греческий язык, способы доказательства подлинности библейских книг. Этот вопрос о подлинности меня слегка ошеломил. До этого меня учили, что Ранняя Церковь отступила от Церкви Нового Завета (которая, конечно, была, в основном, баптистская) и превратилась в ужасную Римскую Католическую церковь, которая, вместе с китайским и русским коммунизмом, была главным врагом Христа в это последнее время. Наоборот, в колледже учили, что папы, Игнатий Антиохийский , Ириней Лионский , Евсевий, на самом деле, те авторитеты, у которых мы ищем поддержки, «внешних» доказательств подлинности книг Библии. Изучая философию, я читал Августина и Фому Аквинского, мне это нравилось. На первом курсе, на занятиях по вероучению, мне дали «Просто Христианство» К.С. Льюиса. Я почувствовал ужас от баптистского сектантства, которое удерживало моих друзей в средней школе от серьезного изучения Христианства, теперь я стал различать слабые проблески Христианства без конфессиональных барьеров. Я узнал о евангелическом направлении Э. Дж. Карнелла и Билли Грэма, стал читать «Христианство сегодня». Мой кругозор в общем Христианстве стал расширяться. Я даже узнал, что некоторые католики истинные Христиане. |
| Комментарии к Свящ. Писанию, по убеждению К., являются наиболее важными богословскими сочинениями; трактаты по систематическому богословию, или «общие места» (loci communes), занимают по отношению к ним подчиненное положение и могут принести пользу лишь тому богослову, к-рый уже хорошо изучил текст Свящ. Писания. Наиболее важными догматическими сочинениями современных ему протестант. богословов К. считал «Наставление в христианской вере» Кальвина и вероисповедные трактаты Безы. К. полагал, что богослову, желающему понять историю христ. вероучения, необходимо в первую очередь изучать деяния и каноны Вселенских Соборов, а затем - трактаты древних отцов Церкви, из которых наибольшее влияние на развитие христ. богословия, по мнению К., оказали свт. Григорий Богослов , Тертуллиан , свт. Киприан , еп. Карфагенский, свт. Иларий , еп. Пиктавийский, свт. Амвросий , еп. Медиоланский, блж. Августин , еп. Гиппонский, блж. Иероним Стридонский . В число католич. теологов, взгляды которых необходимо знать для того, чтобы вести богословскую полемику с католицизмом, К. включал Петра Ломбардского (XII в.) и Фому Аквинского († 1274), а также 2 своих современников: иезуита Петра Канизия (1521-1597) и кард. Станислава Гозия (1504-1579), из трактатов к-рых, по мнению К., можно получить исчерпывающее представление об основных богословских расхождениях между католицизмом и протестантизмом (см.: Ibid. P. 113-115). Учение о Священном Писании К. признавал основополагающим для христ. богословия тезис о том, что Свящ. Писание есть высший, абсолютный и единственный источник истины, к-рый содержит всю полноту знания, необходимого человеку для спасения. По его словам, «одно лишь Писание пригодно и достаточно для того, чтобы научить всему, относящемуся к спасению», поэтому христианам «не нужны ни иные неписаные истины, ни предания людей, ни каноны соборов, ни изречения отцов, ни декреты пап». К. решительно осуждал взгляды тех, кто призывали руководствоваться такими «дополнительными» источниками истины, якобы «восполняющими недостаток записанного Слова Божия или предоставляющими более совершенное руководство для жизни, чем то, которое уже явно установлено в каноническом Писании» ( Idem. Catech. P. 78). |
| — Н еужели все экземпляры? — Не помню… К концу шестидесятого года перевела Честертона. Перевод напечатали на машинке (обычно это делал мой муж или кто-нибудь из друзей) в четырех–пяти экземплярах. Книжка получилась очень маленькая, за ней появилась еще одна — примерно таких же форматов, и серию назвали «Елочка» (или это надо понимать, как имя издательства). До тех пор я переводила только для издательств. А тут перевела для «души» эссе «Кусочек мела», «Радостный ангел» и несколько отрывков. С этого дня я взяла за правило переводить 2–5 эссе в год. И так было до конца шестидесятых годов. Переводы, собственно, делались для себя и для друзей. «Фому Аквинского» переводила кусками — у меня были крохотные дети, и свободного времени совсем немного. «Святой Франциск Ассизский» был сделан к Пасхе 63–го года, а «Вечный человек» — к Пасхе 64–го. Я его делала, бросала, а когда убили Кеннеди, у меня было ощущение какого-то перелома, и я решила его к Пасхе кончить. В тот же день умер Льюис, о котором я тогда не имела ни малейшего понятия. В 1965 году я познакомилась с отцом Александром Менем. Я ему оставила «Вечного человека», и он написал мне письмо в Литву. Смысл его (записка, к сожалению, не сохранилась) - «ура, ура, это то, что нам нужно». Он взялся за дело, неизданные переводы Честертона были размножены — несколько машинисток специально занимались этим. И машинописные книги стали активно ходить по рукам. — А когда вы познакомились с кругом о. Александра? — Да особого круга тогда еще не было. Был Шура Борисов, сейчас знаменитый московский священник. Были Александр Михайлович Юликов, Миша Аксенов (будущий отец Меерсон), Женя Барабанов. Ездили в Тарасовку, где где служил тогда о. Александр. Я сама ходила к о. Всеволоду Шпиллеру в Кузнецы " . Кстати, о. Всеволод благословил меня как жену католика ходить в костел, а вот Честертон ему не понравился. Он был растерян и смущенно сказал: «Натали, вы знаете, это какой-то странный писатель». Легкость Честертона смущала многих читателей, не склонных отделять ее от легковесности, от игры. Однажды рукопись перепечатывала девушка, спросившая меня: «Скажите, Наташа, а этот человек в Бога верит?» |
| Наряду с этим он способен на выражение простого и сердечного чувства (напр., в погребальном гимне «Какая сладость в жизни сей…»). Авторство И. Д. в отношении греческой версии философской «Повести о Варлааме и Иосафе» отвергается большинством современных ученых. Воздействие сочинений И. Д. в Византии и за ее пределами, на православном Востоке (в Гузии, Древней Руси и др.) и католическом Западе (латинский перевод третьей части «Источника знания», осуществленный в середине XII в., оказал влияние на Петра Ломбардского, Альберта Великого, Фому Аквинского) было исключительным по своей широте. ИОАНН КРЕСТИТЕЛЬ (греч. " Ιωννης Ь βαπτιστς, евр. yPhohanan, или yohanan «Господь милостив»), Иоанн Предтеча (греч. " Ιωννης Ь Πρδρομος), последний в ряду пророков — предвозвестников прихода Мессии, непосредственный предшественник Иисуса Христа. Новозаветное толкование (Мф. 11:10; Мк. 1:2) относит к И. К. ветхозаветные пророчества: «вот, Я посылаю Ангела Моего, и он приготовит путь предо Мною» (Мал. 3:1); «глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему» (Ис. 40:3). По распространенным представлениям, пришествию Мессии должно было предшествовать или сопутствовать появление Илии, долженствующего помазать Мессию и засвидетельствовать его мессианский сан; христианская традиция, относя всенародное явление Илии (вместе с Енохом) ко временам антихриста и второго пришествия Иисуса Христа (соответствующее истолкование: Откр. 11:3–12) и говоря о тайном явлении Илии в момент Преображения Христа (Мф. 17:3; Мк. 9:4; Лк. 9:30), в целом передает функцию Илии во время первого пришествия Иисуса Христа И. К., выступившему «в духе и силе Илии» (Лк. 1:17). Образ И. К. как аскета–пустынника, пророка, обличителя и «ревнителя» являет большое сходство с образом Илии, так что ему приходится специально отрицать свое тождество Илии (Ин. 1:21). Чудесное зачатие И. К. было предвозвещено его родителям — ааронидам Захарии и Елисавете Архангелом Гавриилом. О детстве И. К. в новозаветном повествовании сказано лишь, что он «был в пустынях до дня явления своего Израилю» (Лк. |
| Однако придя путём разумных рассуждений к выводу о бытии Бога и души, Руссо замечает, что о сущности божественной природы мы ничего не можем знать, как не можем знать поэтому и о том, что Бог требует от нас как от нравственных существ. Каждая религия предлагает свои заповеди поведения, своё понимание добра и зла, каждая религия утверждает, что именно она основана на божественном откровении, но предоставить этому убедительного доказательства не может. Единственным критерием нравственности в человеке оказывается совесть, живущая в сердце человека, а не в его разуме. «О, совесть, совесть! божественный инстинкт, бессмертный и небесный голос, верный путеводитель существа тёмного и ограниченного, разумного и свободного, непогрешимый ценитель добра и зла, уподобляющий человека Богу! это ты создаёшь превосходство его природы и придаёшь нравственный смысл его действиям; без тебя я не чувствую в себе ничего такого, что поднимало бы меня над уровнем зверей, кроме печальной привилегии блуждать от ошибок к ошибкам при помощи мышления, лишённого руководства, и разума, лишённого основ» (6, т. 1, с. 347). Этот эмоциональный аргумент используют многие богословы – особенно протестантские. Но аппеляция к чувствам может привести и к противоположному выводу – к отрицанию Бога. Такой поворот мысли вполне возможен, и поэтому совершенно понятно, почему современная Руссо католическая Церковь ополчилась на него за его роман «Эмиль, или О воспитаниии». Ведь религия чувства достаточно беспочвенна. Только на чувстве религию не создашь. Она не сможет существовать в виде Церкви. Ведь совесть – понятие довольно субъективное. Одному человеку не даёт покоя слезинка невинного ребенка, для другого смерть миллионов – просто статистика. Поэтому даже такой последовательный атеист, как Бертран Рассел, сказал: «Со своей стороны, я предпочитаю онтологическое доказательство, космологическое доказательство и остальной старый запас аргументов той сентиментальной нелогичности, которая берёт начало от Руссо. Старые доказательства были по крайней мере честными; если они правильные, то они доказывали свою точку зрения, если они неправильные, то для любой критики доступно доказать это. Но новая теология сердца отказывается от доказательства; она не может быть отвергнута, потому что она не претендует на доказательство своей точки зрения. В конечном счёте единственным основанием для её принятия называется то, что она позволяет нам предаваться приятным грёзам, то не заслуживающая уважения причина, и, если бы я выбирал между Фомой Аквинским и Руссо, я выбрал бы Фому Аквинского» 9 . |
| Однако Руссо замечает, что о сущности божественной природы мы ничего не можем знать, как не можем знать поэтому и о том, чтó Бог требует от нас как от нравственных существ. Каждая религия предлагает свое понимание добра и зла, каждая религия утверждает, что именно она основана на божественном откровении, но предоставить этому убедительного доказательства не может. Единственным критерием нравственности в человеке оказывается совесть, живущая в сердце человека, а не в его разуме. «О, совесть, совесть! божественный инстинкт, бессмертный и небесный голос, верный путеводитель существа темного и ограниченного, разумного и свободного, непогрешимый ценитель добра и зла, уподобляющий человека Богу! это ты создаешь превосходство его природы и придаешь нравственный смысл его действиям; без тебя я не чувствую в себе ничего такого, что поднимало бы меня над уровнем зверей, кроме печальной привилегии блуждать от ошибок к ошибкам при помощи мышления, лишенного руководства, и разума, лишенного основ» (13, т. 1, с. 347). Этот эмоциональный аргумент используют многие богословы – особенно протестантские. Но аппеляция к чувствам может привести и к противоположному выводу – к отрицанию Бога. Такой поворот мысли вполне возможен, и поэтому совершенно понятно, почему современная Руссо католическая Церковь ополчилась на него за его роман «Эмиль, или О воспитаниии». Ведь религия чувства достаточно беспочвенна. Только на чувстве религию не создашь. Она не сможет существовать в виде Церкви. Ведь совесть – понятие довольно субъективное. Одному человеку не дает покая слезинка невинного ребенка, для другого смерть миллионов – просто статистика. Поэтому даже такой последовательный атеист, как Бертран Рассел, сказал: «Со своей стороны, я предпочитаю онтологическое доказательство, космологическое доказательство и остальной старый запас аргументов той сентиментальной нелогичности, которая берет начало от Руссо. Старые доказательства были по крайней мере честными; если они правильные, то они доказывали свою точку зрения, если они неправильные, то для любой критики доступно доказать это. Но новая теология сердца отказывается от доказательства; она не может быть отвергнута, потому что она не претендует на доказательство своей точки зрения. В конечном счете единственным основанием для ее принятия называется то, что она позволяет нам предаваться приятным грезам, то не заслуживающая уважения причина, и, если бы я выбирал между Фомой Аквинским и Руссо, я выбрал бы Фому Аквинского» 21 . |
| Около половины XII в. (1141 г.) Аббат клюнийский, Петр достопочтенный первый позаботился о восполнении этого недостатка. Желая познакомиться с религией Мухаммеда в самом ее первоисточнике и по возможности доказать ее лживость, он вашел в Испании людей, знавших арабский язык и поручил им сделать перевод Корана. Они исполнили его поручение и сделали перевод, хотя неполный и далеко несовершенный. Этот перевод давал однако некоторое понятие о мухаммеданской религии и дал возможность клюнийскому Аббату написать, опровержение мухаммеданства под названием: Adversus nefadam sectam saracenorum – сочинение, первое на западе в этом роде. Это опровержение конечно не могло достигнуть своей цели у мухаммедан, потому уже только, что было написано на языке латинском, совершенно чуждом мухаммеданствующим нациям, но оно могло быть полезно для миссионеров, потому что все-таки сообщало некоторые сведения о содержании религии Мухаммеда и делало воззражения на нее 20 Но это сочинение Петра илюнийского было, по всей вероятности, распространено очень мало, по крайней мере и впоследствии живо чувствовалась и высказывалась настоятельная нужда в полемических сочинениях против мухаммедан, так что сочинение Петра илюнийского даже в XIII в., повидимому, не было известно. Турон говорит, что Раймунд Пеньяфорт около 1239 г. «просил св. Фому аквинского, репутация которого в церкви была уже велика, составить труд, где находилось бы ясное и методическое изложение истин христианской религии с их доказательствами и ответами на аргументы неверных. Св. учитель тотчас взялся за перо и написал свои четыре книги о католической вере или против язычников. Раймунд де Пеньяфорт принял этот первый труд, как дар неба 21 . Но это сочинение могло научить только истинам христианской веры; знания же мухаммеданства и доводов для опровержения его почерпнуть из этого сочинения было нельзя и потому миссионер мог с одинаковым успехом пользоваться им столько же, сколько и всяким другим изложением христианской веры. Столь же малозначительно было для миссионерского дела сочинение доминиканца Раймунда Мартини под заглавием: Pugio fidei adversus Mavros et Judeos, написанное в 1278 г. |
| отцов, пишет Либераторе, вполне согласуется с философией Angelicus’a (так называет римско-католическая церковь Фому Аквинского), и если между ними и есть некоторая разница, то не более той, которая существует между зарёй и полднем, между семенем и растением, между началами системы и её полным развитием. Св. Августин – это главный основатель, а Фома главный организатор и законодатель католической философии 1922 . Затем Либераторе намечает двоякую задачу обновлённого схоластического богословия, – аналитическую, состоящую в том, чтобы из трудов Фомы извлечь его теории и воспроизвести их в точности, защищая против ложных толкований, и другую, – синтетическую, состоящую в применении этих теорий к различным элементам других наук, чтобы возвысить их до степени наук философских и выработать таким образом органическое целое, заслуживающее названия энциклопедической философии. По мнению Либераторе, современная наука слишком раздроблена: она представляет собой собрание фактов и опытов, но в ней недостаёт единства и связи между основами и выводами, составляющих существенный признак науки. Для методической систематизации фактов, констатированных талантливыми исследователями, необходимо, чтобы схоластическая философия пришла к ним на помощь, выяснив взаимную связь между причинами и следствиями и дав естественным наукам единство, которого им теперь недостаёт. В третьей и четвертой сериях Civiltà Cattolica Либераторе напечатал сочинение, имеющее не меньшее значение, чем предыдущее. Темой его служил вопрос о единстве человеческого состава. Здесь он опровергал системы предопределённой гармонии Лейбница, случайных причин Малебранша, систему физического влияния и гипотезу Росмини и защищал учение Аквината о душе, как существенной форме тела 1923 . Чтобы придать более весу своим мнениям, он даже в области чисто философской опи- —301— рается на непогрешимый авторитет римских первосвященников, особенно Пия IX, и его силлабус 1924 . Любопытна между прочим защита одного старого схоластического учения, которое старается обновить Либераторе и которым пользуются апологеты догмата непорочного зачатия. |
|
|
