| Гиппий, который мыслит себя совершенным и мудрым человеком, да еще зарабатывающим вдвое больше денег, чем любой софист, и важно исполняющим обязанности посла в различных государствах, должен защищаться под градом вопросов Сократа, доказывая, что прекрасное есть отдельно взятая вещь. В живом, стремительном диалоге то и дело ставятся вопросы о том, что такое прекрасная девушка, прекрасная кобылица, прекрасная лира, прекрасный горшок, прекрасная статуя и т. д. и т. п. Сбитый с толку таким обилием прекрасных вещей, Гиппий пытается установить, какова идея прекрасного, исходя из того, что с его точки зрения в подлинном смысле всегда и везде прекрасно, и к чему он относит здоровье, богатство, почет, роскошное погребение и т. д. Но Сократ опровергает неустойчивость и относительность прекрасных вещей, так что приходится перейти к иному, уже не житейско-конкретному опыту, а к сфере отвлеченных категорий. Обе стороны страстно спорят о том, не есть ли прекрасное — нечто приличное, полезное, пригодное, не есть ли оно зрительное или слуховое удовольствие. Прекрасное, по всему видно, не связано с какой-либо категорией, которая при одних условиях может быть прекрасной, а при других не может быть ею. Гиппий попадает в тупик. Что же именовать прекрасным, если это не отдельная вещь, не отвлеченная категория. Но Гиппий привык побеждать и упиваться славой, не желая быть побитым, он просто объявляет все разговоры о прекрасном пустословием и под этим предлогом ускользает от Сократа. Перипетии борьбы двух видов спора — софистического и диалектического и двух типов философов — софиста Гиппия, искателя почестей и денег, и Сократа — искателя истины, как будто не кончаются полной победой Сократа. Но читатель чувствует, как страдает Сократ, вынужденный сражаться с бессовестными софистами, и как мучительно рождается в его споре с самим собой, а не только с собеседником (собеседник часто только повод для того, чтобы разобраться в самом себе), понятие «идеи» прекрасного, «сущности» прекрасного, которая делает прекрасным все отдельные вещи. |
| Пришедши в Антиохию, они взошли в одну гостиницу. Сын содержателя гостиницы Филоксен в это время сидел у дверей в большом огорчении. Будучи учеником софиста Ливания, он взял у него некоторые стихотворения Гомера, чтобы переложить их на ораторскую речь, но не мог этого сделать и, находясь в таком затруднении, весьма скорбел. Василий, увидев его грустным, спросил: – О чем ты грустишь, юноша? Филоксен же сказал: – Если я и скажу тебе о причине моей скорби, какая мне будет от тебя польза? Когда же Василий настаивал на своем и обещал, что не напрасно юноша скажет ему о причине своей скорби, то отрок сказал ему и о софисте и о стихах, прибавив, что причина скорби его та, что он не умеет ясно передать смысл тех стихов. Василий, взяв стихи, начал толковать их, перелагая их на речь простую; отрок же, удивляясь и радуясь, просил его написать ему тот перевод. Тогда Василий написал перевод тех Гомеровых стихов тремя разными способами и отрок, взяв перевод с радостью, пошел с ними утром к учителю своему, Ливанию. Ливаний, прочитав, удивился и сказал: – Клянусь Божественным промыслом, что нет среди нынешних философов никого, кто мог бы дать такое толкование! Кто же написал это тебе, Филоксен? Отрок сказал: – В моем доме находится один странник, который написал это толкование очень скоро и без всякого затруднения. Ливаний тотчас поспешил в гостиницу, чтобы увидеть этого странника; увидев здесь Василия и Еввула, он удивился их неожиданному прибытию и обрадовался им. Он просил их остановиться в его доме и, когда они пришли к нему, предложил им роскошную трапезу. Но Василий и Еввул по обычаю своему, вкусив хлеба и воды, вознесли благодарение подателю всяких благ Богу. После сего Ливан начал задавать им разные софистические вопросы, а они предложили ему слово о вере христианской. Ливаний, внимательно выслушав их, сказал, что еще не пришло время для принятия этого слова, но что, если такова будет воля Божественного Промысла, никто не сможет сопротивляться учению христианства. |
| Но они проснутся. Уже что-то шевелится среди них; они слышат уже голос, который говорит: спасение близко». «Нельзя не признать того, что XIX век стремится ступить на новый путь. Люди этого века начинают понимать, что должны существовать законы и суды и для народов и что преступления народа против народа, хотя и совершаемые в великих размерах, не менее ненавистны, чем преступления человека против человека». Кетлэ. «Нельзя не признать того, что XIX век стремится ступить на новый путь. Люди этого века начинают понимать, что должны существовать законы и суды и для народов и что преступления народа против народа, хотя и совершаемые в великих размерах, не менее ненавистны, чем преступления человека против человека». «Все люди одного происхождения, подлежат одному закону и все предназначены к одной цели. И потому у вас должна быть одна вера, одна цель поступков, одно знамя, под которым все должны сражаться. Поступки, слезы и мученичество есть общий всему человечеству язык, который понимают все». Иосиф Мадзини. «Все люди одного происхождения, подлежат одному закону и все предназначены к одной цели. И потому у вас должна быть одна вера, одна цель поступков, одно знамя, под которым все должны сражаться. Поступки, слезы и мученичество есть общий всему человечеству язык, который понимают все». «...Нет, призываю в свидетели возмущение совести всякого человека, который видел, как текла кровь его сограждан, или был причиной этого, — недостаточно одной головы, чтобы нести тяжесть стольких убийств. Надо было бы столько же голов, сколько есть сражающихся. Для того чтобы быть ответственными за закон крови, который они устанавливают, нужно бы было, чтобы они по крайней мере понимали его. Но лучшие учреждения, о которых здесь идет речь, будут всё-таки только временными, потому что, повторяю еще раз, армии и война должны кончиться; несмотря на слова софиста, которого я опровергал в другом месте, неправда, чтобы война даже против чужеземца была священна, неправда, чтобы земля алкала крови. |
| 693 Тело, как бы «оразумленное», или «одухотворенное» ( λελογισμνον), добродетелями, преп. Максим называет «вестником» («ангелом») души, которая, в свою очередь, есть «глашатай» Бога. 695 Схолия: «Божественная справедливость должным образом приходит в созвучие с состоянием наших душ; она становится такой, какими мы делаемся друг для друга, и представляет нам Бога таковым, каковыми мы стали в отношении к подобным нам [людям]». 696 В «логосе природы» отсутствует всякая «паралогичность», поскольку он сочетает в себе одновременно и «закон природы», и «божественный закон». Об этом и говорит схолия: «Логос природы становится законом природы, воспринимая созвучную с ним волю для осуществления природных возможностей». 698 В данном случае развивается мысль, что «греховный тропос деятельности» искажает нашу природу и тем самым вступает в противоречие с ее «логосом». 699 Здесь опять находит свое выражение связь Воплощения и обожения, подчеркиваемая многими святыми отцами. Поэтому и для преп. Максима человек может вознестись к Богу только при условии «снисхождения» Бога к нему. Поэтому наше обожение (понимаемое как «восхождение – «анабасис») немыслимо без Воплощения Сына Божия, или Его «снисхождения» («катабасиса»). См.: Loosen J. Logos und Pneuma im begnadeten Mensch bei Maximus Confessor. Münster, 1940, S. 127–128. 700 B «Патрологии» Миня приводится пометка на полях одной из рукописей: «Ясно, что речь идет о Боге и диаволе». 701 Обычная для преп. Максима диалектика, отражающаяся в паре противоположностей: «наслаждение-мука» ( δον – δνη). Подобная сопряженность двух противоположностей есть результат добровольного отречения человека от Бога. См.: Schönborn Ch. Plaisir et douienr dans l " analyse de S. Maxime, d " apres ies Quaestiones ad Thalassium//Maximus Confessor. Actes du Symposium, p. 277. 702 Букв. «софистически» ( σοφισιικς); другими словами, диавол здесь выступает как бы в роли хитроумного софиста. Читать далее Источник: Творения преподобного Максима Исповедника/Пер., вст. статья и коммент. А.И. Сидорова. - Москва : Мартис, 1993-. (Святоотеческое наследие)./Кн. 1: Богословские и аскетические трактаты. - 1993. - 352 с. Вам может быть интересно: |
| Иногда самость выступает почти синонимом слова личность. У Аполлона Григорьева – в характеристике «отца»: «Пока дела шли хорошо, он, можно сказать, шел за мной всюду, но когда хорошая или по крайней мере сносная полоса жизни сменялась очень несносною, старик впадал опять в прежний упорный эгоизм. Такое же что-то сидело у него и в мире умственно-нравственном. Это не была его самость, личность, ибо личности в нем не было и он развился как-то так, что решительно не дорожил ни своею, ни чужою личностью...» (там же, с. 124). Вместе с тем самость могло выражать отвлеченный оттенок самобытности, индивидуальной обособленности, самостоятельности. Например, у Аполлона Григорьева: «...у нас... они [реставрационные стремления] были и остались простым стремлением к очищению нашей народной самости, бытовой и исторической особенности...» (там же, с. 159). «Член племени, хотя и вошедшего в общий состав английской нации и притом свободно, не так, как ирландское, – вошедшего, но тем не менее хранящего свою самость и некоторую замкнутость...» (там же, с. 158–159). «Нормальным мне кажется не общежитие, но отрешенная, мистически-изолированная жизнь самости в себе» (см. главу «Рукопись скитающегося софиста», там же, с. 174). У Ф. Филина в статье «Методология лингвистических исследований А. А. Потебни»: «В основу своей философии он [Гумбольдт] кладет положение Канта об априорности и самости духа» 333 . Статья ранее не публиковалась. В архиве сохранилась рукопись (7 листков разного формата), одна выписка: «Самость (логика XVI в.)» и машинопись. Здесь печатается по рукописи с внесением ряда необходимых поправок и дополнений. К слову самость В. В. Виноградов обращался также в работе «Проблема авторства и теория стилей»: «Очень распространено было в языке масонской литературы второй половины XVIII века слово самость в значении – эгоизм, себялюбие. Например, в рукописи ”Царство божие“ читаем: ”о непротивлении злу усилием самости, действуя из самости, вы сами впадаете в то же зло“» (Виноградов. Проблема авторства, с. 299). – Е. Х. |
| Мореном и Р. Бартом). 114. доказательство для уличения, улика (греч.). 115. не предчувствовал вкуса и сочности… — игра слов, широко распространенная во французской традиции: saveur — сочность; savoir— ученость, или знать, ведать. 116. распознавания, различения (лат.). 117. Лк. 23:34. 118. прощать (греч.). 119. не ведают (греч.). 120. Деян. 3:17. 121. по неведению сделали (греч.). 122. сознательном выборе, своей воле (греч.) — термин из «Никомаховой этики» (см., например: Аристотель. Соч.: В 4 т. М., 1983. Т. 4. С. 99—191). 123. двусмысленность, сомнительность (греч.). 124. в равносильности (греч.). 125. природы предвосхищающей (лат.). 126. совершение греха (лат.). 127. докса (греч. δξα) — мнение; видимость; недостоверное суждение. 128. этология (греч.) — наука о поведении. 129. Мишле Жюль (1798—1874) — французский писатель и историк. «Библия человечества» (1864). 130. киренаики (по названию греко–египетского города Кирены)—философская школа, основанная Аристиппом, учеником софиста Протагора. Некоторые киренаики (Эвгемер) отрицали существование богов. Влияние этой школы испытывали эпикурейцы и французские материалисты XVIII в. 131. Гегесий Киренский (IV—III вв. до н. э.) — по прозвищу «пейститанатос» — то есть «проповедник смерти». Представитель крайнего крыла киренаиков, проповедовал самоубийство, поскольку жизнь, по его мнению, недостойна того, чтобы жить. Считал, что в мире не существует никакого блага. 132. симбиоз сомы и психеи… — сома (греч.) — тело; психея (греч.)—душа; амфибия (греч.)—двоякоживущий; здесь: живущий двоякой жизнью. 133. признак себя и лжи (лат.). «Истина — пробный камень самой себя и лжи» — фраза из «Этики» Спинозы (см.: Словарь латинских крылатых слов. М., 1988. С. 846). 134. «Вижу и одобряю лучшее, а следую худшему» (лат.). Овидий. Метаморфозы, VII, 20—21 (Словарь латинских крылатых слов. С. 853). 135. «Вижу и одобряю» (лат.). 136. следовать (лат.). 137. худшему следую (лат.). 138. одобряю (лат.). 139. следую (лат.). 140. Имеется в виду диалог Платона «Государство» (см.: Платон. |
| Тут красота – творимая духом ценность; там – открывающая духу, хотя и непостижимая ему, действительность. 3 «Он звал прекрасное мечтою»… Это «язвительное» слово «злобного гения», повадившегося навещать молодого поэта, кажется, возмутило и смутило его больше всех других неисчислимых клевет, какими его Демон, отрицатель и растлитель, с изобретательностью опытного софиста, «Провиденье искушал». Но скоро всяческие «уроки чистого афеизма» оказались «чуждыми красками», спадающими с души «ветхой чешуей», как еще девятнадцатилетний поэт с непостижимо раннею зрелостью и прозорливостью мысли это предусмотрел в стихотворении, носящем столь же несоответственное возрасту заглавие: «Возрождение». Среди возродившихся «видений первоначальных чистых дней» было и исконное видение Красоты, которая была ведома поэту, по его собственному внутреннему опыту, не как «мечта», а как некая «явная тайна» (слово Гёте), являющая мир знаменательным и любезным. Ведь и тот другой демон, «мрачный и мятежный», который увидел у врат Эдема ангела нежного и опечаленного, по тому одному «жар невольный умиленья впервые в сердце» познает, по тому одному произносит свое невольное признание: «Не все я в мире ненавидел, не все я в мире презирал», – что есть в мире лицезримая им воочию Красота, ее же нельзя ни презирать, ни ненавидеть. Так и строки «Предчувствия», с напоминания о котором мы начали наше рассуждение, – строки столь созвучные «Ангелу», написанному за год до того («ангел кроткий, безмятежный, тихо молви мне: прости; опечалься; взор свой нежный подыми иль опусти»), не столько рисуют женщину, с которой поэт расстается, сколько относятся к идеальному образу Красоты, просквозившей как бы через нее перед духовным взором поэта при разлуке; и «воспоминание», которое будет потом укреплять его, покажет ему за туманным облаком покинутой тот луч «гения чистой Красоты», что мелькнул в ее чертах в одно заветное мгновенье. В этом, по нашему мнению, психологическая разгадка и стихотворения «К А. П. Керн» («Я помню чудное мгновенье»); в этом внутренний смысл – и оправдание – сонета «Мадонна». |
| В Послании 6 - обращенный к иерею Сосипатру призыв избегать споров на религ. темы и речей против др. людей, но только защищать истину, приводя неопровержимые аргументы (6:3-6). Возможно, оно направлено против легковесности в области религ. аргументации, в к-рой софистический аргумент «если что-нибудь не красное, то уже белое» не подходит (6:7). В Послании 7 дается ответ на обвинение софиста Аполлофана, к-рый говорил, что Дионисий использовал слова «эллинов против эллинов» как «отцеубийца» (7. 2:7-8), и описывается затмение солнца во время крестных страданий Господа, к-рое Дионисий вместе с Аполлофаном созерцали в Гелиополе (7. 2:2-10). Рус. ученый В. В. Болотов в весьма резкой статье опроверг подлинность этого описания (ХЧ. 1914. Май. С. 555-580). К невозможности с естественной т. зр. полного затмения солнца во время полнолуния, как это описывается в Послании 7, присоединяется, по мнению Болотова, аргумент нравственного характера: чудо полного затмения не обратило ко Христу ни Аполлофана, к-рый остался язычником, ни Дионисия, обращенного значительно позже ап. Павлом. Основной пафос Посланий 8 и 9 - подчеркнуть важность иерархии и символов, ставших неотъемлемой частью визант. христианства. В Послании 8 делается попытка вразумить мон. Демофила, к-рый не уважил иерархического звания священника, но решил, что вправе судить его за допущенные ошибки. Оно написано в духе глубокого почтения к иерархии, без смущения перед конфликтом между ее идеальным назначением и практическими несовершенствами. Гораздо опаснее бесчинный самосуд. «Каждый в своем чине и в своем служении да будет» (8. 4:1 (P. 184)). В Послании 9 обосновывается символизм Писания не как результат несовершенных человеческих представлений о Боге, но как богооткровенный факт. Объясняются нек-рые символические образы с обещанием прислать более подробное «Символическое богословие» на ту же тему (9. 1:3). Послание 10 адресовано заточенному на Патмосе св. ап. Иоанну Богослову с пожеланиями его освобождения и возвращения «на Азиатскую землю» (10:2-3 (P. 210)) . |
| Каким бы лицемерием ни выглядело порой романтическое поношение риторики в теории на фоне литературной практики, свои мировоззренческие мотивы для такого поношения были. «Воскрешение» риторики как подхода к литературе возможно только в сугубо узких академических рамках 229 . О будущем культурном синтезе, когда мы, не возвращаясь к риторическому прошлому, сумели бы полноценно, с выходами в практику, оценить его здравые резоны, пока можно только гадать. 167 Уже у Аристотеля (De sophist, elenchis I, 165a, 21) «софистика» ( σοφιστικ) определяется как «мнимая мудрость» ( φαινομνη σοφα). Однозначно одиозна дефиниция «софиста» в конце диалога Платона «Софист». Параллельно с этим, однако, греческий язык удерживает вплоть до времен патристики пользование словами этого лексического гнезда без всякого негативного смысла. Лишь в новоевропейском философском языке платоновско-аристотелевское словоупотребление торжествует безраздельно. 168 Разумеется, средневековый рационализм был фидеистическим; немаловажно, однако, что термин «схоластика» само по себе акцентирует не момент фидеизма, а момент рационализма. Католический лексикон XVIII в., суммирующий гораздо более раннюю традицию, дает термину «scholastica theologia» такую дефиницию: «…тот род теологии, который при рассмотрении своих вопросов больше всего прибегает к разуму и к аргументам» (Dictionarium theologicum, p. 199). Интересно, что у античных авторов «схоластический» чаще всего употребляется как синоним слова «риторический» (например: A. Gell., XV, 1: «scholasticaedeclamationes»; Quintil., VII, 1). Риторика ведь тоже – школьная: общий момент, соединяющий античное и католическое словоупотребление, – формализованность преподаваемого знания в системе правил. 169 «В речах его нет души, это одно лишь заученное риторство» (Даль 1911 – 1912, т. 3, стб. 1688); «Схоластика, философия внешности, основанная на логике или на диалектике; вообще, школярство, школярное направленье, сухое, тупое, безжизненное» (там же, т. 4, стб. 663). 170 «Риторика Напыщенная речь, в которой красивые фразы и слова скрывают ее бессодержательность (книжн. |
| Иные считают нужным «разоблачать» уловки, а вместе с ними и софиста. На это можно сказать так: когда дело идет о софизме – лучше никогда не прибегать к этому средству или в самых редких очевидных случаях . Когда дело идет о других уловках – не о софизмах – то иногда наоборот: самое лучшее средство «разоблачить» уловку. Но и здесь есть много таких простых уловок (не софизмов), на которые лучший и единственный разумный ответ – не поддаваться им. 2 . «Обличать» в софизме – ведь это в огромном большинстве случаев сводится к тому же «чтению в сердцах», сознательному или бессознательному: тут ведь дело идет о намерении человека, о намеренной ошибке. Обвинив в софизме – надо доказать обвинение, иначе это будет совершенно недопустимое, «голословное обвинение». А чтобы доказать его, надо: а) доказать, что есть ошибка в (95 доказательстве и б) доказать, что она сделана намеренно . Первое – часто доказать нетрудно. Но доказать с достоверностью наличность намерения «смошенничать в споре» в большинстве случаев очень трудно или невозможно. При этом спор может принять крайне тяжелый, неприятный личный характер, и мы останемся при недоказанном нами обвинении. Надо помнить и то, что очень часто подобное обвинение не совершенно достоверно и для нас самих; а нередко, если оно и кажется нам достоверным, может казаться таковым ошибочно. Мы ведь здесь не застрахованы от промахов. По всему этому гораздо лучше и разумнее ограничиться только указанием ошибки в рассуждениях противника, не входя в обсуждение – намеренная она или нет. Этого ведь и вполне достаточно, чтобы разбить его доказательство. Остальное, как говорится, «от лукавого». Предоставим софистам обвинять собеседников в софизмах, – благо это одна из их любимых уловок. Как им ее не любить, ведь это обвинение нельзя часто опровергнуть, как нельзя, конечно, и доказать. Но впечатление на слушателей спора и т.д., она может оставить, отчасти по принципу: «клевещите, клевещите, что-нибудь да прилипнет». 3 . Зато такие уловки, как палочные доводы, аргументы к «городовому», срывание спора, инсинуация и т.д., и т.д. |
|
|
