| Эта родословная книга Царя Uoahha IV , в разрядном приказе хранившаяся, была вновь переписана в восьмидесятых годах семнадцатого века, со включением в неё поколений, родившихся с половины шестнадцатого века, и по своему бархатному краевому переплёту, именуется: бархатною книгою. Но в бархатной книге не помещены многие из числа древнейших и знаменитейших родов земли русской; в ней, неизвестно почему, не помещены: 1) ни потомки бояр великого княжения Московского в четырнадцатом и пятнадцатом веках: Албердовы, Басенковы, Валуевы, Воейковы, Замятнины, Зварыкины, Злобины, Ивашкины, Кочевины, Кусаковы, Лыковы, Лялины, Марины, Меликовы, Монастыревы, Овцыны, Поливановы, Протасовы, Проестевы, Сатины, Соловцовы, Софроновские, Сунбуловы, Ушаковы, Хвощинские, Чевкины, Челищевы, Щокины; 2) ни потомки знаменитых воевод битвы куликовской: Белоусовы, Волосатовы, Горские, Горсткины, Каргашины, Каргопольниковы, Креневы, Нелидовы, Пересветовы, Погожевы, Судаковы, Тютчевы, Чириковы, Шубины; 3) ни потомки воевод четырнадцатого и пятнадцатого веков, принимавших столь деятельное участие в устроении российского единодержавия, и в окончательном низвержении ига татарского: Беклемишевы, Зиновьевы, Кожины, Елагины, Лихаревы, Лихачевы, Мячковы, Поленины, Румянцовы, Чепечкины. В бархатной книге также не помещены потомки бояр великого княжения Тверская, которое столь долго соперничало с великим княжением Московским: Безвины, Бибиковы, Кондыревы, Левашовы, Львовы, Мясновы, Нагие, Нащокины, Ордыны-Нащокины, Олферьевы-Нащокины, Полтинины, Свечины, Собакины, Сокмышевы, Сумины, Туровы, Щербинины, Якимовы, Яхонтовы. В бархатной книге не помещены потомки бояр княжения Черниговского: Васильчиковы, Даниловы, Дурновы, Зюзины, Молчановы, Толстые, Садыковы, Шетневы, ни потомки бояр великого княжения Рязанского, столь долго могущественного: Апраксины, Базаровы, Биркины, Булгаковы, Вердеревские, Денисьевы, Дувановы, Измайловы, Кобяковы, Кончеевы, Кореевы, Коробьины, Крюковы, Назарьевы, Петрово-Соловые, Пороватые, Ратаевы, Таптыковы, Ханыковы, Хитровы, Шишкины, Языковы 7 . |
| Думается, что его жизнь в Оптиной Пустыни лучше всего показать с разных точек зрения, не в каких-то итогах, а в быстрой смене его переменчивых настроений. Постараемся поближе ознакомиться с оптинским бытом Леонтьева. Об этом, и более подробно, чем Александров, рассказывает тот из его молодых друзей, который написал о нем воспоминания под псевдонимом Поселянина: это Евгений Николаевич Погожев, консервативный публицист, сотрудник «Московских ведомостей», разных церковных изданий и поэт. Его заметки – несколько наивные, не всегда верные, но все же незаменимые 762 . 2 763 Двухэтажный дом, покрытый белой штукатуркой, – такие бывали и в помещичьих усадьбах, и в провинциальных городах, даже в Москве, в арбатских переулках. Никакого стиля, но много уюта – это веселый белый дом. За домом сад, высокие клены. Золотая осень, шуршат листья. Молодой человек встречает в саду высокого, слегка сгорбленного старика. Это Константин Николаевич. Они входят в дом. За большой передней – просторная комната во всю ширину дома. С одной стороны виден осенний сад, а с другой – река Жиздра. Хозяин садится в высокое кресло, напоминающее трон; начинается беседа. Здесь редко бывают гости, но здесь всегда рады новому собеседнику. Молодой человек остается погостить. По деревянной лестнице он подымается в кабинет. Отсюда дальше видно, чем в нижнем этаже: не только забор, проезжая дорога, река, но и заречный простор, луга, деревня. Над диваном акварельные портреты родных Леонтьева и его собственный, уже знакомый нам: это большеголовый тонкий юноша, затянутый в студенческий мундир 764 . Как-то Константин Николаевич признался, что этим своим портретом иногда любуется. Он и в старости был очень привлекателен, но, по его убеждению, – красивы только молодые, а все старики – безобразны! Константин Николаевич говорит красочно, выпукло и лучше, чем Владимир Соловьев, с которым молодой гость прежде встречался. Иногда хозяин «задавал такую работу мозгам» собеседника, что тот переставал понимать и просил отпустить его на отдых... Все отвлеченное ему не запомнилось, но зато он хорошо передает воспоминания Леонтьева о прошлом и разные его мелкие замечания. |
| Но Толстой липший раз и с необыкновенной силой двинул в общественное сознание понятие о Правде, – и что там ни делай, как ни старайся зажать ему рот Победоносцев и К, как ни компрометируй его мыслей архиепископы Никаноры и Михайловские своими нападками, Буренины и Суворины своей защитой, Правда останется; и в бесчисленном количестве казусов, в бесчисленных проявлениях человеческого духа сослужит свою великую службу 588 . Л.Толстой потерпел фиаско в той части своей деятельности, которая задавалась целью создать и осуществить известный практический идеал, перестроить тип общества по образцу логических категорий, свести все разнообразие и богатство жизни к схеме древнехристианской общины, фиаско неизбежное, если припомнить, что планы общественного устроения отнюдь не осуществляются одной теоретической работой мысли, ни даже одним личным примером, а целой совокупностью исторических условий и сложным процессом общенародного сознания. Но где Толстой отчасти выяснил и реставрировал, отчасти же, воздвигал на невиданную еще высоту незыблемые понятия любви, истины, и, добавлю, красоты, он имел и имеет, и будет иметь огромный успех. Правда, успех, мало уловляемый статистикой, как это всегда бывает с таинственным процессом философской мысли и художественного творчества». «Правда» (с большой буквы) есть особое, излюбленное Эртелем понятие, под которым он разумеет нераздельную связь теоретической истины, с правдой нравственной и эстетической; и эту, чутьем сознаваемую, норму объективности и метафизической гармонии во всей ее целостности и многообразных проявлениях он противопоставляет всяким рационалистически-догматическим попыткам схематизировать жизнь. Он метко подчеркивает, напр., важную роль такта, аналогичного художественному такту, в общественной деятельности (в замечательном письме к А.В.Погожевой 589 , стр.297); тот же (чисто-гетевский) мотив заставляет его развивать (в письме к М.А.Бакунину) идею о необходимости гармоничного сотрудничества художественной интуиции и научного мышления в искусстве и в философии. |
| В своем письме к А.В.Погожевой, от 26 декабря 1892 г., которое прямо поражает какой-то гениальной прозорливостью и в котором содержится целая культурно-философская программа, в высшей степени своевременная и драгоценная, Эртель, между прочим, говорит: «Я склонен думать, что плодотворность 40-х годов отчасти произошла и от того, что протестующие люди того времени испытали на себе самих глубокую и серьезную культуру. И это даже удивительно, если вспомнить, что они были сплошь «дворяне»..., а с 60-х годов в этот класс протестующих вступили разночинцы и вместе с некоторыми поправками к дворянскому миросозерцанию внесли пропасть фантастики и грубую односторонность. Это ли не знаменательный факт, что дворянин Герцен, эмигрант, в большинстве вопросов стоял ближе к интересам, потребности и содержанию русской действительности, нежели сын попа Чернышевский, – и дворянин Иван Аксаков ближе мещан, семинаристов и даже крестьян, фигурировавших хотя бы в процессе 193» 591 . Ту же мысль Эртель развивает и в письме к П.Ф.Николаеву по поводу «Алеши» – типа культурного дворянина, выведенного Эртелем в одном из его романов 592 . «Симпатии мои скорее на стороне «Алеш», нежели разночинцев, и знаете почему: потому что в «Алешах» более свободы, нежели в Базарове и его наследниках. Тот сложный и мудреный путь, коим «Алеши» стремятся к истине, действительно много уносит сил по-пустому, а иногда и заводить в болото, но в этом пути есть и достоинства: тут все испробовано, все испытано, ничего не взято на веру, и в результате – все свое, а не из книжек и не из теорий, т.е. чужих. Не знаю, как вам, а мне что-то не посчастливилось встретить образованного разночинца, который был бы вполне свободным. Глядишь, от человека так и брызжет дерзостью суждений и бесповоротной смелостью критики; но это только на первый раз; с другой же стороны, этот самый демон куда сколь смирно идет в той или иной теоретической запряжке... Я не презираю разночинца, но думаю, что это – сила неотесанная и недостаточно свободная». |
| Дорофей и учит, как соединять одно с другим. Внутреннее монашество есть очищение сердца от страстей при содействии молитвы Иисусовой. 1909 г. Декабрь Часть первая. Дневник 1909 год. Декабрь5 декабря Сподобил меня Господь принятия св. Христовых Таин.Припоминается мне Батюшкина беседа о г. Погожеве, известном более под псевдонимом " Поселянина " . Он пишет статьи духовно-нравственного содержания.- Вы себе представить не можете, какая громадная разница между теперешним его лицом и прежним. Ничего нет общего…Я помню был он у нас в скиту за трапезой лет 15-17 назад. Я сидел в уголке около портрета о. Паисия Величковского, а он сидел на первом месте около иеромонаха. Я залюбовался им. Не подумайте, что я говорю про телесную красоту, нет, я говорю про внутреннюю красоту, которая выступала наружу в выражении его лица и даже во всех его движениях.Было лето, окна в трапезе были растворены. Он сидел как раз перед окном, спиною к читающему. Помню, подали уже второе или третье, он скушал две-три ложки, и, положив ложку, устремил свой взгляд в окно, и чувствовалось мне, что смотрел он на храм, на чудные сосны, затем все выше и выше в голубые небеса с мыслью о великом и бесконечном Боге. Я подумал тогда: - Господи, каким же должен быть внутренний мир этого человека?… До тех пор я уже знал его по сочинениям, а тогда и просто полюбил его. Я попросил о. Иосифа благословения познакомиться с ним, и о. Иосиф прислал его ко мне в келию, и там была у нас беседа с ним первая и последняя…Вот я ему и говорю теперь, когда он был у меня:- Вы помните тогдашнюю нашу беседу?- О, да, она вся у меня здесь,- он прижал руки к сердцу.- Помните, я тогда говорил о внутреннем или, как его называют иногда, о мистическом монашестве, которое вам собственно и нравится… Так вот поступайте к нам в скит, вам еще не поздно. Но только не думайте, что сразу нужно на небо возлетать и мертвых воскрешать. Нет, сначала нужно упражняться во внешнем монашестве, перешагнуть его, а приступать сразу ко внутреннему нельзя, нужно потерпеть всякие скорби, унижения и озлобления и внутри себя от диавола, и совне от неразумных собратий. |
| Да, действительно, в области разных изобретений мы далеко ушли вперед, но стало ли лучше жить людям? Увы, наоборот, стало еще хуже. В 1884-1885 годах была в Париже выставка. Ее посетил один профессор Оксфордского университета. Возвратясь домой, он говорил студентам: " Видел я всевозможные машины, только одной, притом простой машины, я не видел, и на мой вопрос, будет ли такая изобретена, дают отрицательный ответ. - Какая же это машина? - удивленно спросили студенты. - Машина, делающая счастье, - ответил он. Действительно, счастья нет, так как его хотят создать без Христа - и горько ошибаются. Вот вы занимаете скромное положение, но имеете веру и любовь ко Господу, а потому и обладаете миром душевным. Теперь многие неверы кричат: " Не нужно нам Неба, мы и на земле устроим счастье " . А болезни? На это доктора. Хорошие доктора говорят, что медицина отстала, а болезни прогрессируют с удивительной силой. Появляются все новые и новые болезни, и доктора решительно не знают, как их лечить. Например, недавно появилась новая болезнь: кость становится хрупкой, в ней как бы образуется песок. Отчего это происходит - неизвестно, только больной испытывает адские муки, а медицина бессильна облегчить его страдания. Если приглашают доктора, то не может же он сказать больному: " Я не понимаю вашей болезни " или " Вы должны умереть " . Нет, он начинает лечить, как ему Бог на душу положит! Нет, непрочно земное счастье, и благо человеку, который за ним не гонится, но возлагает все упование свое на Христа Спасителя. Он не будет посрамлен. Сегодня как раз у меня человек, которого сильно обмануло счастье, - это Евгений Николаевич Погожев, пишущий под псевдонимом Поселянин. Евгений Николаевич происходит из старинного дворянского рода, получил хорошее образование, но сначала был неверующим. Привел его ко Господу случай. Однажды он с тетей собрался в Крым, а та перед этим путешествием захотела побывать у батюшки отца Амвросия. - Вы, тетушка, поезжайте, а я вас в Калуге подожду, - решительно заявил он. |
| Старец ответил: «Да ведь дьявол , который тебя искушает, один, а у тебя помощник – Бог! Иди назад и не бойся ничего; грешно уходить с прихода! Служи каждый день литургию и все будет хорошо!» Обрадованный священник воспрянул духом и, вернувшись на свой приход, терпеливо повел там свою пастырскую работу и через много лет прославился, как второй старец Амвросий. Одна крестьянка со слезами просила научить ее чем кормить порученных ей господских индюшек, чтобы они не дохли, и старец, расспросив, как она их кормит, дал ей соответствующее наставление. Когда ему указывали что он напрасно теряет с ней время, он отвечал: «Да ведь в этих индюшках вся ее жизнь, от них зависит ее душевный покой, а душа ее так же драгоценна, как и душа человека с более высокими запросами». О. Сергий Четвериков вспоминает, как пришлось ему «идти из Козельска в Оптину Пустынь с одной старухой, городской мещанкой. И она рассказала: У меня был сын, служил на телеграфе, разносил телеграммы. Батюшка знал и его и меня. Сын часто носил ему телеграммы, а я ходила за благословением. Но вот сын мой заболел чахоткой и умер. Пришла я к батюшке – мы все шли к нему со своим горем. Он погладил меня по голове и говорите «Оборвалась твоя телеграмма!» «Оборвалась, говорю, батюшка!» и заплакала. И так мне легко на душе стало от его ласки, как будто камень свалился». Эта замечательная нежность, сердце открытое для всякого людского горя, истинное желание каждому подать помощь и утешение, сделали о. Амвросия старцем и всеобщим· духовным руководителем. В нем поражал исключительный дар понимания людей, состояния души собеседника и умение подать нужную помощь. На Достоевского это произвело неизгладимое впечатление: «...до того много принял в душу свою откровений, сокрушений; сознаний, что : под конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать с чем тот пришел... Почти все, входившие в первый раз к старцу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили от него· почти всегда светлыми и радостными...» (Братья Карамазовы). Толстой, после беседы с о. Амвросием, радостно сказал «Этот о, Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним и как-то легко и отрадно стало у меня ша душе. Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога». Другой писатель, Евгений Погожев (Поселянин) говорил: «Меня поразила его святость, которую я чувствовал не разбирая, в чем она; – и та непостижимая бездна любви, которая, как следствие его святыни, была в нем. И я, смотря на него, стал понимать, что значение старцев благословлять и одобрять жизнь и посылаемые Богом радости, учить людей, жить счастливо и помогать им нести выпадающие на их долю тягости, в чем бы они не состояли» (подчеркнуто автором этого очерка). |
| ...Должна представляться однообразною, — нарочно повторил Степан Трофимович, как можно длиннее и бесцеремоннее растягивая каждое слово. — Такова была и моя жизнь за всю эту четверть столетия, et comme on trouve partout plus de moines que de raison, 4 и так как я с этим совершенно согласен, то и вышло, что я во всю эту четверть столетия... — C " est charmant, les moines, 5 — прошептала Юлия Михайловна, повернувшись к сидевшей подле Варваре Петровне. Варвара Петровна ответила гордым взглядом. Но Кармазинов не вынес успеха французской фразы и быстро и крикливо перебил Степана Трофимовича. — Что до меня, то я на этот счет успокоен и сижу вот уже седьмой год в Карльсруэ. И когда прошлого года городским советом положено было проложить новую водосточную трубу, то я почувствовал в своем сердце, что этот карльсруйский водосточный вопрос милее и дороже для меня всех вопросов моего милого отечества... за всё время так называемых здешних реформ. — Принужден сочувствовать, хотя бы и против сердца, — вздохнул Степан Трофимович, многозначительно наклоняя голову. Юлия Михайловна торжествовала: разговор становился и глубоким, и с направлением. — Труба для стока нечистот? — громко осведомился доктор. — Водосточная, доктор, водосточная, и я даже тогда помогал им писать проект. Доктор с треском захохотал. За ним многие, и уже на этот раз в глаза доктору, который этого не приметил и ужасно был доволен, что все смеются. — Позвольте не согласиться с вами, Кармазинов, — поспешила вставить Юлия Михайловна. — Карльсруэ своим чередом, но вы любите мистифировать, и мы на этот раз вам не поверим. Кто из русских людей, из писателей, выставил столько самых современных типов, угадал столько самых современных вопросов, указал именно на те главные современные пункты, из которых составляется тип современного деятеля? Вы, один вы, и никто другой. Уверяйте после того в вашем равнодушии к родине и в страшном интересе к карльсруйской водосточной трубе! Ха-ха! — Да, я, конечно, — засюсюкал Кармазинов, — выставил в типе Погожева все недостатки славянофилов, а в типе Никодимова все недостатки западников... |
| В окончательной редакции сказано: «Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидел Каратаева, которого он не видел еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности. Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и видимо подзывал его к себе, хотел сказать что-то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видел его взгляда и поспешно отошел… Сюда, с того места, где сидел Каратаев, раздался выстрел». («Война и мир», т. 4, ч. 3, гл. 14). Таким образом, Толстой испугался сусальности и вычеркнул «красное солнышко». Напрасно! Именно перед смертью русский крестьянин становится часто поэтом — выражает свою живую связь с природой. «Прощай, белый свет, батюшка!» — сказала перед смертью моя нянька Пелагея Афанасьевна Погожева, умершая в мае 1967 г. в Ленинграде… Любовь не к кому-либо и к чему-либо, а любовь как вселенское чувство, — приходит накануне смерти к чистым, не зараженным эгоизмом людям. В том же Каргопольлаге, о котором я упоминал выше, в 1951 г., я наблюдал смерть 20-летнего мальчика Анатолия Слугина. Он был родом из Архангельска и попал в лагерь на 4 года за мальчишескую драку. В лагере он заболел раком прямой кишки. Ему сделали операцию и вывели через живот кишку. Запах был от него такой резкий, что в общей палате его держать было нельзя. Он лежал совершенно один, в небольшой комнате, причем даже в коридоре слышался запах. Его мать ничего не знала о болезни сына: сообщать о болезни и смерти было запрещено. Полгода мучился мальчик. И вот перед смертью пришло к нему чувство умиления и любви. Когда приходил к нему в палату врач, сестра, фельдшер (я тогда работал фельдшером), он, приняв лекарство, тянулся обеими руками и говорил: «Дайте вас обнять». И просветленное, тихое, спокойное было у него лицо. И тогда я понял смысл выражения просительной ектении: «Христианския кончины живота нашего безболезненны, не постыдны, мирны…» Мирная кончина не в смысле внешних обстоятельств, а в смысле состояния внутреннего мира и покоя, которое предвосхищает будущую жизнь. Да даст Господь и всем нам такую кончину. |
| «В его сухой, худой фигуре, – вспоминал литератор Е. Поселянин (Погожев), – в пергаменте выбритого лица, в глазах, бесстрастно смотревших на вас сквозь стекла больших черепаховых или кожаных очков, было что-то, удивительно напоминавшее немецкого ученого». В. В. Розанову бросился в глаза длинный поношенный сюртук, «с руками, неопрятно торчащими из рукавов, казавшихся короткими»; писателю-народнику П.В. Засодимскому – крайняя худоба, изможденность обер-прокурора. Обращали на себя внимание старомодность манер и одежды Победоносцева, благодаря которым он мало походил на сановника, напоминая скорее средневекового книжника или педагога 177 . Многие современники не удержались от того, чтобы провести параллель между внешностью обер-прокурора и его политической репутацией. «Бледный, как покойник, – писал А.Н. Бенуа, – с потухшим взором прикрытых очками глаз, он своим видом вполне соответствовал тому образу, который русские люди себе создали о нем… Это было какое-то олицетворение мертвенного и мертвящего бюрократизма, олицетворение, наводившее жуть и создававшее вокруг себя леденящую атмосферу». Частыми при описании внешности Победоносцева были мотивы смерти, умирания, болезненности, истощенности. Апогея эта тенденция достигла в писаниях литераторов рубежа XIXXX вв. Так, З.Н. Гиппиус обер-прокурор запомнился как «неизвестного возраста человек-существо с жилистой птичьей шеей», «с особенно бледными, прозрачно-восковыми, большими ушами», в котором «было что-то от летучей мыши» 178 . В этом описании, конечно, уже сказывалась тенденция к символическому восприятию действительности, стремление увидеть в обер-прокуроре олицетворение всей реакционной политики самодержавия. Однако те, кто имел возможность познакомиться с Победоносцевым поближе, а главное – побеседовать с ним, нередко корректировали свои первые впечатления. Современники отмечали, что манера Победоносцева вести беседу, его приемы общения с людьми резко контрастировала с первыми впечатлениями от его внешности. Е. Поселянин писал о «неожиданной живости жестов и интонаций» обер-прокурора, В. В. Розанов – о «глубокой простоте и естественности этого человека». Главное же – консервативный сановник умел увлечь людей, расположить их к себе, не выказывая до поры до времени бескомпромиссности своих суждений. |
|
|
