| Шуйского в эти удержался у власти благодаря Патриарху Ермогену и молодому воеводе Михаилу Скопину-Шуйскому, племяннику царя Василия. Св. Ермоген стал повсюду рассылать грамоты, которыми призывал русский народ к порядку и послушанию законной власти. Первосвятитель свидетельствовал, что царевич Димитрий погиб и ныне причтен к лику святых, а выдававший себя за Димитрия самозванец убит. Патриарх требовал от духовенства зачитывать грамоты и разъяснять народу, что необходимо поддерживать законного царя Василия. Разумеется, Ермоген успел хорошо изучить Шуйского и не строил иллюзий насчет этого государя, изощренного в интригах, но слабого правителя. И тем не менее, Ермоген, который едва ли относился к царю Василию с симпатией, хорошо понимал необходимость сплочения народа в годину смуты вокруг законного монарха – гаранта целостности державы и водворения в ней порядка. Болотникова и всех, кто его поддерживал, Ермоген отлучил от Церкви. Усилия Ермогена дали свой результат: многие примкнувшие к мятежникам, стали возвращаться на сторону царя Василия. Особенно убедительно подействовали анафемы Ермогена на поддержавших Болотникова дворян, которые почти в полном составе покинули стан мятежников. Правительственные войска под командованием Скопина-Шуйского довершили дело, разбив шайки Болотникова и отогнав их от Москвы. После отступления от Москвы «воры» собрались в Туле: здесь были мятежные князья Шаховской и Телятевский и сам Болотников (кстати, будто бы ранее бывший холопом Телятевского, с которым теперь действовал бок о бок, на равных). Осажденный летом 1607 г. в Туле войсками Шуйского Болотников сдался в октябре того же года. Он был ослеплен и сослан на Север, где позже его утопили (милосердием Шуйский не отличался в отличие даже от Лжедмитрия I, который в свое время помиловал Василия, приговоренного к смерти). За разгромом мятежа Болотникова последовали со стороны правительства Шуйского меры, которые должны были убедить народ, что царевич Димитрий действительно погиб в 1591 г., а низложенный и убитый в 1606 г. «царь» был самозванцем. Поскольку каких-либо абстрактных рассуждений простой люд не признавал, надо было назвать конкретных убийц царевича и личность самозванца. Отсюда закрепление на официальном уровне в правление Шуйского версии об убиении царевича Димитрия по проискам Годунова. В то же время самозванца с этой поры стали отождествлять с личностью Григория Отрепьева. |
| 199. О приходе немецких людей в Великий Новгород. Пришел в Великий Новгород к боярину, к князю Михаилу Васильевичу Шуйскому Скопину, Семен Васильевич Головин да дьяк Сыдавной Васильев, а с ними пришли немцы конные и солдаты с воеводами, с Яковом Пунтусовым да с Иветьгором, и начали уговариваться о найме. И решили с ними на слове, почем им платить в месяц; и, о том уговорясь, записями между собой укрепились. И начал князь Михаил Васильевич собираться идти на очищение Московского государства. 200. О посылке под Псков из Новгорода. Послал же князь Михаил Васильевич, еще до прихода немцев, Лазаря Осинина, а с ним послал дворян да атамана казачьего Тимофея Шарова, чтобы Псков обратить к царю Василию. Псковичи же, услышав, что к ним идут из Новгорода на осаду, собравшись, пошли навстречу и сошлись с новгородской силой в десяти верстах от Пскова. И по милости Божией тех псковичей воровских людей побили. Они же отошли к Пскову. Новгородцы же пошли за ними. Псковичи же опять новгородцев из Пскова встретили, и бой был между ними больше первого; и по милости Божией псковичей же побили. Псковичи же, видя свое изнеможение, сели в осаде. И о том [воеводы] писали к князю Михаилу Васильевичу, и князь Михаил Васильевич, видя их непокорство, повелел от Пскова идти в Новгород затем, что вскоре собирался подниматься [в поход] к Москве. 201. О посылке из Новгорода [воевод] к Торопцу и о побоище литовских людей. Послал же князь Михаил Васильевич из Новгорода на литовских людей немецкого воеводу Ивелгорова с немецкими людьми да с русскими людьми Федора Чулкова. Они же пришли в Русу Старую, и литовские люди, покинув Русу, побежали. Воеводы же пошли за ними, и встретили их в Торопецком уезде, в селе Каменках, и тут литовских людей побили. И пришли к Торопцу, и Торопец очистили и ко кресту за царя Василия привели. Воевода же Федор Чулков остался тут, а Ивелгор пошел на соединение с боярином князем Михаилом Васильевичем Шуйским и встретил литовских людей в Торопецком уезде, у Троицы на Хохловице. И тут в монастыре литовских людей осадили, и их взяли приступом и побили наголову, а сами пошли на соединение с князем Михаилом Васильевичем. |
| Бог даровал ему прозорливость. К нему приходило много людей издалека; он же учил их заповедям, обличал их тайные грехи, защищал слабых от сильных, многих привел к Богу — и за всех молился. Милостыню же, которую приносили ему, раздавал нищим. Недостойные же иноки клеветали на него, ибо суровое его житие было обличением для них, — и новый игумен изгнал его; и старец пробыл еще год и две недели в монастыре св. Лазаря. Но потом игумен раскаялся и вернул его. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, — молился старец, — не лиши меня вечных Твоих благ, дай мне, грешному старцу, дотерпеть свое обещание!» О врагах же своих он молился так «Господи, я живу в темнице сей (так он называл свою келью) вопреки братии, они праведны и праведные труды Тебе приносят. Я же, смрадный, лишен добродетели». Раз он увидел во сне разорение Москвы и всего русского царства и, проснувшись, стал плакать. Вдруг его осиял сверху свет и раздался голос: «Пойди к Москве и поведай, что все так будет». Он перекрестился. Голос повторился: «Все так будет». Он стал молиться: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго от искушения. Я раб Отца, Сына и Святого Духа и не желаю на свете сем ничего видеть!» Голос раздался опять: «Не ослушайся и делай по сему гласу: все будет так роду сему непокорному!». Тогда старец благословился у игумена и поехал в Москву к царю Василию Иоанновичу Шуйскому (1606—1610). По дороге он исцелил от лихорадки друга своего, переяславского диакона Онуфрия. Этот диакон терпел много гонений за то, что уничтожил почитание большого камня, ввергнув его в яму. Эти гонения и болезнь он переносил с благодарностью, но лечиться у знахарей не хотел. Царь принял старца в Благовещенском соборе и дивился его «трудам», а старец сказал ему: «Господь Бог открыл мне, грешному старцу: я видел Москву, плененную ляхами, и все Российское царствие. И вот, оставя многолетнее сидение в темнице, я сам пришел известить тебе сие. И ты стой за веру Христову с мужеством и храбростью!» Сказав это, старец пошел из церкви, а царь и ученик его Александр повели его под руки. После царя старец посетил царицу Марию Петровну и благословил ее. Она же послала ему в дар полотенца. Но он не принял их и сказал: «Я приехал не ради даров, я приехал возвестить тебе правду». Старец пробыл в Москве 12 часов. Царь приказал отвезти его обратно в его монастырь, и старец опять затворился и стал молиться, чтобы Господь смилостивился над Москвой, как над древней Ниневией. |
| «Временник» Тимофеева полон восторженных отзывов о Скопине. Тимофеев противопоставляет последнего как храброго и инициативного полководца безвольному Василию Шуйскому. Царь Василий не мог противостоять напору тушинцев на Москву, а Скопин-Шуйский освободил столицу от тушинской осады и самого царя выпустил как птицу из клетки. 31 Сравнивая Скопина с Татищевым, Тимофеев замечает, что хотя у них и было одно имя, но первый отличался от второго как свет от тьмы. 32 Близость Тимофеева к М. В. Скопину-Шуйскому подтверждается материалом одного судебного дела, относящегося к апрелю 1611 г. и хранящегося в Стокгольмском государственном архиве. Из этого дела видно также, что среди лиц, стоявших у власти в Новгороде, была группа, враждебная Тимофееву и стремившаяся его скомпрометировать. Это, очевидно, сторонники убитого М. И. Татищева. В апреле 1611 г. гость Степан Иголкин заявил в Новгороде боярину И. Н. Большому Одоевскому и дьякам Корнилу Иевлеву и Семейке Самсонову, что, когда в результате новгородского восстания погиб М. И. Татищев, ему, С. Иголкину, поручили быть вместе с И. Тимофеевым «у переписки и у оценки» оставшихся после убитого «опальных животов». Среди них имелись две иконы – «образ Спасов да образ Николы, обложены золотом ... и украшены жемчюги и каменьем дорогим». При переписи «рухляди» М. И. Татищева дьяк Иван Тимофеев «тех образов смотреть не давал неведомо для чево». В 1611 г. Степану Иголкину было поручено «считать дьяка Петра Третьякова в приходе и в росходе»; во время этой ревизии он ознакомился с книгами, в которых были описаны «образы окладные и неокладные» М. И. Татищева, и установил, что в указанной описи образа Спаса и Николы чудотворца отсутствуют. Иван Тимофеев , допрошенный по заявлению С. Иголкина, показал: «приказал де ему переписывать ... опальную рухлядь» М. И. Татищева боярин и воевода князь М. В. Скопин-Шуйский; вместе с Тимофеевым «у той переписи были гость Степан Иголкин и иные торговые люди»; среди описываемой «рухляди» имелись и образа Спаса и Николая чудотворца, отданные, по распоряжению М. В. Скопина-Шуйского, софийскому протопопу Амосу, по словам которого М. И. Татищев «был ему сын духовной, и те де образы приказал ему при себе по своей душе и по своих родителех». |
| Для поддержания новой обители Великий Князь Василий и сын его Царь Иоанн дали ей тарханные и несудимые грамоты, несколько дворцовых сел и деревень, коих в последствии от Царских и боярских вкладов умножилось до 14480 душ крестьян. По случаю рождения Царевны Анны, в 1547г. Августа 10, Царь Иоанн Васильевич сам заложил в Новодевичьем монастыре обыденную деревянную церковь во имя Св. Богоотец Иоакима и Анны, которую на другой день и освятили; в ней он крестил и в ней, через три года, похоронил дочь свою. На месте этой церкви начали строить каменную; долго стоявши недостроенною, напоследок она обветшала и была разобрана. При Царе Феодоре Иоанновиче, кроме Игуменьи, управляла хозяйственными делами Келарь – старица Евдокия Мещерская, которой он пожаловал село Смоленское с деревнями в Верейском уезде. В приходной книге 1604г. исчислены окладные деньги с монастырских сел в уездах Дмитровском, Рузском, Клинском, Бежицком, Кашинском, Ростовском, Володимирском, Верейском, Звенигородском, Вяземском, Углицком, Московском, Волоцком, Оболенском. В монастыре тогда пребывало 122 старицы, в числе коих находилось 20 боярынь, на них отпускалось из дворца годовой милостыни 262 р. 2 алтына и 4 деньги. После кончины Царя Феодора I, Царица Ирина из царских палат переселилась в Новодевичий монастырь и приняла пострижение с именем Александры: там ей построена была келия с церковью; в этой келии наречен был на царство Борис Феодорович, который обогатил эту обитель своими вкладами; между прочим дал 1000 серебряных рублей. Он уставил в день наречения своего Февраля 22, праздновать Одигитрию Пресвятыя Богородицы 19 . Это празднество совершалось ежегодно до самого приходу Растриги, который в 1605 году, Октября 14, взял из монастырской казны 4000 рублей 20 . В гибельное нашествие Поляко-Литовцев на Москву, мирные стены Новодевичьей обители, переходившие из рук в руки, служили станом и крепостью то для врагов, то для защитников отечества. Москве угрожали изменники и крамольники Болотников, Пашков и Ляпунов, Царю Василию Шуйскому предстояла опасность: в это время пришедшие на помощь к Москвичам Смоляне стали в Новодевичьем монастыре, хотя в опустелом, но укрепленном оградою, валом и рвами 21 . |
| Документальные источники показывают, что пение М. регулировалось специальными грамотами царя или патриарха в соответствии с важными событиями в жизни гос-ва, царского и патриаршего дворов. Так, на основании указа от 29 сент. 1564 г. по случаю войны с Литвой российские церковные хоры «пели молебны по вся дни... и о многолетном здравии и спасении» царя Иоанна Васильевича и его семьи (ААЭ. Т. 1. С. 302). Поставления глав гос-ва и церкви, бракосочетания царей, крещение наследников-царевичей и т. д. способствовали развитию не только определенных обрядов, но и рус. хоровой панегирической музыки. Так, в связи с восшествием на престол Бориса Годунова от имени патриарха Иова 15 марта 1598 г. хорам была дана подробная разработка чина М. с указанием даже стиля распева: «...дьяки ж поют демественную: Благоверному царю» (Там же. Т. 2. С. 1-6). Подобные распоряжения следовали местным светским и церковным властям и после воцарения др. государей. В 1605 г. в Соли Вычегодской (Усолье Вычегодском) получили грамоту, предписывавшую пение в церквах о «многолетном здравии» Лжедмитрия I (Там же. С. 92). Грамотой от 7 июня 1607 г. за подписью местного владыки протопопу строгановского усольского Благовещенского собора Луке «с братьею» указывалось совершать моления по случаю похода на Лжедмитрия II, а также петь М. царю Василию Иоанновичу Шуйскому. Владыка требовал, чтобы по получении грамоты Лука «шел в соборную и апостольскую церковь… и, призвав игуменов, и попов, и дьяконов, и весь освященный собор, и приказных людей, и торговых и всяких людей, и всех православных хрестьян, и молили», как им указано (Там же. С. 164-165). Вполне вероятно, что традиция создания усольскими мастерами собственных демественных распевов к М. была откликом на правительственные распоряжения. Одни из песнопений давались «большим демеством» в обычной знаменной нотации, другие - демественным «ключевым» знаменем ( Парфентьев, Парфентьева. 2013. С. 112-115). М., изложенное знаменной нотацией , относится ко времени правления царя Михаила Феодоровича (1613-1645). |
| Его стало только на составление заговора, до крайности грязного, но вместе с тем вовсе не искусного, заговора, который можно было разрушить при малейшей предосторожности с противной стороны. Знатность рода помогла ему овладеть престолом, главным образом оттого, что другие надеялись править его именем. Но когда он стал царем, природная неспособность сделала его самым жалким лицом, когда-либо сидевшим на московском престоле, не исключая и Федора, слабоумие которого покрывал собой Борис. Сама наружность Василия была очень непривлекательна: это был худенький, приземистый, сгорбленный старичок, с больными подслеповатыми глазами, с длинным горбатым носом, большим ртом, морщинистым лицом, редкою бородкою и волосами. Василию, при вступлении на престол, было уже за пятьдесят лет. Молодость свою провел он при Грозном и решительно ничем не выказал себя. Когда родственники его играли важную роль в государстве, Василий оставался в тени. Опала, постигшая его родного брата Андрея, миновала Василия. Борис не боялся его, вероятно, считая его ничтожным по уму и притом всегдашним угодником силы; говорят, однако, Борис запрещал ему жениться, как и Мстиславскому. Василий все терпел и повиновался беспрекословно. Посланный на следствие по поводу убийства Димитрия, Василий исполнил это следствие так, как нужно было Борису и как, вероятно, ожидал того Борис. Явился Димитрий. Борис послал против него Шуйского, и Василий верно служил Борису. Бориса не стало. При первом народном восстании против Годуновых в Москве, Василий выходил на площадь, уговаривал народ оставаться в верности Годуновым, уверял, что царевича нет на свете и человек, назвавшийся его именем, есть Гришка Отрепьев. Но когда после того воззвание, прочитанное Пушкиным с лобного места, взволновало народ до того, что можно было ясно видеть непрочность Годуновых, Шуйский, призванный решить вопрос о подлинности Димитрия, решил его в пользу претендента и окончательно погубил несчастное семейство Годуновых. Само собою разумеется, что если кто из бояр был вполне уверен, что названый Димитрий не действительный сын царя Ивана, то, конечно, Василий Шуйский, видевший собственными глазами труп убитого царевича. |
| Жолкевский стоит под Москвой, а войска Лжедмитрия II — в Коломенском, все должны насмерть биться против поляков, литовцев и самозванца, «а на Московское государство выбрати нам государя всею землею, собрався со всеми городы, кого нам государя Бог подаст» . Однако и эту идею Гермоген не смог отстоять. В разосланной по стране присяге временному боярскому правительству во главе с Ф. И. Мстиславским была клятва не служить Лжедмитрию и свергнутому Василию Шуйскому, но не упоминался еще один претендент на престол — королевич Владислав Сигизмундович . Очевидно, это было не случайно. Напрасно патриарх побуждал избрать на царство россиянина — либо князя Василия Голицына, либо юного Михаила Романова. Первый боярин Мстиславский отказывался выставить свою кандидатуру, но заявлял, что не хочет видеть на престоле никого из равных себе по знатности, явно подразумевая передачу трона Владиславу. Это была еще не явная измена, как вся затея стала выглядеть впоследствии, а расчетливый политический ход, призванный одновременно объединить россиян вокруг независимой кандидатуры на престол и примирить охваченную гражданской распрей страну с Польско-Литовским государством. О том же давно подумывали и видные деятели тушинского лагеря, еще в феврале 1610 г. заключившие договор об избрании Владислава на русский престол с его отцом, королем Сигизмундом. Именно на условия, близкие к этому договору, один за другим сдавались гетману Жолкевскому русские воеводы, когда после победы при Клушине поляки устремились к Москве. Конечно, король Сигизмунд вынашивал коварные замыслы, но даже среди его вельмож были сторонники честного соблюдения договора с русскими, и первым среди них выступал благородный Жолкевский. Также и россияне, склоняясь избрать Владислава или кого иного «всею землею», не прекращали междоусобия. В московской грамоте, рассылавшейся по городам от имени Семибоярщины, требовали «вора, кто называется царевичем Димитрием, не хотеть» и «бывшему государю Василью Ивановичу отказать», — но тем временем войска Лжедмитрия II подошли к Москве и при поддержке многочисленных сторонников в городе намеревались взять столицу. |
| Зная, как опасно ему оставаться в Москве и даже в пределах Московского государства, а вернее, страстно желая поскорее ускользнуть за рубеж, Григорий не мешкал в Москве. В один из дней этой остановки в Москве он и встретил на улице Варлаама и, скрыв от него свои действительные намерения, соблазнил его, походом на богомолье, бежать за границу. Новые знакомые быстро сговорились, „верились христианскою верою», поклялись не обмануть друг друга и условились на другой же день опять сойтись в Иконном ряду и уже отправиться в путь. Верные своему слову, они в условленный час и на условленном месте сошлись, но Григорий пришёл уже не один, а подговорил с собою ехать ещё чернеца Мисаила, которого Варлаам знавал в мире, когда он проживал у князя Ивана Ивановича Шуйского и прозывался просто Михаилом Повадиным. Богомольцы немедленно пошли за Москву реку, наняли подводы до Волхова и благополучно выбрались из Москвы. Через Волхов и Карачов они добрались до Новгорода-Северского и здесь пристроились в Преображенском монастыре. Настоятель поставил их даже на клиросе, а Григория допустил до священнослужения на Благовещение. Но прожили здесь они не долго: сыскав провожатого, „отставленного старца», они на третьей неделе после Пасхи перешли рубеж в Литовскую землю и добрались до Киева. Говорят, что, уходя из монастыря, Григорий написал памятку и подбросил её в келье архимандрита. В памятке Григорий сообщал архимандриту: „Я царевич Димитрий, сын царя Ивана, а как буду в Москве на престоле отца своего, и я тебя пожалую за то, что ты меня покоил у себя в обители». Архимандрит, прочитав эту памятку, пришёл в недоумение и решил никому не извещать о ней. В Киеве настоятель Печерского монастыря, архимандрит Елисей Плетенецкий, радушно принял московских чернецов, но и здесь они прожили только три недели: Григорий отпросился у архимандрита и братии ехать в Острог, к князю Василию Острожскому. Тут Варлаам заподозрил товарища и, начав понимать, как жестоко обманут им, „извещал и бил челом» архимандриту и братии о том, что между пришельцами условлено было пожить в Киеве, в Печерском монастыре, „душевного ради спасения», а потом идти в святой град Иерусалим ко гробу Господню, а теперь, оказывается, по словам Варлаама, Григорий „идёт в мир до князя Василия Острожского, и хочет платье иноческое скинути, и ему будет воровати, и Богу и Пречистой солгал». Архимандрит и братия будто бы ответили Варлааму, что в Литве земля вольная, что здесь каждый пребывает в той вере, в коей хочет. Тогда Варлаам заявил о нежелании своём сопутствовать Григорию и просился остаться в Печерском монастыре, но разрешения на это не получил: „четыре де вас пришло, четверо и подите». |
| И непокорённая Русь слышала его голос. Он, не покидая каземата, стал духовным вождём Нижегородского народного ополчения. Тем, кто колебался, кто впал в панику или в апатию, Святейший напоминал о ценностях, за которые следует сражаться во дни испытаний: вера и Родина… Ополчение медленно, но верно шло на Москву, но не успело освободить Святейшего. Князь Пожарский позже не раз корил себя за промедление: но в те недели он решил действовать осмотрительно, постепенно накапливая силы. Эта тактика принесёт победу, но какой ценой… Несломленного патриарха заморили голодом, он – вдохновитель сопротивления – принял мученическую смерть. Его последние слова – благословение ополченцам: «Да будет над ними милость от Господа Бога». На московский бой Пожарского благословил любимец патриарха Гермогена – архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий. Он неустанно призывал всех ратных людей бороться с поляками, а всех имущих – помогать ополчению лептой… Будущая Лавра в те дни превратилась в огромный лазарет. А Пожарский всё накапливал силы, всё готовился к освобождению Москвы, отрезая поляков от тылов, от продовольствия. Фамилия князя Пожарского в России известна всем. По крайней мере, в это хочется верить. Но жизнь остаётся не на слуху… Напомним некоторые факты. Пожарские – потомки Всеволода Большое Гнездо, самого могущественного из властителей Владимиро-Суздальского княжества. Князья Пожарские исправно служили царю и Отечеству с оружием в руках. Дед полководца, Иван Федорович Пожарский, погиб в бою под Казанью в 1552-м оду. Отец – стольник Михаил Федорович Пожарский – отличился там же под Казанью и в сражениях долгой Ливонской войны. Но подвиги не принесли им состояния: древний род обеднел. Дмитрий Пожарский начал воинскую службу при царе Борисе, стал стольником. Он присягнул царю Василию Шуйскому и не предавал государя, хотя времена и обстоятельства были искусительные. При царе Василии он – воевода, заметный полководец. Приближает царь и мать Д.М. Пожарского – Евфросинью Федоровну, которая становится сначала боярыней у дочери царя, Ксении, а затем, верховной боярыней у самой царицы, Марии Григорьевны Годуновой. |
|
|
