Не удалось извлечь искомое из базы ((( |
|
|
| Активно поддерживая григорианскую реформу , Г. стремился уладить конфликт своего крестника имп. Генриха IV с папой Григорием VII , но добился лишь временного примирения сторон. На Соборах в Реймсе (1049) и Риме (1050, 1063) Г. выступил против светской инвеституры , симонии и безнравственности клира; был близким и деятельным сподвижником папы Григория VII, который высоко ценил его поддержку в проведении реформы на территории Франции. Однако по мере обострения конфликта между папой и императором приверженность Г. реформе вступила в противоречие с его лояльностью к имп. дому. Уже при Г. аббатство Клюни из инициатора и вдохновителя церковной реформы постепенно превращалось в умеренного и непоследовательного ее сторонника, готового на компромисс со светской властью. В письме папа Григорий VII упрекал Г., что тот поддерживает реформу более на словах, чем на деле. Широкая дипломатическая деятельность Г. была направлена на урегулирование конфликтов в разных частях Европы: он способствовал примирению кор. Леона и Кастилии Альфонсо VI с имп. Генрихом IV и венг. кор. Белой I. По просьбе англ. кор. Вильгельма I Завоевателя в Англии были основаны первые клюнийские монастыри. Г. содействовал Реконкисте в Испании и замене в литургии испано-мосарабского обряда римским. Проповедовал 1-й крестовый поход. Г. умер на Страстной неделе. На могиле Г. стали происходить чудеса, что сделало ее объектом паломничества. В 1119 г. папа Геласий II отправился к месту упокоения Г., но по дороге скончался в аббатстве Сен-Жиль (похоронен в Клюни). 6 янв. 1120 г. папа Каллист II канонизировал Г. Канонизации святого, начатой по инициативе аббата Клюни Понтия де Бургейя, впервые предшествовал опрос свидетелей чудес и исцелений, а также тщательное изучение документов. С разрешения папы Гонория III в 1220 г. реликварий с мощами Г. был выставлен для публичного поклонения. В 1562 г. мощи Г. были захвачены гугенотами и развеяны по ветру. С XII в. в знак особого почтения к Г. аббатам Клюни даруется сан кардинала. |
| Некоторые стихотворные строки, заимствованные из «Энеиды», цитируются Григорием Турским не совсем точно, а некоторые перефразируются им, становятся как бы его собственными. Кроме Вергилия, Григорий Турский обращается также к Саллюстию, цитируя в двух местах (IV, 13; VII, 1) отдельные высказывания из «Заговора Катилины». Этим и ограничиваются его заимствования из римских авторов, с произведениями которых он познакомился, видимо, еще в раннем возрасте. Но для украшения речи Григорий использует и свои собственные стилистические средства. У него есть излюбленные, правда простовато-неприхотливые, художественные приемы, такие, как, например, повторение одних и тех же или схожих производных слов: Latium petiit ibique et latuit (III, 23); In hos sepulchro super sepultum vivens presbiter sepelitur (IV, 12); Iniqua inquit (V, 43) и др.; игра слов с именами, часто непередаваемая в переводе: convenitur ad Convenas (VII, 35), vir nomine Virus (X. 8). Употребление синонимов во многих местах вызвано, на наш взгляд, не путаницей в словоупотреблении, а желанием Григория разнообразить слова. Например: ad metatum regressus, ad domum regressus- " возвратился домой»; discus, catinus- " блюдо»; ancilla, famula, serva- " служанка, раба»; pignora, reliquiae- " мощи»; tenturia, papiliones- " палатки» и др. Заканчивая краткий обзор языка и стиля «Истории франков», можно прийти к выводу, что, несмотря на изменения, свойственные латинскому языку позднего периода, латинский язык Григория Турского еще не совсем утратил связь с литературным латинским языком, как это можно наблюдать в текстах VII в. у Фредегара. Но это и не разговорный язык, хотя многие элементы его и проникли в письменную речь Григория Турского. Именно эти элементы разговорного языка, в дальнейшем послужившие фундаментом для образования французского и других романских языков, до сих пор привлекают внимание филологов-романистов. Латинский язык Григория Турского нельзя оценивать, как это делали ученые XVII и XVIII вв., только с точки зрения классического латинского языка и считать его грубым и некультурным. |
| Некоторые стихотворные строки, заимствованные из «Энеиды», цитируются Григорием Турским не совсем точно, а некоторые перефразируются им, становятся как бы его собственными. Кроме Вергилия, Григорий Турский обращается также к Саллюстию, цитируя в двух местах (IV, 13; VII, 1) отдельные высказывания из «Заговора Катилины». Этим и ограничиваются его заимствования из римских авторов, с произведениями которых он познакомился, видимо, еще в раннем возрасте. Но для украшения речи Григорий использует и свои собственные стилистические средства. У него есть излюбленные, правда простовато-неприхотливые, художественные приемы, такие, как, например, повторение одних и тех же или схожих производных слов: Latium petiit ibique et latuit (III, 23); In hos sepulchro super sepultum vivens presbiter sepelitur (IV, 12); Iniqua inquit (V, 43) и др.; игра слов с именами, часто непередаваемая в переводе: convenitur ad Convenas (VII, 35), vir nomine Virus (X. 8). Употребление синонимов во многих местах вызвано, на наш взгляд, не путаницей в словоупотреблении, а желанием Григория разнообразить слова. Например: ad metatum regressus, ad domum regressus-«boзbpamuлcя домой»; discus, caminus-»блюдo»; ancilla, famula, serva-«cлyжahka, раба»; pignora, reliquiae-»мoщu»; tenturia, papiliones- " палатки» и др. Заканчивая краткий обзор языка и стиля «Истории франков», можно прийти к выводу, что, несмотря на изменения, свойственные латинскому языку позднего периода, латинский язык Григория Турского еще не совсем утратил связь с литературным латинским языком, как это можно наблюдать в текстах VII в. у Фредегара. Но это и не разговорный язык, хотя многие элементы его и проникли в письменную речь Григория Турского . Именно эти элементы разговорного языка, в дальнейшем послужившие фундаментом для образования французского и других романских языков, до сих пор привлекают внимание филологов-романистов. Латинский язык Григория Турского нельзя оценивать, как это делали ученые XVII и XVIII вв., только с точки зрения классического латинского языка и считать его грубым и некультурным. |
| Григорию Паламе . Его учение о обожении плоти Христовой, хотя и подразумевало приобретение ею всех божественных свойств, в том числе, неописуемости и нетварности, однако, не исключало и сохранение всех свойств ( энергий) человеческой природы, в том числе описуемости. Одна и та же плоть становится неописуемой по божеству и остается описуемой по человечеству – но описуемой теперь уже вместе со своим божеством. Отрицавший такое (православное) понимание обожения плоти Христа, Григора подменяет его другим – тем, которое было известно в Византии на протяжении ряда веков, и которое и в действительности уже приводило к одной из (многочисленных) разновидностей иконоборчества. Это крайнее направление возникло внутри одного из направлений монофизитства – юлианизма – уже в самую раннюю пору существования последнего (не позднее 540-х гг.) и в поздневизантийский период стало весьма влиятельным среди армян (в среде которых это направление окончательно победит после 1441 г., что будет ознаменовано возобновлением католикосата в Эчмиадзине); в византийской ересеологии VI-VII вв. этому направлению было усвоено название «актистизм». Согласно этому учению, плоть Христова становится по соединению и по обожению нетварной и неописуемой; следовательно, то, что можно изобразить – это не сама неописуемая плоть, а лишь случайные формы, изображение которых не отличается от обыкновенной картины и не имеет присутствия божества. Иконоборческие выводы из этого учения были сделаны в VII в., когда среди монофизитов-армян прошел серьезный спор по вопросу о иконопочитании (S. der Nersessian. Une apologie des images au VII suucle//Byzantion. 1944–1945. 17. 58–87; Eadem. Image Worship in Armenia and Its Opponents//Armenian Quarterly. 1946. 1. 67–81; без учета реального контекста догматической полемики). Дальше вопрос об иконах, как и все прочие вопросы догматики, решался путем компромиссов между двумя главными направлениями армянского монофизитства – актиститским и яковитским. К XIII-XIV вв. компромисс сводился к тому, что католикосы формально исповедывали иконопочитание (в особой монофизитской редакции), а сохранявшие с ними евхаристическое общение актиститы (безусловно преобладавшие в Восточной Армении) не спорили с ними de jure, но не допускали иконопочитания de facto. |
| Lebréton’a, считаем необходимым предварительно решить вопрос, на котором останавливался уже и названный исследователь: нет ли оснований утверждать принадлежность трактата св. Максиму Исповеднику ? Часть рукописей усвояет его этому церковному писателю, – рукописное предание почти на половину говорит за него. Здесь не имеет существенного значения, что имя св. Максима не встречается ни в одном манускрипте раньше XIII века, особенно если этими рукописями представлена иная редакция трактата. Кроме того, усвоение его св. Максиму казалось бы вероятным и на основании наблюдений над стилем, идеями, характером композиции в подлинных творениях св. Максима: он не отличался оригинальностью; в начале своих творений он объявляет, что он желает быть только компилятором 571 ; в частности он использовал Немезия 572 ; он воспроизводит почти текстуально два доказательства из трактата «0 душе» по вопросу о бессмертии души 573 . Его два послания (6-е и 7-е) 574 , в особенности 6-е, сильно напоминают рассматриваемый трактат и по форме, и по стилю. Однако всем этим доводам можно противопоставить тот факт, что уже в VH веке трактат «О душе» был переведен па сирийский язык под анонимным заглавием: «мнения философов о душе». Едва ли вероятно, чтобы это могло случиться, если бы трактат был написан св. Максимом. Еще более невероятным делает это мнение то обстоятельство, что этот перевод уже в рукописи VII века имеет многочисленные и значительные глоссы в гл. IV, 1, VI, 3 и VII, 2 575 . Следовательно; автором трактата «О душе» не мог быть св. Максим Исповедник . Перейдем теперь к анализу высказанных Jul. Lebrémon’oм суждений относительно происхождения трактата «О душе». Как мы видели, этот исследователь утверждает, что трактат «О душе» в той форме, в какой он усваивается св. Григорию Чудотворцу , не может принадлежать ему, потому что он составлен неизвестным компилятором только между VI и VII вв.; основанием для такого датирования служит зависимость его от Немезия. Компилятор для своего краткого руководства воспользовался произведением Немезия «О природе человека», и, может быть, также фрагментом произведения св. |
|
|
