| Ахнули. Ну т.к. она датчанка, а этот – немец, она по телефону звонила и говорит: «Плявда ли, Ваше Преосвященство, сте Ваня ваш задво-задворником стал, задворник?» – «Да нет, говорит, Софья Михайловна, дорогая, Ваня не задворник, а Ваня – помощник эконома». Владыка юрист, сообразил быстро (а я в то время еще забитый гвоздями там). «Он помощник эконома, – говорит, – Ваня». На другой день приезжает секретарь личный Архиепископа Преображенский и говорит: «Высокопреосвященнейший Владыка предлагает Вам отпустить послушника Чернова в канцелярию к нему в архиерейский дом. Он говорит: «Помилуйте, говорит, я только Ваню позавчера назначил помощником эконома». «Я доложу Высокопреосвященнейшему Владыке». Уехал Преображенский. Правящий архиерей по телефону: «Ну, Бог благословит, пусть Ваня будет у вас там помощником. Ваня». Ну вот, значит, я сижу, а ко мне стучат и говорят, если сам не выйдешь, выломаем дверь. Ну тогда надо выходить. Тут книгу уже держат, книгу расходную, такую второстепенную, третьестепенную. Я должен был ездить за продуктами к купцам и в магазины с книгой. Ну и ключи мне от кладовки вручает казначей. Уже затопили квартиру помощника эконома. И пришла благодатная жизнь. Но вот-вот убьют губернатора. Вот-вот будет сентябрь семнадцатого года, октябрь. И вот-вот Владыка в правящие поедет. В Ростове я расту, расту, расту. Там получилось большое побоище: юнкерское училище вступило в борьбу с рабочими. 105 юнкеров и 95 рабочих убито. Владыка идет в исполком и просит разрешить тех и тех хоронить: «Я архиерей для всех». Исполком разрешает. Гробы привозят на кладбище. Рабочих разобрали родные, а юнкеров свезли, как дрова, на кладбище в сарай. И вот мне было поручено с иеродиаконом Николаем, которого могила в Петропавловске, надеть белье на трупы, крестики надеть, в гроб положить и заколотить. Вот так мы работали с шести утра с отцом Николаем до вечера при некоторой помощи сторожей кладбищенских. Вот. Среди убитых попался Коля Дурново, сын председателя министра Дурново. Я не знал, что это Коля Дурново, с шеи которого я снял крест и иконочку золотую с золотой цепью, которые ему благословила его мать, мадам с Луганска. |
| Впрочем, вопрос о браке у Федосеевцев не был окончательно решён польскими статьями; решение его последовало уже с учреждением в Москве Преображенского кладбища. 1771 год был одним из несчастных для Москвы: чума, занесенная, к нам из Турции, страшно свирепствовала в древней столице, ежедневно унося массу жертв; вместе с чумой появился голод, так как подвоз съестных припасов прекратился; все казенные карантинные дома переполнены были зараженными, а между тем новые жертвы чумы прибывали. В такое-то время два московских купца Ковылин 3 и Зеньков, люди необразованные, но хитрые и ловкие, задумали, будто-бы из усердия к отечеству и любви к ближнему, устроить на свой счет карантин, для осмотра выходящих из столицы, и при нем учредить кладбище для погребения жертв чумы. Позволение было дано и просители, наняв землю, чрез которую пролегала дорога, устроили заставу, чтобы задерживать выходящих из города. Ковылин прилагал все старание, чтобы прокормить одних, успокоить других, утешить третьих, и слух об этом, разнесшийся в Москве, привлекал к нему толпы несчастных. Понимая, как драгоценны для подобных людей утешения веры, он в особом шалаше пред древними иконами отправлял безвозмездно молебствия, вечерни, всенощные, и в то же время не переставал внушать всем, что страшные бедствия Москвы суть наказания Божии за никонианскую ересь, что нужно покаяться, нужно обратиться к православной вере, т. е. к расколу. Легковерные, изнуряемые голодом и язвою, слепо покорялись голосу лжеучителя: чаны и кадки беспрестанно наполнялись водою для перекрещивания их. Многие были так слабы, что во время самого перекрещивания умирали. Умиравшие и больные, по убеждению лжеучителей, жертвовали им всем своим достоянием и сто лошадей Ковылина перевозили имущество жертвователей в его кладовые. Затем Ковылин приступил к устроению общины и сделался ее попечителем и настоятелем. Бесчисленное имущество жертвователей обращено было в деньги и, вместо бедных шалашей, выстроены богатые молельни и трапезные. Желая придать своей общине видь иноческой обители, он назвал ее монастырем и сам ездил на Выг и Ветку, чтоб заимствовать оттуда для ней правила общежития; по ним обитатели Преображенского кладбища должны были употреблять только постную пищу, носить особого рода одежду, соблюдать порядок в трапезе и молельнях и пр. Мущины и женщины были помещены на двух особых дворах, но так, что взаимным отношениям их ничего не препятствовало. Обольщение распутством, безопасность убежища и разные удобства жизни в новоучрежденном общежитии, привлекали туда многих охотников, а разные вспомоществования, какие обитель доставляла из своих сокровищ последователям федосеевщины, приобретали ей многих прихожан в Москве, особенно между купечеством. |
| Ночью началось сражение. Левашовские, можно сказать, видели его. От залпов артиллерийского огня на улице было светло как днем, грохот был такой, что казалось, будто пушки находятся прямо под окнами. Очень многие наши солдаты из боя не вернулись. Почти вся рота, стоявшая накануне в Левашово, полегла под Белоостровом. Об этом Мария Андреевна узнала из письма, позднее полученного от постояльцев. Они писали, что в живых остались только те, у кого был с собой песочек с могилы инока. После войны могилу инока посещали не только те, кто знал его раньше, но и новые благодарные почитатели, получившие по его молитвам помощь в житейских нуждах. Кашкин Павел Иванович, профессор Медицинского и Фармацевтического институтов, вернувшись из эвакуации в родной город, не мог прописаться в собственной квартире. Естественно, переживал, не знал, что делать. Помогла ему знакомая, дала добрый совет сходить на кладбище к иноку Владимиру. Сходил, помолился, и на следующий день начальник, который прежде в прописке категорически отказывал, неожиданно дал на нее разрешение. Тогда же, в 1945 году, останки блаженного инока были перезахоронены. Говорили, что Преображенское кладбище будет закрыто, а может быть, только часть его предполагалось занять под строительство, во всяком случае, возникла нужда мощи блаженного инока оттуда забрать. После смерти отца Владимира его почитатели по-прежнему жили одной большой семьей, главой которой оставался блаженный инок, и если кто-то в официальных органах назывался его родственником, лукавства в этом не было. Одной из «родственниц» покойного (право на перезахоронение давали только родственникам, но степень родства не проверялась) назвалась женщина, давшая совет Павлу Ивановичу сходить со своей проблемой к блаженному иноку. Звали ее Екатерина Николаевна Розанова. В октябре 1945 года вместе с другими почитателями инока Владимира, приехала она на кладбище и была свидетелем извлечения гроба из могилы. День выдался холодный, ветреный и многие замерзли, наблюдая за работой могильщиков. Большинство не дотерпели до конца, побежали греться, и у открытой могилы кроме могильщиков остались только четверо: Мария Андреевна Николаева с дочерью Ольгой и сыном Борисом и Екатерина Николаевна Розанова. Они-то и были свидетелями того, как крышка гроба, с трудом извлеченного, сдвинулась и открыла им нетленные мощи инока. Сохранились даже ряса и покрывало. Естественно, в документах того времени этот факт не мог быть отражен даже косвенно. Все присутствующие это понимали, и «товарищу Розановой», как врачу, было предложено подписать акт о «перезахоронении Алексеева В.А.». Так инок Владимир обрел новое место упокоения на Богословском кладбище. |
| Благодаря указанным свойствам, учение Любушкина на первых порах имею значительный успех и его молельня имела большое число прихожан, к ней принадлежала большая часть федосеевцев-новожёнов. Этому успеху Любушкиной молельни способствовали также и личные качества самого Любушкина – его слепотство, начитанность, полное бескорыстие, миролюбие и др. Но в борьбе с Преображенским кладбищем это учение не могло устоять. Имея центр вблизи Преображенского кладбища, Любушкин вызвал ожесточенный отпор со стороны главарей кладбища; эти главари доносили на него за неразрешённое открытие молитвенного дома и всевозможными мерами старались закрыть оный, они скупили и землю под домом и сам дом. Кроме этого учение Любушкина было слабосильно и само по себе: оно не было безбрачием и не было полным брачием, т. е. не признавало брак безсвященнословный полным, церковным таинством. По этим причинам молельня Любушкина в Преображенском существовала весьма недолгое время. В конце пятидесятых годов она была перенесена в новое помещение, на Переведеновку, в двух верстах от Преображенского кладбища. Здесь Любушкин устроил молельню и некоторое подобие скита, здесь и окончил свою жизнь. В пятидесятых годах к борьбе Любушкина с Преображенским кладбищем присоединился известный инок Павел Прусский . Павел к согласию Любушкина не присоединялся, т. е. никакой неправы здесь не принимал. Убедившись в лживости бракоборного учения и непристойной безнравственной жизни федосеевцев – девственников, Павел задумал реформировать всё федосеевство, именно реформировать, а не новое согласие основать. Он понимал, что федосеевство, как издавна существующее согласие, имеет прочное основание в своей старине, в своей преемственности от первоначальных старообрядцев; он сознавал, что новое согласие как бы оно, с старообрядческой точки зрения, не было хорошо, не может быть прочно, потому что оно – новая вера. Задумав сложное и весьма трудное дело – реформирование федосеевства, Павел повёл его с двух сторон – внутренней и внешней. Находясь в Пруссии, он всем своим сотоварищам и подчинённым давал старопечатные и старописьменные и специально старообрядческие сочинения, заставлял их тщательно прочитывать и выписывать или, по крайней мере, отмечать всё, что касается брака и брачной жизни. Понятное дело, что в старопечатных книгах, а особенно в творениях святых отцов и учителей церкви не находилось ничего в пользу безбрачия, а находились многочисленные свидетельства о необходимости и вечности брака. Каждое из таких свидетельств сообща обсуждалось. Этой общей работой разом достигались две цели – приобретались свидетельства против безбрачия и в пользу необходимости и вечности брака, и несколько человек, хорошо знающих эти свидетельства, начитанных и могущих быть среди федосеевства миссионерами. |
| Вопрос такого содержания: «могут-ли выдаваемые раскольникам из полиции свидетельства служить, вместо метрик, основанием при причислении к семействам жен и детей их?» Московский секретный комитет дал о беспоповцах Преображенского кладбища следующее отрицательное заключение: «что до раскольников Преображенского кладбища (беспоповской секты), кои брак вовсе отвергают и имеют детей, только прижитых вне брака, то сии последние, на основании полицейских свидетельств, должны причисляться к семействам раскольников, как незаконнорожденные, а матери их, по случаю отвержения ими брака, женами раскольников Преображенской секты записываться не могут». Государь Император нашел заключение комитета «правильным» и сам лично положил начало его практическому применению. На доложенное ему одновременно ходатайство московского мещанина Андрея Сорокина о зачислении к нему в семейство его сожительницы по расколу и прижитых с нею детей он Высочайше повелеть соизволил: «мешанину Андрею Сорокину, как принадлежащему к беспоповщинской секте, в просьбе его отказать» 343 . В следующем году рижский генерал-губернатор представил в министерство внутренних дел особую записку, где в числе других мер, «для достижения благодетельной цели искоренения раскола в г. Риге», он предлагал «непризнавание женщин, живущих с раскольниками по венчальному их обряду или вовсе без венца, и детей, от них рожденных, – женами и детьми тех раскольников, неприписку оных к их семействам и неозначение в выдаваемых паспортах их женами и детьми». Ответом на данное предложение было распространение на рижских беспоповцев распоряжения о беспоповцах московских 344 . Одновременно «подобные предположения» стали возникать и по другим губерниям, так что со стороны правительства потребовалось уже «окончательное разрешение сего дела», последовавшее в 1850 году при 9-й народной переписи. На вопрос начальников губерний: «каким образом следует записывать в ревизские сказки женщин, вступивших с раскольниками в браки по обрядам их сект, и детей, прижитых в таковых браках?» – о беспоповцах дано было следующее уже общее распоряжение: «в отношении раскольников беспоповщинской секты, кои брак вовсе отвергают и имеют детей, прижитых вне брака, то таковых детей, на основании полицейских свидетельств или обывательских книг, показывать по ревизии в семействах незаконнорожденными, а матерей их, по случаю отвержения ими брака, женами раскольников беспоповщинской секты не записывать, но вносить в списки тех семейств, к которым они принадлежат по рождению» 345 . |
| Но, устыдившись своего поступка, деньги из Киева он возвратил по почте, а затем возвратился и сам. На этот раз все ограничилось одной молвой. В 1850 г. Андрей Ларионов вторично уехал с Преображенского кладбища, снабженный деньгами, книгами и иконами. Он направлялся в беспоповщинскую обитель, устроенную в Пруссии, где проживал и известный Павел (прусский). В Червиговских слободах, в одной беспоповщинской обители, Андрей принял монашество, с именем Антония. Но Павел находился в это время в пределах Австрии, близ Белой Криницы, в селении Климоуцах. В прусской обители настоятель принял Антония недружелюбно, и он удалился в Австрию, где был тогда Павел. Здесь он завел сношения с Павлом белокриницким и перешел в поповство. хотя до самой смерти держался беспоповщинских понятий. Павел белокриницкий видел в Антонии человека очень пригодного для епископства, он думал, что когда бывший казначей Преображенского кладбища явится в Россию епископом, то успеет обратить многих беспоповцев в поповство. Сам Антоний желал епископства по честолюбию. 3 февр. 1865 года Антоний был поставлен епископом граду Владимиру и отправлен в Россию. В Москве Антония приняли с радостью. По прибытии в Москву Антонию пришлось выдержать соблазнительную борьбу с Софронием, который никак не хотел уступить другому управление делами старообрядцев. Софроний не хотел иметь с Антонием даже религиозного общения и на вразумительную грамоту Кирилла отвечал: «Если не удалите Антония, то вспыхнет пламень, который не утушатся веками». Но Софронию было невозможно вести борьбу с Антонием в самой Москве. Поэтому он удалился на Урал и там начал высказывать раздорническия. мысли не только по отношению к Антонию, но и к самому Кириллу, и даже задумал отделиться от белокриницкой иерархии. Об Антонии он говорил, что он – двукрещенец, и священство его посему незаконно, о митрополии же выражался, что там миро варили по-новому чиновнику, и что старых книг там нет. Встретив сочувствие этим мыслям, он отделился от Антония, а для большего авторитета задумал даже восстановить патриаршество. |
| Господствующая у скопцов мысль, что место нынешнего скрытого пребывания их Искупителя, Христа и Царя, по удалении его из Суздаля, есть Восточная Сторона, вероятно Иркутск с его окрестностями или вообще Восточная Сибирь, и что оттуда он должен явиться в Москву, чтоб зазвонить в Успенский колокол, собрать своих детушек, свить им гнездо и проч., заслуживает особенного внимания, если рассудить, что в тех странах находятся люди беспокойные и даже злоумышленные, которые легко могут при случае воспользоваться слабоумием черного народа, уже подготовленного всеми этими бреднями. Сделанные розыскания показали, что не одни скопцы ненавидят нынешний порядок вещей, не одни они готовы со всею ревностию при случае участвовать в его разрушения, по своей пословице: «уж змею бить, так бей поскорей до смерти, покуда на шею не вспрыгнула, да не укусила». Есть и другие секты, напитанные ее менее мятежническим духом, и именно все толки раскольников, не признающие Священства: все они в тоже время не признают и гражданской законной власти, с изуверством и исступлением обнаруживая ненависть свою к нынешнему порядку вещей вообще. Для примера возьмем хоть раскольников Московского Преображенского Кладбища 21 , пли Секту, открытую, в апреле месяце прошлого года, в С.-Петербурге, в доме Действительной Тайной Советницы Державиной, у государственного крестьянина Василья Иванова 22 . Некоторые рукописи, полученные из Преображенского Кладбища и представленные Преосвященнейшим Филаретом Митрополитом Московским Святейшему Синоду, явно обнаруживают чувства и мысли, питаемые в этом Согласии к Правительству. В одной из них, под заглавием: «Объяснение о Согласии Монастырских или Мануйловых», по-видимому уже не новой, именовать Царствующего Государя Императора благочестивым и молиться за него, называется нечестием: «по вере, убо благочестивой, и Царь благочестивый, по нечестивой же вере, и Царь нечестивый порицается». Другое место той же рукописи говорит: «убо в сем Монастырстии нсчестивствуют, еже в молительной форме нечестиваго (то есть Государя) благоверным и благочестивым, и прочими титулами, во благочестии пребывающим приличными, нарицают:» В другой рукописи: «Показание о едином общем Христианском тесном Пути», писанной в 1842 году, учение, что за нынешнюю Царскую Власть должно молить Бога, называется «богомерзским преданием и скверным разумением»: потому что, говорит рукопись, «от лета по Р. |
| Известная уже нам тесная и всесторонняя связь Павла Прусского с миром капиталистов-предпринимателей делала его сознательным приверженцем частнособственнического эксплуататорского строя и сторонником бесправного положения народа. В его воззрениях имело место сочетание таких элементов, которое Огареву, видимо, казалось невозможным – умеренная оппозиционность в религиозно-церковных вопросах и сугубый консерватизм в общественно-политических взглядах. Последний документ предлагаемой публикации представляет собой сочетание статьи для «Общего веча», написанной в форме послания или обращения «К братьям старообрядцам», и личного письма к Огареву от 4 июня/23 мая 1864 г. Авторство Павла Прусского устанавливается на основании содержащейся в письме просьбы возвратить книгу «Поморские ответы», которую пишущий ранее вручил Кельсиеву, а в «Исповеди» Кельсиева сказано, что после договоренности с Павлом Прусским об издании в Лондоне книг для старообрядцев «он мне (т.е. Кельсиеву) тотчас же дал «Поморские ответы» для печатания» («Исповедь», цит. изд., стр. 334). Правда, полной уверенности в том, что статья и письмо написаны одним и тем же лицом, нет. В связи с этим обращает на себя внимание, что автор статьи говорит в одном месте об отношении московских старообрядцев к текущим событиям, в то время как Павел Прусский находился еще в зарубежной общине. Но это не исключает его авторства: община в Иоганнисбурге существовала в качестве филиала Преображенского кладбища, и ее настоятель фактически оставался членом коллектива московской старообрядческой организации. Во всяком случае несомненно, что статья принадлежит перу старообрядца-беспоповца: автор упоминает о «заслугах нашего Ермилова», называвшего себя прихожанином Преображенского кладбища. Статья, присланная в редакцию «Общего веча», не была опубликована: журнал окончил свое существование, а главное – основное содержание статьи делало совершенно невозможным помещение ее на страницах органа революционной эмиграции. Высказав свое отрицательное отношение к клеветническим нападкам на «Общее вече» и удовлетворив тем самым пожелание редакции журнала, автор затем все оставшееся в статье место отводит «доказательствам» бытия бога и «обоснованию» тезиса, что каждый «умный человек» якобы не может сомневаться в его существовании. |
| Вредной и беззаконной по своим средствам пропаганде раскола, совершаемой его вожаками и священнослужителями, придают силу и устойчивость, по взгляду митрополита Филарета, раскольнические общественные заведения и главным образом Преображенское и Рогожское кладбища. «Сии два раскольнических заведения», – говорит он, – «с начала текущего столетия сделались центром двух толков раскола, сильными для распространения его и для упорства против действия правительства и православного духовенства» 42 . Как центры раскола. Рогожское и Преображенское кладбища, в лице своих старшин и настоятелей, имеют влияние почти на все отрасли поповщины и беспоповщины на пространстве едва не целой России, руководят повсюду распространением раскола, употребляя при этом преимущественно те же средства, какие обычно практикуются отдельными вожаками, т. е. деньги а, где нужно, и насилия, только в гораздо более обширных размерах – поддерживают его связями, назначают по своему усмотрению в иногородние общины лжепопов и духовных отцов, разрешают недоуменные церковные вопросы, часто служат местом для многолюдных соборов и проч. В свою очередь, и иногородние общины не предпринимают ничего без своих митрополий, обращаются к ним за советами, разрешением споров и своими пожертвованиями увеличивают и без того большие богатства их 43 . Параллельно с укреплением и развитием зла, причиняемого расколом православной церкви, увеличивается и вред от него для государства. Вредное государственное значение раскола, по мнению митрополита Филарета, уже неизбежно вытекает и ясно обнаруживается из его враждебного отношения к православной церкви. «Во все времена, у всех народов господствующая государственная религия, говорит он, была, есть и будет скреплением, связью, цементом, так сказать, стихией народности: языка, закон и нравов, прав и обычаев. Где нарушалось единство религии, там стихии народности разлагались, дробились, исчезали. С ними упадали правительства, разъединялись народы». Благочестивое правительство России господствующим вероисповеданием и одним из твердейших оснований государственного единства и силы признаёт православную веру». |
| Глава четвертая . Краткий очерк мер против раскола в царствование Императрицы Екатерины II-й; появление в это время благоустроенных раскольничьих общин в столицах, – и преимущественно в Москве; отношение к вопросу о браке Преображенского федосеевского кладбища, устроенного Ковылиным, и Покровской поморской часовни, основанной Васильем Емельяновым; безусловное отрицание брака Ковылиным и призвание законности бессвященнословных браков Емельяновым; успех проповеди последнего о необходимости брачной жизни; форма брачных сопряжений раскольнических, устроенная Покровскою часовней и ее последователями; борьба с Емельяновым из-за брака Выговской пустыни, более впрочем «политичная», чем серьезная; борьба с ним Преображенского кладбища, или вернее: строителя его – Ковылина, – борьба опасная, вызвавшая Емельянова и его последователей на усиленную литературную деятельность по вопросу о браке – с целью доказать федосеевцам ложность учения их о всеобщем девстве и мнимую законность бессвященнословных браков Покровской часовни; подробное изложение учения как противников, так и защитников брачной жизни. В 1762 году вступила на престол Екатерина Великая. Известно каждому, как отнеслась эта государыня к заблуждающим. В первый же год своего славного царствования она издала указ, которым позволялось всем, бежавшим из России за границу, раскольникам возвращаться на родину, предоставлялись для их поселений любые места, при чем раскольники освобождались на шесть лет от всяких податей, могли избирать себе, какой угодно, род жизни, носить бороду, ходить не в указном платье и проч. 322 В следующие затем годы раскольники подчинены были общим присутственным местам, стали допускаться по тяжебным делам к присяге и свидетельству, были освобождены от двойного оклада, получили право па занятие общественных должностей, на беспрепятственное употребление своего любимого двуперстия, а, наконец, в 1783 году запрещено было употреблять самое наименование «раскольника», как на бумаге, так «и в словесном разговоре» 323 , между тем как прежние постановления гласили: «которые хотя святей церкви и повинуются и все церковные таинства приемлют, а крест на себе изображают двема персты, а не треперстным сложением: тех, кои с противным мудрованием, и которые хотя и по невежеству и от упорства то творят, обоих писать в раскол, не взирая ни на что» 324 . |
|
|
