| И как только я не удержался от этого глупого выстрела! Зачем убил этого желтоносого дуралея? С тех пор я никогда не стрелял сгоряча. Ведь если убьёшь, ничего уж не поправишь. Бегство цветов Долину у высокой снеговой горы за безводье назвали Мёртвой. Мы пришли в долину в сумерках — ничего не успели разглядеть. А утром вдруг видим: по всей долине синие озёра в золотых берегах и холмы красных песков. Но глаза обманули нас. Не было в долине ни синих озёр, ни золотых песчаных берегов, ни красных холмов. Были цветы. В сырых впадинах синели незабудки. Они были такие яркие и такие синие, будто в них отразилось весеннее небо. Озёра незабудок окружили золотые лютики. А на сухих гривах горели маки. Маки были похожи на красные фонарики, зажжённые в зелёной траве. Их было много. Так много, что у нас начинало рябить в глазах и кружилась голова. Вот так мёртвая долина! Как хорошо! — Плохо, — сказали чабаны, — мёртвая долина. Скоро всё сгорит от жары. Овцам нечего будет есть. — И цветы сгорят? — пожалели мы. Чабан прищурился: — Цветы уйдут. — Как уйдут? Куда? — Нас поведут на новые пастбища. Шутник чабан. Нашёл проводников… Прошло несколько дней. И вдруг мы заметили, что цветы-то действительно пошли! Цветы стали подниматься в гору! Каждый день они поднимались всё выше и выше. Цветы уходили из Мёртвой долины. Цветы спешили! Синими волнами, вверх по сырым лощинкам, выплеснулись незабудки. По скатам лощин поднимались жёлтые лютики. Будто среди жёлтых песков бежали синие ручьи. Маки поднимались по гребням отрожков. Всё злее жгло солнце. Всё выше и выше поднимались на гору цветы. Высока гора. Первыми стали отставать незабудки. Они поднялись до верхних родничков и окружили их бирюзовыми колечками. Но лютики и маки поднимались ещё выше. Ночи стояли душные, жаркие. За горами метались зарницы. Вершина горы из белой стала бурой — сошёл последний снег. Из бурой стала зелёной — покрылась травой. И, наконец, золотой — это на самую вершину поднялись первые лютики. А скоро среди зелени и лютиков зажглись красные фонарики — на вершину вскарабкались маки! |
| - Тринадцать, на! Быстро выкопать ножами могилу в смеси песка и гравия даже совместно не просто. Чуть присыпав тело, навалили холмик из камней, прикрыли сосновыми ветками. - Товарищи. – Командир оглянулся на своих, хоть и не выстроившихся шеренгой, но честно тянувшихся по стойке «смирно», бойцов. – Мы провожаем в последний путь нашего друга, настоящего разведчика-красноармейца, настоящего русского солдата Азаткулова Ильяса, сына Исы. Он не был коммунистом, но он пал героем в неравном бою с фашистской нечистью. Советская власть с первых своих дней встала костью у всей нечеловеческой мрази. Империалисты, а за ними фашисты, пытались и пытаются уничтожить нашу Родину, вставшую на путь коммунистического строительства, растерзать ее на куски, поставить на колени. Но этого им не удалось сделать двадцать лет назад. И не удастся сейчас, потому что всегда на пути нечисти вставали и встают простые русские люди, простые рабочие, крестьяне и, вот, пастухи. К сожалению, в этой беспощадной классовой борьбе гибнут лучшие. Гибнут в первую очередь, потому что не прячутся за спины своих товарищей. Прощай, ефрейтор Ильяс Азаткулов. Вечная память героям! Смерть фашистским оккупантам. - Вечная память. - Земля пухом. - Не поминай там лихом. - Вечная память, брат. Копоть приклонился к уху Дьяка: - А как у мусульман с царствием небесным? - Не знаю. Но, думаю, солдата нигде не обидят. Все задрали головы: слева, приближаясь, нудно гудела «рама». Ну, вот и началась серьёзная ловля. - Разойтись! Укрыться. - Командир. Дозволь мне и Старшому поискать Сёму? - Отставить! Как положено обращаться к командиру в РККА? Ярёма аж задохнулся. Но приял: - Товарищ старший лейтенант! Разрешите нам со старшиной Воловиком выйти на поиски Сёмы? Калужного! - Не так. Пойдёте ты и Лютиков. На поиски два часа. Не более. Встретите или нет, сбор на точке. – Командир располовинил карту. – Это Свинцовые горы. Сбор здесь. Ориентиры: петля ручья и обрыв на западном склоне высоты. Сейчас десять сорок семь. Значит, в тринадцать часов на точке. |
| 426 Ушаков И. Ф. Кольский крест//«Наука и бизнес на Мурмане». Мурманск, 1997. С. 60; Рейнеке Μ. Ф. Гидрографическое описание северного берега России. СПб, 1843. Ч. 2. С. 206. 428 Орфинский В. П. Народное деревянное культовое зодчество Российского Севера: истоки развития//«Народное зодчество». Сборник научных трудов. Петрозаводск, 1992. С. 51–53. 429 Овсянников О. В., Ясински М.О. О деревянных крестах Русского Севера//«Резные иконостасы и деревянная скульптура Русского Севера». Архангельск, 1995, С. 50. 430 Над восстановлением креста работал авторский коллектив: ст. научный сотрудник А. Б. Пермиловская, архитектор Н. А. Подобина, мастер резьбы В. Д. Лютиков, в работе использованы обмеры В. Г. Муравлевой. 431 Святославский А. В., Трошин А. А. Крест в русской культуре. Очерк русской монументальной ставрографии. М., 2000. 432 Упомянутые в предшествующей сноске составители данного сборника считают необходимым указать, для баланса, хотя бы, на некоторые работы, соответствующие целям, декларированным уважаемым автором в первом абзаце его статьи. Так, в вышедшем в 2001 году сборнике «Художественный металл России» (М.: РГГУ, 2001) напечатана прекрасная статья О. А. Суховой «Серебряные напрестольные кресты XVII–XX вв. в собрании Муромского музея» (с. 80–90), являющаяся образцом, для научного описания и публикации коллекций. Этого же автора работа: «Группа серебряных вкладных вещей из собрания Муромского историко-художественного музея» (Сборник Калужского художественного музея. Выпуск 1. Калуга, 1993. С. 93–102). В калужском же сборнике, статья Т. В. Морозовой и В. Г. Пуцко «Серебряные кресты-мощевики из калужских монастырей» (с. 81–92; илл. С. 53–62) с историческим анализом эпиграфики на рассматриваемых памятниках и их полным воспроизведением в оригинальной графике. А, возвращаясь к сборнику «Художественный металл России», скажем о статье Е. В. Бурдаковой «Произведения из серебра с надписями в собрании Ярославского музея-заповедника» (с. 92–100) и т. д. – сост. 434 Публ.: Церкви Костромской епархии, по данным архива Императорской Археологической комиссии. СПб., 1909. С. 112. |
| Вспомним письма, которые в начале повести писали герои своим родным и близким. Сколько любви и нежности вкладывали они в солдатские треугольники – весточки надежды! Эти письма – словно мостик в их прошлую мирную жизнь. Каждый написал, как умел, некоторые не очень складно… Кому-то повезло: у него большая семья, и всех можно долго с любовью перечислить поименно. А вот у снайпера Семы Калужного из близких людей – только учительница, ей он и пишет своё письмо. Сдержанный лейтенант Смирнов как обычно держит себя в руках, но оказывается, и для него не всегда общее превыше личного. Из письма мы узнаем, что во время войны от него ушла жена, но он ни в чем не упрекает ее, и винит только себя: «…со мной, действительно, трудно. Если уж встретила другого и полюбила, главное, если ты счастлива, я всё переживу». Между сухими официальными строчками о долге перед Армией и Коммунистической партией прорывается скрытая боль и тревога за сына Вилена. Все письма разведчиков, отправленные домой, оказались последними… Убит Азаткулов. Убит Калужный. Убит Пичугин… Смертельно раненный Живчик-Гаркуша успевает признаться Шигирёву-Копоти, что пожалел продавшуюся немцам женщину: «- Я… ту бабу… Наталью… отпустил». Вскоре вслед за ним погибает и Копоть… За ним распят преследующими разведгруппу горными егерями Лютый-Лютиков. На войне трудно остаться «чистым». Не убьешь врага – он убьёт тебя, или того хуже: погибнет товарищ. В роковой час, когда сражавшиеся в неравном бою разведчики один за другим приняли героическую или мученическую смерть, Благословский получает приказ смертельно раненного командира перейти через линию фронта с захваченным немецким полковником. Взять «языка» из старших офицеров-штабистов в глубоком тылу врага – таково было главное задание разведгруппы. Выполняя приказ, пали смертью храбрых почти все, кого в спецотделе дивизии так метко прозвали – «Ковчег». Вложив в руку умирающего взведённый пистолет, а под плечо гранату с вынутой чекой, Дьяк, прощаясь, наклоняется над командиром и слышит его последние слова: |
| Пичуга, едва скинул мешок и вытянулся, мгновенно отключился. Дьяк покосился на Командира, но тот нарочито отвернулся. А потом и вовсе ушёл к Старшому. - Общее воскресение прежде Твоея страсти уверяя, – тихо-тихо запел за спиной ниоткуда появившийся Лютый, – из мертвых воздвигл еси Лазаря Христе Боже. Темже и мы яко отроцы победы знамения носящее… - Тебе победителю смерти вопием: осанна в вышних, благословен Грядый во имя Господне! – Так же шёпотом подхватил Дьяк. - Осанна в вышних, отец диакон! – Лютый в рейдах всегда демонстративно открыто крестился. - Да, с Вербным тебя, брат Антиох. Улыбающийся Лютый уселся рядом, плечо в плечо. На всякий случай пооглядывался и – мол, попала грязь, переломил автомат, изъял затвор, просмотрел, протёл боёк чёрной тряпочкой. - А я помню: к бате протоиерей ещё царский приезжал. Мощный такой старик. Весь круглый, тяжёлый, точно дубовая бочка. Бывало, разгладит усы, да как дунет через белую бородищу: «Сам, Владыко! и нас, по подражанию онем … в предпразднственный сей день ваия … и ветви древес в руках носящих … соблюди! и якоже онии народи! и дети! осанна Тебе приносящих, сохрани-и-и!! ». - Тише ты! - Гм, в образ вошёл. – Лютый подсоединил магазин, передёрнул затвор. Проверил предохранитель. – Командир возвращается. А меня нет. Как не было. И, опять шёпотом, удаляющееся: - Б лагословен Грядый … во имя Господне… Забавный человек Антиох Лютиков, какой-то сложнейший замес чистоты до, порой, наивности с лукавой прагматикой. Обаятелен, артистичен: постоянно в контексте – с одними такой, с другими совершенно противоположный. А ещё от времени суток и от погоды может легко меняться. Белобрысый, круглолицый – кажется с пермяцкой кровинкой. До всего интерес. И руки всё время в деле – что-то вертит, крутит, что-то совершенствует – спуск пистолета, баланс ножа, брючные карманы. Уже двадцать шесть, а не женат. До войны всё метался, искал себя. Верит глубоко, искренне, службу знает – с пяти лет в алтаре прислуживал. Но об отцовской стезе даже слышать не хотел. Вот и проискался. |
| Сегодняшний скряга сильно отличается от своего предшественника былых времен, ходячего персонажа притч и анекдотов, и прежде всего тем, что стал еще безумнее. Скряга прошлого носил в себе задатки натуры художественной хотя бы потому, что копил золото, то есть нечто, обладающее самостоятельной красотой и потому вызывающее восхищение, как, к примеру, слоновая кость. Старик, собиравший золотые монеты, обладал наивным пылом, отчасти напоминавшим мистический фетишизм ребенка, собирающего желтые цветы. Золотые монеты всего лишь желтые кругляшки, но желтые кругляшки могут выглядеть очень красиво. Современный поклонник богатств радуется куда более призрачным вещам. Блеск золота — как сияние лютиков, звон монет — мелодия колоколов, разве можно сравнить это с унылыми бумагами и бесконечными подсчетами, поглощающими внимание современного скряги? Миллионеру наших дней нет дела до красоты золотых монет, ему куда приятнее мертвенный шелест купюр или же бесконечное повторение нулей в гроссбухе, — нулей, столь же похожих друг на друга, как одно куриное яйцо на другое. Что же касается комфорта, то скряга былых времен без особого труда обретал его, если привыкал, уподобляясь бродягам и дикарям, жить в грязи. Замусоренный пол чердачной комнатенки, давно не стиранная рубашка — все это не причиняло ему ни малейшего беспокойства. Нынешний же миллионер–янки, у которого в спальне пять телефонов, который обедает на ходу, забыл, что такое покой. Круглые золотые монеты, которые скряга былых времен хранил в чулке, вселяли в него чувство удивительной безопасности. Круглые нули в гроссбухе миллионера не вселяют в него спокойствия: их много — он слишком возбуждается, их мало — его охватывает страшное уныние. Скряга коллекционировал монеты, был, так сказать, нумизматом. Нынешний миллионер собирает нули — и в конечном счете рискует оказаться с нулем. Можно, наверное, сказать, что тот, кто одержимо накапливает миллионы, выказывает признаки помешательства. Но с другой стороны, нам твердят, что такие люди и правят миром. |
| - Уходим. Двадцатичетырёхлетний разведчик-снайпер Калужный Семён Семёнович, награждённый орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги», за два года службы в разведбатальоне более сорока раз пересекавший линию фронта, надёжный, безотказный товарищ, с малолетства знающий лес охотник с Амура, вполне мог просто получить травму: сломать или вывихнуть ногу, мог столкнуться с кабаном или медведем, с больной бешенством рысью. А мог попасть в засаду и быть убитым или пленённым. Искать его, даже просто ждать – значит подвергать смертельному риску оставшийся состав разведгруппы с умножением вероятности невыполнения поставленного штабом дивизии боевого задания. - Уходим. Гаркуша передовой дозорный, Лютиков замыкающий. Предельная осторожность. Полная тишина и визуальный контроль товарищей. Чтобы проверить возможность скрытного преследования, группа перебежками пересекла открытое пространство и заняла оборону по краю лесной полосы напротив. Лютый должен был выдержать пятнадцать минут, и лишь потом, убедившись в отсутствии врага, ползком пересечь луговину. Если Сёму – стоглазого и стоухого Сёму смогли бесшумно или пленить, или зарезать, то Лютый для таких специалистов просто розовый поросёнок. Цыплёнок неоперившийся. «Паче всех человек окаянен есмь, покаяния несть во мне…» Он разложил перед собой гранаты: по краям две немецкие «колотушки» для дальних бросков, по центру две наши «сорокпервые» для ближних. И «лимонка» Ф-1 для себя. «…горе тамо будет грешным, в муку отсылаемым; и то ведущи, душе моя, покайся от злых дел твоих». Проверил единственный алма-атинский диск для алма-атинского ярёминого ППШ: если удастся распределить огонь более-менее короткими очередями между бросками гранат, то хватит на две минуты, плюс две, плюс две…. Расстегнул кобуру: ещё минута на ТТ. Итого десять-одиннадцать минут боя. Если раньше не попадут в него. Хотя бы не сильно попадут. Опять же, это Сёма бахвалился, что, мол, всегда чует какой-то «солдатский фарт», мол, точно знает – в этом бою его пули обойдут. И потому иной раз стрелял без всякого укрытия. Как в кино. |
| Сегодняшний скряга сильно отличается от своего предшественника былых времен, ходячего персонажа притч и анекдотов, и прежде всего тем, что стал еще безумнее. Скряга прошлого носил в себе задатки натуры художественной хотя бы потому, что копил золото, то есть нечто, обладающее самостоятельной красотой и потому вызывающее восхищение, как, к примеру, слоновая кость. Старик, собиравший золотые монеты, обладал наивным пылом, отчасти напоминавшим мистический фетишизм ребенка, собирающего желтые цветы. Золотые монеты всего лишь желтые кругляшки, но желтые кругляшки могут выглядеть очень красиво. Современный поклонник богатств радуется куда более призрачным вещам. Блеск золота — как сияние лютиков, звон монет — мелодия колоколов, разве можно сравнить это с унылыми бумагами и бесконечными подсчетами, поглощающими внимание современного скряги? Миллионеру наших дней нет дела до красоты золотых монет, ему куда приятнее мертвенный шелест купюр или же бесконечное повторение нулей в гроссбухе, — нулей, столь же похожих друг на друга, как одно куриное яйцо на другое. Что же касается комфорта, то скряга былых времен без особого труда обретал его, если привыкал, уподобляясь бродягам и дикарям, жить в грязи. Замусоренный пол чердачной комнатенки, давно не стиранная рубашка — все это не причиняло ему ни малейшего беспокойства. Нынешний же миллионер-янки, у которого в спальне пять телефонов, который обедает на ходу, забыл, что такое покой. Круглые золотые монеты, которые скряга былых времен хранил в чулке, вселяли в него чувство удивительной безопасности. Круглые нули в гроссбухе миллионера не вселяют в него спокойствия: их много — он слишком возбуждается, их мало — его охватывает страшное уныние. Скряга коллекционировал монеты, был, так сказать, нумизматом. Нынешний миллионер собирает нули — и в конечном счете рискует оказаться с нулем. Можно, наверное, сказать, что тот, кто одержимо накапливает миллионы, выказывает признаки помешательства. Но с другой стороны, нам твердят, что такие люди и правят миром. |
| Заутреня, Литургия, Причастие. Христос воскресе! Христос воскресе! Возглас священника, пение хора, звон колоколов. Все кругом ликовало. О, наша православная Пасха, какая же ты радостная, благостная, празднично-нарядная! Ты одна из великих милостей Господа. Ты обновляешь, омываешь, наполняешь несказанной радостью в этот светлый день человеческие сердца. «Воскресения день и просветимся торжеством и друг друга обымем». От Димы было две телеграммы мне и маме с Елизаветой Николаевной. «Христос воскресе!». Я прожила первые три дня Пасхи в городе. Мне хотелось еще и еще слышать этот радостный пасхальный перезвон церквей, переживать неведомое до той поры состояние, вернее, ощущение теплоты во всем окружающем, которое охватывало, наполняло и как-то по-новому делало меня счастливой. Пасха прошла. Была середина апреля, мы уже две недели с Елизаветой Николаевной опять в лесу, и я с нетерпением ждала приезда двух Олей. У них закончились выпускные экзамены на бухгалтерских курсах, которые обе сдали блестяще, и обе Оли с упоением трещали: «Служить, служить, служить». Я сказала своей Оле: — Ничего не имею против, но прежде чем румянец не появится на твоих щечках, ты служить не будешь. Иначе говоря, не меньше месяца обе Оли будут у меня в лесу, на что они с радостью согласились. Как мы уговорились, девочки привезли канвы, шелка, рисунки и мы принялись за работу. Как Вы думаете, за какую? Мы решили вышить крестом три мужских рубашки-косоворотки Диме. Я — голубую, к его глазам, моя Оля — алую, и Оля-гостья — чесучовою. Работа закипела наперегонки, но ей мы отдавали только послеобеденное время и вечера. Лес манил, притягивал. Ковры лютиков вот-вот должны были распуститься. Захар привел еще одну спокойную верховую лошадь для Оли-гостьи. И рано, с утра, поборов трусость и непривычку, мои девочки уже через неделю смело ездили верхом. Восторгу их не было конца. Теннисной площадке мы тоже уделяли время. Успевали покачаться на качелях и побегать на гигантских шагах. Обе Оли иногда играли в крокет, который я терпеть не могла, он мне казался нудным, как игры в карты, я предпочитала кегли — игра, которая требовала ловкости. |
| - Пашни, значит колхоз уже рядом. – Ярёма подслеживал за хромающим Пичугой. – Слышал, фашисты колхозы не распустили? - Не слышал, и тебе не советую. – Лютый притормозил, увеличивая дистанцию. - Ну, я это так. - Да-да, кто бы сомневался. - Нет, правда. - Иди, иди. Политики мне не хватало. Лютый дождался Дьяка. Тот понуро брёл, выглядывая что-то под ногами, как-то откровенно сгорбясь, словно радиостанция набирала вес с каждым днём. - Ты чего, отец диакон? Скорбишь о некошерности сала? Дьяк слепо поднял глаза, и вновь в ноги. - Правда, чего ты? Что за неуставное уныние у бойца Рабоче-крестьянской красной армии? - Брат Антиох, как ты понимаешь: «Итак бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет»? – Дьяк осторожно обошёл так и замершего Лютого. - Ты, это?.. Это там, где «как во дни Ноя: ели, пили, женились, выходили замуж»? - Помнишь. Молодец. - Помню! Ещё как: «… до того дня, как вошел Ной в ковчег, и пришел потоп и погубил всех. Так будет и в тот день, когда Сын Человеческий явится. Итак, бодрствуйте». – Лютый рванул догонять сгорбленного Дьяка. – Только к чему это ты? К чему? Длиннющая пулемётная очередь посекла листву прямо над головой. «Косторез» MG-42 бил встречно, но не с русла, а по-над обрывчиком заросшего ивняком высокого берега. Разведчики припали к камням, присели, прижимаясь к осыпи. Прямо перед Лютым сверху, оставляя на гальке ярко красные мазки, сползало буквально перебитое шестью пулями тело Кырдыка. Только что сменившего его в дозоре. - Ильяс… брат… Впереди рванула граната, вторая. И пулемёт смолк. Цепь развернулась, разведчики перебежками возвращались к повороту – за углом, возможно удастся перегруппироваться. Лютый взял автомат и вещмешок, Ярёма взвалил на плечи тело. Ильяс, брат… - Там с дороги два бортовых к нам свернули. – Живчик в голос докладывал сверху. – Остановились. Метров триста. Высаживаются. Порядка взвода. - Калужный, задержи фрицев. Остальные на переправу! – Командир толкнул в воду Пичугу, за ним Лютого. – Лютиков и Гаркуша, занять позиции с той стороны. Прикроете Калужного, потом отходите. |
|
|
