| К несчастью для него, византийские каноны не допускали посвящения епископа без утверждения митрополитом. Однако они допускали собору епископов избрать митрополита без одобрения патриарха. Практически, если бы Митяй был посвящен в соответствии с этим правилом, то церковь «Великой Руси» стала бы независимой не только от митрополии «всея Руси», но и от патриархата, как это произошло с болгарской и сербской церквами (их независимость была признана Константинополем задним числом), а в следующем веке — в западнорусской церкви (посвящение Григория Цамблака в 1415 году) и в Москве (посвящение Ионы в 1448 г.). Что Митяй думал о независимости «Великой Руси», видно из состава собора, о котором он мечтал: на нем должны были присутствовать пятеро из шести епископов «Великой России», и ни одного — с запада и юго–запада, да к тому же они подчинялись Киприану. Речь шла о стремлении «великорусских» сепаратистов отделиться от первоначально единой митрополии Киевской и всея Руси. План Митяя не осуществился. С одной стороны, от патриарха Макария из Константинополя вскоре пришел положительный ответ, утверждавший принцип существования особой «великорусской» митрополии, так что желанной цели можно было достичь, не подрывая канонический авторитет патриархата. Но с другой стороны, Митяй столкнулся с твердой оппозицией русской монашеской «провизантийской» партии, выразителем взглядов которой среди епископов был Дионисий Суздальский. Дионисий — бывший игумен Печерского Нижегородского монастыря, поставленный на суздальскую кафедру митрополитом Алексием в 1374 году, когда Киприан добился своих первых больших дипломатических успехов, — был, согласно летописям, человеком образованным и святой жизни. В 1378–1379 годах он отказался признать Митяя нареченным митрополитом и воспротивился его попытке создать независимую митрополию. Вызвав тем самым гнев великого князя, Дионисий искал поддержки у преп. Сергия. Последний разделял, конечно, неприязнь Дионисия к Митяю, но был, по–видимому, готов подчиниться любому решению Константинополя. |
| Митяй опешил – он не помнил этой чужой незнакомой тётки, но со свойственной ему бесшабашностью заявил, что жениться ему – раз плюнуть, пожалуйста, нет проблем. Отец слёг, узнав о «тюремщице». И всё же клан Кузиных постановил: любишь кататься – люби и саночки возить. В их роду не было таких похабников, что нагуляются и отрекаются от родных детей. В общем, к свадьбе зарезали свинью, а Митяю купили чёрный жениховский костюм. Пришёл он ко мне в этом жениховском костюме и мается: – Тёть Нин, да я эту тюремную тётку вроде пальцем не тронул. Ничего не помню! Почему так? – А потому, – отвечаю жениху безжалостно, – что ещё наши бабушки говорили: кто ложится спать рядом с блохастой собакой, тот просыпается с блохами. Ты зачем связался с уголовниками? Чего хорошего ждал? И тут Митька заплакал, причитая по-старушечьи: – Ох, тошнёхонько! Ох, смерёдушка! Ой, могила, укрой меня! С горя Митяй и отправился к старцу, а тот захотел познакомиться с невестой. Привёл Дмитрий «тюремщицу» к старцу, а тот ей что-то сказал. Что – неизвестно, но бежала она из монастыря, сверкая пятками, и исчезла из жизни Митяя навсегда. Кстати, годы спустя выяснилось, что у Мити не может быть детей из-за перенесённой в детстве свинки. Свадьба не состоялась. Митёк на радостях сжёг свои оккультные книжки и даже поступил в строительный техникум. Правда, учёбу через полгода бросил. Веру в Бога он по-прежнему считал «отсталостью», а вот к старцу его тянуло. И он иногда заходил в монастырь, чтобы хотя бы издали увидеть батюшку. Другим памятным событием в то лето были Петровки, то есть погром в ночь под праздник святых апостолов Петра и Павла. Это, объяснили мне, такой народный обычай, когда молодёжь собирается толпами и ночью шествует с факелами, круша всё на своём пути. К Петровкам готовились как к войне. Моя соседка Клава достала где-то моток колючей проволоки и опутала ею забор, преграждая доступ к усадьбе. Митяй же, напротив, приготовил батарею бутылок с зажигательной смесью, похваляясь, что это тот самый «коктейль Молотова», которым некогда взрывали танки. А ночью, казалось, началась война: что-то взрывалось, горело, гремело и небо было алым от зарева пожара. У фермеров Федоскиных сожгли стог сена. Моему соседу игумену Петру вымазали краской окна и облили какой-то гадостью крыльцо. А ещё беснующаяся толпа с факелами останавливала на дороге машины и прокалывала шины. |
| Блаж. митрополит Алексий, видя близость свою к смерти, призывает блажен. Сергия и приказывает принести золотой крест для него. «Прости меня, святой владыко, сказал поклонившись Сергий, – в молодых летах не носил я золота, тем более в старости надобно мне оставаться в нищете». Знаю, сказал святитель, что такова была всегда жизнь твоя: но окажи послушание и прими дар сей в благословение». Сказав это, он возложил своими руками крест на Сергия. Затем святитель объявил преподобному, что, чувствуя свою немощь старческую, желает он назначить достойного преемника себе и избирает его, сообразно с желанием в. князя, почему намерен посвятить его в епископа. «Прости мне, владыко святой, отвечал Сергий, ты хочешь возложить на меня бремя не по силам моим: ты не найдешь во мне, чего ищешь; я – самый грешный и хуже всех». Долго святитель склонял Сергия принять великий сан. Смиренный и прозорливый труженик сказал решительно: «владыко святой! если не хочешь прогнать мою нищету от твоей святыни, не говори о том моей худости». Святитель желал видеть Сергия преемником своим особенно потому, что в. князь, увлеченный пристрастием к своему казначею Митяю, желал недостойного Митяя видеть митрополитом в Москве. Иначе патриархом уже посвящен был митрополит всей России Киприан, а пред волею патриарха благоговели и Алексий, и Сергий. В таком положении дел, как видел богомудрый Сергий, принять предлагаемый сан значило увеличить церковные смуты или принять на себя очень тяжелое дело умиротворения сильных смут; – глубокое смирение не приняло на себя и последнего. Потому-то Сергий так решительно отказался от высокого сана. – Все, что мог он принять на себя для блага церкви, состояло в том, чтобы убеждать в. князя принять Киприана. Он и убеждал князя, выставляя на вид и то, что разделение митрополии русской, желаемое князем, вредно для св. церкви. Но князь не послушался богомудрого Сергия. По смерти Алексия Митяй не задумался облечься в одежды святительские, даже не посвященный в митрополита, и грозил разорить обитель Сергия. Смиренный Сергий, услышав угрозы гордого, сказал: Михаил не только не получить сана, но и не увидит Царяграда. И это исполнилось. 262 |
| При этом инокам, видимо, удавалось приобрести достаточно серьезный авторитет в народе и не только в землях, подвластных московскому князю и непосредственно митрополиту. Свидетельством тому может служить та роль, которую сыграл Сергий Радонежский в заключении мира с Олегом Рязанским в 1385 г. Конечно, Сергий действовал тогда в интересах Москвы, понимал это и Олег. Но все же игумену «кроткими словесы и речми и благоуветливыми глаголы» удалось склонить его к заключению договора, за что Сергий «достойно хвалим быть и славен и честен от всех». 77 Это пример того, что прежде всего, именно авторитет священнослужителя, а не его положение заставлял прислушиваться к его голосу. Мы видели, что явно пристрастные интердикты митрополита алексия оставались зачастую гласом вопиющего в пустыне, а кроткие увещевания игумена могли принести вполне реальные плоды. Очевидно сам митрополит Алексий осознавал такую ситуацию, как понимал он и то, что его власть стала слишком зависимой от великого князя, который прочил в митрополиты своего ставленника Митяя, человека чуждого монашеству, не имевшего сколько-нибудь значительного аскетического опыта. Сам алексий, слишком прочно связавший себя с московским князем, уже не мог сопротивляться возросшему в силу ряда причин, рассмотренных выше влиянию князя на Церковь . Вместе с тем, как пастырь, действительно заботившейся о благе Церкви, Алексий должен был что-то предпринять. И выход им, казалось, был найден: он решил сделать своим преемником Сергия. Видимо, открыто противиться этому Дмитрий Иванович не мог: авторитет «игумена всея Руси» был уже чрезвычайно высок, не считаться с этим князь не мог. Однако Сергий отказался от высокой чести 78 , ибо, приняв на себя брея митрополичьей власти, он неминуемо вступил бы в открытую политическую борьбу, причем, возможно, на сей раз как противник великого князя. Ведь противодействие устремлениям последнего обязательно повлекло бы за собой конфронтацию, а это вообще рушило всю устанавливавшуюся почти столетие систему отношений московских князей с митрополитами и с монашеством, и могло в перспективе даже привести к новым усобицам. Но свои принципы радонежский игумен отстаивал последовательно, в том числе, и противодействуя Митяю – креатуре Дмитрия Ивановича. |
| Чувствуя себя одураченным, архимандрит Михаил поклялся, вернувшись в Москву Митрополитом, разорить Троицкую обитель: «Вот вернусь из Царьграда, – хвалился он, – тогда до основания разорю монастырь Сергиев». Эта похвальба дошла до смиренного сподвижника. «Молю Бога, – сказал на это старец, – чтобы Он не попустил Митяю разорить место сие и изгнать нас без вины. Митяй побежден гордостью; он грозит обители нашей, но сам не получит желаемого и даже не увидит Царьграда». Между тем в Москву ехал из Киева Митрополит Киприан. С дороги он отправил послание «преподобным игуменом Сергию и Феодору», в котором, в частности говорил: «Иду же как иногда Иосиф от отца послан к своей братии, мир и благословение нося. Вы же будите готовы видится с нами, где сами погадаете; очень жажду видится с вами и утешиться духовным утешением. А милость Божия и Святая Богородица и мое благословение да будет на вас!» Узнав об этом, великий князь Дмитрий разгневался; он послал боярина Никифора, который схватил и ограбил Митрополита. На другой день его с бесчестием выпроводили из столицы. Оскорбленный до глубины души святитель остановился где-то неподалеку от Москвы и написал второе послание «честному старцу игумену Сергию и игумену Феодору». Тут он излил всю свою скорбь на эти несправедливости, сильно восставал против незаконных притязаний Михаила-Митяя и предал отлучению всех принимавших участие в нанесении ему, законному Митрополиту, такого бесчестия и поругания, какого, по его выражению, «не сотворилось есть ни над единым святителем, како Русская земля стала». Также он просил совета Преподобного Сергия и его племянника Феодора о том, что они думают о случившимся. Преподобные не оставили без ответа его скорбной исповеди. Между тем архимандрит Михаил с большой свитой и дарами отправился в Константинополь. Что случилось по дороге до сих пор остается неизвестным. Различные источники по-разному повествуют об этом: по одной версии ввиду Константинополя Михаил-Митяй смертельно заболел, по другой был убит людьми из своей свиты, один из которых – архимандрит Горицкого Переславского монастыря Пимен – метил на его место. Единственно точно известный факт – то, что, по пророчеству святого, Михаил умер во время плавания к Царьграду. |
| Турский же царь хотя его послати к Москве к великому государю. Он же едва умоли турского султана со слезами многими, еже не послати его в великую Росию, понеже он, имея жену и дети, и обезался мирским житием. И сказал он Данила султану: есть таков мудрец философ инок Максим, зело изяшен в философии, пройде граматическое и риторское и логийское учение, и естествословен вельми; мы с ним Максимом во многих училищах у единых учителей учихомся и довольно и совершенно научихомся. Егда же изыдохом с ним от училища, он же работати Богови изволи, уединися мирского жития, иде во святую гору Афонскую и бысть инок, и ныне пребывает там во святой горе Афонской во обители велицей пресвятыя Богородицы, нарицаемой Вотопеду. Султан же скоро посла по Максима и приведе его в Царьград; и видя его мужа словесна и хитра о философии, по неволи посла его на великую Росию к Москве царю государю и великому князю Василию Ивановичу всеа Русии. И писал султан к нему государю, что едва во всей земли Греческой обрел такова философа к таковому делу, по прошению твоему послал его к тебе. Царь же и великий князь Василей Иванович прият его с честию и вельми рад бысть, что такова мужа обрете, виде его зело мудра в философии, изяшна рачителя в божественном писании, и предложи ему много книг, еллиногреческим языком писаны, и даде ему два переводчика, зело же хитры языку латинскому, Власа да Митяю именем. Те бо переводчики много быша в великом граде Риме, училися в школе латынской. И даде ему изяшных дву и книгописцов и зело искусны в божественном писании: инока Силуяна да Михаила Медоварцова; той бо инок Силуян последе и ученик бысть тому мудрому Максиму греку и зело научився еллиногреческому языку и искусен бысть во всякой философии. Сей написа в предисловии Матфея евангелиста, занеже он старец Силуян сия книги преводя от греческаго языка на словенский, сей сице рече: «и да помышляет, яко и аз человек, несть грек, ни оттуду, но здешныя перьси и русин, якоже и прочий ненаказаннии 563 ». Сей же старец Силуян за учителя своего Максима грека во изгнании в темнице люте скончася. |
| Киприан вынес из борьбы ее обычные приобретения: врагов, горькие воспоминания, раздражение и потребность оправдаться, объяснить свои действия. Самое удобное средство для последнего представляла жизнь митрополита Петра. Святитель, которого вся Русь призывала в молитвах, прошел чрез теже смуты русской церковной жизни, от которых нравственно и материально потерпел, Киприан. Рассказать об этом значило для Киприана стать под защиту великого имени, осудить враждебные стремления и избегнуть необходимости разбирать собственные действия, о которых хотелось молчать. Киприану не удалось возвратить Галич русской митрополии, и рассказывая о цели отправления Петра в Царьград, он замечает что князь волынский «совещавает совет неблаг», захотел галицкую епископию в митрополию обратить; Киприан много потерпел, благодаря избраннику московской светской власти Митяю, и он резко выражается о дерзком сопернике Петра, игумене Геронтие, так же избраннике светской власти, которого никто не удерживал от такого «бессловесия» и патриарха заставляет напомнить ему церковные правила о незаконности мирского избрания или самовольного посягательства на святительский престол: когда, рассказывает Киприан, приехал я на Русь в сане русского митрополита, «мало что съпротивно прилучи ми ся ради моих грехов», т. е. его долго отвергали в Москве и не раз сурово изгоняли, и рассказывая о приезде Петра на Русь в сане митрополита, он замечает, что исконный праг «малу спону святому сътвори», внушил некоторым нежелание принимать его, по они скоро образумились и покорились ему смиренно. Иногда еще яснее просвечивает из-под пера Киприана мысль его – стать под сенью памяти Петра: если до него, как высказывает он в предисловии, оставили венец святителя без достойного украшения, то и в этом видит он особый дар святого ему, Киприану, чтобы он, стоящий на его месте и взирающий на его гроб, получил малую мзду от Бога, достойно почтив память святого предшественника: «когда, говорит он в послесловии, я заболел в Царьграде и был близок к смерти, я призвал на помощь св. |
| После окончательного опустошения Юго-Западной Руси, когда жизненные силы отлили на северо-восток, и митрополиты начали, естественно, стремиться туда же и наконец совершенно переселились. С удалением митрополии на север, т. е. с удалением от Греции, сейчас же начинают являться митрополиты из русских, хотя сначала меняясь с греками, и в доказательство, как важно было это новое обстоятельство, три митрополита, которых имена соединяются в нашей церковной и политической истории как важнейших деятелей, именно русские: Петр, Алексий, Иона. Из них самое видное место принадлежит Алексию, при котором значение митрополита достигло высшей степени: он поддерживает московского князя и княжество; он старается усиливать их всеми зависящими от него средствами. Понятно, какое влияние на ход последующих событий могло иметь то обстоятельство, если бы значение митрополита относительно великого князя поддержалось на той высоте, на какой оно находилось при Алексии благодаря достоинствам его преемников. Алексий именно хотел видеть своим преемником человека, имевшего великое значение в земле, великую славу святости, Сергия Радонежского; но святой пустынник с ужасом смирения отверг предлагаемую честь. Великий князь Дмитрий хотел видеть преемником Алексия своего человека, своего печатника Митяя, хотя св. Алексий неохотно соглашался на это. Митяю не удалось сделаться митрополитом; но митрополию постигла беда: явилось несколько митрополитов-соперников, из которых великий князь мог выбирать, смотря по обстоятельствам; митрополита Алексия больше не было, в митрополии слабость, ибо разделение и борьба, а великим князем Димитрий Донской. Важно было положение единого митрополита всея Руси при двух великих князьях, московском и литовском; но митрополия скоро разделилась на восточную и западную: Москва осталась со своим митрополитом, Киев получил своего. Наконец, для московского митрополита прекратилась и зависимость от византийского патриарха вследствие смут в Константинополе и взятия его турками. Все эти события одновременны с окончательным усилием великокняжеской власти в Москве; положение московского митрополита этим окончательно определяется. |
| Хомяк — загорбок. Домострой Сильвестров, XXXVIII. Послание Архиепископа Геннадия 6997 г. в Чтениях Общества Истории и Древностей Российских, 1847 г. Янькова рукописный сборник русских пословиц 1749 г., в 4ку. Пролог, мая 2. «Послушание паче есть постоного и пустынного жития». Ср. П440. Неписанные грамоты за печатью, как бланкеты, давались великими князьями послам и гонцам их в чужие страны на случай надобности в деньгах, для займа. Так, вел. князь Димитрий Донской дал неписанные грамоты духовнику своему и печатнику Митяю, отправленному им к цареградскому патриарху для поставления в митрополиты всероссийские. См. Типографскую летопись, IV, 73. «Повеление Божие глаголет: Пению время, а молитве час , а не яко блядословци глаголют: “Не отлагает свет заоутрени, ни тма вечерни”». См. Харатейную рукопись XIV века, Златая чепь, в библиотеке Московской Духовной Академии, в десть. Вм. добрах . См. Р43. Домра — волынка, дудка. Н. Полевой. История русского народа. М., 1830, с. 229. Не впрядывай — не приставай, не задирай. Вологодская. Опыт курса церковн. Законоведения, архим. Иоанна, ч. 1, ср. 189. См. описание Камен. Моста в Руссу. Старине, И. Снегирева. В Архангельской г. так: Табак да баня, кабак да баба одна забава. Послание митрополита Киприана к игумену. Акты исторические I.479. Вм. калика встречается калека . Калики прохожие странники к св. местам, упоминаемые в Древних русских стихотворениях. XXIII. В средней латине calica и caliga род обуви, доходившей до колен и надевавшейся сверх сандалий, какую носили странники. У паломника Даниила (XII в.) каликою названа странническая обувь русских. Калека же значит увечный, изуродованный. Чтения в И. О. Ист. И Др. Росс. 1847, Несторова летопись по Кенигсбергскому списку. В сочь навстречу. Отсюда сочить, осочить — отыскивать. Изведывать, пытать; с о к, просок пытающий; послать в просеки значит послать пытать. История России С. Соловьева. IV. пр. 275. Прибавление к СПб. ведомостям. 1775 г. Дворцовое село в 7 верстах от Москвы по Звенигородке. См. Собрание писем царя Алексея Михайловича. М.. 1856 года. в 8. |
| Эта криминальная изнанка жизни была знакома Митяю, и в Москве он старался сплотить земляков для отпора «лохотронщикам». А ещё он сколотил крепкую бригаду строителей, научился находить выгодные заказы и был настолько бесстрашен в драках, что не заплатить его бригаде было бы себе дороже. Теперь искатели счастья возвращались из Москвы с победой и важно расхаживали по улице, поскрипывая новенькими куртками из кожи дивного зверя – дерматина. А Митя через два года купил себе квартиру у нас в городке и вернулся домой. Славный город Москва, и многое Дмитрию там понравилось, а только тосковала его душа без этой бедной провинциальной родины, где по весне всё тонет в купах сирени, а на рассвете гулко плещется рыба в реке. Верный заветам былого строительного братства, он иногда всё же ездил в Москву, чтобы выручить тех бедолаг, которых опять обманули, не заплатив за работу. В общем, повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить. В последний раз он вернулся из Москвы с пробитой головой и на костылях, а потом бесследно исчез и – как в воду канул. Полгода о Мите не было никаких известий и ходили неясные слухи, что он умирает где-то в реанимации или вроде бы уже умер. А через семь месяцев, живой и весёлый, он приехал в Оптину пустынь, чтобы рассказать старцу Илию о медсестре Татьяне, которая выхаживала его в реанимации, да и влюбилась в него. – Батюшка, она мне морковку трёт, как маленькому, и витамины пихает, – рассказывал он старцу. – Как с младенцем нянчится, смех! А ещё в жёны ко мне набивается. – Вот-вот, – сказал старец, – это твоя настоящая жена. Женись на ней! Женился Дмитрий, по его словам, как под наркозом. Переволновался так, что явился в церковь венчаться при полном параде и даже с галстуком-бабочкой, но при этом в домашних тапках, и пришлось его срочно переобувать. В семейной жизни он ничего не понимал и спрашивал меня осторожно: – Тёть Нин, как тебе моя Танька? – Ничего вроде. Признаться, я не сразу разглядела эту застенчивую тихую медсестру. Настоящая красота, как утверждают поляки, это то, что прекрасно «на третий пригляд» и не бьёт по глазам, как яркий макияж. А застенчивая Таня была красива той особенной русской красотой, которую и разглядишь-то не сразу. С виду серая уточка, а присмотришься и ахнешь – сероглазая красавица с точёными чертами лица и вся будто светится изнутри. В общем, после свадьбы Митяй вдруг уставился на себя в зеркало и, ужасаясь своей неказистости, сказал сочувственно жене, мол, любовь зла, полюбишь и козла. |
|
|
