| Величание Ублажаем тя,/преподобне отче Данииле,/и чтим святую память твою,/наставниче монахов/и собеседниче ангелов. Тропарь святителю Гавриилу, архиепископу Рязанскому и Зарайскому, глас 5 Верою и правдою Богу служа,/снискал еси любовь паствы рязанския,/Гаврииле святителю,/добрый пастырю словесных овец./В годину испытаний алчущих питал еси,/икону Богоматери Знамения, именуемую «Корчемною»,/яко источник неоскудный утешения пастве своей указал еси./И ныне молися о нас прилежно,/чтущих святую память твою. Кондак, глас 3 Христа из млада возлюбил еси/и Тому любовию последовал еси,/мудростию святителя Филарета душу свою питая,/сана святительскаго удостоен был еси,/паству рязанскую, от Бога ти данную, усердно окормлял еси,/Гаврииле святителю,/не престай моляся о чадех твоих,/да вси честную память твою/радостно почитаем. Величание Величаем тя,/святителю отче Гаврииле,/и чтим святую память твою,/ты бо молиши за нас/Христа Бога нашего. 8/21 Апостолов Иродиона, Агава, Асинкрита, Руфа, Флегонта, Ерма и иже с ними (I). Святителя Нифонта, епископа Новгородского (1156). Преподобного Руфа, затворника Печерского, в Дальних пещерах почивающего (XIV). Испанской иконы Божией Матери (VIII). Тропарь апостолам, глас 3 Апостоли святии,/молите Милостиваго Бога,/да прегрешений оставление/подаст душам нашим. Кондак, глас 2 Явистеся Христовы ученицы и апостоли всечестнии,/Иродионе славне, Агаве и Руфе,/Асинкрите, Флегонте со Ермом,/присно молитеся Господеви,/подати нам согрешений прощение поющим вас. Величание Величаем вас,/святии апостоли Иродионе, Агаве, Асинкрите, Руфе, Флегонте и Ерме,/весь мир ученьми своими просветившия/и вся концы ко Христу приведшия. Тропарь святителю Нифонту, епископу Новгородскому, глас 3 Яко сый нравом православных/Восточныя Церкве преданий истинный защитник,/сподобился еси великаго во отцех Феодосия/видети по смерти, яко жива,/возвещающа тебе Царствия Небеснаго наследие,/егоже неизреченных доброт/ныне с ним неразлучно наслаждаяся,/моли и о нас, чадех своих, Нифонте прехвальне. |
| — Тем лучше. До встречи, Громозека! — попрощалась Алиса. — У меня как раз осталось два дня до конца каникул. — Но кто тебя повезет? — Мой друг, — ответила Алиса. И она говорила правду. У Алисы на самом деле есть добрый друг — это маленький, разумный космический корабль Гай-до. Он живет под Вроцлавом в семье Ирии Гай, воспитывает ее малышку. Алиса с Гай-до побывали во многих переделках. Алиса надеялась, что Ирия разрешит взять кораблик на два дня поискать на первобытной планете кувшин с потерявшимся джинном. Ирия отпустила Гай-до на выходные, папа и мама согласились с Алисой, что ей необходимо поискать Мустафу, и вот через два дня они отправились на Гай-до в поисках планеты Обиталище. Дорога была нелегкой, но Гай-до промчал Алису как на гонках, и к вечеру следующего дня они подлетали к планете Обиталище. — Учти, кораблик, — сказала Алиса, стоя у пульта управления, — что нас никто не встретит. У них даже нет электричества… Такие они все принципиальные. — Вытерпим, — ответил Гай-до. Сделав круг, Гай-до снизился над небольшой, поросшей лесами планетой Обиталище. Алиса стояла у иллюминатора, стараясь отыскать поле, на краю которого должна стоять избушка поселенцев. Но вместо нее она увидела, как навстречу им с планеты поднялся гравитолет, небольшой, но вполне современный. Сделав круг, он приблизился к Гай-до. — Кто к нам в гости? — спросили с корабля. — С какой целью? — Это я, Алиса Селезнева. Алиса подумала, что ошиблась и попала на другую планету. — Сверяю с компьютером, — сказали с гравитолета, — есть ли в списке наших друзей Алиса Селезнева. И через минуту Алиса услышала: — Добро пожаловать, Алиса! Наша планета ждет тебя. Ты у нас желанный гость. Следуйте за мной. Гай-до полетел за гравитолетом и вскоре опустился на пластиковую посадочную площадку неподалеку от небольшого, но странного города. В том городе не было домов, магазинов и улиц. Только несколько высоких дворцов и замков, каждый из которых был окружен садом. Но самое удивительное заключалось в том, что эти дворцы не были придуманы архитекторами, а повторяли какое-нибудь всем известное здание. Там стояли в окружении клумб и цветников, пальм и магнолий Эйфелева башня, пирамида Хеопса, дворец Мамакарда Четвертого Паталикутры, Эмпайр-стейтс-билдинг из Нью-Йорка, московская Останкинская телевизионная башня, собор Парижской Богоматери, индийский мавзолей Тадж-Махал, дворец императора планеты Прохладные Струи, известный тем, что был выпилен из гигантского изумруда… |
| совершенно обожается, почему и в своем ипостасном бытии является живым тварным откровением Духа Св. Хотя и не будучи сама ипостасию Духа Св., эта духоносная ипостась является Его ипостасным откровением в той мере и в том смысле, в каком это для Третьей Ипостаси вообще возможно. В боговоплощении Логоса единая Божеская Ипостась воссоединяет два естества, божеское и человеческое, и имеет в них двуединую жизнь Богочеловека, «сложной» (по выражению св. И. Дамаскина) природы. В наитии же Духа Св. на Богоматерь единая всечеловеческая ипостась имеет двуединую жизнь обоженного, духоносного человеческого естества, в котором стихия человеческого естества просветляется благодатию божественной. Соответственно различию ипостасей установляется и различие природ: для божественной ипостаси Логоса собственной Его природой является божеское естество, а человеческое естество Им усвояется и приемлется от Марии «нас ради человек и нашего ради спасения»; для человеческой ипостаси Марии собственная природа Ее есть человеческое естество, и божественная жизнь сообщается Ей благодатию обожения, по наитию Св. Духа. Поэтому Богоматерь никоим образом не может почитаться Богочеловеком. Но Ее духоносность, делающая Ее одушевленным храмом Божиим и Богоматерию, возводит Ее превыше человеческого и даже всякого тварного естества. Духоносный человек, Мария, является превыше всякого создания, и посему о Благодатной «радуется всякая тварь, ангельский собор и человеческий род». Это хотя и человек по природе, но уже и выше, чем человек, Духоносица. И хотя Она не Богочеловек, который есть только Один, Иисус, но Она находится к Богочеловеку в необходимом существенном и неразрывном отношении Материнства, именно в таком отношении, которое имеет свое основание во взаимоотношении Второй и Третьей Ипостасей. По силе этого существенного отношения в небесах одесную Отца сидит Богочеловек, Сын Божий воплощенный, но вместе с Ним, одесную Его, и Его прославленная Матерь, обиталище Духа Св., не Богочеловек, но Богоносица, Духоносица, воистину «сущая» Богородица. |
| К достопримечательностям Святой Софии относится «плачущая колонна», покрытая медью, а также «холодное окно», где даже в самый жаркий день веет прохладный ветерок. В 1935 году с фресок и мозаик были счищены скрывавшие их слои штукатурки. Таким образом, в настоящее время на стенах храма можно видеть и изображения Иисуса Христа и Богоматери, и цитаты из Корана на четырёх больших щитах овальной формы. На перилах верхней галереи храма можно обнаружить граффити, оставленные на протяжении всей истории его существования. Наиболее древние из них покрыты прозрачным пластиком и считаются одной из охраняемых достопримечательностей. Мозаичный цикл. Значительное число мозаик Святой Софии было выполнено во времена императора Юстиниана в VI веке. Все сохранившиеся мозаики этого периода являются орнаментальными и расположены в нартексе, нефах, галереях и главной арке. Сохранившиеся мозаики с изображением человеческих фигур и ангелов были созданы после окончания иконоборчества. Эти мозаики представляют собой пример византийского монументального искусства и были выполнены с середины IX века по XIV век. Современное состояние [ править править код ] После обращения собора Святой Софии в мечеть начались постепенные перестройки здания. Минареты Айя-Софии были возведены в различное время: первый кирпичный юго-восточный минарет построен при султане Фатихе Мехмеде, северо-восточный — в правление Баязида II, два минарета в западной части построил архитектор Синан при султанах Селиме II и Мураде III. Мраморный резной минбар был построен в конце XVI века при султане Мураде III. При султане Махмуде I в 1739—1742 годах была проведена перестройка собора, в ходе которой в алтарной части появился михраб. Современный михраб относится к XIX веку и был отреставрирован архитектором Густавом Фоссати в 1847—1849 годах. По обеим сторонам михраба установлены бронзовые подсвечники, привезённые в 1526 году султаном Сулейманом Великолепным из Буды. В апреле 2022 года при соборе отреставрировано и открыто медресе Фатиха, действовавшее в качестве медресе с 1453 года. C 1924 года помещение медресе использовалось в качестве дома для сирот. |
| Деву и говорят, что един Сын и Христос и Господь, совершенный в божестве и совершенный в человечестве, т. к. тело Его одушевлено разумной душой» (Ep. 40//PG. 77. Col. 189). «Если говорится, что Логос, будучи Богом, воплотился и вочеловечился, да будет далеко отброшено подозрение в изменении, ибо Он остался тем, чем был, и да исповедуется нами совершенно неслиянное соединение» (Ibid. Col. 193). Защищаясь от обвинений в компромиссе, свт. Кирилл существенно уточняет свою позицию: «...Бог Слово принял образ раба, в подобии человеков быв, как написано (Флп 2. 7). И именно только в этом смысле должно пониматься различие природ. Ибо божество и человечество не одно и то же по свойству естества (ν ποιτητι φυσικ)» (Ibid. Col. 193). «Если исследуется способ воплощения, два, одно с другим, неизреченно и неслиянно сошедшиеся в соединении (συνηνεγμνα καθ νωσιν), человеческий ум видит их соединенными и нисколько не разделяет (διστησιν οδαμς)» (Ibidem). Даже не совсем соглашаясь с «восточными» в словоупотреблении, свт. Кирилл признает их православие и непричастность к арианству: «Если исповедуется соединение, то уже не отделяется одно от другого соединенное, но един Сын, едина природа Его, как воплощенного Слова. Сие исповедали Восточные, хоть и немного темными словами. Ибо исповедующие, что от Бога Отца родившийся единородный Логос, родился Он же и по плоти от Жены, и что Св. Дева есть Богородица, и что одно Его Лицо (πρσωπον) и не два сына, не два Христа, но один, как могут такие сходиться с мнениями Нестория?» (Ep. 44//PG. 77. Col. 225-228). В 1-м послании к Сукценсу, еп. Диокесарийскому, свт. Кирилл отвергает дифизитскую терминологию в том случае, если она, как у Диодора, еп. Тарсийского, приводит к разделению единого Христа на два лица: «...иной сын, в отдельности - потомок Давида, рожденный от Св. Девы и Богоматери, и иной, в отдельности, Сын - Логос Бога Отца» (Ep. 45//PG. 77. Col. 229). Но «мы, соединяя со святою плотью, имеющею душу разумную, неизреченно и сверх ума, Бога Отца Слово, неслиянно, неизменно, непреложно, исповедуем единого Христа и Сына и Господа, Который Один и Тот же и Бог и Человек, не иного и иного, но Одного и Того же, Который и есть и мыслится как и то, и другое... |
| Так в черепе глазные впадины еще зияют, но взор угас навеки. IV. Собака и ее господин И все же был на свете человек, на которого Квазимодо не простирал свою злобу и ненависть, которого он любил так же, а быть может, даже сильней, чем собор. Это был Клод Фролло. Причина ясна. Клод Фролло подобрал его, усыновил, вскормил, воспитал. Квазимодо еще ребенком привык находить у ног Клода Фролло убежище, когда его преследовали собаки и дети. Клод Фролло научил его говорить, читать и писать. Наконец Клод Фролло сделал его звонарем. Обручить Квазимодо с большим колоколом – это значило отдать Ромео Джульетту. Признательность Квазимодо была глубока, пламенна и безгранична; и хотя лицо его приемного отца часто бывало сумрачно и сурово, хотя обычно речь его была отрывиста, суха и повелительна, но сила признательности не ослабевала в Квазимодо. Архидьякон имел в его лице покорного раба, исполнительного слугу, бдительного сторожевого пса. Когда несчастный звонарь оглох, между ним и Клодом Фролло установился таинственный язык знаков, понятный им одним. Архидьякон был единственный человек, с которым Квазимодо мог общаться. В этом мире он был связан лишь с Собором Парижской Богоматери да с Клодом Фролло. Ничто на свете не могло сравниться с властью архидьякона над звонарем и привязанностью звонаря к архидьякону. По одному знаку Клода, из одного желания доставить ему удовольствие. Квазимодо готов был ринуться вниз головой с высоких башен собора. Казалось странным, что физическая сила Квазимодо, достигшая необычайного развития, слепо подчинена другому человеку. В этом сказывались не только сыновняя привязанность и преданность слуги господину, но и непреодолимое влияние более сильного ума. Убогий, неуклюжий, неповоротливый разум взирал с мольбой и смирением на ум возвышенный и проницательный, могучий и властный. Но над всем этим господствовало чувство признательности, доведенной до такого предела, что ее трудно с чем-либо сравнить. Среди людей примеры этой добродетели чрезвычайно редки. Поэтому скажем лишь, что Квазимодо любил архидьякона так сильно, как ни собака, ни конь, ни слон никогда не любили своего господина. |
| Нашелся другой, который обкорнал Сен-Жермен-де-Пре, феодальное аббатство с тремя колокольнями. Не сомневайтесь, что найдется и третий, который снесет СенЖермен-д " Оксеруа. Всем этим каменщикам, воображающим себя архитекторами, платят префектура или районные управления, они носят зеленые мундиры академиков. Все зло, которое извращенный вкус может причинить истинному вкусу, они причиняют. В тот час, когда мы пишем эти строки, перед нами плачевное зрелище: один из этих каменщиков распоряжается в Тюильри, он полосует самый лик творения Филибера Делорма. И, конечно, немалым позором для нашего времени является та наглость, с какой неуклюжие украшения работы этого господина расползаются по всему фасаду одного из изящнейших зданий эпохи Возрождения. Трудно сказать с уверенностью, когда у Гюго возник первый замысел его исторического романа «Собор Парижской Богоматери», однако несомненно, что сюжет и главные темы произведения вынашивались писателем в течение долгого времени. Мысль о романе могла прийти Гюго еще в 1823 году в связи с выходом в свет романа Валмера Скотта «Квентин Дорвард», в котором изображалась Франция XV века. В статье об этом романе, напечатанной в июльской книжке журнала «Французская муза» на 1823 год, молодой Гюго не только дал разбор произведения прославленного английского романиста, но и изложил свои взгляды на исторический роман «После живописного, но прозаического романа Вальтера Скотта, – писал Гюго, – остается еще создать роман в ином жанре, по нашему мнению, более изящный и более законченный. Это должен быть в одно и то же время роман, драма и эпопея, конечно, живописный, но в то же время поэтический, действительный, но в то же время идеальный, правдивый, но в то же время величественный, который заключит Вальтера Скотта в оправу Гомера». Теперь эта статья звучит как предисловие к еще не написанному роману. Она говорит о том, в каком направлении шли искания Гюго в области исторического романа. Отправляясь от Вальтера Скотта, Гюго хочет в то же время создать нечто более возвышенное, идеальное. |
| Впрочем, все эти оттенки и различия касаются лишь внешнего вида здания. Искусство меняет здесь только оболочку. Самое же устройство христианского храма остается незыблемым. Внутренний остов его все тот же, все то же последовательное расположение частей. Какой бы скульптурой и резьбой ни была изукрашена оболочка храма, под нею всегда находишь, хотя бы в зачаточном, начальном состоянии, римскую базилику. Она располагается на земле по непреложному закону. Это все те же два нефа, пересекающихся в виде креста, верхний конец которого, закругленный куполом, образует хоры; это все те же постоянные приделы для крестных ходов внутри храма или для часовен – нечто вроде боковых проходов, с которыми центральный неф сообщается через промежутки между колоннами. На этой постоянной основе бесконечно варьируется число часовен, порталов, колоколен, шпилей, следуя за фантазией века, народа и искусства. Предусмотрев богослужебный чин и обеспечив его соблюдение, зодчество в остальном поступает, как ему вздумается. Изваяния, витражи, розетки, арабески, резные украшения, капители, барельефы – все это сочетает оно по своему вкусу и по своим правилам. Отсюда проистекает изумительное внешнее разнообразие подобного рода зданий, в основе которых заключено столько порядка и единства. Ствол дерева неизменен, листва прихотлива. II. Париж с птичьего полета Мы попытались восстановить перед читателями дивный Собор Парижской Богоматери. Мы в общих чертах указали на те красоты, которыми он отличался в XV веке и которых ныне ему недостает, но мы опустили главное, а именно – картину Парижа, открывавшуюся с высоты его башен. Когда после долгого восхождения ощупью по темной спирали лестницы, вертикально пронзающей массивные стены колоколен, вы внезапно вырывались на одну из высоких, полных воздуха и света террас, перед вами развертывалась великолепная панорама. То было зрелище sill generis , о котором могут составить себе понятие лишь те из читателей, кому посчастливилось видеть какой-нибудь из еще сохранившихся кое-где готических городов во всей его целостности, завершенности и сохранности, как, например, Нюрнберг в Баварии, Витториа в Испании, или хотя бы самые малые образцы таких городов, лишь бы они хорошо сохранились вроде Витре в Бретани или Нордгаузена в Пруссии. |
| Самое тело имеет не коричневое вохрение, а палевое, с сильным розовым румянцем. Ту же самую гамму красок представляет алтарная мозаика церкви св. Пуденцианы, и в ней преобладают светлые тона: бледно-зеленый, розовый, светло-коричневый, желтоватый, есть даже малиновый, которого не увидим потом почти тысячу лет в живописи, вплоть до венецианской школы. Затем, в мозаиках обеих церквей встречаем, как характерную деталь, золотые ткани, с разделкой их красно-кирпичными контурами. Наконец, в мозаиках обеих Римских церквей мы должны отметить особенный светлый тон пурпура, с сильными голубыми, даже светло-голубыми рефлексами в светах. Так исполнена мантия дуки, тогда как пурпур на мафории (рис. 85) Анны, сидящей у трона Младенца, имеет индиговый оттенок. Мы увидим, как изменяются по эпохам и местностям цвет и тона пурпура. В заключение нашего стилистического разбора, необходимо сказать несколько слов о мозаике церкви св. Марии Маджоре с точки зрения ее исторического происхождения. Такое заключение является особо важным при современных требованиях археологии. Прежде, в период господства римского оригинала и римских научных взглядов, никто не сомневался в том, что эти мозаики дают первое воспроизведение новых идей и церковных постановлений. Но даже в новейшее время этот взгляд не утратил своей силы и требует к себе внимания. Нам говорят, что римское искусство продолжается вплоть до 410 года, что мозаика есть производство по преимуществу римское, что именно здесь искусство попытало новые формы и создало оригинальные образы Марии, подобно тому, как в церкви Пуденцианы был создан столь грандиозный и изящный образ Спасителя. Автор истории итальянского искусства 73 , задавшийся вновь патриотической задачей проследить везде и во все периоды его ход, г. А. Вентури, для теснейшего определения данных мозаик, нашел нужным даже войти в подробности истории образования типа Мадонны, что ему было легко делать уже потому, что ранее он посвятил истории этого типа особую книгу 74 . В настоящем случае ему кажется возможным использовать эти общие понятия для научной или, точнее, исторической постановки древне-христианского искусства. Таким образом, выходит, будто бы римское или вообще западное искусство создавало идеальные образы, тогда как восточное или византийское пыталось, в свою очередь, для целей религиозных выставить реальный портрет на поклонение. |
| I Стоял морозный ноябрьский вечер. Приближалась ночь, и тьма все больше и больше окутывала своим таинственным покровом раскинувшийся по горам и в оврагах Смоленск. На улицах, за поздним часом, не было видно людей, лишь временами мелькали темные фигуры и снова становилось пусто. Но жители Смоленска не предавались отдыху после тяжелого трудового дня. Прискакавший к князю поутру гонец привез страшную весть: татары взяли Чернигов и через несколько дней их надо ждать под Смоленском. Шел 1237 год. В народной памяти еще живы были ужасы недавнего нашествия татар, хорошо помнили смоляне их грозную беспощадную расправу, со страхом думали они о предстоявших бедствиях. На городской стене стояла стража. Еще не знали точно, как далеко враги, но страшные опасения заставляли смолян на всякий случай принять надлежащие меры для охраны и защиты города. Татары могли внезапно явиться под стенами: они совершали в день громадные переходы, их выносливые степные кони не знали устали. Тихо в Смоленске… Лишь изредка громко и протяжно перекликаются часовые на стенах города. Тяжело и жутко становится на душе от их заунывного: «слуша-а-а-а-ай…» Далеко, долго звучит в горах последний звук, но вот и он замер” и снова все тихо, тихо… Соборный сторож Михеич мерными старческими шагами обходит вокруг храма. Стар стал Михеич; бывало, прежде несколько раз за ночь обойдет собор и ничего, а теперь вот едва ноги держат, болят старческие кости, тяжело старику. Но что это? Старик вдруг остановился и стал всматриваться в высокое темное окно собора. Да, там свет… перед иконой Богоматери… Неужели он, Михеич, забыл загасить свечу на ночь? Неужели уж так стар стал? Однако нет, Михеич хорошо помнит, что загасил все, уходя из храма, да к тому же, разве маленькая восковая свечка может давать столько света, что и старые слабые глаза Михеича увидали? Торопливыми неровными шагами стал подниматься сторож по ступеням соборной паперти; достал ключ, висевший у него на поясе под тулупом, затеплил восковой огарок в старом деревянном фонаре и отпер дверь. |
|
|
