| Надежда 22 июня 2015, 11:09 Рассказ мне ваш понравился. Сразу вспомнилась поездка их Хургады в Иерусалим. Благодатное время. Слава Богу за все! Ирина 17 июня 2015, 19:40 Спасибо, Ольга! Трогательно до слез... Елизавета 16 июня 2015, 17:05 Слава Богу за все!!! Замечательный рассказ!!! Андрей Васин 16 июня 2015, 14:56 Да уж, знакомая ситуация. Лет 7 назад был на экскурсии в Иерусалиме, - тоже ездили из Египта. До сих пор дивлюсь подвыпившим выходцам из братской Украины. При любом удобном случае прикладывались к коньяку всю дорогу, а на последок надев бумажные кипы, выдаваемые всем желающим, побежали к Стене плача вкладывать в последнюю записочки с мечтами. Очевидно о протрезвении... Честно говоря, автор права, лучше посещать Святую Землю в паломнической поездке. Там уж все точно знают, зачем едут. Да и экскурсовод будет точно уж, не " Регина " . Ну а девочка - большой молодец и в первую очередь ХРИСТИАНИН!!! Вот так, открыто исповедать Христа? Многие ли из читателей статьи могут перекреститься при " всём честном народе " ? Эх, я этим не отличаюсь... Смущаюсь, прости Господи! Николай Наумов 16 июня 2015, 08:06 Молодец девчёнка,жаль что наши парни так себе позволяли говорить о, мною,очень любимой Марии из Магдалы..... Татьяна Иванова 16 июня 2015, 01:00 Хорошо-то как! Спасибо автору! Галина Костина 15 июня 2015, 22:31 Спасибо за рассказ. Возила внука много раз в Святогорскую Лавру. Тоже было Рождество: так ждал Маленького Христа. Увезли в Италию. Теперь знаю не зря. Вспомнит, не забудет. Ангела хранителя вам, Ольга. Сергий 15 июня 2015, 22:27 Хороший рассказ. Был я там 6 лет назад. Долго искал подход к храму. Уже на спуске с Елеонской горы спросил монахиню и девушку, как в него попасть. А они как раз туда и шли. Тогда там была женская монастырская община, но монастыря не было. Когда зашёл в храм, сразу потянуло вправо от алтаря. Чувствовалась особая святость этого места. Оказались мощи святой великомученицы Елизаветы. Она лежала лицом на запад, на Храмовую гору. Пал на колени, поклонился этой великой женщине, до конца принявшей страдания и смерть Христа ради. Со светлым чувством вошёл в Иерусалим через овечьи (львиные) врата (это где раньше была купальня, где ангел возмущал воду раз в году, и кто первый успевал окунуться в неё, тот исцелялся.) |
| Покойница сама вас, как вы ушли, хвалила в этом смысле. — Д-да? — промямлил Версилов, мельком взглянув наконец на меня. — Возьмите же эту бумажку, она ведь к делу необходима, — протянул он крошечный кусочек Васину. Тот взял и, видя, что я смотрю с любопытством, подал мне прочесть. Это была записка, две неровные строчки, нацарапанные карандашом и, может быть, в темноте: «Маменька, милая, простите меня за то, что я прекратила мой жизненный дебют. Огорчавшая вас Оля». — Это нашли только утром, — объяснил Васин. — Какая странная записка! — воскликнул я в удивлении. — Чем странная? — спросил Васин. — Разве можно в такую минуту писать юмористическими выражениями? Васин глядел вопросительно. — Да и юмор странный, — продолжал я, — гимназический условный язык между товарищами… Ну кто может в такую минуту и в такой записке к несчастной матери, — а мать она ведь, оказывается, любила же, — написать: «прекратила мой жизненный дебют»! — Почему же нельзя написать? — всё еще не понимал Васин. — Тут ровно никакого и нет юмора, — заметил наконец Версилов, — выражение, конечно, неподходящее, со всем не того тона, и действительно могло зародиться в гимназическом или там каком-нибудь условно товарищеском, как ты сказал, языке али из фельетонов каких-нибудь, но покойница употребляла его в этой ужасной записке совершенно простодушно и серьезно. — Этого быть не может, она кончила курс и вышла с серебряной медалью. — Серебряная медаль тут ничего не значит. Нынче многие так кончают курс. — Опять на молодежь, — улыбнулся Васин. — Нисколько, — ответил ему Версилов, вставая с места и взяв шляпу, — если нынешнее поколение не столь литературно, то, без сомнения, обладает… другими достоинствами, — прибавил он с необыкновенной серьезностью. — Притом «многие» — не «все», и вот вас, например, я не обвиняю же в плохом литературном развитии, а вы тоже еще молодой человек. — Да и Васин ничего не нашел дурного в «дебюте»! — не утерпел я, чтоб не заметить. Версилов молча протянул руку Васину; тот тоже схватил фуражку, чтоб вместе с ним выйти, и крикнул мне: «До свиданья». Версилов вышел, меня не заметив. Мне тоже нечего было время терять: во что бы ни стало надо было бежать искать квартиру, — теперь нужнее чем когда-нибудь! Мамы уже не было у хозяйки, она ушла и увела с собой и соседку. Я вышел на улицу как-то особенно бодро… Какое-то новое и большое ощущение нарождалось в душе. К тому же как нарочно и всё способствовало: я необыкновенно скоро напал на случай и нашел квартиру совсем подходящую; про квартиру эту потом, а теперь окончу о главном. |
| — Да? Не знал я. Признаюсь, я так мало разговаривал с сестрой… Но неужели он был принят в доме у моей матери? — вскричал я. — О нет: он был слишком отдаленно знаком, через третий дом. — Да бишь, что мне говорила сестра про этого ребенка? Разве и ребенок был в Луге? — Некоторое время. — А теперь где? — Непременно в Петербурге. — Никогда в жизни не поверю, — вскричал я в чрезвычайном волнении, — чтобы мать моя хоть чем-нибудь участвовала в этой истории с этой Лидией! — В этой истории, кроме всех этих интриг, которых я не берусь разбирать, собственно роль Версилова не имела в себе ничего особенно предосудительного, — заметил Васин, снисходительно улыбаясь. Ему, кажется, становилось тяжело со мной говорить, но он только не показы вал вида. — Никогда, никогда не поверю, чтобы женщина, — вскричал я опять, — могла уступить своего мужа другой женщине, этому я не поверю!… Клянусь, что моя мать в том не участвовала! — Кажется, однако, не противоречила? — Я бы из гордости одной на ее месте не противоречил! — С моей стороны, я совершенно отказываюсь судить в этаком деле, — заключил Васин. Действительно, Васин, при всем своем уме, может быть, ничего не смыслил в женщинах, так что целый цикл идей и явлений оставался ему неизвестен. Я замолчал. Васин временно служил в одном акционерном обществе, и я знал, что он брал себе занятия на дом. На мой настойчивый вопрос он сознался, что у него есть и теперь занятие — счеты, и я с жаром попросил его со мной не церемониться. Это, кажется, доставило ему удовольствие; но прежде чем сесть за бумаги, он принялся устраивать мне на диване постель. Первоначально уступил мне кровать, но когда я не согласился, то, кажется, тоже остался доволен. У хозяйки достали подушку и одеяло; Васин был чрезвычайно вежлив и любезен, но мне как-то тяжело было глядеть, что он так из-за меня хлопочет. Мне больше понравилось, когда я раз, недели три тому, заночевал нечаянно на Петербургской у Ефима. Помню, как он стряпал мне тогда постель, тоже на диване и потихоньку от тетки, предполагая почему-то, что та рассердится, узнав, что к нему ходят ночевать товарищи. Мы очень смеялись, вместо простыни постлали рубашку, а вместо подушки сложили пальто. Помню, как Зверев, окончив работу c любовью щелкнул по дивану и проговорил мне: |
| — Стебельков, в этом случае, совершенно ошибается, — с особенною серьезностью и с особенным ударением произнес Васин (и это я слишком запомнил). — Стебельков, — продолжал он, — слишком вверяется иногда своему практическому здравомыслию, а потому и спешит сделать вывод сообразно с своей логикой, нередко весьма проницательной; между тем происшествие может иметь на деле гораздо более фантастический и неожиданный колорит, взяв во внимание действующих лиц. Так случилось и тут: зная дело отчасти, он заключил, что ребенок принадлежит Версилову; и однако, ребенок не от Версилова. Я пристал к нему, и вот что узнал, к большому моему удивлению: ребенок был от князя Сергея Сокольского. Лидия Ахмакова, вследствие ли болезни или просто по фантастичности характера, действовала иногда как помешанная. Она увлеклась князем еще до Версилова, а князь «не затруднился принять ее любовь», выразился Васин. Связь продолжалась мгновение: они, как уже известно, поссорились, и Лидия прогнала от себя князя, «чему, кажется, тот был рад». — Это была очень странная девушка, — прибавил Васин, — очень даже может быть, что она не всегда была в совершенном рассудке. Но, уезжая в Париж, князь со всем не знал, в каком положении оставил свою жертву, не знал до самого конца, до своего возвращения. Версилов, сделавшись другом молодой особы, предложил брак с собой именно ввиду обозначившегося обстоятельства (которого, кажется, и родители не подозревали почти до конца). Влюбленная девушка была в восторге и в предложении Версилова «видела не одно только его самопожертвование», которое тоже, впрочем, ценила. Впрочем, уж конечно, он сумел это сделать, — прибавил Васин. — Ребенок (девочка) родился за месяц или за шесть недель раньше сроку, был помещен где-то в Германии же, но потом Версиловым взят обратно и теперь где-то в России, может быть в Петербурге. — А фосфорные спички? — Про это я ничего не знаю, — заключил Васин. — Лидия Ахмакова умерла недели две спустя после своего разрешения; что тут случилось — не знаю. Князь, только лишь возвратясь из Парижа, узнал, что был ребенок, и, кажется, сначала не поверил, что от него… Вообще, эту историю со всех сторон держат в секрете даже до сих пор. |
| – Стебельков, в этом случае, совершенно ошибается, – с особенною серьезностью и с особенным ударением произнес Васин (и это я слишком запомнил). – Стебельков, – продолжал он, – слишком вверяется иногда своему практическому здравомыслию, а потому и спешит сделать вывод сообразно с своей логикой, нередко весьма проницательной; между тем происшествие может иметь на деле гораздо более фантастический и неожиданный колорит, взяв во внимание действующих лиц. Так случилось и тут: зная дело отчасти, он заключил, что ребенок принадлежит Версилову; и однако, ребенок не от Версилова. Я пристал к нему, и вот что узнал, к большому моему удивлению: ребенок был от князя Сергея Сокольского. Лидия Ахмакова, вследствие ли болезни или просто по фантастичности характера, действовала иногда как помешанная. Она увлеклась князем еще до Версилова, а князь «не затруднился принять ее любовь», выразился Васин. Связь продолжалась мгновение: они, как уже известно, поссорились, и Лидия прогнала от себя князя, «чему, кажется, тот был рад». – Это была очень странная девушка, – прибавил Васин, – очень даже может быть, что она не всегда была в совершенном рассудке. Но, уезжая в Париж, князь совсем не знал, в каком положении оставил свою жертву, не знал до самого конца, до своего возвращения. Версилов, сделавшись другом молодой особы, предложил брак с собой именно ввиду обозначившегося обстоятельства (которого, кажется, и родители не подозревали почти до конца). Влюбленная девушка была в восторге и в предложении Версилова «видела не одно только его самопожертвование», которое тоже, впрочем, ценила. Впрочем, уж конечно, он сумел это сделать, – прибавил Васин. – Ребенок (девочка) родился за месяц или за шесть недель раньше сроку, был помещен где-то в Германии же, но потом Версиловым взят обратно и теперь где-то в России, может быть в Петербурге. – А фосфорные спички? – Про это я ничего не знаю, – заключил Васин. – Лидия Ахмакова умерла недели две спустя после своего разрешения; что тут случилось – не знаю. Князь, только лишь возвратясь из Парижа, узнал, что был ребенок, и, кажется, сначала не поверил, что от него… Вообще, эту историю со всех сторон держат в секрете даже до сих пор. |
| — Вообще, я не мог многого извлечь из того, что говорил господин Стебельков, — заключил я о Стебелькове, — он как-то сбивчиво говорит… и как будто в нем что-то такое легкомысленное… Васин тотчас же сделал серьезный вид. — Он действительно даром слова не владеет, но только с первого взгляда; ему удавалось делать чрезвычайно меткие замечания; и вообще — это более люди дела, аферы, чем обобщающей мысли; их надо с этой точки судить… Точь-в-точь как я угадал давеча. — Однако ж он ужасно набунтовал у ваших соседок, и бог знает чем бы могло кончиться. О соседках Васин сообщил, что живут они здесь недели с три и откуда-то приехали из провинции; что комнатка у них чрезвычайно маленькая, и по всему видно, что они очень бедны; что они сидят и чего-то ждут. Он не знал, что молодая публиковалась в газетах как учительница, но слышал, что к ним приходил Версилов; это было в его отсутствие, а ему передала хозяйка. Соседки, напротив, всех чуждаются, и даже самой хозяйки. В последние самые дни и он стал замечать, что у них действительно что-то неладно, но таких сцен, как сегодня, не было. Все эти наши толки о соседках я припоминаю ввиду последствий; у самих же соседок за дверью в это время царствовала мертвая тишина. С особенным интересом выслушал Васин, что Стебельков предполагал необходимым поговорить насчет соседок с хозяйкой и что повторил два раза: «Вот увидите, вот увидите!» — И увидите, — прибавил Васин, — что ему пришло это в голову недаром; у него на этот счет презоркий взгляд. — Что ж, по-вашему, посоветовать хозяйке их выгнать? — Нет, я не про то, чтоб выгнать, а чтобы не вышло какой истории… Впрочем, все этакие истории, так или этак, но кончаются… Оставим это. Насчет же посещения соседок Версиловым он решительно отказался дать заключение. — Всё может быть; человек почувствовал в кармане у себя деньги… Впрочем, вероятно и то, что он просто подал милостыню; это — в его преданиях, а может быть, и в наклонностях. Я рассказал, что Стебельков болтал давеча про «грудного ребенка». |
| Действует в них нечестивый, якоже хощет, сказал старик. – Что уж об еретиках и говорить – то пропащий народ! подтвердил весь собор. – Скоти бессмыслении! Образ имущие человека, внутрь же чертог сатаны – сказала подпольница. – За неверствие их Господь ослепил очеса их. И видяще – не видят, и слышаще не разумеют. Мнятся подобие имети христиан, но не суще. Избави нас, Господи, от мужей неправедных и развращенных, заключить старик и перекрестился. Его примеру последовал весь собор и все, вздыхая, говорили: «слава Тебе, Господи, что Ты наставил нас по св. своей вере. Сохрани и соблюди нас от душепагубных еретиков». – Так благословляете, старцы, на службу войти? снова спросил Васин. – Христос тебя благословит и наставит на доброе дело. Берем твое зaмipщehьe и весь грех этот на собор всей братии. Служи, и не забывай св. веры. В беседы о вере не вдавайся ни с кем, особенно с попами, заключил старик. То же подтвердили и все соборяне. Васин стал служить старшиной в с. Ш. Слово «искупующе» он хорошо усвоил и дал ему широкое применение. Для него стало все позволительно: и лесть, и лукавство, и лицемерие. Пред начальством он изгибался, заискивал, исполнял всевозможные поручения и дела по своей службе. Как старшина он был по своей службе в высшей степени аккуратным, трезвым, ловким, услужливым; надеясь на молитвы своих старцев, он не чуждался общения с еретической властью, а даже старался заслужить внимание с их стороны. Местное начальство дивилось, что раскольник является таким общительным человеком, выглядывает не дикарем и не редко говорило ему: «Васин! как же это ты держишься раскола? Ты мужик российский, ничего не чуждаешься, бросил бы ты свое кулугурство!» – «По привычке, ваше благородие, уклончиво отвечал Васин. С измальства нахожусь при старой вере, так и родители благословили меня». – «Мало ли что родители наговорили тебе, но ты сам мужик рассудительный и можешь понимать, что – правда, что – ложь». – «В книгах не силен я, ваше благородие, а как родители, так и я. К тому же дурного мы ничего не делаем – Богу молимся, книги божественные читаем, живем трезвее, чем у вас, например». |
| Сам боголюбивый старичок из повести Шмелёва— тип подлинно толстовский. Вместе с тем характерного для Толстого противопоставления Христа и Православной Церкви у Шмелёва нет, его религиозность не была связана с антицерковными настроениями. Собственно церковной жизни Шмелёв в своём дореволюционном творчестве никак не затрагивает. Лишь в рассказе «По приходу» (1913) показан один из эпизодов деятельности церковного причта, но это изображение имеет характер бытовой зарисовки, не более. Многие писатели начала века были в этом отношении гораздо радикальнее— и тем самым ближе Толстому. Критику Церкви, духовенства и религии можно встретить у Куприна, Л.Андреева, Айзмана, Гусева-Оренбургского, Золотарёва и др. Как и Толстой, Шмелёв противополагал во многих произведениях праздное и пустое существование «зажравшихся» господ— ясной и осмысленной, естественной, жизни простых мужиков. Особенно отчётливо это сказалось в рассказе «Подёнка». Толстовская идея опрощения, стремления к трудовой жизни определила идейный пафос рассказа. Центральный персонаж его, студент Васин, томящийся праздным и бессмысленным прозябанием в купеческой семье, неожиданно сталкивается с жизнью простого мужика-плотогона, «складного, размашистого и сильного». Васин поражён той ясной простотой, которая открывается ему в жизни плотогона: «И всё у него верно и просто, всё ясно и оправдано... И думал Васин в защемившей тоске, как у него всё неверно, неопределённо, смутно» 515 . Васин приходит к выводу, что основное в жизни— не положение в обществе, а ясное осознание своего места на земле. Он решает расстаться с праздным благополучием, начать новую трудовую жизнь. Шмелёв был близок следованию той особенности творчества Толстого, которая отмечена Вересаевым в книге «Живая жизнь. ЧacmьI. О Достоевском и Льве Толстом» (М., 1911). Стихия «живой жизни», то есть инстинктивной душевной жизни, которую Вересаев ощущал в произведениях Толстого, становится идеалом и для Шмелёва, особенно в повестях и рассказах середины 1910-х годов. (Однако для Шмелёва, в отличие от Вересаева, в «живой жизни» отражаются не просто стихийные творческие силы натуры, но всегда и религиозное чувство.) Показательным примером является уже упоминавшаяся повесть «Как надо». Ощущение счастья приходит к герою повести (несмотря на трагические обстоятельства его жизни) именно в тот момент, когда он, слушаясь голоса души, начинает чувствовать и понимать, что «жизнь никогда в нём не умирала и умереть не может» 516 . Примечательно: толстовский герой в сходной ситуации чувствует то же самое: «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год,— вдруг окончательно, беспременно решил князь Андрей» (5,177). |
| — Но каков же этот князь! — вскричал я в негодовании. — Каков поступок с больной девушкой! — Она не была тогда еще так больна… Притом она сама прогнала его… Правда, он, может быть, излишне поспешил воспользоваться своей отставкой. — Вы оправдываете такого подлеца? — Нет, я только не называю его подлецом. Тут много другого, кроме прямой подлости. Вообще это дело довольно обыкновенное. — Скажите, Васин, вы знали его коротко? Мне особенно хотелось бы довериться вашему мнению, ввиду одного очень касающегося меня обстоятельства. Но тут Васин отвечал как-то слишком уж сдержанно. Князя он знал, но при каких обстоятельствах с ним познакомился — с видимым намерением умолчал. Далее сообщил, что по характеру своему он достоин некоторого снисхождения. «Он полон честных наклонностей и впечатлителен, но не обладает ни рассудком, ни силою воли, чтобы достаточно управлять своими желаниями». Это — человек необразованный; множество идей и явлений ему не по силам, а между тем он на них бросается. Он, например, будет вам навязчиво утверждать в таком роде: «Я князь и происхожу от Рюрика; но почему мне не быть сапожным подмастерьем, если надо заработывать хлеб, а к другому занятию я не способен? На вывеске будет: „Сапожник князь такой-то“ — даже благородно». «Скажет и сделает — вот ведь главное, — прибавил Васин, — а между тем тут совсем не сила убеждения, а лишь одна самая легкомысленная впечатлительность. Зато потом несомненно придет и раскаяние, и тогда он всегда готов на какую-нибудь совершенно обратную крайность; в том и вся жизнь. В наш век много людей попались впросак таким образом, — заключил Васин, — именно тем, что родились в наше время». Я невольно задумался. — Правда ли, что он прежде из полка был выгнан? — справился я. — Я не знаю, выгнан ли, но он оставил полк в самом деле по неприятностям. Вам известно, что он прошлого года осенью, именно будучи в отставке, месяца два или три прожил в Луге? — Я… я знаю, что вы тогда жили в Луге. — Да, некоторое время и я. Князь тоже был знаком и с Лизаветой Макаровной. |
| Часть их цитировалась. Указывалось также более 50 текстов, отмеченных Папиным, но в прокламации не вошедших. Выделенные евангельские сюжеты связаны преимущественно с темами „искушения дьявола“ (гл. 4), „бесплодной смоковницы“ (гл. 3) и „нагорной проповеди“, трактующей о неизбежности страданий в борьбе за правду и необходимости перенесения их (гл. 5). Именно эти темы оказываются в центре внимания Достоевского в первой половине августа 1874 г., когда в подготовительных материалах появляются неоднократные свидетельства его знакомства (хотя еще и не детального) с процессом долгушинцев. „Искушение дьявола“ и обоснование „второстепенности“ идеи социализма — суть диалогов Версилова с Подростком. По первоначальному замыслу, долгушинцам отводилась одна из конструктивных ролей в идейно-художественной структуре романа. В черновых записях с дергачевцами сталкивается ряд действующих лиц: ОН, Подросток, Лиза (в августовских набросках ей 18 лет), Княгиня. В первых же записях действия Подростка у Дергачева относятся к „вопросам“ „главным“ (XVI, 59), упоминается о разговоре Подростка с „коммунистами“ (XVI, 62). По планам середины августа, он посещает дергачевцев в один из первых вечеров после приезда в Петербург. Размышления Подростка о них должно и завершать роман. По одному из вариантов, на Аркадия падает подозрение в предательстве. Подозрение снимается. Но Подросток „был обижен подозрением и с оскорбленной душой со всех сторон не знал, к кому пойти. (Муки)“ (XVI, 64). По ряду набросков, его вместе с дергачевцами арестуют. В архитектонике романа этого периода в качестве главных выделяются сюжетные узлы, в которых ОН и дергачевец Васин выступают как равноценные и уважающие друг друга оппоненты идеи Подростка. Васин — „идеальный нигилист“ — наследует от „идеального“ школьного учителя первоначальных набросков к роману „спокойствие и холодность“. Он не верит в немедленную осуществимость революции (и в этом своем убеждении восходит к теоретическим высказываниям П. Л. Лаврова): „…хоть революция и ни к чему теперь у нас не послужит, но все-таки, так как иначе заниматься нечем, надо заниматься революцией. Выгоды прямой — никакой, разве та, что идея поддерживается, примеры указываются и получается беспрерывный опыт для будущих революционеров“ (XVI, 65–66). Васин — „старший в тайном обществе“. Другие участники общества во многом с ним не согласны, „а иные враги и даже подозревают ЕГО“ (XVI, 84). Их расхождения, в частности — в анализе этической стороны французской революции в период якобинской диктатуры, в оценке „хождения в народ“ и характера „обращений к народу“. Подросток делается заинтересованным свидетелем их диспута: он „не с ними“, но „самый ярый социалист“ производит на Аркадия „наиболее впечатление прекрасного“ (XVI, 65). |
|
|
