| Все перечисленные события казались современникам тем страшнее, что они не могли не видеть некоторой слабости в организации своей православной Церкви. Эта слабость Литовской православной Церкви, оторванной от единства с Московской митрополией еще в XV веке, проистекала главным образом от способа раздачи епископских кафедр польскими королями, которые присвоили себе исключительное право «подаванья» этих кафедр, со всеми принадлежавшими к архиерейским домам земельными угодьями и другими доходными статьями. Здесь не место распространяться о тех замешательствах и беспорядках, которые происходили в западно-русской Церкви в правление Сигизмунда II, Стефана Батория и Сигизмунда III, весьма сильно злоупотреблявших этим, так называемым, патронатским правом. Напомним лишь, что в XVI веке довольно часто были утверждаемы в епископском сане люди недостойные этого высокого положения, которые искали материальной выгоды и иногда из-за земных благ меняли саблю на клобук, а потому и не удивительно, что такие люди с толпою вооруженных слуг вступали между собой в открытую драку из-за церковных земель и замков. Весьма естественно, что такие епископы были слабо образованы и не в состоянии были составить какого-либо трактата, брошюры или послания для защиты православной веры и в опровержение богословских мнений своих противников. 1 Если из среды православных и выходили тогда какие-либо полемические сочинения или послания, то эти книги выходили из-под пера ученых иноков, священников или же образованных светских лиц. Во главе тогдашних образованных светских лиц среди православных бесспорно надлежит поставить князя Андрея Курбского и князя Константина Острожского. В настоящем кратком предисловии нет возможности даже в сжатых чертах удовлетворительно представить обширную просветительную деятельность обоих названных русских магнатов и их влияние на современников. Касаясь этой деятельности, мы имеем лишь в виду выяснить то благоприятное действие, которое она оказывала на поднятие образования и начитанности среди среднего класса населения и, в частности, среди русских мещан г. Львова и Вильны, из которых были лица, находившиеся в тесном общении и переписке, как с князем Курбским, так и с князем Острожским. |
| Филарет немедленно послал грамоту протопопу Ростовского собора с братией, чтобы по присылке от Сапеги священника или дьякона для разоренного храма был выдан антиминс. Отписал «нареченный» патриарх и в Юрьев-Повольский, повелев тамошнему протопопу озаботиться освящением храма на Киржаче. Сапега за заботу о церкви получил от Филарета благословение. Между тем политическая обстановка накалялась. Россияне столь усердно разоряли свою страну и убивали друг друга, что польский король Сигизмунд III не счел более возможным оставаться в стороне. В России, писал он Московскому патриарху и духовенству, а также, в особой грамоте, всему благородному сословию, «от давнего часу многая смута, замешанье и разлитие крови христианской деется. Мы, сжалившись, пришли сюда сами лично не для того, чтобы еще больше смута и христианское кровопролитие в государстве расширились, но чтобы с помощью всесильного Бога... то великое государство успокоить, смуту и упадок от него отдалить, разлитие крови христианской унять, а людям христианским покой и тишину учинить» . «Жалость» польского короля питалась надеждой принять Россию «под нашу королевскую руку» или, по меньшей мере, урвать от страны приличный кусок. Посему «миротворческая» миссия началась в конце 1609 г. с осады Смоленска, жители которого упорно не желали обрести мир в чужеземном подданстве. Встретив сопротивление, Сигизмунд не уныл, уповая найти на просторах России довольно желающих продать свою страну. 12 ноября королевское посольство выехало из стана под Смоленском, формально на переговоры с московским правительством, а реально — со всеми, кто мог способствовать планам Сигизмунда. Базой для действий посольства был избран тушинский лагерь, где было довольно поляков и литовцев, чтобы обеспечить минимальную безопасность представителей короля. Последовавшие события дают ясное представление о положении Филарета Никитича как «нареченного» патриарха: с одной стороны, он не был пленником и входил в число главных политических фигур; с другой стороны, подобно Лжедмитрию II и первейшим тушинским вождям, он был лишен возможности реализовать собственные планы и мог только определенным образом вести себя в порожденной безумной игрой различных сил обстановке. |
| Все перечисленные события казались современникам тем страшнее, что они не могли не видеть некоторой слабости в организации своей православной Церкви. Эта слабость Литовской православной Церкви, оторванной от единства с Московской митрополией ещё в XV веке, проистекала главным образом от способа раздачи епископских кафедр польскими королями, которые присвоили себе исключительное право „подаванья“ этих кафедр, со всеми принадлежавшими к архиерейским домам земельными угодьями и другими доходными статьями. Здесь не место распространяться о тех замешательствах и беспорядках, которые происходили в западнорусской Церкви в правление Сигизмунда II, Стефана Батория и Сигизмунда III, весьма сильно злоупотреблявших этим, так называемым, патронатским правом. Напомним лишь, что в XVI веке довольно часто были утверждаемы в епископском сане —197— люди недостойные этого высокого положения, которые искали материальной выгоды и иногда из-за земных благ меняли саблю на клобук, а потому и неудивительно, что такие люди с толпой вооружённых слуг вступали между собой в открытую драку из-за церковных земель и замков. Весьма естественно, что такие епископы были слабо образованы и не в состоянии были составить какого-либо трактата, брошюры или послания для защиты православной веры и в опровержение богословских мнений своих противников 1725 . Если из среды православных и выходили тогда какие-либо полемические сочинения или послания, то эти книги выходили из-под пера учёных иноков, священников или же образованных светских лиц. Во главе тогдашних образованных светских лиц среди православных бесспорно надлежит поставить князя Андрея Курбского и князя Константина Острожского. В настоящем кратком предисловии нет возможности даже в сжатых чертах удовлетворительно представить обширную просветительную деятельность обоих названных русских магнатов и их влияние на современников. Касаясь этой деятельности, мы имеем лишь в виду выяснить то благоприятное действие, которое она оказывала на поднятие образования и начитанности среди среднего класса населения и, в частности, среди русских мещан г. Львова и Вильны, из которых были лица, находившиеся в тесном общении и переписке, как с князем Курбским, так и с князем Острожским. |
| —169— озерского о сочинении студента Петрова Василия на тему: «Судьбы православия в Литовском княжестве со времени династического соединения его с Польшей до церковной унии»: «Названное сочинение автор сам характеризует, как церковно-исторический очерк. Характеристика совершенно верная: его сочинение в действительности представляет стройное, последовательное и литературно обработанное изложение постепенного упадка православия в Литовско-русском княжестве под влиянием польско-католической политики Ягеллонов. Автор умело воспользовался существующею небольшою, но серьезною литературою по данному предмету (Коялович, Батюшков, Малышевский, Чистович, Любович, Кондратович и др.). Очерк автора разделяется на 10 глав. Две первых главы имеют характер вводных к остальным: в них дается общая характеристика церковно-государственной политики Ягелло и его преемников (1 гл.) и религиозно-общественного уклада Литовско-русского княжества, сложившегося ко времени этого государя – изменившего православию в пользу католицизма (гл. 2). В последующих главах идет в хронологической последовательности повествование о деятельности Ягелло, Витовта, Свидригайлы, Казимира, Сигизмунда Кейстутьевича, Казимира IV и до Сигизмунда III-ro. Точно определенная, скромная задача, поставленная автором для своего сочинения, выполнена удовлетворительно. Сочинение читается легко и с большим интересом. Признаю автора достойным кандидатской степени». 24) Исправляющего должность доцента Ильи Громогласова о сочинении студента Пономарева Сергея на тему: «Происхождение и развитие противогосударственного элемента в расколе старообрядства во второй половине XVII и первой четверти XVIII в.в.»: «Названное произведение представляет интересную и удачную попытку выяснить генезис противогосударственного элемента в русском старообрядческом расколе, возникшем по поводу церковно-обрядовых преобразований патриарха Никона . Известно, что почти одновременно с осуждением церковных «непокорников» на Большом Москов- —170— ском соборе религиозный протест их осложняется оппозицией гражданскому правительству, выразившейся не только в пассивном уклонении от исполнения его требований, но и в открытых «бунтах» XVII и первой четверти XVIII в. |
| Всюду, где ни появлялся белый орел, он выставлял своим лозунгом католицизм. Но в Польше каждый дворянин был маленьким государем. Чтобы завоевать Польшу, нужно было прежде всего покорить дворянство. Эту проблему разрешили иезуитские школы; благодаря своей бесплатности они получили в Польше, как и везде, самую широкую популярность. В 1600 году пултусская коллегия насчитывала 400 учеников исключительно дворянского происхождения, виленская коллегия – 800 учеников, большей частью из среды литовского дворянства, калишская коллегия – 500. Пятьдесят лет спустя все преподавание в высших учебных заведениях, за немногими исключениями, находилось в руках ордена, и Польша сделалась классической страной господства ордена на Севере, как Португалия была ею на Юге. Какое воспитание дал Польше этот наставник? Дворянство выучилось латинскому языку и превратило латынь в обиходный язык. При Сигизмунде III польские язык и литература пришли в упадок так же быстро, как они расцвели при Сигизмунде II Августе. Дворянство научилось ориентироваться в богословских тонкостях. Оно пришло к убеждению, что холоп, крестьянин, является потомком Хама и как таковой вполне законно осужден на рабство. Оно пришло также к выводу, что еретиков не только можно, но и должно преследовать. Вообще же оно ничему толком не научилось. Под поверхностным лоском новой латинской культуры оно осталось по-прежнему глубоко невежественной, дикой, буйной аристократией с очень большим самомнением, но с очень маленьким сердцем. В иезуитских школах польское дворянство сделало только одно новое приобретение – варварский фанатизм. Несмотря на все усилия иезуитов, некатолики, протестанты и православные, продолжали составлять сильное меньшинство. Последних иезуиты пытались сначала привлечь на свою сторону путем примирительной политики: они готовы были разрешить им сохранить их особенности, если те согласятся подчиниться папе. Несколько православных епископов действительно пошли навстречу этим предложениям. Но большая часть православных решительно отказалась от каких бы то ни было компромиссов и стала искать союза с носителями православия, с московским и константинопольским патриархами. |
| Еще несколько слов о грамоте Любарта Гедиминовича. Выше было замечено, что есть основание заподозрить ее подлинность. Основание это заключается в следующем: грамота Любарта помечена 1322 г., когда она не могла быть выдана. Карамзин и Зубрицкий убедительно доказывают против польского историка Стрыйковского, что в 1320 годах Гедимин не завоевывал земель, принадлежавших к галицкому и волынскому княжествам, что, в частности, по крайней мере до 1337 г. Луцк принадлежал последнему мужскому потомку Даниила галицкого Юрию II, и что Любарт Гедиминович не раньше этого года мог получить под свою власть Луцк, и притом не силою оружия, а как бы законное наследство его супруги, происходившей из рода галицких князей 513 . Грамота за именем Любарта сохранилась до нашего времени не сама по себе, а в подтвержденной грамоте короля Сигизмунда III от 1629 года, из которой в то же время явствует, что еще раньше Сигизмунда в 1498 г. грамота Любарта представлялась великому князю литовскому Александру; в это время она и могла быть сочинена для представления к утверждению; отсюда могло бы быть объясняемо и ее содержание – именно ограждение епископа луцкого в его чисто духовных функциях от вторжений латинского духовенства. Теперь о митрополите Киприане и его отношении к уставу Владимира. Проф. Павлов представляет читателю дело в таком виде, что митрополиту Киприану я приписываю составление этого устава 514 . Это не совсем точно: рецензент в передаче моей мысли говорит больше, чем я высказал. Из того, что сказано у меня на стр. 185, 212, 219, 220, можно было сделать лишь следующие выводы: 1) если собственные интересы могли побудить к некоторым фальсификациям даже такое выдающееся и достойное во всех отношениях историческое лицо, как митрополит Киприан, то тем более благочестивая цель – ограждение интересов церкви – могла привести к фальсификации (т. e. самого ли Киприана, или, тем более, другое какое-либо лицо); 2) о митрололите Киприане с уверенностию можно утверждать, что он, прибыв в западную Русь, посвящен был в духовные дела и заботы тамошней иерархии, и если прибытие его последовало уже через несколько лет после составления устава, то, во всяком случае, распространение устава и, так сказать, первые шаги его карьеры совершились на глазах митрополита Киприана, прожившего в Литве и Киеве в сане митрополита около десяти лет, прежде чем сделаться московским митрополитом, не считая того времени, когда он своеобразно исполнял возложенную, па него патриархом Филофеем примирительную миссию. Упоминание имени митрополита Киприана в подложной грамоте Льва Даниловича и в подтвердительной грамоте Ягайло 515 , говорит, конечно, не против, а в пользу этой уверенности; |
| Безобразов, застав короля в Кракове, исправлял посольство, публично от имени Самозванца, по обычаю, сохранившемуся между государями, извещая, что он с помощию Божиею воз–сел на престоле предков, благодаря короля за его благосклонность и доброжелательство и предлагая соседскую дружбу; тайно же объявлял канцлеру литовскому (Льву Ивановичу Сапеге. — А. Б.), что желает переговорить с ним наедине. Но для избежания подозрения и потому, что здесь находились москвитяне, прибывшие с Безобразовым, неугодно было королю, чтобы канцлер запирался с Безобразовым. Решили, наконец, чтобы сей последний сообщил просьбы свои, если у него были какие, старосте Велижскому господину Гонсевскому (Александру Ивановичу, будущему наместнику Сигизмунда и Владислава в Москве. — А. Б.). Когда удалились свидетели, то он открыл поручение, данное ему от Шуйских и Голицыных, приносивших жалобу королю, что он дал им человека низкого и легкомысленного, жалуясь далее на жестокость, распутство и на роскошь его, и что он вовсе недостоен занимать московский престол; что они думают, каким бы образом свергнуть его, желая уж лучше вести дело так, чтобы в этом государстве царствовал королевич Владислав . Вот в чем заключались все поручения от бояр!» Гетман Жолкевский, воевавший позже против Василия Шуйского, а после его свержения ведший переговоры с московскими боярами об избрании Владислава на царство, отдававший все силы этому предприятию, способному, по его мнению, прекратить вековые распри между соседними славянскими державами, и покинувший Москву, когда Сигизмунд захотел присвоить ее себе, — был явно поражен подлостью изменников–бояр, хотя бы и идущей на пользу Речи Посполитой. Впрочем, как и Ян Замойский, Жолкевский был против войны с Россией, в которой ему пришлось затем участвовать по необходимости. Итак, московские бояре считали своего царя Самозванцем, намеревались свергнуть его и предать страну иноземному королевичу, убежденному католику Владиславу, принесшему впоследствии неисчислимые бедствия несчастной стране, имеющей таких правителей. Сигизмунд III не мог не воспользоваться столь редкостной удачей: предоставляя дело избрания Владислава «Божию промыслу», он публично ответил Безобразову «как следует». «Тайно же, — продолжает Жолкевский, — король велел сказать боярам, что он сожалеет о том, что этот человек, которого он считал истинным Димитрием, занял то место, и что обходится с ними так жестоко и неприлично, и что он, король, не препятствует действовать по собственному их усмотрению» . |
| Медлить с его решением было нельзя. Прекрасная страна Олафов и Эриков была охвачена пламенем войны: там боролись за престол и за веру. Племянник Сигизмунда III, Карл IX, прежний герцог Зюдерманландский, силой захватил трон, принадлежавший по праву его дяде. Последователи реформации поддерживали узурпатора, забывшего свои клятвы. Предстояло решить спор оружием. Сигизмунд напрягал все свои силы в войне с племянником; одерживая победы в Ливонии, он рассчитывал на военный союз с Дмитрием, чтобы окончательно одолеть противника. Но те же надежды питал и Карл IX. Он со страхом взирал на Москву. Ему неизвестно было, что там происходит; во избежание неожиданностей, он стянул войска в Финляндию. Но, в любом случае, Карл предпочел бы заключить с русскими союз против поляков. Эта тактика была слишком очевидна; Сигизмунд отлично понимал ее. Поэтому он и торопился предупредить своего противника. Он просил Дмитрия считать Карла IX самозванцем, а послов его — изменниками законному королю; если же они осмелятся явиться в Кремль, пусть их выдадут полякам. Такая запутанность интересов была выгодна царю. Стоя между двумя врагами, из которых каждый искал его помощи, Дмитрий мог выбирать то, что ему казалось лучше. Борис Годунов отлично умел пользоваться подобными обстоятельствами. Но преемник его оказался недостаточно решительным. Вся его политика в шведском вопросе свелась к двусмысленным уступкам Польше и вообще к уловкам довольно сомнительного свойства. Царь обещал сделать запрос «герцогу Карлу» — он отказывал ему в королевском титуле — и дать знать в Краков, лишь только шведские уполномоченные явятся в Москву [Часто в литературе приводилось письмо Дмитрия к герцогу Карлу, где он надменно, дерзко грозит войной и требует полного повиновения]. Еще проще обошлось дело с Густавом. Честолюбие Годунова привлекло в Москву этого ничтожного представителя шведской королевской династии. Незаконный сын развенчанного Эрика XIV, Густав влачил в Европе самое жалкое существование, когда Годунов захотел сделать его своим зятем. |
| Более всего хлопот правительству было с третьей группой. Конечно, оно охотно отослало бы назад в Польшу столько лишних ртов; однако и здесь соображения высшей предусмотрительности одержали верх. Таким образом, эти последние остатки армии Дмитрия пробыли в плену около трех лет. По крайней мере, отец Николай, который оставался неразлучен со своей паствой, вернулся в Краков только 13 февраля 1609 года. Он был счастлив, что в течение столь долгого срока, несмотря на всяческие испытания, каждый день совершал мессу, исполнял требования своих единоверцев и поддерживал их мужество. По-видимому, сами русские не могли отказать ему в уважении. Итак, правительство Шуйского не хотело отпустить от себя польских волонтеров. Тем более оснований было задержать в Москве послов Сигизмунда. Не видя более смысла в своем пребывании при русском дворе, уполномоченные польского короля выразили желание немедленно выехать обратно. Однако, предчувствуя, что в Польше они будут свидетелями противной стороны, бояре энергично запротестовали против их отъезда. Конечно, они старались при этом прикрыть свои истинные побуждения личиной законности. Нельзя же было открыто и прямо посягать на священное право послов! Лукавая тактика бояр проявилась уже на собрании 6 июня. В этот день послы были приглашены во дворец. Находясь еще под тяжелым впечатлением кровавых сцен, представители Сигизмунда III тревожились и за свою собственную судьбу. Немудрено, что на этот раз царские палаты показались им печальными и мрачными. Зловещая тишина царила во дворце; везде попадались испуганные лица. На импровизированном совещании бояр председательствовал князь Мстиславский. Присутствовали двое братьев Шуйских, Голицины, Нагой, Романов и Татищев. Еще вчера они пресмыкались у ног Дмитрия. Теперь они подняли головы и выступали обвинителями против бывшего своего государя. Это переход был так резок и неожидан, что казался каким-то сном. Тем не менее, войдя в свою роль, Мстиславский прочел длинный обвинительный акт. Здесь царь Дмитрий отождествлялся с Гришкой Отрепьевым; разумеется, вопрос об ответственности за этот обман разрешался совершенно произвольно. Единственными виновниками всего оказывались поляки. Ведь Смирной-Отрепьев официально предупреждал их, что мнимый царевич — не кто иной, как его племянник, Гришка; второе посольство вновь подтвердило это сообщение. Поляки не пожелали считаться с этим. Нарушив мирный договор с Москвой, они оказывали сознательную поддержку самозванцу. Отсюда и пошли все беды. |
| После победоносного окончания кампании В. И. Ш. предпринял важный шаг, к-рый по замыслу царя должен был обеспечить ему поддержку широких кругов дворянства. Сотни детей боярских, сохранивших во время Смуты верность В. И. Ш., получили возможность превратить в вотчину 1/5 часть земель, положенных им по поместному окладу. Весной 1610 г. начался сбор большой армии для похода под Смоленск. Рус. войска были усилены корпусом наемников, набранных на службу Я. Делагарди. Командующий армией кн. Скопин-Шуйский неожиданно скончался после пира в Москве 23 апр. 1610 г. Распространившиеся слухи о том, что он был отравлен Екатериной, женой Д. И. Шуйского, по приказу своего мужа и В. И. Ш., опасавшихся притязаний племянника на трон, нанесли сильный удар по репутации царя. 24 июня в битве при с. Клушине рус. армия во главе с кн. Д. И. Шуйским была разбита. Польско-литов. армия подступила к Москве. 17 июля 1610 г. на собрании Боярской думы, находившихся в городе дворянских отрядов и московского посада было принято решение о низложении В. И. Ш., составлена запись, что «над ним никакова дурна не учинить». В. И. Ш. отказался подчиниться этому решению и был помещен под стражей на своем старом боярском дворе. 19 июня противники низложенного царя из рядов дворянства насильно постригли его в иноки и заточили в московский Чудов мон-рь . Тогда же была пострижена в монахини и отправлена в суздальский в честь Покрова Богородицы мон-рь его жена. После заключения в авг. 1610 г. договора об избрании на рус. трон польск. королевича Владислава (см. Владислав IV Ваза ) В. И. Ш. вместе с братьями Дмитрием и Иваном был передан командующему польско-литов. армией гетману С. Жолкевскому , к-рый по договоренности с думой поместил низложенного царя в Иосифов Волоколамский мон-рь . Уезжая из Москвы, Жолкевский в нарушение договоренности увез В. И. Ш. с собой к кор. Сигизмунду III под Смоленск. По приказу гетмана низложенного царя одели в «мирское» платье, к-рое В. И. Ш. и носил до смерти. После пребывания под стражей в различных белорус. городах В. И. Ш. (вместе с братьями и смоленским воеводой М. Б. Шеиным) был вынужден участвовать в качестве пленника в триумфальном въезде Жолкевского в Варшаву 29 окт. 1611 г., а затем в королевском дворце в присутствии всей высшей польск. знати (во время заседаний в Варшаве сейма) он поклонился кор. Сигизмунду. Помещенный затем под стражу в замке в г. Гостынин в Мазовии, В. И. Ш. здесь и скончался, вслед за ним умер 17 сент. того же года его брат Дмитрий. Во вкладной книге Троице-Сергиева мон-ря сохранилась запись о том, что «124 (1616)-го году февраля в 22 день по государе царе и великом князе Василье Ивановиче всеа Русии дала вкладу его благоверная царица и великая княгиня инока Елена Петровна денег 200 рублев». |
|
|
