| Но успеха было мало. Иудеи, споря с ним, ожесточались против него и святого учения, и поносили путь Господень. Поэтому святой Павел оставил синагогу, отделил уверовавших и перешел к язычникам с Евангельской проповедью, которую и предлагал каждодневно в училище некоего софиста Тиранна (см. Деян. 19:8–9 ). Два года учил здесь святой Апостол. Его слушали иудеи и эллины, местные и пришлые, близкие и далекие, так что большая часть жителей Азии слышали проповедь Евангельскую о Господе Иисусе. Церковь Божия пустила широкие ветви, ибо Бог творил немало чудес руками Павла, так что на больных возлагали платки и опоясания с тела его, и у них прекращались болезни и злые духи выходили из них ( Деян. 19:11–12 ). И славилось имя Господа Иисуса, святым Павлом проповедуемое, так что некоторые из скитающихся иудейских заклинателей стали употреблять над имеющими злых духов имя Господа Иисуса, говоря: заклинаем вас Иисусом, которого Павел проповедует ( Деян. 19:13 ). Может быть, некоторое время они и имели успех (ср. Лк. 9:49 ), но потом следовало показать всем, что в области Божьей не слова и имена страшны демонам, но дух веры, с которым они произносятся. Почему однажды бес, которого старались выгнать заклинатели именем Иисуса, сказал им: «Иисуса знаю, и Павел мне известен, а вы кто?» И бросился на них человек, в котором был злой дух, изодрал одежду на них, избил их, так что они, нагие и избитые, выбежали из того дома ( Деян. 19:15–16 ). Когда весть об этом разнеслась между иудеями и греками, напал на всех страх, и величаемо было имя Господа Иисуса. После этого обаяние чародейства умалилось и чернокнижничество утратило цену. Сами чернокнижники, собрав волшебные книги свои, сожгли их пред всеми, цена их книг на наши деньги равнялась 12500 руб. 20 золотом. С такой силой возмогало и возрастало слово Господне! ( Деян. 19:17–20 ). Но сила Божья совершается в немощи ( 2Кор. 12:9 ). Сам проповедник слова Божия, святой Павел в Ефесе, как впрочем и везде, имел множество врагов, терпел всевозможные бедствия, уча со слезами день и ночь (см. |
| Там он нашел около 12-ти учеников, которые, подобно Аполлосу, знали и приняли только крещение Иоанново. Святой Павел довершил их утверждение в вере, убедил их креститься крещением христианским и, через возложение рук, преподал им Святого Духа (19:1-7). Вслед за тем святой Павел начал оглашение Ефеса евангельской проповедью. Прежде всего, по обычаю своему, он обратился к Иудеям и начал регулярно проповедовать в синагоге. Три месяца продолжалась его проповедь, но " как некоторые ожесточились и не верили, злословя путь Господень перед народом, то он, оставив их, отделил учеников, и ежедневно проповедывал в училище некоего Тиранна " , может быть, какого-нибудь софиста, или народного учителя, каких много было тогда в греческих городах (Деян. 19:8-9). " Это продолжалось до двух лет, так что все жители Асии слышали проповедь о Господе Иисусе, как Иудеи, так и Еллины " (ст. 10). Проповедь святого Павла сопровождалась и подкреплялась многими поразительными знамениями и чудесами (19:11-20). Два года учил так святой Павел, и Церковь Божия здесь пустила глубокие корни. К сожалению, мятеж, поднятый против Апостола Димитрием-сребренником, заставил его покинуть Ефес прежде, чем он предполагал (Деян. 19:21-40; 20:1 [ 2 ]). По прекращении мятежа святой Павел отправился посетить македонские церкви, пробыл три месяца в Элладе, а затем решил отправиться в Сирию снова через Македонию. Путь в Сирию лежал через Ефес, но так как святой Павел хотел поспеть к празднику Пятидесятницы в Иерусалим, то он, боясь быть задержанным в Ефесе, проехал на корабле мимо него. Корабль остановился в Милете, немного южнее Ефеса, и святой Апостол пригласил сюда из Ефеса и, вероятно, из других мест " пресвитеров Церкви " , чтобы дать им последние наставления и проститься с ними. Это прощание было чрезвычайно трогательным. " Вы знаете " , говорил им Апостол, " как я с первого дня, в который пришел в Асию, всенародно и по домам учил вас, и не пропустил ничего полезного, и не упускал возвещать вам всю волю Божию — покаяние пред Богом и веру в Господа нашего Иисуса Христа. |
| В данном случае особенное внимание следует обратить на то обстоятельство, что возникновение целого мира идей в «едином», которое, будучи рассматриваемо само в себе, являлось абсолютно неопределенным и бесконечным со стороны своего содержания, – в этом втором отделе «Парменида» представлено Платоном, как логически необходимо вытекающее из самого понятия «единого», поскольку оно мыслится, как родовое понятие-идея по отношению к такого рода видовым идеям, как идея «сущности» и т. п. «Единое» поэтому оказывается не трансцендентным в отношении к возникающим в нем идеям, а имманентным им, a последние, таким образом, составляют внутреннее развившееся содержание «единого», и весь рассматриваемый нами второй отдел «Парменида» есть как бы анализ раскрывающегося внутреннего содержания этого «единого» (τ ν) 301 . В «Софисте» (248, A–259, В) мы также находим подтверждение только что изложенного нами понимания особенностей взаимоотношения между Платоновской идеей блага, или абсолютно «единым» и прочими идеями. Правда, в упомянутом нами месте «Софиста» речь идет только о пяти важнейших идеях – об идее сущности, движения, стояния, тождества и различия (254, С–-Е), без указания на то, в каком отношении эти идеи стоят к идее блага, или «единого», о которой шла речь в «Rep.» и «Parm». Но ввиду столь определенно высказанного в «Пармениде» положения, что идея «сущности» (τ ν) имеет значение видового понятия по отношению к абсолютному «единому», наряду с другими идеями, – ввиду этого нельзя никак сомневаться в том, что – то же самое отношение идеи «сущности» к «единому» подразумевает Платон и в рассматриваемом месте «Софиста», а если он об этом здесь и не говорит, то просто потому, что имел в виду раскрыть перед читателями не взаимное отношение между наиболее общей родовой идеей (абсолютным τ ν) и входящими в ее объем видовыми идеями (τ ν и др.), но имел в виду выяснить взаимное отношение между этими последними. В этом-то последнем отношении рассматриваемое место «Софиста» и является весьма важным дополнением и пояснением к отмеченному выше второму отделу из «Парменида». В «Софисте» Платон с особенной настойчивостью старается провести мысль о том, что сущность, покой, движение, тождество и различие суть именно самостоятельные по отношению друг к другу идеи, которые могут взаимно соединяться, нисколько не переставая, при этом, различаться друг от друга, как различные идеи, а не просто свойства, причастные известного рода субстанции (254, D–257, А). Отсюда можно видеть, что главнейшие предикаты абсолютного «единого» (движение, покой, тождество, различие и т. п.), о которых шла речь в «Пармениде» и которые составляли его внутреннее и нераздельное с ним содержание, – должны быть мыслимы в значении субстанциональных, взаимно различных между собой идей, как гипостазированных видовых понятий, по отношению к обнимающему их родовому понятию – абсолютному «единому». |
| Общая особенность всех биографических сведений, которыми мы располагаем – это старательная заботливость выделить Астерия Амасийского из ряда многочисленных, современных ему, его соименников. Это делает Фотий, насчитывающий кроме нашего еще двух авторов с именем Астерия 23 . Тиллемон различает шесть Астериев христиан, вместе с пастырем Амасийским 24 . Фабриций насчитывает двадцать три, кроме Амасийского 25 . Гарлес присоединяет еще два 26 . Но, по замечанию издателя Acta Sanctorum, и это число 25 – неполно 27 . Нам же думается, что это тщательное различение двух или трех десятков Астериев, свидетельствуя о богатой эрудиции исследователей, очень мало дает для биографии св. Астерия Амасийского . В этом отношении важно только отличить нашего Астерия, во-первых, от Астерия софиста и писателя, оставившего после себя толкование на послание к Римлянам, на Евангелия, на псалмы, и сочинение против Маркелла, еп. Анкирского в Галатии 28 , и, во-вторых, от Астерия, епископа Скифопольского, тоже оставившего комментарии на псалмы 29 . Это различение необходимо в виду того, что некоторые исследователи сочинений Астерия Амасийского приписывают его гомилии на псалмы то Астерию софисту, то Астерию Скифопольскому. Но исторические данные весьма достаточны для того, чтобы избежать такой путаницы лиц и их сочинений. Астерий софист, родом каппадокиец, был учеником Антиохийского пресвитера Лукиана 30 . Изучал философию, в течение нескольких лет занимал должность софиста в Галатии 31 . Потом оставил ее, сделался христианином, но в гонение Диоклетиана и Максимина Геркуна из страха преследования и мучений принес жертву идолам 32 . Ставши опять христианином, Астерий занял видное и блестящее место в рядах ариан, однако они не осмеливались принять его в церковный клир и дать ему какую-нибудь священную должность 33 . Но чтобы доставить ему славу, ариане поручили Астерию составить изложение их учения. Это сочинение, исполненное сыгранных богохульств, видели еще во времена Сократа 34 . Но до нас оно не дошло, за исключением отрывков, приводимых у Епифания 35 . С его именем были известны еще – толкования на послание к Римлянам, на Евангелия, на псалмы и еще некоторые другие сочинения, весьма усердно читавшиеся арианами 36 . Умер он около 330 г. Астерий, епископ Скифопольский, вполне православный, обладал знанием наук божественных и человеческих 37 . Написал на греческом языке толкования на псалмы 38 . Время его жизни Иероним не определяет точно, но помещает его между Феодором Гераклийским, умершим около 355 г. и Аполлинарием, о котором нет упоминаний уже с 382 года 39 . Эти определенные исторические сведения о жизни Астерия софиста и Астерия, еп. Скифопольского, не позволяют смешать с ними Астерия, еп. Амасийского. От первого он отличается по времени, по вере, по епископскому сану. От второго также по времени и по стране, где жил и имел епископскую кафедру. |
| Небытие здесь принцип инаковости, не всегда означающий противоположность, например, не большое не есть отсутствие – небытие большого как противоположности, но означает другое бытие, то есть малое, и равнобытийствующее большому и инаковое ему. Платон этим утверждает принцип градации, иерархии внутри самого бытия, раз бытие есть, оно, по Платону, и единое, и многое, и покоящееся, и движущееся. Принцип общения не перечеркивает инаковые друг другу категории, а взаимопорождает их, взаимонаделяет их бытием. В этом уловимы классические экзистенциалы структуры античного мироощущения: пир, битва, тема брака – порождения, исключительно важная для мифологического сознания, у Платона мы видим миф, ставший логосом, избытый и преодоленный миф сохраняет в философии свои центральные интуиции. Философский же результат «Софиста» в одновременном преодолении и парменидовской абсолютизации бытия как единого, и софистической абсолютизации отношения, растворяющего сущее в небытии через произвол чувственной меры. Искусство диалектики, как его демонстрирует Платон, заключается в строгом разнесении категорий тождественного, подобного, сущего, не сущего, большого, меньшего, и в указании определенности их связей – отношений. Но преодоление, творческое переосмысление возможно только в перспективе какого-то своего утверждения. Софисты и Парменид-только фон и контекст платоновского размышления. Нечто предельно важное уже сказано, в самом кратком виде это утверждение познаваемости многообразного единства бытия, платоновская версия тезиса, восходящего еще к Фалесу: «Все есть одно». Платон демонстрирует, как все есть одно и наоборот. Ключевой здесь является тема общения пяти родов бытия, на нее возложена миссия: описать многообразие и единство внутри центральной сферы сущего – мира идей, где многообразное все дано и открыто в области одного, доступной «только кормчему души – уму». Отношение категорий – своеобразное увеличение, детализация того, что происходит в «занебесной области» «Федра», вглядывание становится все более пристальным, по предмет – бытие как таковое, идея – проступает все более отчетливо только в своей абстрактной графике. Из ситуации «Софиста» открыты две перспективы: путь вверх (диалог «Парменид»), путь уяснения того, чем же интеллектуально наполнены как бы пустые диалектические формы «Софиста», и путь вниз (диалог «Тимей»), судьба этих форм в области материально-чувственного становления. Диалектика пяти родов – это единое всего на фоне низа (все как мир вещей) и верха (единого для самого «единого всего»). Другими словами, характер идеи – бытия уже открыт, но ее исток пока не ясен, о нем Платон будет писать в диалоге «Парменид». Платон. «Парменид» |
| Причем Протарх, сын богача Каллия и, видимо, учившийся у софиста Горгия, повторяет партию Аристотеля из диалога «Парменид», а Филеб ограничивается лишь несколькими репликами. И это примечательно, так как Филеб, по имени которого назван диалог, не историческое лицо, а лишь символ, судя по его имени (греч. philebos — «любитель цветущей юности»), любителя наслаждений. Если обратиться к диалогу «Политик», то и здесь Сократ ограничивается несколькими вводными репликами вначале, как и Феодор Киренский. Беседа ведется мудрым чужеземцем из Элеи (перед нами непосредственное продолжение «Софиста») и неким вымышленным лицом — Сократом Младшим, который в «Софисте» присутствовал в виде молчаливого персонажа. Платон бегло упоминает, что Теэтет устал от предыдущей беседы и его место заступил юноша Сократ. Все более заметно, как знаменитый Сократ, непременный участник бурных споров, постепенно отходит на задний план и его заменяют юноши-двойники, Теэтет и Сократ Младший, напоминающие собой его самого в молодые годы, а роль ведущего беседу выпадает на долю философов из элейской школы, занятых отвлеченной проблематикой бытия и его познания. То здесь выступает сам Парменид вместе с Зеноном, а то безымянный их ученик, безупречно конструирующий схемы общих и частных понятий в определении софиста и политика. Недаром Платон сравнивает ход мысли, приводящий к обозначению царственного политика, с ткацким и шерстопрядильным искусством, когда мастерицы узелок за узелком, петля за петлей из отдельных нитей создают прочную и надежную ткань. Но вот даже и эта беседа, где почти уже нет места пытливой мысли Сократа, замирает. В этом отношении особенно характерен такой же поздний платоновский диалог — «Тимей». В «Тимее» ставится глубочайший вопрос о создании мира великим божеством, мастером-демиургом. Здесь, кроме Сократа, еще несколько действующих лиц, готовых к оживленной беседе. Но когда хозяин дома Критий увлекательно начинает рассказ об Атлантиде, буквально через несколько реплик диалог прерывается, и внимание слушающих сосредоточивается на приезжем философе-пифагорейце Тимее Локрском. |
| Вообще он называет их «галками», состязающимися между собой о первенстве. 49 Назначение софиста состояло не в том, чтобы содействовать народному просвещению, а в том, главным образом, чтобы производить своей находчивостью и увлекательностью речей публичный фурор. Так смотрели на софистов, так относились к ним. Софисты и их публичные речи были модной страстью, и только в этом смысле потребностью. Приводим замечательные в настоящем случае слова Григория Богослова . «С каким участием охотники до коней, – говорит он, – и любители зрелищ смотрят на состязающихся на конском ристалище? Они вскакивают, восклицают, бросают вверх землю, сидя на месте как бы правят конями, бьют по воздуху пальцами как бичами, запрягают и перепрягают коней, хотя все это нимало от них не зависит. Совершенно такую же страсть, – заключает св. отец, – питают в себе афинские юноши к своим учителям и к соискателям их славы». 50 Другими словами: что скачки, то и речь софиста, – тогдашнее общество не отличало этих вещей одну от другой; для него это было одно и то же. Понятно, каким малым влиянием подобные речи отражались на слушателях, хотя бы речи эти и не были лишены глубоких мыслей. Все речи софистов, все их образовательные стремления тем меньше должны были иметь значения, чем более корыстолюбие в риторах брало верх над всеми расчетами. Желание богатства, денежной наживы – вот главнейший стимул, двигавший риторами и их мнимым стремлением к просвещению общества. Все их искусство красноречия имело целью единственно прославиться и обогатиться за счет других. 51 До нас сохранилось весьма характерное в этом отношении письмо Василия Великого к софисту Либанию. В нем он прямо говорит, что для софистов «обратилось в искусство барышничать словами». «Кто учащихся делает данниками?» – спрашивает Василий. «Это вы, – отвечает он, – которые выставляете слова на продажу, как медовары – пряники». Затем Василий говорит о своей посылке Либанию трехсот брусьев за слушанье уроков у Либания некоторыми каппадокийцами, рекомендованными Василием этому софисту. «Я тебе, который гордишься своим произношением речей, – говорит он, – велел отпустить брусьев по числу воинов, сражавшихся при Фермопилах». По всей вероятности, знаменитый Либаний дал заметить Василию, что он не хочет даром допускать рекомендованных Василием каппадокийцев к своим урокам и просил награды, за что действительно Василий и послал ему триста брусьев. 52 |
| Доля правды: они были побиты. Доля лжи – «жестоко» избиты. Пессимист утверждает: «жизнь – страдание». Мысль ложная. Но мы чувствуем, что в основе ее лежит частичная истина: в жизни человечества много страданий и т.д. 3 . Интересно, что, наряду с такими частично истинными доводами, в устных спорах из-за победы нередко пускаются в ход с успехом нелепые доводы . Во-первых, иную нелепость очень трудно опровергнуть в устном споре, да еще при невежественных слушателях. Даже более: как есть «очевидные», недоказуемые истины, так есть «очевидные», неопровержимые нелепости. Во-вторых, нелепый довод часто прямо озадачивает противника своею неожиданностью; не сразу найдешься, что на него ответить. Иной и совершенно теряется: очевидно нелепость – но как доказать это противнику, да еще при данных слушателях! Для этого необходимы долгие рассуждения и такие предпосылки, которых у него (и у них) не имеется и которых он принять не пожелает. Напр., противник скажет: «вместо истины я признаю ложь, вместо добра – зло». Есть ведь такие карикатуры сверхчеловека и в России. Что ему возразить? – Остается только, на манер майора Ковалева, тряхнуть головою и сказать, немного расставив свои руки: «признаюсь, после этаких с вашей стороны доводов я ничего не могу прибавить»… И оставить спор и «победителя». Кто обладает остроумием, может попытаться, прежде чем оставить спор, вышутить софиста. Но спорить далее – вряд ли полезно. Такую же роль играют и нелепые вопросы при осведомлении. Покойный санскритолог Минаев описывает характерный диспут на Цейлоне между буддийским проповедником и христианскими миссионерами, в котором последние потерпели поражение. «Нападая на своих противников, Гудананда перестроил по-своему все их учение и выдвинул целый ряд диких вопросов, которые, вследствие своей нелепости, поставляли миссионеров в затруднение» (Минаев. Очерки Цейлона и Индии). Этим приемом пользуются иногда и у нас. 4 . Лживый довод надо отличать от субъективного довода. Лживый довод, как сказано, стремится ввести заведомо ложную для софиста мысль в мышление собеседника или слушателей, заставить принять ее. |
| Враги Сократа не дремали. В 399 году на Сократа был подан донос, составленный Мелетом, богачом-кожевником Анитом и оратором Ликоном. Формально первым обвинителем был Мелет, но, по существу, главная роль принадлежала влиятельному Аниту, осуждавшему Сократа с позиций узкой консервативной благонадежности и видевшего в Сократе софиста, опасного критика старинных идеалов государственной, религиозной и семейной жизни. В обвинении значилось следующее: «Это обвинение написал и клятвенно засвидетельствовал Мелет, сын Мелета, пифеец, против Сократа, сына Софрониска из дема Алопеки. Сократ обвиняется в том, что он не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов. Обвиняется он и в развращении молодежи. Требуемое наказание — смерть». Как рассказывает Платон, Сократ мирно беседовал с геометром Феодором Киренским и юным Теэтетом, будущим известным ученым и философом, человеком благородным и мужественным. Повторилась давнишняя ситуация. Некогда молодой Сократ с трепетом слушал старика Парменида. Теперь Сократ, сам семидесятилетний старик, напутствовал Теэтета. В конце беседы идет речь о «повивальном искусстве» Сократа, которое он и его мать получили от бога. Она — для женщин, рождающих детей, Сократ — для юношей, рождающих прекрасные мысли. Сократ будто неожиданно вспоминает, что ему надо идти в суд, куда его вызывают по обвинению, подписанному Мелетом. Однако даже и вызов в суд не помешал Сократу на следующий день встретиться со своими собеседниками и с помощью своего «повивального искусства» выяснить, что же собою представляет настоящий софист. Общий вывод был таков: софистический спор — это пустая болтовня, способствующая трате времени и денег. Искусство софиста есть не что иное, как спор ради наживы. Однако вывод, сделанный в тонкой диалектической беседе, для необразованного среднего горожанина ничего не значил. Такой немудрящий афинянин, ремесленник или торговец еще помнил сам, а может быть, слышал от старших о некоем Сократе, которого осмеивали в комедии Аристофана двадцать лет тому назад. Тот Сократ исследовал все, что над землей, и все, что под землей, и был забавным шарлатаном, но очень вредным развратителем молодежи, которую он учил, как в суде ловкой речью обдурить своих кредиторов. Вдобавок старик Сократ поклонялся каким-то неведомым богам, то ли облакам, то ли громам и вихрям. И сам всюду говорил, что внутри его обитает некий «даймон», подающий, когда надо, голос, которого следует беспрекословно слушаться. В довершение всех зол старшее поколение помнит, что за Сократом неотступно ходили Алкивиад, Критий и Хармид и похвалялись, что они-де ученики и друзья мудрейшего Сократа. А уже какие беды обрушили на Афины Алкивиад и Критий и сколько невинных достойных граждан погибло при «тирании тридцати» — знал каждый. Сократу угрожала серьезная опасность. |
| Когда Оривасий сказал Юлиану: «Не должно, быв в гневе, обнаруживать его голосом и взглядом», то он сказал: «Ты прав – увидишь, придется ли тебе в другой раз обвинить меня в этом». Александр производил род свой от Зевса; Олимпиада, как бы хвастая этим, говорила: «Перестанет ли этот ребенок клеветать на меня перед Ирой (Юноной)?» Бог, приветствуя Юлиана, сказал ему: «Сын бога, правящего колесницей, всем управляющего» 158 . Юлиан в письмах своих называет солнце своим 159 , но не в том смысле, в каком Але-ксандр, клевеща перед Ирой на мать свою Олимпиаду, говорил, будто она и сама не скрывала, что родила его от Зевса. Юлиан, основываясь на свидетельствах богов, держится мнения Платона, у которого Сократ говорит: «Мы с Зевсом; другие – с каким-либо другим богом». Так и он относит себя к царству солнца и соединяется с ним как бы золотой цепью. Отрывок 27. Suidas, Λιβνιος. Хотя Юлиан был обременен такими важными делами, однако искал славы в словесности. Он отличал антиохийского софиста Ливания, частью потому что в самом деле был его почи-тателем, частью для того, чтобы огорчать великого софиста Проэресия, предпочитая ему другого. Акакий, искусный ритор, и Тускиан, фригианин, постоянно упрекали его в этом и порицали его судебные решения 160 . Отрывок 28. Ехс. De sent. Mai. Р. 265; Nieb. 72; Mul. 26. (О кончине Юлиана-отступника, безбожного, было такое прорицание). «Когда, потрясая мечами, ты покоришь скипетру своему персидское племя (кровь) до Селевкии 161 , тогда, освободясь от смертных, подверженных страданию членов, ты вознесешься к Олимпу на лучезарной колеснице и, возвращаясь в вихрях бурных, достигнешь родной обители эфирного света, откуда, заблудившись, ты нисшел в человеческое тело» 162 . Восторженный этими стихами и прорицаниями, Юлиан говорил, что с удовольствием оставит смертное бренное тело. Прорицаниям предшествовали обеты богам и жерт-вы, которые принести для него, может, было необходимо 163 ; важность истории не позволяет представить их здесь, потому что описывать все случаи поодиночке не дело человека, чтущего истину, но того, кто из суетливого любопытства вовлекается в пустословие. Отрывок 29. Suidas, Ι λιανς. |
|
|
