| В «Прении» впервые предусматривалась такая радикальная мера, как насильственная конфискация земель великокняжеской властью. В 12-м пункте сочинения Иосиф Волоцкий заявляет, что «Васиан пустынник, яко да великаго князя научит и вся благородныя человеки, иже у манастырей и у мирских церьквей села отъимати» (Там же. С. 279). Вассиан соглашается с обвинением, но с существенной оговоркой, хотя она весьма противоречиво излагается в разных списках, даже с противоположным смыслом. В Синодальном списке говорится: «...аз великому князю у манастырей села велю отъимати и у мирскых церквей» (Там же); но в 3 соловецких списках есть существенное разночтение: «…а не у мирских церквей» (Там же. Примеч.). Изложение Синодального списка противоречит тому, что было сказано в 11-м пункте, где допускалось «земли держати» у мирских соборных церквей под контролем «священного собора», т. е. учрежденного «совета мирских священников». Поэтому, вероятнее всего, первичное, авторское чтение изложено в соловецких списках, оно соответствует праву «мирских соборных церквей» держать села. Остается необъясненной причина разного отношения к кафедральным и приходским церквам. Можно допустить, что в списках отражены разные этапы размышлений автора в поисках верного решения, но и в этом случае мотивы этих решений остаются за пределами авторского изложения. Можно предположить вмешательство в текст более радикальных сторонников инока Вассиана, к-рые, усилив его позицию в 12-м пункте, забыли (или не сумели) привести в соответствие с ней др. части «Прения». В любом случае наличие в текстах подобных идей говорит о том, что в общественном сознании (точнее у какой-то части монашества) появилась мысль о допустимости отчуждения части церковной земельной собственности. Вассиан (Патрикеев) допускал возможность насильственного вмешательства гос. великокняжеской власти в решение проблемы монастырского землевладения. В этом состоит отличие его позиции от учения преподобных Нила Сорского и Максима Грека. Идеи нестяжательства развивал в своих сочинениях троицкий старец Артемий. |
| 12 Нам представляется (вопреки взгляду Я. С. Лурье, изложенному ниже, стр. 444—445), что и та редакция «Сказания о новоявившейся ереси» (Просветителя), которая содержит нападки на Зосиму, является не первоначальной, а вторичной. В пользу этого, по нашему мнению, говорят следующие аргументы: 1) выпады против Зосимы (кроме одного) отсутствуют в списках так называемого Троицкого извода краткой редакции «Просветителя», содержащего, по нашему мнению (стр. 498—499), наиболее раннюю, 10-словную редакцию «книги Иосифа», 2) выпады против Зосимы отсутствуют и в «Сказании» 15-словной редакции (Минейный и Епархиальный изводы), где «Сказание» имеет наиболее древний заголовок «Инока грешного Иосифа сказание о новоявившейся ереси». 13 Просветитель, стр. 467—468. 14 Просветитель, стр. 472. 15 Может быть, вторая часть — особое послание, адресованное даже не Нифонту (ср. характерное «А что еси господине, ко мне писал»); ведь идет же после «Послания» Нифонту особое послание Вассиану. Ведь перед ним помещена концовка («Держава во веки...»); нижеследующие выдержки из Златоуста и др., имеющиеся в пространной редакции (и отсутствующие в краткой редакции), не связаны с текстом «Послания» к Нифонту и может быть к нему не относятся вовсе. 16 ГПБ, Q.XVII.64, л. 222 и сл. Послание Третьякову написано до примирения Василия III с Серапионом (апрель 1511 г.), так как в этом произведении даже не упоминается об этом примирении. После начала ссоры с Серапионом прошло уже много времени («не отписал о том долго»), ибо Иосиф Санин 2 1 2 года уже болел (начало болезни относится ко времени ссоры с Серапионом). 3 января (очевидно 1511 г.) Иван Головин послание Иосифа Волоцкого уже читал (А. С.Архангельский. Нил Сорский и Вассиан Патрикеев. СПб., 1882, стр. 48). 17 Мы исходим здесь из высказанного выше (стр. 422, прим. 4) взгляда, согласно которому более ранняя редакция «Сказания» не содержала выпадов против Зосимы. Эта редакция «Сказания» была, очевидно, составлена до написания пространной редакции «Послания Нифонту» и могла испытать влияние только краткой редакции «Послания». |
| Ибо никто, – сказал он, – никогда за неукрашение церкви не был осужден“. И другие святые так говорят. Преподобная же мученица Евгения и принесенные ей священные сосуды серебряные не приняла, говоря: „Инокам не подобает во владении серебро иметь“. Потому и нам сосуды золотые и серебряные, даже и священные, не подобает иметь; также и прочие украшения излишни, но только необходимое для церкви можно приносить» (там же). Ученик преподобного, Вассиан Патрикеев, вступил в полемику уже после смерти преп. Нила, о чем также ведает все тот же автор «Нелюбок»: «Как не стало старца Нила, а ученик его Князь Вассиян Косой, Княже Иванов сын Юрьевича, и нача сей Князь вельми поборати по своем старце Ниле, еже бы у монастырей не было сел, и с ним сташа иные старцы, с ними же святогорцы. Се же бысть при Великом Князе Васильи Ивановиче всея Руси. И не попусти сему бытии, и им мнение на Иосифа же. То вторая нелюбка!» Фигура старца Вассиана Патрикеева для многих является спорной, поэтому я воздержусь здесь от цитирования его аргументов, высказанных, к примеру, в «Слове ответном». Кроме Вассиана Патрикеева, по словам автора «Нелюбок», «с ним сташа иные старцы, с ними же святогорцы». Иные старцы — это заволжские старцы, разделявшие идеи преподобного Нила, а под святогорцами автор, видимо, имел в виду преподобного Максима Грека, ставшего на сторону нестяжателей. Вот его я и процитирую. Есть у него такое сочинение, которое называется «Слово 3. Прение о твердом иноческом жительстве, где лица спорящие суть: Филоктимон и Актимон, то есть, любостяжательный и нестяжательный» . Это слово как раз представляет собой спор иосифлянина (которого преподобного Максим назвал любостяжателем) и нестяжателя. Цитирую: «Любостяжатель. Перестань уже, человече, от этого долгого твоего пустословья. Никакому мы не подлежим осужденью по причине стяжания имений и владения землями и селами, потому что ни у кого нет ничего своего, и нет возможности кому либо взять что нибудь из этого и отнести в другое место. Поэтому мы по справедливости можем называться настоящими нестяжателями; ибо никто ничего не приобретает своего, а все общее. |
| П.Н.Милюков также стоит за единство памятника и появление его около времени созыва духовного и земского соборов, причем программа вопросов, представленных царем на собор, напоминает ему идеи автора «Беседы», но признает его памфлетом, написанным каким-нибудь почитателем Вассиана и являющимся возражением на другой памфлет «Сказание» Ивашки Пересветова, соединяющим в себе теории нестяжателей с теориями оппозиционного боярства, идеи религиозной оппозиции с идеями оппозиции политической, Нила Сорского с Курбским 1651 . Е.Е.Голубинский держится того же мнения, т е. что Вассиану «Беседа» не принадлежит, «ибо он был не такой человек, чтобы прибегать к подлогу и чтобы ссылаться на какие-то «беседы Иосифа Прекрасного». Автор говорит: «Ученик и продолжатель Нила был человек, несомненно, умный, наделен был весьма важным для публициста и пропагандиста талантом остроумия и едкости; но он не мог вести своей письменной пропаганды слишком блистательно потому, что у него не было выработано способности литературного изложения, которое страдает у него отсутствием ясности, отчетливости и последовательности в изложении мыслей и что, как большой барин, он не мог иметь охоты к усидчивости в письменном труде». С другой стороны, Голубинский не признает в деятельности Вассиана прямоты и искренности, свойственных его учителю – Нилу Сорскому 1652 . В последнее время была сделана еще попытка появление этого памятника снова отнести к более раннему времени; а именно следовавшему непосредственно за собором 1503 г. 1653 , и даже снова связать (1531–35) его с именем Вассиана 1654 . В свое время (1866) мы высказали мнение о принадлежности «Рассуждения» (известного тогда только в единственном издании) Вассиану, в связи с общей антивладельческой полемикой в первой половине XVI в. 1655 , и, хотя в позднейшее время явился ряд противоположных мнений, но и прежнее имеет своих защитников. Не оспаривая сделанных возражений, скажем только, что «Беседа» (Рассуждение) явилась в свет в непосредственной связи с полемическими статьями, направленными против монастырского землевладения 1656 , статьями Вассиана и соч. |
| Страсть к стяжанию лиц высшего духовенства часто приводила к печальным результатам: их наместники притесняли своим судом, их посещения были тягостью для самих же духовных; не получив требуемого подъезда, они налагали отлучения на свою паству; их насилия заставляли искать суда у патриарха. Их требования были до того тяжки, что летописцы отзывались о них, как об общественных бедствиях: «это все по нашим грехам», говорили они. (П. С. Р. лет. III, 80, 228; IV, 53, 209; Карамзин, V, 144; послание Г.Скрипицы, в Чт. Моск. Общ. ист. 1847 г, 6, 48). В житии Михаила Клопского читаем: «Бысть же нуже некоей належащи монастырю от архиепископа Евфимия первого, овогда насильствием среброимания, овогда монастырских коней отъятием», с обличением его (Памят. стар. литер. IV, 43). Высшая иерархия служила нередко примером подобных отношений. Они, говорит Максим, хвалили Бога «красногласными песнями», «шумом доброгласным светлошумных колоколов», «благоуханными мурами, иконами, великолепно украшенными златом и сребром и многоценными камнями»; но средства на украшение храмов шли от «неправедных и богомерзких лихв и хищения чужих имений» 1567 . Эти представители духовенства «светло и обильно напивались во вся дни, пребывали в смехе и пьянстве и всяческих веселиях», тешили себя гуслями и тимпанами, сурнами и постыдной болтовней воров», а сирот и вдовиц «бесщадно и безмилостивно расхищали». Те дары и вклады, которые назначались на церкви, для употребления на пользу бедных, они брали себе «в различные наслаждения душ, на украшение риз и светлые пиры». Они призывали на пиры богатых и удовлетворяли во всем своих родственников, а нищих и сирот, таявших и вне врат стоявших и горько плакавших от своей скудости, прежде обидевши горькими лайбами (ругательствами), отгоняли, кинув им кусок гнилого хлеба» 1568 . Сознание высоты духовного сана 1569 , не мешало лицам высшей духовной иерархии искать мирских благ и спускаться до обыкновенного сребролюбия 1570 . О другом лице Максим говорит: «Ты же, треокаянный, кровью убогих нещадно напивающийся, лихвами и всяким делом неправедным изобильно приготовляешь все тебе угодное, когда же пожелаешь во граде разъезжаешь на конях благородных со многими, одними, последующими, другими же напереди воплем и бичом разгоняющими встречающихся или стесняющих тебя, – угодное ли ты думаешь творить долгими молитвами и черным власяным образом Христу, любящему милость более жертвы и осуждающему всякого нищененавидца» 1571 ? «Такой, – замечает Максим, – как некий кровопийца зверь от сухих костей тщится сосать мозги, подобно роду псов и воронов» 1572 , и обеими руками нещадно истощает имения нищих в наслаждениях всяких своего сердца. |
| Однако Максим на соборе предпочел не ввязываться в опасный спор на эту тему, даже ради исправления явных несообразностей и ошибок. Ответ его на вопрос владыки Досифея, было ли такое, весьма характерен для его осторожного поведения: «Видишь, господине, и сам меня, в какой есми ныне скорби, и беде, и в печали, и от многих напастей отнюдь ни ума, ни памяти нет, не помню, господине». Так говорил автор яркой повести о проповеди и гибели Савонаролы. Обвинение не имело под рукой по этому вопросу сколько-нибудь проверенных фактов, тем более очевидцев, поэтому оно ограничилось этим ответом и не развило дальше чрезвычайно опасного для Максима расследования обстоятельств его жизни в Италии; даже в обвинительной речи Даниила по этому поводу открыто ничего не сказано. Но основанные, в частности, и на этом заявлении М. Ю. Захарьина обвинения Максима в «жидовской ереси» не раз преподносятся на соборе как доказанные, хотя они находятся в явном противоречии с общеизвестными фактами резкой полемики Максима Грека против иудаизма, как и его борьбы с ересью жидовствующих 56 . Создается даже своеобразное впечатление о том, что в этом случае, как и в некоторых других 57 , специфическая логика обвинения как раз состоит в том, чтобы доказать недоказуемое, настоять на заведомо абсурдном, чтобы разбить устойчивое представление, соответствующее реальности. Далее «судный список» сообщает об одном конкретном обвинении в хуле на русские церковные обряды, известном нам ранее лишь по судному делу Вассиана. Максим и Вассиан обвинялись в том, что порицали тройное крестное знамение, которое архиерей во время литургия совершает двумя свечами. И опять Максим попытался прикрыться здесь Вассианом Патрикеевым, подчеркнув, что он, не зная обрядов епископской службы, следовал здесь за Вассианом. Последний, однако, отрицал, что говорил что-либо Максиму по этому поводу. Наиболее важные для историка разделы не известной нам ранее части «судного списка» Максима Грека посвящены разбирательству по ряду предъявленных ему в 1531 г. |
| В заключение остановимся еще на одной проблеме, связанной с приговором 1531 г. Уже Е. Е. Голубинский говорил о сравнительной мягкости соборных приговоров по делу Максима Грека , плохо согласующейся с тяжестью предъявленных ему политических обвинений/измена, шпионаж, натравливание Турции на Россию/. Подробно анализировавший ход процесса 1531 г. С. Н. Чернов также подчеркивал «его сравнительно мягкий для Максима Грека исход» и объяснял это тем, что в 1531 г. главной фигурой для организаторов суда был Вассиан Патрикеев, и само нагнетание тяжелейших политических обвинений против Максима Грека было «почти лишь средством к расправе, которую духовная власть готовилась совершить ... над Вассианом». В. С. Иконников считал, что участь Максима Грека в 1531 г. «была отягощена» лишением причастия, но и он подчеркивал, что в Твери Максим сразу же попал в гораздо лучшие условия, чем в Иосифо-Волоколамском монастыре 73 . Письмо митрополита Даниила от 24 мая 1525 г. доказывает, что Максим был лишен причастия еще собором 1525 г., поэтому стала еще очевиднее мягкость приговора 1531 г. по сравнению с тяжелейшими обвинениями, о которых на нем шла речь. Известно, правда, что после собора 1531 г. на Максима были надеты оковы, но они были почти сразу же сняты по ходатайству тверского владыки Акакия, под власть которого он был теперь передан. Отношение Акакия к Максиму Греку было прямо противоположно тем мучениям, которым его подвергали до 1531 г. в гнезде «презлых осифлян» – Иосифо-Волоколамском монастыре. Акакий весьма уважал большие познания Максима, прибегал к его помощи в богословских вопросах, оказывал ему знаки внимания. Как известно, в Твери Максим много и плодотворно работал, в его распоряжении постепенно оказались многие книги, писцы. Сейчас, когда мы точнее знаем, какой страшный режим заключения был определен ему собором 1525 г., контраст с периодом после 1531 г. еще значительнее. Вопреки возражениям И. И. Смирнова, теперь несомненно, что Е. Е. Голубинский был прав, когда подчеркивол, что приговор собора 1531 г. противоречит тяжести выдвинутых против Максима Грека политических обвинений. |
| Все, что уже известно читателю о трудах нашего героя в первые годы жизни в Москве, отнюдь не было его главным занятием, но скорее маргинальным, попутным по отношению к той задаче, которая стояла тогда перед ним — перевод произведений вероучительной литературы, относящихся не только к жанру гомилетики и экзегетики , но и к другим — агиографическому, энциклопедическому, эпистолярному. Он выполнял также правку уже существующих переводов, по преимуществу текстов богослужебного характера. Необходимость расширения фонда духовной литературы, осознанная и государственной, и церковной властью, была главной причиной приглашения переводчика из Ватопеда в 1516 году. Эта потребность ощущалась и обществом, по крайней мере самыми образованными и сознательными его представителями. Среди них был, вероятно, автор одного из сочинений, развивающих идею «Третьего Рима», но не сам Филофей Псковский, а его продолжатель, писавший в период 30–х — начала 40–х годов XVI века. В сочинении «Об обидах Церкви» он перетолковал первоначальный смысл идеи и писал о «Третьем Риме» — «новой Великой Русии» как о новообращенной и новопросвещенной стране, потому что в ней не проповедовали святые апостолы и она была поздно («после всех») « " просвещена " божественной благодатью и познанием истинного Бога» . Переводы Максима Грека служили делу духовного просвещения, выполняли просветительскую функцию, значительно расширили фонд учительной литературы, произведений агиографического жанра, канонического права, среди переводов были и тексты не сугубо церковного характера и даже, как выяснилось недавно, хронографического жанра. Он перевел толкования церковных писателей почти на все книги Нового Завета, а из Ветхого Завета — на Псалтырь, одну из самых распространенных книг ветхозаветного канона, использовавшуюся также и для обучения, книгу поэтическую, высокую. Труды Максима Грека приобрели большие масштабы. Самые большие по объему и те, потребность в которых ощущалась особенно остро, переписывались во многих экземплярах («списках»), их даже в наши дни можно найти во всех крупных собраниях отделов рукописей библиотек и архивов. Сотрудничество с ученым святогорским монахом было поручено самым образованным людям того времени, а один из них, уже знакомый нам старец Вассиан (Патрикеев), вероятно, выполнял организующие функции, руководил штатом писцов и других сотрудников. Деятельность этой «ученой дружины» (пользуясь выражением более позднего времени) сопоставима с трудами по созданию полного свода библейских книг Ветхого и Нового Завета, первого в истории славянской кириллической письменности, которые выполнялись в 90–е годы XV века группой опытных книжников и литераторов при дворе новгородского архиепископа Геннадия и привели к появлению Библии 1499 года. |
Не удалось извлечь искомое из базы ((( |
|
|
| По желанию же м. Даниила был сделан в 1534 г. перевод с немецкого языка обширного лечебника («Благопрохладный вертоград здравию», по сп. 1616 г. на 2030014 листах мелкой скорописи с 461 черным, отчетливо выполн. рисунком трав, употребляемых в лечении, с названиями их на разных языках). Лечебник этот представляет описание болезней и способов лечения и перечень (вначале) философов и писателей, касающихся медицины. Перевод был исполнен, как можно полагать, не Феофилом 1688 , также врачом Василия Ивановича, а тем же Николаем Люевым, о котором нам приходилось говорить как об известном своими переводами и сочинениями. Если принять во внимание частые болезни, которым подвергался Даниил, то можно думать, что при своей болезненной тучности, он прибегал иногда к искусственными средствам, о которых судили иначе его противники. Одному близкому к нему человеку, м. Даниил писал: «яко от многих лет и времен известна тебе немощь моя и знаема тебе худость моя, боголепче! Ныне же наипаче пребываю убо немощен трегубо: главою, нутром, ногами. И от сих много сугубо – и печаль и утеснение, и оскудение смысла, и зубом болезни, и изнурение, и света очию умаление, и крепости и силы изнеможение» и т. д. (Макарий, VII, 393). Подтверждением тому служит послание к м. Даниилу архиеп. новгор. Макария, который, сообщая о слышанных им нестерпимых болезнях, укоряет его в незаботливости, о себе и возложении попечения на Бога, пресв. Богородицу и великих чудотворцев (Жмакин, 060–061). Однако мы видели, что Даниил прибегал к лечебникам, и, вероятно, к врачам, если принять во внимание, что перевод сделан был врачом Люевым. Не с теми ли болезненными обстоятельствами соединяется рассказ Герберштейна (1526), что Даниил был человек дюжий и тучный (robustus et obaesus) с лицом красным, что, по-видимому, он был предан более чреву, чем посту и молитвенным бдениям, и что когда нужно было являться в народе для служений, он придавал лицу своему бледность посредством окуриваний себя серой (по изд. Старчевского, pag. |
|
|
