| Дмитрий Оболенский Скачать epub pdf Византийские официальные лица, и церковные и светские, сталкивались с проблемой, знакомой всем представителям империй, притязавших на мировое господство, а именно с необходимостью примирять имперскую идеологию, которую они призваны распространять, и культурные и политические чаяния народов тех стран, где они работали. Образование, воспитание и взятые на себя обязанности преисполняли их верой в то, что империя, чьими представителями они были, неизмеримо превосходит все прочно страны и народы на земле. И над этими народами, которых византийцы, подобно древним грекам, называли «варварами», император, как подразумевалось, должен был осуществлять Богом данную ему власть, а если некоторые из этих варваров до сих пор живут вне пределов его прямого правления, то происходит это лишь по попущению Божьему и в назначенные сроки их либо убедят, либо заставят принять власть законного государя. Такова была византийская теория, и любое расхождение между нею и действительностью должно было быть ликвидировано или, по крайней мере, сведено к минимуму с помощью убеждения и искусной дипломатии. В свете таких взглядов считалось, что доверенные липа Византии – проповедники, епископы, послы – призваны играть весьма важную роль. Эта глава посвящена одному из самых замечательных представителей империи за ее рубежами. Феофилакт Ифест, уроженец греческого острова Эвбея, в конце XI века стал архиепископом Болгарским; престол его находился в македонском городе Охриде, где он и трудился среди славян на благо Церкви и империи не менее двадцати лет, а может, и более того. Нам он интересен с различных точек зрения. Во-первых, его сочинения были важным источником, откуда Запад в период Возрождения черпал познания в греческом богословии, а своими комментариями к Евангелиям и Посланиям апостола Павла Феофилакт оказал сильное влияние на строй мыслей Эразма Роттердамского. Это влияние видно и в поздних «Комментариях к Новому Завету», и в его «Парафразах», но более всего заметно в самом известном сочинении Эразма «Похвала глупости». Понятие «божественной глупости» (μωρα), встречающееся в богословских рассуждениях «Похвалы», заимствовано Эразмом, по собственному его признанию, из комментариев Феофилакта к Посланиям апостола Павла. Оно согласуется с традицией, особенно укорененной в Восточной церкви и восходящей к «Первому Посланию апостола Павла к Коринфянам»: «Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть… Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (Кор. 1:18, 3:19). Любопытно, что в то время, когда Эразм писал свою «Похвалу глупости», он не знал, кто автор комментариев, которыми он пользовался, и полагал, что часть их принадлежит перу некоего «Вульгария». Только в 1519 году, через много лет после опубликования «По-хвалыв, Эразм понял свою ошибку и узнал, что «Вульгарий» – всего лишь одно из наименований болгарской епархии Феофилакта. |
| В управлении Болгарской Церковью блж. Феофилакт показал себя архипастырем столь мудрым в своих предначертаниях, сколь и твердым в исполнении их. Хорошо понимая, что для духовного просвещения народа ему более всего необходимы способные помощники, он обращал самое строгое внимание на избрание достойных пастырей, особенно епископов. Из избранных им в болгарские епископы одни, как сам он говорит, снискали одобрение по благоразумию и благочестию, другие сделались известными красноречием и ученостью, а иные получили епископское достоинство, прославившись строгостью иноческой жизни. Не находя довольно просвещенных пастырей между болгарами, он избирал епископов из греков, если кто из них заслужил признание своей просвещенностью в Константинополе. Так как неумение приспосабливаться к внешним потребностям народа может вредить пастырю в его служении, то он обращал внимание и на эти качества в избираемом и для некоторых мест искал таких епископов, которые были бы " мудры в делах не только духовных, но и в мирских " . Желание видеть в епископе истинного архипастыря истребляло в нем все другие побуждения. Ни родство, ни дружба, ни просьбы не могли заставить его избрать недостойного или неизвестного ему. Даже явную опасность подвергнуться гонению за неудовлетворение просьбы он встречал с мужеством и твердостью исповедника. Так, однажды дук Скопийский просил его произвести в епископы одного человека, и блж. Феофилакт с достоинством и силой отвечал ему: " Ни тебе, государь мой, не следует мешаться в это великое дело, которое должно совершать со страхом, ни мне так легкомысленно решаться сообщать Божественную благодать " . Правитель обещал отблагодарить святителя за исполнение его просьбы, но блж. Феофилакт и на это отвечал: " Государь мой! Ежели тот, о котором ходатайствуешь, таков же (как и другие избранные), то не ты должен благодарить меня, а я тебя. Если же он неизвестен ни нашей церкви, ни в Константинополе не заслужил особенного одобрения за благочестие и просвещение, то не оскорбляй Бога и не приказывай нам, ибо нам заповедано повиноватися подобает Богови паче, нежели человеком (Деян. 5, 29) " . |
| Феофилакт, как исторический деятель и как писатель, совмещает в себе все признаки, о которых заключаем из жития: чрезвычайно надменное отношение к болгарам, официальную близость к ним, обширную образованность, витиеватость слога. Особенно характерно для Феофилакта презрение его к болгарам. По словам авто- —587— ритетного исследователя его эпохи, в продолжение всего архиепископства Феофилакта существовала «не рознь – это слово далеко не выражает существа дела, – но резкая вражда между архиепископом и его паствой». 613 В самом деле, все письма Феофилакта полны самых резких, проникнутых нескрываемой враждой к болгарам, отзывов об их качествах, природе, языке. «Я состою в рабстве… – пишет он великому Доместику – у грязных рабов, варваров, от которых несет собачьим запахом бараньей кожи, которые богаты только злонравием». 614 Он постоянно рвался в просвещенный Константинополь, так как болгарская страна для него «истинное место развращения, селение Кедар, железная печь», 615 а «болгарская природа – питательница всякой злобы». 616 Болгар он злобно называет «лицемерами, собаками» 617 и подобными именами. Эти варвары были интересны архиепископу разве только своими приношениями, благодаря которым он мог пересчитывать целыми днями своё золото. 618 И однако-ж тот же Феофилакт был автором «Истории тивериупольских мучеников», в которой выразился его интерес к болгарской агиографии и близость к болгарской церкви. Соединение тех же авторских признаков – крайнего пренебрежения к болгарам и теоретического интереса к их церковной истории – видим мы и в житии Климента. А. Д. Воронову принадлежит попытка доказать авторство Феофилакта путем сопоставления жития с трактатом его Περ ν γκαλονται λατνοι. Оба произведения сходятся в безусловном осуждении римского учения о св. Духе, при чем общая близость в аргументации иногда простирается до совпадения в отдельных выражениях. Хотя приведен- —588— ных Вороновым параллельных мест было недостаточно, чтобы окончательно упрочить авторство Феофилакта, но сама по себе мысль о сличении жития с произведениями Феофилакта оказывается в высшей степени плодотворной, если привлечь к сравнению и толкования его на новый завет. Результатом сличений является наблюдение, что почти вся 8-ая глава жития, заключающая в себе разбор и опровержение западного учения о Filioque, есть не что иное, как несколько видоизмененное толкование на евангелие от Ин.3:31–34 . |
| Создатели этой редакции преследовали две цели: а) сделать славянский перевод сколь возможно вразумительным и понятным для русского читателя; б) привести славянский перевод в большее согласие с греческими списками, бывшими в то время в употреблении в константинопольской церкви. «Для достижения первой цели старинные мораво-паннонские, болгарские и вообще южнославянские слова, ставшие непонятными для русских, заменяются в самых широких размерах другими, русскими словами или же образуются на русский лад; греческие и вообще чужие слова, оставленные в южнославянских списках Евангелия без перевода, здесь переводятся соответствующими славянскими. Для достижения второй цели переводчиком принимаются в соображение греческие списки константинопольской рецензии, имеющиеся от ІХ-го и следующих веков, не редко также греческие чтения, встречающиеся у Феофилакта Болгарского (ХІ в.)» 24 . Эта редакция возникла, видимо, ещё в XI в. в южной или юго-западной Руси (Владимир Волынский, Перемышль, Галич); затем списки этой редакции охотнее переписывались в Новгороде и Пскове. Примерно таковы же и выводы по второй редакции перевода Апостола 25 . 4 . Списки третьей редакции частью удерживают некоторые места древнего перевода, частью совпадают со второй редакцией, частью же имеют свои особенности в вариантах и переводе. Что касается вариантов, то третья редакция следует константинопольским спискам, а также переводу бл. Феофилакта. Отличительной особенностью перевода является его крайняя буквальность, буквальная близость к греческому подлиннику. Этот перевод не оказал влияния на современные ему списки Нового Завета, но в XVII в. московские исправители во главе с Епифанием Славинецким пользовались Чудовским Новым Заветом 26 . 5 . Четвёртая редакция восходит к южнославянской редакции Нового Завета, возникшей по почину болгарского патриарха Евфимия (XIV в.). Эта редакция, после некоторых исправлений, вытеснила совершенно все древние списки Нового Завета. К этой редакции относится первая полная Геннадиевская Библия 1499 г., печатная Острожская Библия 1580 г. |
| Леонид сделали любопытную, но совершенно неудовлетворительную с точки зрения исторической критики, попытку отождествить автора – ученика Климентова с личностью другого Феофилакта, болгарского архиепископа, жившего будто бы в X в. Первоначальный текст жития, по соображениям арх. Леонида, должен быть славянским. (Чтения в Общ. Ист. и Древн. росс. 1870, кн. IV, 8–19 стрр.). При таком неопределенном положении вопроса взялись за решение его Воронов и Е. Е. Голубинский . Оба они нашли в нём положительные признаки, заставляющие удалять его происхождение почти на два века от времени описываемых событий. Но вопрос о личности автора и ценности фактического материала решен ими различно. Воронов с редкой научной эрудицией отстаивал принадлежность жития целиком, в его наличном виде, Феофилакту и признавал за многими сообщениями его значительную историческую ценность. (Главн. Источн. 109–139). Уязвимую сторону аргументации Воронова составляет попытка присвоить Феофилакту и те выражения, в которых автор говорит о себе, как о болгарине и ученике Климента. Но И. В. Ягич в рецензии ва книгу Воронова выразил сомнение в авторстве Феофилакта и признал возможным объяснить противоречия в содержании жития только порчей или интерполяцией текста (Die neuesten Forschung. über die Slav. Apost. Cyrill und Methodius в Arch. f. sl. Phil., IV, pp. 110–116). E. E. Голубинский отнесся до крайности скептически к житию, его автору и заключающемуся в нём фактическому материалу. Взгляд Голубинского, в общих чертах выраженный в его юбилейной речи о свв. Кирилле и Мефодии («Св. Конст. и Меф., первоучители славянские» Μ. 1885, стрр. 54–7), подробно развить и аргументирован в его рукописном сочинении «Св. Константин и Мефодий, апостолы славянские», ч. II, к великому ущербу для науки не появившемся в печати. В составителе жития он видит «невежественно-беззастенчивого греческого фальсификатора, преднамеренно выдающего себя за ученика Климентова, но на самом деле жившего даже после Феофилакта». Исчерпав все противоречия, ложные показания и нелепости содержания, Голубинский доказывает полную недостоверность, даже безусловную лживость всего памятника. |
| Феофилакт первым из известных нам авторов заявил о том, что Мефодий крестил и наставлял в вере царя Бориса. Он утверждает, что произошло это еще до отъезда братьев в Моравию, то есть до 863 года. Это утверждение, расходящееся с более ранними достоверными свидетельствами о жизни обоих братьев, видимо, представляет собой антиисторическую попытку присвоить болгарской национальной традиции труды Кирилла и Мефодия. Подобные заявления болгарские сочинители в XIII–XIV веках делали все чаше. В официальном документе Болгарской Церкви, «Синодике царя Борила», составленном в 1211 году, говорится, что Кирилл перевел Священное Писание «с греческого на болгарский язык» и «просветил болгарский народ». Оставался всего один шаг, чтобы провозгласить братьев болгарами по крови. Он и был сделав около 1500 года болгарским анонимным автором краткого жизнеописания, известного как «Успение св. Кирилла». Феофилакг так далеко не заходит. Однако, назвав древнецерковно-славянский язык Кирилла и Мефодия «болгарским языком», он сделал шаг навстречу растущим национальным притязаниям своей болгарской паствы. Ранние сочинения кирилло-мефодневской традиции, и в не меньшей степени «Vita Constantini» и «Vita Methodii», несут на себе печать космополитического мировоззрения, и проповедь братьев в них видится обращенной ко всем славянским народам. В идеологическом зазоре между широкими горизонтами кирилло-мефодиевской традиции IX века и более узкой, националистической, точкой зрения болгарских авторов жизнеописание Климента, принадлежащее перу Феофилакта, занимает промежуточное положение. Источники «болгарофильских» пассажей, которые он ввел в жизнеописание Климента, нам неизвестны. Почти наверное они имеют чисто литературное происхождение; к тому же, поскольку в них просматривается зарождающийся болгарский национализм, то восходят они к значительно более позднему времени, чем предполагаемое церковно-славянское жизнеописание св. Климента, которое, как мы видели, было написано, вероятно, в первой половине X века. |
| В управлении Болгарской Церковью блаженный Феофилакт показал себя архипастырем столь мудрым в своих предначертаниях, сколь и твердым в исполнении их. Хорошо понимая, что для духовного просвещения народа ему более всего необходимы способные помощники, он обращал самое строгое внимание на избрание достойных пастырей, особенно епископов. Из избранных им в болгарские епископы одни, как сам он говорит, снискали одобрение по благоразумию и благочестию, другие сделались известными красноречием и ученостью, а иные получили епископское достоинство, прославившись строгостью иноческой жизни. Не находя довольно просвещенных пастырей между болгарами, он избирал епископов из греков, если кто из них заслужил признание своей просвещенностью в Константинополе. Так как неумение приспосабливаться к внешним потребностям народа может вредить пастырю в его служении, то он обращал внимание и на эти качества в избираемом и для некоторых мест искал таких епископов, которые были бы «мудры в делах не только духовных, но и в мирских». Желание видеть в епископе истинного архипастыря истребляло в нем все другие побуждения. Ни родство, ни дружба, ни просьбы не могли заставить его избрать недостойного или неизвестного ему. Даже явную опасность подвергнуться гонению за неудовлетворение просьбы он встречал с мужеством и твердостью исповедника. Так, однажды дук 13 Скопийский просил его произвести в епископы одного человека, и блаженный Феофилакт с достоинством и силой отвечал ему: «Ни тебе, государь мой, не следует мешаться в это великое дело, которое должно совершать со страхом, ни мне так легкомысленно решаться сообщать Божественную благодать». Правитель обещал отблагодарить святителя за исполнение его просьбы, но блаженный Феофилакт и на это отвечал: «Государь мой! Ежели тот, о котором ходатайствуешь, таков же (как и другие избранные), то не ты должен благодарить меня, а я тебя. Если же он неизвестен ни нашей Церкви, ни в Константинополе не заслужил особенного одобрения за благочестие и просвещение, то не оскорбляй Бога и не приказывай нам, ибо нам должно повиноваться больше Богу, нежели человекам 14 ». |
| Поучение на неделю цветоносную. – Начало этого слова – приступ не совсем подходит к последующему и как будто взято из другой проповеди: «Велики и древни сокровища, дивно и радостно откровение доброго и сильного богатства, неоскудеваемы дары, подаваемы ближним, искусны строители славного и весьма честного дома, обильны и преизобильны и многие остатки царской трапезы, от которой нищие питаются пищею негибнущею, но пребывающею в живот вечный». Он дает истолкование этого, переходит затем прямо к предмету Слова, иносказательно и в образах излагает празднуемое событие и оканчивает обращением к слушателям. В этом Слове указывают влияние Феофилакта Болгарского (Сухомл., предис. XLIII), в следующем напр. месте: «Жребя – иже от языка веровавшие в он люди, их же отреши от лести диаволя» (Кир. Т.), – у Феофилакта: «...Господь садится на осленка, дабы образно дать нам знать, что Он покорит себе новый, неочищенный и необузданный народ – язычников»: («Благов.», на Ев. от Луки, Каз. изд., стр. 333). Но еще ближе можно бы указать влияние церковных песнопений канона в неделю цветон., если только отыскивать у Кирилла Т. сходство в мыслях и словах с другими и разные влияния на него. Так в параллель к приведенному месту можно привести 9 пес. канона, ст. 1: «На жребя младо всед ... приде бо бессловесную идольскую прелесть разрушити и неустанное стремление уставити всем языком, еже пети». Вообще, по сличении этого Слова Кирилла с соответственными местами «Благовестника» Феофилакта Бол., оказывается, что кроме символически-аллегорич. способа истолкования ничего общего между ними нет: у последнего сухое и краткое истолкование Евангелия, у первого чувствуется пыл и увлечение звуками церковных радостных песнопений и стремление передать эти звуки на языке картин и образов. Мы издаем это поучение по списку Калайдовича, без всяких изменений, варианты же, поправляющие текст, приводим по Сборн. поучений (от недели Мытаря и Фарисея до недели всех святых) Троице-Серг. Лавры 9 (2022), пергам., XIV в., где они помещ. на л. 32 об.–36. В Кирилловском сборнике, из которого мы заимствуем текст нижеследующих поучений, его нет: сборник этот начинается поучениями со дня Пасхи. |
| Рассматривая с этой точки зрения издаваемые нами Слова и поучения св. Кирилла, мы находим их вполне достойными занимать то место, какое отводилось им в древнерусском церковном употреблении, наряду с святоотеческими творениями. В них виден настоящий оратор, обладающий даром и искусством церковного именно красноречия в панегирическом роде. Глубокое и обширное знание св. Писания, богатое воображение, сила религиозного убеждения и одушевления, восторженно-радостное настроение – вот отличительные их особенности. Его проповеди вполне отвечают содержанию и тону церковных праздничных песнопений и служат прямым восполнением и истолкованием их, на основании соответственных Евангельских и Пророческих повествований. Он говорил не от себя, а «от Евангельских и Пророческих Словес», как сам заявляет не раз, и если простые Евангельско-библейские рассказы обращает он в аллегорически-символические образы и картины, то это вызывалось не его личным, а церковным отношением к ним: в церковном богослужении все имеет символически-преобразовательное значение в отношении к минувшим (подзаконным), настоящим (благодатным) и будущим (небесным) временам и судьбам церкви Христовой. Кроме того, у нас принято смотреть на аллегорию и символизм в его проповедях несколько односторонне, – исключительно как на подражание и зависимость от византийских образцов. Правда, современные Кириллу Туровскому византийские проповедники и истолкователи св. Писания постоянно и широко пользуются аллегорически-символическим способом изложения своих мыслей. Достаточно, напр., назвать Феофилакта Болгарского , современника Кирилла Тур., который вероятно был знаком с его церковно-учительными творениями, впоследствии сделавшимися столь популярными в нашей литературе: у Феофилакта Болгарского , по местам, целым рядом идут одни лишь символы и аллегории 283 . Но, и независимо от этого, аллегорически-символический способ изложения мыслей был просто общепринятым в средневековых литературах Востока и Запада, и им пользовались в самых разнообразных литературных произведениях. |
| 75 В богомильстве несомненно выражалась также национальная, политическая оппозиция славянская против тяжелого господства Греков в церковной и светской области. С этой точки зрения, положение Придунайской Болгарии в XI веке было весьма благоприятно широкому распространению и укреплению ереси. Средоточие церковного управления находилось далеко, в центре Македонской Болгарии, в городе Охриде. После покорения Болгарского царства Василием II настало обычное бесчеловечное и кровопийственное хозяйничанье греческих финансовых чиновников, целая армия которых накинулась на Болгарию. Мы знаем эти порядки и этих людей из писем Феофилакта Болгарского : бльшая часть этих писем наполнена горькими жалобами на греческих писцов, дозорщиков, сборщиков податей и пр. Если они не щадили архиепископа родом Грека, человека имевшего важные связи при дворе, то что было и что делалось с простым Болгарином! Из той же переписки Феофилакта мы видим, с каким глубоким презрением относились даже лучшие из архипастырей-Греков к своей славянской пастве, к этим «нечистым варварам, от которых издали несет козлиным запахом их одежды». При таком настроении с одной стороны, легко себе представить то не совсем дружелюбное чувство, которое другая сторона питала к Грекам, занимавшим епископские кафедры Виддина, Средца и т. д. Богомилы и Армяне, первые распространители манихейства, упоминаемые несколько раз Феофилактом, находили самую удобную почву для своей пропаганды. Павликианство, одна из главных отраслей манихеизма, принесено было в Европу поселенцами, которых вывели из Армении Константин Копроним и Иоанн Цимисхий. Центром павликианства в Греческой империи был Филиппополь. Помещая в окрестностях этого города восточную колонию, победитель нашего Святослава имел в виду двойную цель: во-первых, удалить непокорных и воинственных сектантов от горных замков (ρουρων) и ущелий их родины, где с ними было трудно справиться, и во-вторых, поставить их оплотом против постоянных нашествий и набегов на Фракию со стороны скифского севера, из-за Балкан. |
|
|
