| Польское владычество в Южной Эстонии Южная территория страны, Лифляндия, в результате Ливонской войны оказалась под властью Польши. Граница между польскими и шведскими владениями проходила по той линии, которая впоследствии стала границей между Эстляндской и Лифляндской губерниями. Польские власти раздали своим дворянам много земель, учредили новое административное деление, однако особых изменений в жизнь оккупированного Польшей края это не внесло. Основной хозяйственной и политической силой оставались прибалтийские немецкие помещики, которые получили подтверждение всем своим привилегиям на владение землей и крестьянами, но хозяйство края было сильно разрушено. Еще около 1590 г. не менее 40% крестьянских хозяйств в районе Феллина и около 60% в Дерптском округе не имели тяглового скота для обработки земли и выполнения барщины . Сразу после окончания войны Польша намеревалась превратить завоеванную территорию из неблагонадежной лютеранской провинции в католическую. Было опубликовано воззвание, переселенцам-католикам обещаны всевозможные льготы и освобождение от податей на 10 лет, но приехавших оказалось немного. Из-за начавшейся войны со Швецией большинство вернулось назад. В 1583 г. в Дерпт прибыли иезуиты-миссионеры, была открыта гимназия , где учились главным образом дети польских дворян. Однако в целом жизнь в городах, в том числе и в Дерпте, во время польского владычества не изменилась, а население даже сократилось. Исключение составлял только Пернов, который стал главным портом, поляки отправляли отсюда преимущественно зерно. Упадок экономической жизни породил в среде городского бюргерства и прибалтийских немецких помещиков сильную оппозицию польским властям, что сыграло важную роль в шведско-польских войнах. Несмотря на кратковременное подчинение Ливонии польским королям — Сигизмунду II Августу, Стефану Баторию и Сигизмунду III, проводившим довольно умеренную политику по отношению к крестьянам, немецкое дворянство не пошло ни на какие уступки и сохранило за собой право обсуждать в ландтаге все важнейшие дела края, сопротивляясь тем распоряжениям польских королей, которые могли бы облегчить положение крестьян. |
| Сколько их было и ещё будет, желающих нам «добра» в обмен на такую малость, как наша земля, наш собственный путь в истории. Что шведы забыли в России Между тем виновником этого нашествия стал царь Василий Шуйский. Он сам призвал шведов в Россию, в надежде победить с их помощью Тушинского вора Лжедмитрия II. Не бесплатно, конечно, вдобавок к тому, что шведы и сами были заинтересованы в помощи Москве. Все понимали, кто стоял за Лжедмитрием. Шляхтич Ян Пётр Сапега хвастался: «Мы, поляки, три года тому назад посадили на московский трон государя, который должен был называться Димитрием, сыном тирана, несмотря на то, что он им не был. Теперь мы второй раз привели сюда государя и завоевали почти половину страны, и он должен и будет называться Димитрием, даже если русские от этого сойдут с ума». А с поляками у Стокгольма отношения были весьма непростые. Дело в том, что в 1599 году шведы свергли своего законного правителя - Сигизмунда III. Король Швеции и Польши, он был ярым католиком и пришёлся не по душе лютеранскому дворянству. Поляки, впрочем, остались у Сигизмунда под рукой. С их помощью он надеялся вернуть утраченное, имея на то веские основания. Овладей король Россией - и Скандинавия пала бы к его ногам следующей жертвой. Поначалу русско-шведская армия действовала успешно и смогла освободить Москву. Но в июне она двинулась на помощь осаждённому поляками Смоленску, и была атакована в пути 5,5 тыс. польских гусар. Близ деревни Клушино русские были разбиты, а три тысячи шведских наёмников перешли на сторону врага. Генерал Делагарди с остатками войска упросил поляков сохранить им жизнь и свободу, поклявшись никогда больше не помогать московитам. Своё обещание он выполнил. С этого момента шведы стали нам врагами. Уже в следующем году они захватили Новгород, а вскоре осадили Орешек, объясняя это тем, что им что-то недоплатили. Как выразился Юхан Видекинд, официальный шведский историк того века, «когда повсюду проявлялись вероломство и московитская неблагодарность, не было уже иного средства поправить шведские дела в Московии и получить вознаграждение за оказанные услуги, как искать своего права там, где это всего выгоднее». |
| Речь Посполитая в 1635 году Тактика и стратегия здесь были довольно простыми: иезуитские школы, коллегиумы и университеты давали блестящее, завидное образование, и любой здравомыслящий отец желал своим сыновьям блага и просвещения. Главным условием для зачисления в учебное заведение была принадлежность к католичеству — всего-навсего, вроде бы неважная и несущественная мелочь. Но таково современное рассуждение, ошибочное и неверное. В противном случае ни о каких религиозных войнах XVI–XVII-ro столетий не могло бы и речи идти. Таким образом, для того, чтобы литовский или русский отрок попал в огранку приличной школы, следовало отречься от лютеранства, кальвинизма или же от Православия, — и все сразу становилось доступным: тут уж иезуиты мягко стелили. Эта практика применялась Обществом Иисуса на протяжении веков. Соседние государства тоже не давали расслабиться королю Сигизмунду, ведь и они являлись «врагами Веры Христовой» — православное Московское царство и протестантская Швеция, в совокупности с собственными протестантами в Литве и православным народом Юго-Западной Руси (по исторической терминологии XVI столетия), — все это представляло для него и Общества Иисуса обширное поле деятельности — непримиримая война с ними составили основу как внешней, так и внутренней политики Сигизмунда. Но все же я рассказываю обо все этом только для того, чтобы хотя бы пунктирно обозначить фон, на котором происходили последующие роковые события — неотвратимые и несчастливые, какими видятся они в исторической перспективе, приведшие самое крупное, богатое и обширное государство, былую «державу без вогнищ», с восточной границей под Тулой и западной — под герцогством Бранденбург, владевшим даже территориями бывшего некогда могучего Ливонского ордена — герцогством Пруссия, к политическому краху, невосполнимой утрате огромного фрагмента православных земель, с последующими судорожными попытками во что бы то ни стало эти земли вернуть, а затем и полным исчезновением с политической карты тогдашней Европы на 123 года — считай, навсегда. Великая, славная и блистательная Речь Посполитая, неукротимый «Белый орел», грозный противник других тогдашних воинственных «орлов» — золотого двуглавого Византийско-Московского и черного орла с заостренными тевтонскими крыльями, тоже о двух головах, Империи Габсбургов, или Священной Римской Империи, — спустя два века после победного шествия Сигизмунда III в компании Общества Иисуса и кровавой бани, устроенной народам, ее населявшим, погрузилась в бездну исторического небытия, будто бы и не было ничего. |
| Гетман Замойский Гетман Замойский, несмотря на то, что Никифор когда-то спас ему жизнь, проявил по отношению к нему черную неблагодарность. Симпатизируя делу Брестской унии, Замойский, к тому же находившийся в личной вражде с Острожским, решает использовать анонимные письма как повод для репрессий против Никифора, объявленного без всяких на то оснований автором этих посланий. С помощью обвинений экзарха в шпионаже в пользу Турции можно было представить перед королем в весьма невыгодном свете и самого князя Константина. Св. Никифор прибыл в Варшаву, где начались судебные слушания. Экзарх и его защитники на суде категорически отвергли обвинение в шпионаже. Тогда Никифору были предъявлены еще более обширные обвинения, изложенные по пунктам. К шпионажу в пользу турок добавили нелепые, но крайне опасные обвинения в убийстве, чернокнижии и даже прелюбодеянии с матерью султана. Впрочем, все это выглядело столь неубедительно, что было очевидно: никаких серьезных улик против Никифора у короля нет. Экзарх подробнейшим образом рассмотрел все пункты возводимых на него обвинений и дал на них опровержение. Судьи так и не смогли найти в действиях Никифора ничего, за что его можно было бы привлечь к ответственности. После триумфальной речи Никифора в свою защиту участники судебных слушаний покинули зал заседаний и собрались в помещении, где ожидал исхода королевского суда и князь Острожский. Сюда же вышел король Сигизмунд III. И тогда у старого князя, очевидно, произошел нервный срыв, причиной которого стали все пережитые православными горести и жестокое унижение, которому Острожский подвергся лично во время суда над св. Никифором. Князь Константин в своей гневной речи обрушился на короля-утеснителя православных, " отца Брестской унии " . Но, к сожалению, чувство оскорбленного самолюбия магната в душе Острожского затмило все. Взорвавшись яростной речью, обращенной против короля, Острожский в приступе гнева произнес слова, которые по сути обрекали Никифора на смерть: " Оставляю вам эту духовную особу, а крови его на Страшном суде Божием искать буду " . Князь покинул королевский дворец. Сигизмунд послал за Острожским вдогонку его зятя - виленского воеводу Радзивилла - с приказом во что бы то ни стало вернуть разъяренного старца. Радзивилл от имени короля даже обещал Острожскому, что Никифор будет освобожден. Но в запале из уст князя Константина вырвалось: " Пусть себе и Никифора съест " . Вслед за этим Острожский выехал из Варшавы в свои владения. |
| Если бы я знал, что между государями дело сделается, то я бы здесь еще пожил; а не будет между государями доброго дела, то государь отпустил бы меня прочь к моему государю». Литовские послы дали знать Герберштейну, что они говорили высоко, приноравливаясь к требованиям боярским: если бояре отстанут от своих требований, то и они ограничатся настоящими условиями, на которых им велено заключить мир. Когда вследствие этого объявления начались опять переговоры, то литовские послы сказали, что король их полагается во всем на императора; тогда Герберштейн должен был принять роль посредника и начал ходить между боярами и послами, сообщая взаимные требования их. Послы объявили, что король хочет мира на тех условиях, на каких был заключен мир между Иоанном III и королем Александром. Бояре отвечали, что после этого было уже новое перемирие между Иоанном и Александром и мир между Василием и Сигизмундом на новых условиях; они исчислили все неправды литовского правительства: когда Ахмат приходил к Угре, то проводниками у него были королевские люди – Савва Карпов и другие; Александр навел на Москву хана Ших-Ахмата, в проводниках у которого был дворянин литовский Халецкий; Сигизмунд навел Магмет-Гирея, у которого проводником был королевский дворянин Якуб Ивашенцов; после мира Сигизмунд опять навел крымцев, обещавшись давать им ежегодную подать по 30000 золотых; подробно изложили дело об Елене, как знали о нем в Москве; после отсылки Елены в Бирштаны паны – воевода виленский, Николай Радзивилл, Григорий Остиков, Клочко, тиун виленский Бутрим и казначей земский Аврам – умыслили над королевою такое дело, каких в христианских государствах не бывает, послали к ней королевского человека, волынца Гитовта, потом вызвали его к себе в Вильну, дали ему зелье и отпустили опять к королеве, написавши ее слугам – Димитрию Феодорову и ключнику Димитрию Иванову, чтоб верили во всем Гитовту и дело панское делали бы так, как он их научит. И вот эти трое злодеев – Гитовт, Димитрий Феодоров и Димитрий Иванов, приготовивши лихое зелье, дали королеве испить в меду, и в тот же день ее не стало. С вестью об этом поскакал в Вильну к панам Димитрий Иванов и получил в награду имение. |
| Сигизмунд III не умел завоевать симпатии своих подданных. Его скандинавский характер был чужд «французам севера»: их легко воспламеняющаяся, непостоянная натура была прямой противоположностью ледяной сдержанности короля. Мы уже говорили, что политика Сигизмунда была столь же непопулярна, как и сама его личность. Он не обладал ни открытой добротой Ягеллонов, ни твердым характером Батория: нация не чувствовала себя связанной с ним. Господствующая черта короля, т. е. незыблемость его религиозных убеждений, делавшая его столь дорогим папе и католической партии, навлекала на него неукротимую вражду диссидентов и их приверженцев. Все растущее общественное недовольство вылилось в апреле 1605 г. в «рокош», т. е. возмущение, признаваемое, благодаря смелой фикции, законной формой протеста. На самом деле этот протест польских вольностей был простым предлогом для гражданских войн. На этот раз междоусобие приняло самый ожесточенный характер. Вся страна была охвачена анархией. Оппозиция созывала сеймы, излагая свои обиды, произносила зажигательные речи, организовывала вооруженные силы. Наконец, она объявила короля низложенным и дала ему несколько сражений. При этом она вела переговоры с королем, как самостоятельная держава. Сигизмунд подвергся большим опасностям и чуть не лишился трона. Лишь с большими усилиями, 8 октября 1606 года это ненавистное королю восстание было подавлено и порядок восстановлен. Оказывается, что сторонники рокоша были заподозрены в тайных сношениях с Москвой и даже в том, что ими была предложена царю корона Ягеллонов. Дмитрий якобы принял это предложение. Чтобы довести дело до конца, он согласился оказать своим сторонникам щедрую денежную помощь, а также поддержать их вооруженной силой. Бесспорно, это обвинение было тяжко. Но настолько ли вески данные, подтверждающие его? Действительно, иногда как будто можно встретить намеки на нечто подобное. Так, например, в одном письме к нунцию Рангони исповедник короля отец Барч сожалеет, что Дмитрий дал себя склонить льстецам, обещающим ему польский престол. |
| Описанный случай не единичный. Так как православные упорно отказывались от унии, то против них повсюду предпринимались со стороны поборников унии насилия и бесчинства. Польское правительство, следуя декрету короля, смотрело на православных как на государственных изменников, и посему снисходительно относилось к этим бесчинствам, не оказывая православным никакой защиты. Король Сигизмунд всеми мерами поддерживал униатов и при захватах церквей и их имуществ униатами держал сторону последних. Так, при споре православных с униатами о праве владения виленскими церквами, когда дело было доведено до главного трибунала и светские члены трибунала присудили церкви православным, а духовные, т.е. латинские прелаты постановили отдать их униатам, Сигизмунд III, приехавший тогда в Вильну, потребовал дело к себе и, рассмотрев его, приказал взять все церкви в секвестр на свое имя, а потом непосредственно своим декретом от 11 августа 1609 г. передал их во владение униатам. Таким образом, православные г. Вильны, своей численностью превосходившие униатов и латинян и имевшие до 20 церквей, остались при одной Свято-Духовской церкви. Положение православных становилось все более и более плачевным. Вот как в 1599 г. в одном своем акте изображают это положение православные вельможи: «Наши церкви, монастыри по большей части у нас отняты, разорены, опустошены, и это сопровождалось разграблением, великим мучительством, пролитием крови и неслыханными поруганиями не только над живыми, но и над мертвыми... В некоторых местах нам уже запретили свободные собрания для богослужения и молитвы и построения церквей. Наши пресвитеры, пастыри-проповедники, за твердость в своем вероисповедании всячески преследуются, терпят нападения и грабежи и в собственных домах подвергаются бесчестию, поруганию, изгоняются, ссылаются, лишаются всего. Их хватают на дорогах и в городах, заключают в узы, бьют, топят, умерщвляют... Наших мещан за различия в исповедании удаляют от цехов, промыслов, торговли и даже от житья в городах, считают недостойными доверия в свидетельствах, а по местам подвергают даже инквизиции. Этот пожар, постепенно усиливаясь, касается уже и нас, людей благородного состояния... За то одно, что мы твердо стоим в своей вере, нас хитрыми действиями латинского духовенства удаляют от мест и от пропитания по службе; и к сенаторскому званию, чинам, урядам, староствам, управительствам мы не можем иметь такого доступа, как другие... А когда жалуемся на оскорбления и обиды и со слезами спрашиваем от властей справедливости, защиты и помощи, то вместо какого-либо утешения получаем насмешки и презрение, соединенное с отказом даже в выслушивании просьб. Даже в проповедях церковных высказываются сильные воззвания и возбуждения против нас народа, с указанием средств истреблять нас и с обещанием за то благословений и наград». Противодействие унии со стороны православных |
| к. имп. Фридрих III, франц. и англ. короли вообще на него не явились, а их представители выражали готовность поддержать крестовый поход финансово, однако настаивали на том, что непосредственно в боевых операциях должны участвовать войска тех гос-в, к-рым угрожает прямая опасность от турок. Несмотря на неудачное завершение конгресса и отсутствие согласия, папа Римский Пий II в янв. 1460 г. издал буллу, объявлявшую о крестовом походе и сборе денежных средств на его организацию. Он рассчитывал, что в результате индивидуальных переговоров с европ. государями все же удастся собрать достаточно крупную армию. Н. К. в февр. 1460 г. отправился с визитом в собственное еп-ство, к-рый завершился проигранным им военным конфликтом с герц. Сигизмундом. Находясь в осаде в епископском замке Бухенштайн, Н. К. создал триалог «О бытии-возможности», одно из своих наиболее ярких философских сочинений. В мае 1460 г. Н. К. вернулся ко двору папы Римского Пия II, который в этот период находился в Тоскане; итал. князья и прелаты выражали ему свою поддержку, рассматривая его конфликт с герц. Сигизмундом как борьбу за свободу Церкви. После возвращения в Рим в окт. 1460 г. Н. К. по приглашению папы Римского Пия II поселился вместе с ним в папской резиденции. Возможность ежедневного неофиц. общения с папой Римским делала Н. К. одним из наиболее влиятельных кардиналов Римской курии. Участие Н. К. в папской церковной и гос. политике было весьма значительным, однако установить, какую роль Н. К. играл при принятии конкретных решений, можно лишь в нек-рых случаях. Церковно-политическая стратегия Н. К. предполагала выдвижение влиятельных и независимых от государей кардиналов и епископов, к-рые могли бы отстаивать позицию Рима в национальных европ. Церквах и в дальнейшем способствовать принятию предлагаемых Римом решений. Однако практические меры, к-рые инициировали для реализации этой стратегии папа Римский Пий II и Н. К., в большинстве случаев не имели успеха (см.: Meuthen. 1958. S. 59-86). Состояние здоровья Н. |
| Русские, как окрестились, не учились, только церкви строили, которые им злые соседи зараз позапустошили, людей данями обложили, великих панов своими науками и способами различными от церкви отторгли, весь народ в убожество привели; зато теперь школы во всех городах закладываются, госпитали и церкви строятся. По приказу вселенского патриарха двоеженцев выведено, ереси выкляты, исповедники установлены, соборы духовные собирались, суды сужены, злых карали, владыкам негодным от мест своих отказаться велено. А вы что сделали? Одного патриарха Антиохийского во Львове бить приказали, другому вселенскому патриарху Иеремии домой ехать велели, боясь, чтоб он вас, как преступников, не наказал и от мест не отставил; вы сами могли на себя определение выдать, как жиды, говоря: злых зле погубит, а виноград предаст другим делателям, иже воздадят ему плоды во времена своя» 17 . Таким образом Константинопольские патриархи, при таком уважении к ним народа южно-русского, были весьма крепкою опорою для поддержки православия в борьбе с униею. Люди, заботившиеся о введении унии в западную Русь, – Польское правительство, иезуиты и отпавшие в унию епископы, – очень ясно сознавали, что дело унии никогда не может сбыться, если только влияние патриарха не будет прекращено. Поэтому они всеми мерами старались уничтожить это влияние: правительство – мерами насилия, иезуиты – литературным путём. Правительство судило всех греческих выходцев как лазутчиков; на греков взводимы были обвинения, что они подосланы турецким правительством в качестве шпионов, для того, чтобы разведать о состоянии польского государства. Судимые как государственные преступники, одни из них были заключены в крепость, другие должны были бежать. Чтоб и на будущее время греки не являлись в юго-западную Русь, Сигизмунд, король польский, издал строгое приказание пограничным стражам не пускать их ни под каким предлогом. «Видя, писал Сигизмунд III, как много безопасность государства зависит от того, чтобы никто из чужеземцев, а особенно из людей греческого закона и из земель турецких, не приходил в наши государства, мы желаем от усердной верности вашей, чтобы те, которые имеют в своей власти украинские замки, прилежно смотрели, дабы никто из особ, посланных с письмами или с посольством каким-нибудь от греческих патриархов к епископам греческой веры или к иному кому, в наше государство не был пропускаем» 18 . |
| Враги православных торжествовали, но хотели еще большего. Рутский в своем упомянутом нами донесении кардиналу Бандину писал: «Схизматики умертвили в Витебске архиепископа, без сомнения, по наущению от своих лжеепископов, которые безнаказанно скрываются в Киеве под покровительством казаков и рассылают оттуда своих доверенных по всему королевству для отвлечения от нас верующих и возмущения их против нас» — и потому просил ходатайства папы пред королем, чтобы последний своею королевскою властию низложил русских лжеепископов и лжемитрополита, так как «от них происходят эти возмущения народа и убийства священников и даже епископов». И папа в тот самый день, когда написал к королю о наказании виновных за смерть Кунцевича (10 февраля), послал к Сигизмунду III и другое письмо, в котором настаивал, чтобы он возбранил схизматические братства, отменил новые законы, направленные против униатов, принял унию и униатских епископов под свое особое покровительство, а «лжеепископов русских, возбуждающих мятежи и старающихся господствовать в собраниях казаков, подверг заслуженному наказанию». Узнав потом, как беспощадно покарал король за смерть Кунцевича, папа прислал Сигизмунду свою похвальную грамоту (10 мая), в которой выражался, что «отныне Витебск, явивший пример столь необычайного преступления, будет памятником мщения Божия и благочестия короля» и что «деяние его величества весьма приятно небу и заслуженно восхваляется голосом апостолической грамоты» . Это еще более могло возбуждать короля против православных. И положение их по смерти Кунцевича сделалось до крайности опасным, даже критическим. Кунцевича немедленно провозгласили мучеником, начались рассказы о его многочисленных чудесах, народ, как обыкновенно, легко увлекался этими рассказами, и многие из православных в бывшей епархии Кунцевича, особенно в Витебске, принимали унию, не имея более надлежащего руководства и поддержки. Мелетий Смотрицкий, который более других мог опасаться теперь преследования, совсем отдалился от своей паствы и еще в конце 1623 г. |
|
|
