| В сём мнении своём о начальнике в нашей Миссии Его Блаженство сомнительно чтобы когда-нибудь, по крайней мере вскорости, изменился». Выясняя таким образом возможные причины происшедших беспорядков в нашей Духовной Миссии при архимандрите Леониде (Кавелине) , архимандрит Антонин нисколько не думает вину за них взвалить на плечи злополучного архимандрита Леонида, напротив, он оправдывает образ его действий, по крайней мере, по отношению к Патриархии, и высказывает горячие пожелания, чтобы и преемники архимандрита Леонида следовали его образу действий в этом отношении, имея за собою поддержку у нашего духовного и светского правительства. «Подобные отцу архимандриту Леониду ревнители своего начальнического значения, преемники его, – по словам архимандрита Антонина, – не только возможны, но и желательно чтобы чаще появлялись, ибо ничто так не порекомендует нас в настоящее время здесь, как настойчивое следование одной и той же системе, даже если бы она и не признавалась, наконец, удовлетворительною… Начальник Миссии нашей, даже номинальный, имеет весьма важный смысл для Востока. Даже систематически ослабляя его власть и силу вследствие тех или других правительственных соображений, надобно прямо стараться показывать, что мы им дорожим и ни за что не поступимся. Ибо мы не для одного Патриарха, даже и не для одного Патриаршего престола заступили действующими лицами на Востоке. У нас в виду должно быть развитие Православия вообще, противодействие пропагандам, борьба за нравственное влияние, восточный вопрос, наконец. В первый раз мы выступили на политическое поприще под знаменем (давно желанным) чисто духовных интересов и чисто церковного значения, столько завоеваний доставивши на Востоке, и чуть выступили, сейчас же, устрашившись чего-то, спешим свергнуть его, и вместо него выставить флаг консульский». Если, «вопреки видимому желанию Иерусалимской Патриархии уменьшить вес начальника нашей Духовной Миссии, наше правительство поддержит его значение и даже усилит, чтобы она поняла, что высокомерное обращение её с ним и неблаговидное запрещение ему служить на святых местах не оставлены русским правительством без вниманий, то тогда раз навсегда мечта, высказываемая Патриархиею откровенно и даже несколько обидно: «не удалось с архиереем; не удалось с архимандритом, попробуем обойтись с простыми священниками», т. |
| К чести В.Н. Хитрово следует подчеркнуть, что по ознакомлении с неизданным наследием епископа Порфирия (по «Описанию», изданному Сырку 1222 ) он существенно изменил свое отношение к основателю РДМ, более того, выступил инициатором публикации вышеупомянутой «Книги бытия моего» за счет Палестинского Общества, что и было осуществлено в 1892–1904 гг. 1223 В качестве приложений к первой части автор поместил в своем исследовании шесть документов, освещающих деятельность Порфирия (Успенского) и предысторию создания Русской Духовной Миссии: всеподданнейший доклад К.В. Нессельроде от 13 июня 1842 г., отношение К.В. Нессельроде к обер-прокурору Св. Синода Н.А. Протасову от 31 марта 1843 г., инструкция МИД архимандриту Порфирию от 2 ноября 1843 г.; записка Порфирия посланнику в Константинополе В.П. Титову с проектом Русской Духовной Миссии в Иерусалиме от 6 января 1845 г., донесение Порфирия директору канцелярии Св. Синода К.С. Сербиновичу от 6 июня 1847 г., проект инструкции Порфирию, назначенному начальником РДМ в Иерусалиме, от 28 августа 1847 г. Все указанные документы напечатаны в данном издании – на соответствующем месте в хронологическом порядке, в большинстве случаев по архивным оригиналам (см. выше, раздел 1: «Предыстория и первый период деятельности Русской Духовной Миссии») 1224 . Три из них были ранее опубликованы П.В. Безобразовым в «Материалах для биографии епископа Порфирия Успенского . Т. 1. Официальные документы» (СПБ, 1910). В приложениях к третьей главе, как и в первой, Василием Николаевичем были помещены копии 14 документов, относящихся к деятельности архимандрита Леонида (Кавелина) в Иерусалиме (см. ниже список в конце его авторского текста). Мы включили наиболее важные из них в соответствии с хронологией в основной корпус документов (шесть в раздел о Леониде и четыре в следующий – об архимандрите Антонине) 1225 . Несколько из них были вскоре после написания работы Хитрово опубликованы в сборнике документов «Собрание мнений и отзывов митрополита Филарета по делам Православной Церкви на Востоке» (М., 1886) 1226 . |
| Но все еще оставалась часть иноков, которые таили в себе недовольство против старца и не могли смотреть на дело о. Леонида спокойными глазами. И вот началось для старца новое искушение. Скитский инок о. В–н подвигнулся мнимой ревностью против о. Леонида за то, что много народа ходило к нему, и неоднократно писал к преосвященному доношения, представляя это многолюдное стечение зазорным и нарушающим скитское безмолвие, хотя посетители приходили не прямо в скит, а на пасеку, где была келья о. Леонида, куда и вход был совершенно отдельный, и, следовательно, никому от сего помехи не было. Должно, впрочем, заметить, что этот инок, восставший против о. Леонида, действовал так по наущению нерасположенных к настоятелю и старцу братий, которые, пользуясь его простотой, употребляли его, как орудие для своих тайных целей 15 . Все почти эти братия впоследствии не могли найти покоя в Оптиной пустыни, и разбрелись по разным монастырям, а некоторые из них имели даже тяжкую кончину. Не довольствуясь письменными доношениями о. В–на, которые тогдашний калужский преосвященный Николай прежде оставлял почти без внимания, противники старца, наконец, составили на него и на о. Моисея ложный донос, и подослали его преосвященному от неизвестного лица. В то же время и в народе рассеивались несправедливые слухи об о. Леониде, большей частью такими людьми, кои сами его вовсе не знали и не видали, или такими, которые, слыша восторженные отзывы о старце от людей, получивших от него духовную пользу, и не имея их веры, приходили уже с предубеждениями и пытливостью, говоря с презорством: «пойдем, посмотрим, что там за святой такой?». Весьма естественно, такие вместо назидания соблазнялись и разносили укоризны в том, чем другие пользовались. Наконец, были и такие лица, которые смешивали таинство исповеди с духовным окормлением, и потому с негодованием смотрели на то, что народ стекается к старцу-иноку за духовными советами. Это было тогда в Калужской епархии, а может быть, почти и в целой России, еще новостью. |
| Но на это предложение старца Владыка только рассмеялся и сказал: «Вот еще какую штуку выдумал!» После этого он все же оставил отца Леонида в покое, дав возможность жить и действовать, как ему угодно. А для старца главным было – служить ближним, исполняя волю Божию. Молитвенник и заступник Любовь к старцу в народе была огромная. Простые люди относились к нему с полным доверием, обращались со всеми своими нуждами. «Случилось мне однажды,– вспоминал Л. А. Кавелин (в будущем – архимандрит, наместник Троице-Сергиевой лавры),– проезжать из Козельска в Смоленскую губернию. По дороге в уединенных деревушках поселяне, узнав, что я еду из Козельска, наперерыв спешили узнать что-нибудь об отце Леониде. На вопрос: «Почему вы его знаете?» – они отвечали: «Помилуй, кормилец, как нам не знать отца Леонида? Да он для нас, бедных, неразумных, пуще отца родного. Мы без него были, почитай, сироты круглые». Вот памятник, который вековечнее многих мраморов и гранитов!» Однажды приехал в Оптину Пустынь благочинный из Белева, протоиерей Иоанн Глаголев, который любил и уважал отца Леонида и взаимно пользовался уважением старца. Прийдя к нему, отец Иоанн увидел его по обычаю окруженным крестьянками. «Охота вам, батюшка, возиться с бабами»,– сказал он с свойственной ему простотой. «Что ж, отец Иоанн, и правда: это бы ваше дело,– ответил старец, – а скажите-ка, как вы их исповедуете? Два-три слова спросите, вот и вся исповедь. Но вы бы вошли в их положение, вникнули бы в их обстоятельства, разобрали бы, что у них на душе, подали бы им полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли вы это? Конечно, вам некогда долго с ними заниматься. Ну, а если и мы не будем их принимать, куда же они, бедные, пойдут с своим горем?» Пристыженный протоиерей сознался в необдуманности своих слов. Отцу Леониду были даны от Господа многие дары. Человек еще не переступал порога его кельи, а старец уже знал, с чем тот к нему идет – в каком состоянии, с какими вопросами и недоумениями, как тут можно помочь, утешить. Приехал как-то в Оптину Пустынь ректор семинарии. Когда ему предложили обратиться к старцу Леониду, он сказал: «Что я с ним, мужиком, буду говорить?» Когда же он все-таки пошел к старцу, отец Леонид повторил его слова: «Что тебе со мною, мужиком, говорить?» Несмотря на такую бесцеремонную встречу, ректор не оскорбился на старца, говорил с ним часа два, а потом так выразил свое впечатление: «Что наша ученость? Его ученость – трудовая, благодатная». |
| Событию этому предшествовало прибытие в Оптину обитель Одесского епископа Поликарпа, которого высшее духовное начальство предполагало назначить начальников второй нашей Миссии в Иерусалиме, заменив его, в конце концов – молодым инспектором Петербургской Духовной Академии, доктором богословия архимандритом Кириллом (Наумовым) , возведённым в сан епископа Мелитопольского. По указанию митрополита Московского Филарета и паломника-писателя А. Н. Муравьёва , епископ Поликарп прибыл в Оптину обитель, чтобы составить штат священнослужителей формируемой им новой Иерусалимской Миссии. Выбор его остановился на Ювеналии (Половцеве) и Леониде (Кавелине) , которые, с благословения архимандрита обители и старца Макария, согласились вступить в состав Миссии её членами 33 . Об этой перемене в своей жизни Лев Александрович сообщил любопытные подробности в письме в Петербург к некоему священнику Степану Онисимовичу 34 , подписавшись в нём ещё так: «многогрешный монах Лев Кавелин». Письмо это, полное биографического интереса, мы приводим целиком: «Давно я не уведомлял Вас о себе, – пишет Лев Александрович, – отчасти и потому, что не имел сказать Вам о себе ничего особенного, разве что ещё живу, движусь и есмь, по милости долготерпеливого моего Владыки Господа, как вдруг совершенно неожиданно случилось событие, о котором считаю долгом известить Вас. 5-го числа пополудни прибыл в нашу обитель из Москвы Преосвященный Поликарп, епископ Одесский, с словесным поручением от Московского Архипастыря и письмом от А. Н. Муравьёва . Поручение заключалось в том, чтобы избрать в нашей пустыни несколько человек для Иерусалимской Миссии с тою целью, чтобы, взятые из одной обители, они сохранили бы единство духа и цели в предстоящем деле. Владыке было указано прямо на отца Ювеналия и меня. Вам известно, что уже двукратно выпадал мне этот жребий: первоначально приглашал меня отец Ювеналий, но я не решился согласиться на это, хотя видел в этом удобный случай посетить святые места – колыбель христианства, куда часто стремились мои мысли в прежнее время. Другой раз господин обер-прокурор граф Толстой, по отказе отца Ювеналия, предлагал мне ехать в Миссию через князя Оболенского, своего родственника, но как состав Миссии тогда ещё не был известен, то, опасаясь попасть в круг совершенно не известных мне и, может быть, не единомысленных людей, – я отказался решительно. Теперь же, когда совершенно неожиданно в третий раз и без всякого отношения к двум первым случаям сделано было мне то же самое предложение, я невольно призадумался, как смотреть на сие дело. Считать ли его званием Божиим или нет? Не смея и не дерзая брать на себя решение этого вопроса, я отвечал на убеждения Преосвященного Поликарпа, что если старцы найдут нужным послать меня, я поеду беспрекословно, но сам решить сего не могу, как по чувству своего недостоинства, так равно и потому, что не достанет сил самому подписать, может быть, вечную разлуку с обителью, старцем-отцом, благодетелями и родиною. |
| Старец уподоблялся в то время великому древу, покрытому многими плодами, к которому все простирали и взоры, и руки, так что трудно было пробраться сквозь толпу, чтобы увидать его. В таком случае он говаривал: «Сам Бог поможет пройти ко мне тем, которым это полезно». Видя о. Леонида в такой молве народной, некоторые из посетителей выражали как бы недовольство на старца, вероятно считая занятие его с простым народом делом не очень важным, а может быть и бесполезным, или даже неуместным. Но старец умел вразумлять таковых. Однажды приехал в Оптину пустынь благочинный города Белева, почтенный о. протоиерей Иоанн Глаголев, который любил и уважал о. Леонида и взаимно им был уважаем. Пришедши к старцу, о. Иоанн нашел его окруженного крестьянками. «Охота вам, батюшка, возиться с бабами», сказал он со свойственной ему простотой. – «Что ж, о. Иоанн, и правда: это бы ваше дело, отвечал старец. А скажите-ка, как вы их исповедуете? Два, три слова спросите, вот и вся исповедь. Но вы бы вошли в их положение, вникнули бы в их обстоятельства, разобрали бы, что у них на душе, подали бы им полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли вы это? Конечно вам некогда долго с ними заниматься». Ну, а если мы не будем их принимать, куда же они бедные пойдут со своим горем?». Пристыженный протоиерей сознался в необдуманности своих слов, сказанных старцу. «Случилось мне однажды, писал иеромонах А., проезжать из Козельска в смоленскую губернию. На дороге в уединенных деревушках поселяне, узнав, что я еду из Козельска, наперерыв спешили узнать что-нибудь об о. Леониде. На вопрос, почему вы его знаете, они отвечали: «Помилуй, кормилец, как нам не знать о. Леонида? Да он для нас бедных неразумных пуще отца родного. Мы без него были почитай сироты круглые». Вот памятник, который вековечнее многих мраморов и гранитов!». 4. Об отличительных свойствах и духовных дарованиях старца Леонида. Келейная его жизнь Предлагая читателям рассказ о важнейших событиях из жизни о. Леонида, желали бы мы, с внешней его деятельностью, изобразить хоть в некоторых главных чертах и внутреннюю его жизнь. Но внутренняя жизнь мужей духовных всегда остается тайной, известной единому сердцеведцу Богу, и ни один из них не мог, или вернее сказать, не хотел высказаться вполне и открыть сокровище души своей. А внутренняя жизнь о. Леонида была особенно неуловима, и, хотя он проводил дни свои открыто в толпе народной, осталась тайной даже для ближайших наблюдателей и присных учеников его. Поэтому и мы можем сказать теперь лишь очень немногое об отличительных внутренних свойствах и духовных дарованиях о. Леонида, насколько они отразились в его внешней деятельности. |
| Сюда же следует отнести саркастические обыгрывания имен и названий учреждений: Худоносор «С мышь Ляев» (Д. Д. Смышляев) Чета мазарагная (Х. В. и Е. А. Мазараки) Приготовление письма к Тропеофорову ( К.П. Победоносцеву ) о наших делах тутошних Достохвальное Общество пройдошества и торговли (о Русском Обществе пароходства и торговли – РОПИТе) Министерство несвоих дел (МИД) Святейший Сонм (Св. Синод) Бывают случаи, когда автор сознательно нанизывает целые цепочки однокоренных, далеко расходящихся по значению слов: Насморк бедовый. Молитва бедная. Ветер бедственный Беседа с женихом сестры милосердия. Сестра милая, но сердитая. Погода прямо немилосердная. Печка, сердцу милая Здесь мы близко подходим к другому любимому филологическому приему Антонина – использованию эмоционально окрашенных калек и этимологий, действительных и ложных: Провожатым было на сей раз «Благовещенье», т.е. меньший из братьев Якубовых (О Евангели Халеби) Реляция м. Магдалины о поездке в Бетжалу, которой название, кажется, составлено из слов: беда и жало Явление матери Магдалины Бетжальской, превратившей[ся] в мать Мегеру безжалостную Более серьезного внимания заслуживает, хотя и поданная вполне шутливо, этимология слова «ерунда»: «Не знаю, наше слово ерунда не вышло ли из греческого γροντας, а подходило бы к такому геронде, как строчитель сих каракуль» (6-е июня 1888 г.). Греческая антониновская этимология этого, явно книжного по происхождению, слова представляется, пожалуй, не менее достоверной, чем общепринятое сегодня толкование из латинского герундия. Постоянно вводятся прозвища и эвфемизмы литературного или фольклорного происхождения: Талейран Меттерниховиг (о консуле В.Ф. Кожевникове) Письмо от Спартанского героя (об архимандрите Леониде Кавелине) Письмо к Белокаменному брату (о протоиерее Платоне Капустине) Слух о приближении к Иерусалиму Золотого Тельца. Взирание на него (о банкире М. Монтефиоре) Свод над залою дома Премудрости (о строящемся доме Софии Апостолиди) Противостояние Иродиаде (о лечении лихорадки) |
| «Ты знаешь, любезный друг, – продолжает далее Б. П. Мансуров, – до какой степени Кирилл словоохотлив и неумерен в речах; с другой стороны, ты знаешь, как святы, добродушны и честны Леонид и Ювеналий. Эти чудные люди, достойные всякого уважения, бессознательно обратились в источники всяких толков и сплетен в Иерусалиме; они желают только добра всем и рвутся из ревности послужить делу иначе, нежели отправлять ежедневно утрени и обедни. Их невозможно не любить и не уважать, но они просто дети в вопросах житейских и дипломатических; гнёт Преосвященного Кирилла смущает спокойствие их духа, а нервная лихорадочная особенность Иерусалимской жизни выводит их из своего характера». «Не могу не сказать тебе несколько слов об отцах Леониде и Ювеналии, – ещё раз возвращается Б. П. Мансуров к этому вопросу, – невозможно не любить, не уважать и не почитать этих достойных и чудных людей; в Ювеналия просто можно влюбиться в христианском духе. Оба они производят здесь на всех и на меня самое отрадное впечатление, и трудно было выбрать лучших духовных представителей благочестия и кротости. Из них можно бы сделать чудные орудия для всего, но Преосвященный Кирилл их портит и испортит; на нём лежит большой грех в том, что он не умел снискать любви и доверия в их душе, просящейся на любовь и доверие. В отношении к ним его генеральство выразилось вполне и самым неудачным образом; они просто дети в политических вопросах, но в деле надзора за поклонниками и их назидания нельзя найти им подобных. Он и от этого дела оттёр их совершенно, посылает их только изредка к поклонникам для следствия и для передачи срочных приказаний. На поклонников Преосвященный Кирилл действует только с генеральскою строгостью (иногда действительно нужною), следовательно, Леонид и Ювеналий всегда являются только полицейскими чиновниками, а не пастырями и увещателями. Отчего не отдать им доли в исповеди поклонников? Это сблизило бы их с духовными их детьми и заинтересовало бы их в деле нравственного наблюдения за нашими странниками. Леонида и Ювеналия ещё нельзя употреблять в делах политических и для дипломатических, ибо они живут только во Христе, – но чего нельзя с ними достигнуть в деле назидания и привлечения сердец? |
| Указ о назначении отца архимандрита Антонина временно заведующим Иерусалимскою Духовною Миссиею был помечен 16 июня 1865 года, вступил же он в Иерусалим и поселился на Русских постройках в комнатах, «назначенных для важных посетителей Святого Места» лишь 11 сентября. «Точно перестаёт быть пустынею Град возлюбленный и неоставленный, – описывает свои первые иерусалимские впечатления архимандрит Антонин в дневнике. – Налево в стороне виднеется большое здание американских миссионеров, а впереди высятся красивые здания русские. Всё промежуточное пространство раскуплено и начинает застраиваться частными лицами разных народностей и вероисповеданий». Встреча прибывшему новому начальнику Миссии была устроена торжественная, как за городом, так и в храме Миссии. Архимандрит Леонид по-братски встретил своего преемника и следователя, угостил обедом, и вечером они, по словам архимандрита Антонина, «сидели с о. Леонидом далеко за полночь, перебирая мыслью и языком тысячу вещей и поминутно возвращаясь к главному предмету». Консул А. Н. Карцев сделал прибывшему визит, а на другой день устроил обед в часть его вкупе с архимандритом Леонидом… «Постный стол оказался таким тучным и обильным, что не знаю, право, что подумать о столе скоромном, – заметил архимандрит Антонин в своём дневнике об этом обеде. – Возвратившись, долго сидели с аввою, упражняясь в словоречии». Об отношении архимандрита Антонина к Иерусалимскому консулу довольно выразительно, по нашему мнению, говорит одно из замечаний в его дневнике. По прочтении документов о куполе, он заметил: «честь уму и деятельности г. консула. Николай Павлович Игнатьев должен быть доволен им». Консул А. Н. Карцев, после своего первого знакомства с личностью отца архимандрита Антонина, был в положительном восхищении от него и писал послу Н. П. Игнатьеву: «Я так убеждён в беспристрастности отца Антонина, что заранее объявляю себя виновным во всём, в чём только он признаёт справедливым обвинить меня перед Вами» 186 . В отношениях с Патриархом Кириллом на первых порах дело не обошлось без недоразумений. «Старец, – по словам архимандрита Антонина, – огорчился тем, что я во время визита к нему всё время молчал и ничего не прибавил к его обвинительному отзыву об отце архимандрите Леониде. Обидело его и то, что я не привёз к нему никакой рекомендательной бумаги от Святейшего Синода». |
| – Ух, устал я, раб господень, устал, ребятушки: дайте присесть посидеть, ваших умных слов послушать. И он, перекатясь котом, поместился между мужиков, прислонясь спиной к кочке, на которой сидел Сухой Мартын. – О чем, пареньки-братцы, спорили: о страшном или о божественном; о древней о бабушке или о красной о девушке? – заговорил он тем же сладким голосом. Ему рассказали о луне, о звездах и о Кавеле с Кавелем. – Ух, Кавели, Кавели, давние люди, что нам до них, братцы, божий работнички: их бог рассудил, а насчет неба загадка есть: что стоит, мол, поле полеванское и много на нем скота гореванского, а стережет его один пастух, как ягодка. И идет он, божьи людцы, тот пастушок, лесом не хрустнет, и идет он плесом не всплеснет и в сухой траве не зацепится, и в рыхлом снежку не увязнет, а кто да досуж разумом, тот мне сейчас этого пастушка отгадает. – Это красное солнышко, – отозвались хором. – Оно и есть, оно и есть, молодцы государевы мужички, божьи молитвеннички. Ух да ребятки! я зову: кто отгадает? а они в одно, что и говорить: умудряет Господь, умудряет. Да и славно же вам тут; ишь полегли в снежку, как зайчики под сосенкой, и потягиваются, да дедушку Мартына слушают. Сухой Мартын затряс бородой и, покачав головой, с неудовольствием отозвался, что мало его здесь слушают, что каждый тут про себя хочет большим главарем быть. – А-а, ну это худо, худо… так нельзя, государевы мужички, невозможно; нельзя всем главарями быть. – И загадочный Ермолаич начал рассказывать, что на божием свете ровни нет; на что-де лес дерево, а и тот в себе разный порядок держит. – Гляньте-ка, вон гляньте: видите небось: все капралы поскидали кафтаны, а вон божия сосеночка промежду всех другой закон бережет: стоит вся в листве, как егарь в мундирчике, да командует: кому когда просыпаться и из теплых ветров одежду брать. Надо, надо, людцы, главаря слушаться. – А что же его слушать, когда по его команде огня нет, – запротестовали мужики. – Будет еще, божьи детки, будет. Сейчас нетути, а потом и будет: видите, греет, курит, а станут дуть, огня нет. Поры значит нет, а придет пора, будет. |
|
|
