| Но вот что удивительно: тексты древних Литургий мало в чем согласны между собой. Святой Ипполит, приведя образ молитвы римской Церкви, тут же говорит: «Нет никакой необходимости, что бы он повторял те же самые слова, которые мы говорили раньше и заучивал их наизусть, вознося благодарение Богу 37 ». Значит, Предание и не в словах Евхаристического канона, но в самой Евхаристии. Общее всех древних Литургий – это их плод. Разнятся молитвы. Но едина реальность Таинства – и потому едино восприятие евхаристического Хлеба как Хлеба Жизни, как соединения со Христом. Больше всего искушений в народе вызвали слова Христа о преломлении Его плоти ( Ин.6:52 ). Апостол Павел видел источник многих бед в недостойном, «без рассуждения», причащении Плоти Христа. Болезни и даже смерти христиан апостол приписывал недостойному Причащению ( 1Кор.11:28-30 ) 38 . Так не дает ли вновь это наблюдение нам повода к заключению о том, что именно о Евхаристии и созидании Церкви как Тела Господня шла речь в тех беседах Воскресшего Спасителя, о которых столь скупо говорит Писание: « В продолжение 40 дней являясь им и говоря о Царствии Божием » ( Деян.1:3 ). Не литургические формулы Он передавал им – но говорил о самой реальности Богообщения, о тайне причастия Богу. Совершение Литургии и есть главное содержание Предания. А, значит, «только тот понимает Церковь, кто понимает Литургию 39 ». Предание, догмат – это именно и есть тайна православия. Некрещеного можно научить вере в Троицу и во Христа; его нельзя научить лишь самому главному – правильной молитве ко Христу и жизни во Христе. Недаром самые радикальные различия православия и протестантизма, выпавшего из предания – в построении молитвы, в ее интонации и напряжении… Причастие – не символ, а реальность Те секты, которые сейчас активно борются с Православием в России, отрицают реальность Литургии. Для них «хлебопреломление» — просто «воспоминание». «Мы не признаем таинства превращения хлеба в Тело Христа и виноградного вина в Кровь Спасителя, и того, что верующие якобы вкушают не хлеб и вино, но истинное Тело и Кровь Христа» – утверждает баптистский учебник догматики 40 . Баптистские же комментарии к Евангелию со всей решительностью настаивают: «Не заблуждайтесь и не думайте, что жизнь вечную можно приобрести через вкушение хлеба и вина в Вечере Господней! Слова «Ядущий», «есть», «пища» в стихах 50–58 Евангелия от Иоанна просто изображают веру, принимающую Господа Иисуса Христа как личного Спасителя. Уверовавшему в Господа Иисуса Христа как в своего личного Спасителя, надлежит постоянно участвовать в Вечере Господней ( 1Кор.11:23-34 ), в общении с другими верующими, но не для получения спасения, а в силу того, что спасение уже получено, а также и вообще во исполнение заповеди Господней 41 ». Итак, отказ от онтологического понимания Таинства Евхаристии приводит баптистов к чистому юридизму: зачем Христос установил столь странное таинство своей Крови – мы не знаем, но раз уж нам повелено, то мы будем его изображать. |
| Собор разъяснил, что во Христе обе Его природы обладали полнотой своих свойств, то есть Он имел божественную и человеческую волю. Как человек, Он боялся смерти, но личным усилием покорился воле Своего Отца. К сожалению, позднейшие европейские философы по своему богословскому невежеству не поняли этой истины, и тайну КТО вновь и вновь пытались выразить через ЧТО (волю, разум, самосознание). Седьмой Собор (787) разбирал вопрос почитания икон. Изобразим ли Бог? По природе – несомненно нет. Но что общего у портрета (фотографии) человека и самим человеком? – Имя. Увидев Николая и увидев фотографию Николая, мы говорим одно и то же: «Это — Николай». Имя личности соединяет личность с его образом. Во время молитвы происходит именно соединение образа с первообразом: «глазами взирая на образ, мы умом восходим к Первообразу». Догмат Седьмого Собора вновь спас европейское искусство – и Рублева, и Рафаэля – от восточной безликости. Только потому, что Сын единосущен («омо у сиос»), а не подобносущен («ом и усиос»), Отцу, можно утверждать, что именно Бог, а не некий ангел стал человеком. А, значит, возможно сакральное искусство: раз Христос, будучи Богом, был видим и осязаем, значит, незримый Бог обрел видимые, человеческие черты. И этого Бога с человеческим лицом – можно изображать, ибо что видимо, то, конечно, и изобразимо. Бог – изобразим. Ислам, борясь с идолопоклонством, запретил делать любые изображения животных, человека, а тем более – Бога. Это крайность, которая не оправдывается Священным Писанием, которое повелело сделать изображение Херувимов на крышке Ковчега завета и на занавеси, отделяющей Святое Святых от Святилища ( Исх. 25:18-22 и 26:1–37; 3Цар. 6:27-29 ; 2 Парал. 3:7–14). При всей многочисленности соборов, число церковных догматов совсем невелико – настолько невелико, что по знакомстве с богословием возникает даже неудовлетворенность: веков в церковной истории так много, а определенного, познанного и выраженного – так мало! «Издали, из внешней тьмы, кажется, словно Церковь очень скупо и сжато определила Истину – хочется новых догм и новых откровений» (Л. |
| Мы говорили о метафизичности Традиции. Ее «сугубость», двумирность не может не быть болезненна. Если христианство метафизично, двумирно – то оно не может не быть разрывом. А разрыв – болезнен. Если этой боли мы не чувствуем – то значит и не прикоснулись к Иному миру… Христианство – соль на ранах, и прежде всего на наших ранах, а не на ранах язычников или иудеев. Если мы сами не испытываем боли от нас самих – не от мира, а именно от недолжного собственного бытия, не от конкретного проступка, а именно от самого устройства нашей жизни – то мы вне Традиции. С Христом душе невмоготу, но без Него еще хуже… Там, где эта покаянная боль уходит – там рождается и конфессиональный триумфализм, и обрядовая гордыня, и псевдо-аскетическая мизантропия… Аскетика, впрочем, говорит, что искушения возникают из-за недолжного нашего обращения с предметом искушения. Не мир плох, а наша очарованность миром, не плоть дурна, а плохое пользование ею. Так и здесь: не плоть Традиции дурна, бывает дурным ее восприятие. Не через развоплощение «исторического христианства» лежит путь «очищения и обновления» Церкви, а через разъяснение собственно церковной, Традиционной иерархии ценностей. Субботу можно не отменять. Достаточно лишь напомнить, в каких отношениях она находится с человеком. Обновление традиции В свете сказанного, вопрос об обновлении форм Традиции должен быть более понятен. Можно обновлять предания; нельзя обновить Предание. Если истинное Предание есть действие Божие в человеках, то оно само является источником истинного обновления, и никак не может быть реформируемо Соборами или богословскими конференциями. Из него можно выпасть, отломиться, можно сужать или расширять поле его действия в своей жизни – но его самого «обновить» нельзя. Понятно также, что если мы всерьез рассматриваем плоть Предания (то есть Церковь) как живой организм , то нельзя запрещать улучшений форм ее жизни и проповеди. Все живое естественно меняется, растет; музейности подлежит лишь оставшееся в прошлом. Нельзя принципиально возражать против улучшений в церковной жизни и церковной практики. Вопрос лишь в том – что и как улучшать. Одни видят смысл надлежащих перемен в богослужебной практике в возвращении к формам Богослужения 17 века, другим («обновленцам») ближе формы церковной организации четвертого века… И там, и там есть своя правда и свои опасности. Дорогое хранится |
| Если говорить о самих Православных Церквах, то следует признать, что их внутреннее единство также бывает нарушено. Прежде всего, речь идет о расколах. Для Русской Православной Церкви принципиальны два раскола – Старообрядчество и Зарубежная Церковь. В отношении первого есть положительные тенденции, в частности снятие клятв. В отношении второго, как это ни странно, устранение политических причин раскола не привело пока к его ликвидации. Начатый в Германии диалог между Московским Патриархатом и Германской епархией Зарубежной Церкви приостановился. Грех с точки зрения нравственности, раскол – это еще и огромная опасность в миссионерском плане, по существу, это разрушение Церкви. Можно понять, как возникали расколы по политическим мотивам в прошлом, но сегодня расколы, произошедшие по недогматическим вопросам, необъяснимы и непростительны. Феномен старообрядчества заставляет подходить к этой теме очень ответственно. Тем не менее подобное случается и в наши дни. Так, в Элладской церкви часть верующих не приняла переход на Григорианский календарь и уже более полувека находится в состоянии раскола с Матерью-Церковью, своей автокефальной Церковью, а значит и со всем вселенским Православием. Плохое знание истории Церкви и Православного Предания объясняет тенденцию так называемых “ревнителей” Православия все подвести под известный им одним стандарт. Стремление к унификации приводит таких благочестивых ревнителей к поиску врагов, которых видят в каждом, не разделяющем их собственные вкусы. Забывают даже простую истину, что в древней Церкви существовали различные богословские школы, например Александрийская и Антиохийская, и точки зрения их представителей по ряду вопросов были противоположными. Сегодня лидеры обеих этих школ почитаются как отцы Церкви. Очень опасны своего рода “судебные процессы”, проходящие под лозунгом “единство Церкви” и напоминающие советские процессы тридцатых годов. Ничего кроме соблазна паствы и закостенения богословской мысли они не приносят. Дискуссии необходимы, но не ради поиска врагов, а как поиск Истины. Единство не только не предполагает единообразия, но и вступает с ним в некий конфликт. Одинаковые детали конструктора вряд ли позволят что-нибудь создать. Не вообразимы и одинаковые члены живого организма. Нет никакой необходимости сводить различные традиции к одной, унифицировать их. Ошибочно и опасно, стремясь к единообразию в одной конфессиональной традиции, изобретать норму и канон там, где их никогда не было. Очень важно в миссионерской деятельности различать такие категории, как догмат, канон, правило, обычай, обряд, традиции быта. Как уже отмечалось, полезно помнить, что в Церкви всегда существовали два подхода: икономия и акривия, – и ни один из них не должен отрицать существование другого. Это помогает понять роль и необходимость компромиссов в жизни Церкви. |
| Ouspensky. Théologie de l’icône dans l’Eglise orthodoxe. Cerf, 1993. с.151. В. И. Антонова, Н. И. Мнева. Государственная Третьяковская Галерея. Каталог древнерусской живописи. М., 1963. Т. 2, с. 518 L. Ouspensky. Théologie de l’icône dans l’Eglise orthodoxe. Cerf, 1993. с. 391 А. А. Воронов, Е. Г. Соколова. Чудотворные иконы Богоматери. М., 93 L. Ouspensky. Théologie de l’icône dans l’Eglise orthodoxe. Cerf, 1993. с. 472. П. Флоренский. Иконостас. Избранные труды по искусству. СПб., 1993. с. 41. L. Ouspensky. Théologie de l’icône dans l’Eglise orthodoxe. Cerf, 1993. сс. 469-472. Диакон Андрей Кураев. Традиция догмат обряд. М., 1995. с.292; также L. Ouspensky. Théologie de l’icône dans l’Eglise orthodoxe. Cerf, 1993. сс. 172, 469. L. Ouspensky, V. Lossky. The meaning of icons. Newyork, 1989. с. 41 П. Флоренский. Обратная перспектива. Иконостас. СПб., 1993. с. 178 Б. В. Раушенбах. Пространственные построения в живописи. М., «Наука», 1980 Дионисий Фурноаграфиот. Ерминия или наставление в живописном искусстве. В кн. Икона. Секреты ремесла. М., 1993. с.22. П. Флоренский. Иконостас. СПб., 1993. с. 46. Там же, с. 47. Там же, с. 60. Там же, с. 64. Там же, сс. 65-66. Там же. Повесть временных лет по Лаврентьевской летописи 1377 г. М., 1950. с. 75 Цит. по: Г. Флоровский. Отцы V – VIII веков. Париж, 1933. с. 106. Платон, Пир. XXIX . Л. А. Успенский. Богословие Православной Церкви. Париж, 1989, сс. 5-6. Ф. И. Буслаев. Подлинник по редакции XVIII века. В антологии «Икона и иконописцы. Богословие образа». М., 2002. с. 242 История иконописи. М. 2002. с. 264 Стоглав, глава 41, вопрос 1 Глеб Маркелов. Книга иконных образцов. 500 подлинных прорисей и переводов с русских икон XV – XIX веков. СПб, 2001 L. Ouspensky. Théologie de l’icône dans l’Eglise orthodoxe. Cerf, 1993. с. 481. Митрополит Антоний Храповицкий. Главные отличительные черты русского народа в иконописи и в празднике Воскресения Христова. – «Царский Вестник». |
| Василий (Кривошеин) , архиеп. Православное духовное Предание//Богословские труды. Нижний Новгород, 2011. С. 219–235. Ведерников А. Проблема Предания в православном богословии//Журнал Московской Патриархии. 1961. 10. С. 61– 71. Воронов А., прот. Протестантское богословие и вопрос о богодухновенности Свящ. Писания//Труды КДА. 1864. 4. С. 403–447; С. 1–70. Давыденков О. , прот. Священное Предание//Догматическое богословие. М.: ПСТГУ, 2005. С. 36–58. Десницкий А. Дошел ли до нас оригинал Библии ?//Журнал «Фома». 2006. 10 (42). Дронов М., прот. Писание и Предание//ЖМП. 1993. 11. С. 9–25. Иларион (Алфеев), митр. Вероучение. Источники православного вероучения. Писание и Предание//Православие. Т. 1. М.: Изд–во Сретенского монастыря, 2012. С. 337–342. Иларион (Алфеев) , митр. Священное Писание и Священное Предание: православный взгляд//Русская Православная Церковь . Официальный сайт Московского Патриархата [Электронный ресурс]/URL: http://www.patriarchia.ru/db/text/3884654.html Иларион (Троицкий) , сщмч. Священное Писание и Церковь //Pravmir.ru. Православная электронная библиотека [Электронный ресурс]/URL: http://lib.pravmir.ru/library/readbook/241 Иларион (Троицкий) , сщмч. Священное Писание, Церковь и наука//Православие.RU [Электронный ресурс]/URL: http://www.pravoslavie.ru/5835.html Каллист (Уэр) , митр. Священное Предание: источник православной веры//Pravmir.ru. Православная электронная библиотека [Электронный ресурс]/URL: http://lib.pravmir.ru/library/readbook/3483 Кураев A., диак. Предание и Писание//Традиция. Догмат. Обряд. М.: Клин, 1995; Изд. 2–е: К., 2003. Кураев А., диак. Три ответа о Предании//Наследие Христа. Что не вошло в Евангелия? М.: «Благовест», 1997. Лосский В.Н. Предание и предания//ЖМП. 1970. С. 61–76. Мейендорф И. , прот. Живое Предание: свидетельство Православия в современном мире. СПб., 1997. 272 с. Мейендорф И. , прот. Иерархия и народ в Православной Церкви//Вестник РХД. 1955. 39. С. 36–41. Мейендорф И. , прот. Православная традиция и история//Живое Предание. СПб., 1997. С. 249–270. |
| Ведь именно иудейский канон ветхозаветных книг они признали как границу Ветхого Завета. Книги, которыми не пользовались евреи средневековья, но которые считали Боговдохновенными античные христиане, протестанты вычеркнули из Библии. Сегодня по рукописям Кумрана достоверно известно, что «неканонические» ветхозаветные книги употреблялись в дохристианских израильских общинах. Пишет о них и святой Афанасий Великий в своем знаменитом послании, определяющим библейский канон IV века: «Для большей точности присовокупляю, что кроме этих (общепринятых) книг есть и другие, не внесенные в канон, которые однако же установлено Отцами читать вновь приходящим и желающим огласиться словом благочестия 81 ». Обидно поэтому, что протестанты, которые весь упор делают на миссионерство, отринули именно те ветхозаветные книги, которые так полезны новообращенным христианам… И еще более обидно, что авторитет средневековых раввинов оказался для них важнее авторитета древнецерковных Отцов Церкви. По слову Хомякова, без признания Церкви «Библия превращается в сборник сомнительного состава, которому люди приписывают авторитет только потому, что не знают, как без него обойтись 82 ». Надо отметить, что в серьезной протестантской литературе встречается признание неразрывности церковной традиции и Библейского канона. О. Кульман (O. Cullmann), однако, так толкует роль Церкви в этом вопросе: «Установив принцип канона, Церковь признала, что с этого момента традиция перестала быть критерием истины. Этим актом смирения Церковь подчинила свою традицию высшему критерию апостольской традиции, кодифицированной в священных Писаниях. Выработать канон значит признать: отныне наша церковная традиция нуждается в том, чтобы быть контролируемой, и этот контроль будет осуществляться – с помощью Святого Духа — апостольским преданием, фиксированным в текстах 83 ». Это уже не просто попытка отделить Писание от Церкви, а дерзкая попытка отделить церковную традицию от Церкви. Замечательно, кстати ее полное методологическое соответствие одному из основных постулатов псевдо-православного фундаментализма: эпоха вселенских соборов и догматического, богословского и канонического творчества Церкви остались позади, завершившись 7 Вселенским Собором. |
| Восточная традиция с предельной осторожностью допускает принятие в уме образов духовного мира- но ни в коем случае не во время молитвы. «Как воображать Господа? сидящим на престоле или распятым? – отвечает на вопрос святой Феофан Затворник. — Когда размышляете о Божественном, тогда можно вообразить Господа, если нужно. Но во время молитвы никаких образов держать не следует» 152 . Не виды, а смыслы делаются здесь предметом рассмотрения. «Вообрази истину и молись о ней, или ее во время молитвы вращай в уме, и молитвы составляй из нее же. Придет момент, когда истина сия войдет в сердце и обымет все существо души, питая ее и обвеселяя» 153 . Эта интеллектуальная медитация православия ближе к еврейским истокам христианства. Поощрение фантазии Католическая медитация, напротив, предлагает вызывать в уме и удержание в памяти разные зримые образы. Игнатий Лойола, основатель ордена иезуитов и почитаемый католический святой, советует: 154 «Представить мысленно огромные языки пламени и души как бы заключенные в раскаленные тела. Услышать упреки, плач и вопли, предание проклятию Иисуса Христа и святых Его. Почувствовать запах дыма, серы, разложения и гнили. Представить, что мы сами осязаем этот огонь. Вспомнить души, пребывающие в аду, благодарить Господа за то, что Он не попустил мне окончить жизнь здесь 155 » … 156 Это упражнение рекомендуется делать за час до ужина. Существуют у римо-католиков множество различных предметов для медитаций. Можно представить себя воспринимающим благоухание Девы Марии в раю. Можно поставить себя рядом с апостолами на горе Преображения. Можно представить себя следующим Via Dolorosa следом за Христом. Блаженная Анджела (сконч. в 1309 г.) особо остро представляет себе страдания Христа. «Стояла я однажды на молитве, и Христос показал мне Себя наяву яснее. И тогда позвал Он меня и сказал мне, чтобы я приложила уста к ране на боку Его. И мне казалось, что я приложила уста и пила Его кровь, истекающую из бока Его и давалось мне понять, что этим Он очищает меня. |
| «Да что же и дорого-то в России, как не старые церкви. Уж не канцелярии ли? или не редакции ли? А церковь старая-старая, и дьячок — «не очень», все с грешком, слабенькие. А тепло только тут», – восклицает бытописатель Розанов» 300 . Привычно в наше время слышать споры о минимуме священнодействий, который «обеспечивает» свершение таинств. Чем такие разговоры кончаются, уже известно – Вторым Ватиканским собором… Если уяснено «главное» – от второстепенного можно избавиться. А затем выяснится, что есть еще более важное и в главном есть второстепенное… А в итоге в храме остается получасовая месса, в которой само Таинство ощущается уже какой-то досадной интермедией в промежутке между проповедями… Вроде и в этой усеченной мессе есть «главное». Но почему-то становится холодно… Православие ищет не сведения к минимуму, а раскрытия полноты смысла. Если для этого раскрытия важен даже цвет литургических одежд – надо сохранить и раскрыть их символику — хотя, несомненно, Литургия останется Литургией даже при отсутствии в ризнице фелони нужного цвета… В. Лосский различал Предания от преданий. То единое и нерукотворное Предание, о котором у нас была речь выше, воплощается и осознается как целый ряд преданий с маленькой буквы и во множественном числе. Эти предания могут меняться и обогащаться — литургическое, проповедническое, агиографическое, иконографическое, архитектурное, гимнографическое… Все вместе они пытаются довести до нашего сознания глубину христианской веры. Очевидна, при этом, известная «мозаичность» разных преданий. Пока на витраж смотрят со вне, с улицы – непонятен смысл этих темных церковных окон. Если смотрят даже изнутри, но ночью или в пасмурный день – тоже скорее берет досада на то, что витражи еще более ослабляют и без того малый свет. Но вот сквозь них бьет солнечный луч… Смысл мозаики, смысл преданий виден лишь на свету. Символ – не описание предмета, а указание на него. Символом в Греции называлась разломанная дощечка, половинки которой друзья забирали при разлуке. Если посланник приносил другому весточку, он должен был предъявить половинку досочки: если она совпадет с хранящейся у адресата – значит, весть не поддельная. Символ есть воссоединение, встреча (это уже филологически: символ – от глагола simballo). Сама Традиция есть символ. В ней Бог посещает человека. В ней человек встречаются с Богом и с теми, кто раньше его встал на этот путь. Не случайно изложение веры называется словом «Символ». То, что мы сегодня называем « Символ веры » — это половина крещального диалога. «Веруешь ли?» – спрашивал пресвитер желающего креститься. – «Верую…» – отвечал тот. В помощь молящимся |
| Именно верный «духовный инстинкт Церкви 85 » отобрал канон Писания. Протестанты (например, К. Барт), говорят, что сами Писания заставили Церковь признать себя. Их внутренняя убедительность была такова, что Церкви не оставалось другого выбора. Однако если предположить, что при определении канона Церковь руководствовалась не внутренним ощущением святости, а чисто доктринальными соображениями, если предположить, что не веяние Духа, уже знакомое ей по собственному опыту, опознавала она в Писаниях, а лишь удостоверяла с помощью апостольского авторитета свое вероучение — то и книги многих других христианских писателей можно было бы включить в состав Писания. Они ведь тоже правильно говорят о Христе! Не истинность, а святость почувствовала Церковь в канонических книгах. А ощущение святости – это уже отнюдь не дело разума только. Только исторический нигилизм и отсутствие соборного измерения в протестантском сознании делает неизбежным их постоянное дробление — и именно по вопросам библейской экзегетики. Предание обеспечивает правильность понимания Писания Как расплывается понимание Писания вне комментирующей его традиции — сегодня можно и не говорить особо: пример сотен сект, настаивающих на чистоте своего «евангелизма», а в то же время утверждающих прямо противоположные вещи – у всех налицо. Протестанты уверяют, что они живут точно по Писанию и ясно понимают Слово Божие. Но если бы это было так – не было бы сотен сект, настаивающих на своем евангелизме и проповедующих противоположные вещи. Адвентисты отрицают бессмертие души (а баптисты, ссылаясь на ту же Библию, его признают). «Свидетели Иеговы» (в отличие от адвентистов) не считают Христа Истинным Богом. Пятидесятники не признают за христиан всех тех, кто не приходит вместе с ними в состояние экстаза… Феномен, известный во всех религиозных традициях мира: единство текста определяется исключительно единством традиции его толкования. И нет никакого «конфессионализма» в словах Хомякова: «Ты понимаешь Писание поскольку ты хранишь Предание 86 ». |
|
|
