| И эта душа не зависит от мозга и от тела. Она имеет с ними связь, но не зависит от них. На Западе люди потеряли знания о человеческом сердце. Они говорят: «Как можно крестить младенцев? Дети же ничего не понимают! Нужно дождаться, пока они вырастут, у них разовьется мозг, они поумнеют…» Те, кто говорит так, считают, что нужно всё понимать умом, мозгом, но это неправильно! И смотрите, что вытекает из этой ошибки. Если ставить мозг во главу угла, значит: Это вообще-то страшная ошибка – поклонение мозгу и непонимание, что собой представляет человеческая личность Это вообще-то страшная ошибка – поклонение мозгу и непонимание, что собой представляет человеческая личность. На Западе также не способны понять, как можно поклоняться мощам святых. Их богословие не дает никакой возможности понять, как весь человек наполняется Святым Духом. Мы причащаемся Крови и Тела Христа и становимся сопричастными Ему – этого они тоже не понимают. Вот такой у меня опыт как у бывшей протестантки и нынешней православной… – Что же было дальше, матушка Емилиана? Как вам удалось спастись? – Все, кто был рядом со мной, были убиты. Сестра оказалась в более безопасном месте, она смогла выбраться. Она тянула меня за руку, но, конечно, не смогла мне помочь. Чтобы освободить меня, нужно было отбойным молотком пробить толстую бетонную плиту. Последствия обрушения Потом мое сознание, моя душа, которая молилась, смогла облечь мой молитвенный вопль в слова. И я прорыдала Ангелу-Хранителю: «Где же ты?! Я думала, ты всегда будешь со мной!» И эта молитва шла явно не из моего мозга, не от моего разума… И тут я почувствовала, как кто-то крепко взял меня за руку. Не так как сестра – сбоку. Кто-то взял меня за руку спереди. Но это было невозможно – впереди находилась стена. Только бетон и железо. И в то же мгновение я оказалась освобожденной из бетонного плена. Я лежала на спине уже не под этой плитой весом в 70 тонн, а сверху, на платформе. Справа был кто-то. Он поддерживал одной рукой мою спину, а другой гладил мое лицо и утешал меня: «С тобой всё будет хорошо». От него исходила сила и любовь. Я чувствовала это очень сильно. Чувствовала, что он руководит мной и заботится обо мне. Боль в моем теле выжигала всё, за исключением присутствия Бога и любви. |
| Руси жить, миллионы инородцев крепко к себе привязывать и еще побеждать многие миллионы закованных в железо, дышащих огнем врагов. Пусть подумают, насилие ли это, или же настоящая, разумно-человеческая, сознательно-христианская свобода, постигаемая и умом народа, особенно же чувствуемая его сердцем. Пусть подумают, что всякий присоединившийся к православной русской Церкви человек увеличивает, а всякий отпавший от нее уменьшает народное большинство вернейших подданных русского Царя, вольною волей и вольным разумом поддерживающих его царский престол. Пусть подумают, что присоединение к православью есть наиполнейшая русификация (выражаясь языком современной школы), не переоблачение, а перерождение, пресуществление инородца во втором, в третьем поколении, в коренного русского человека; тогда как отпадение русского от православия в иные секты (за исключением ближайшего к православью старообрядства), особенно же в рационалистические, молоканство, штунду, пашковство, нигилизм, толстовщину, перерождает русских в нерусских. Пусть подумают о том, что эти проповедники любви к свободе и ненависти к власти, как насилию, готовят русскому народу. А то же, что и во всем свете всему человечеству. Готовится безисповедный вселенский космополитизм, в котором, как пред потопом или вавилонским смешением, все люди смешаются в упадке всякой веры, всякого возвышенного идеала, всякого стремления к горнему, небесному, смешаются в работе самым низменным страстям, в захвате и раздоре из-за благ мира сего; а разделятся, как в допотопном человечестве, на два лагеря, на лагерь исполинов коварства и злобы, который захватит лагерь более незлобивых и нелукавых в самое беспощадное рабство. И от этого последнего зла избавит только сам Бог, стерши с лица земли человечество, как недостойное более жить. " Братие, – умоляет нас избранный сосуд благодати Христовой св. апостол Павел, благовестник христианского идеала христианского государства, – братие! Молю вас творити моления, прошения, благодарения пред Богом за вся человеки, прежде всех – за Царя, а потом и за всех, иже во власти суть, да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте. |
| Тучный, отвсюду объятый водами, людьми изобильный; Там девяносто они городов населяют великих. 175 Разные слышатся там языки: там находишь ахеян С первоплеменной породой воинственных критян; киконы Там обитают, дорийцы кудрявые, племя пеласгов, В городе Кносе живущих. Едва девяти лет достигнув, Там уж царем был Минос, собеседник Крониона мудрый, 180 Дед мой, родитель великого Девкалиона, который Идоменея родил и меня. В корабле крутоносом Идоменей, многославный мой брат, в отдаленную Трою Поплыл с Атридом; мое ж знаменитое имя Аитон; После него родился я; он старший и властью сильнейший. 185 В Крите гостил Одиссей; и он мною, как гость, одарен был. В Крит же его занесло буреносною силою ветра: В Трою плывя и у мыса Малеи застигнутый бурей, В устье Амнисия ввел он свой быстрый корабль и в опасной Пристани стал близ скалы Илифийской, богами спасенный. 190 К Идоменею он в город пришел, утверждая, что гостем Был он царю, что его почитал и любил несказанно. Но уж дней десять прошло иль одиннадцать с тех пор, как поплыл Царь в кораблях крутоносых в троянскую землю. Я принял Вместо царя во дворце Одиссея, и мной угощен был 195 Он дружелюбно с великою роскошью; было запасов Много у нас; и сопутники все Одиссеевы хлебом, Собранным с мира, и огненноцветным вином, и прекрасным Мясом быков угощаемы досыта были; двенадцать Дней провели богоравные люди ахейские с нами: 200 В море идти не пустил их Борей, бушевавший с такою Силой, что было нельзя на ногах устоять и на суше; Демон его разъярил; на тринадцатый день он утихнул. В море пустились они”. Так неправду за чистую правду Он выдавал им. И слезы из глаз их лилися; как тает 205 Снег на вершинах высоких, заоблачных гор, теплоносным Эвром согретый и прежде туда нанесенный Зефиром, – Им же растаенным реки полнеют и льются быстрее, – Так по щекам Пенелопы прекрасным струею лилися Слезы печали о милом, пред нею сидевшем, супруге. 210 Он же, глубоко проникнутый горьким ее сокрушеньем (Очи свои, как железо иль рог неподвижные, крепко В темных ресницах сковав и в нее их вперив, не мигая), |
| Тогда Бари разозлился и, чтобы покончить с ним, бросился прямо в западню, которую заготовил для него Мак-Таггарт. Мак-Таггарт торжествует На следующее утро, еще за четверть мили от домика, Буш Мак-Таггарт услышал бряцанье цепи. Кто бы это поймался? Рысь? Енот? Волк или лисица? А может быть, это и Бари? Остаток пути он пробежал, бегом и когда, наконец, достиг того места, откуда мог видеть все, то сердце чуть не выскочило у него из груди от радости, что попался его злейший враг. Держа наготове ружье на случай, если бы Бари попытался освободиться, он подошел к нему поближе. Бари лежал на боку, изнемогая от истощения и боли. Подойдя к нему совсем близко и поглядев на снег, Мак-Таггарт даже заржал от удовольствия. Там, где Бари бился за свою свободу, весь снег был плотно утоптан и густо залит кровью. Она текла главным образом в него изо рта, и, когда он поднял голову, чтобы посмотреть на своего врага, то она так и заструилась каплями из его челюстей на землю. Железные клещи, скрытые под снегом, отлично выполнили свою безжалостную работу. Одна из его лап была крепко ущемлена ими на первом суставе. Обе задние ноги тоже попались. А четвертый капкан сомкнулся у него как раз на боку и вырвал из него кусок кожи величиною с ладонь. Снег ясно выражал на себе всю историю отчаянной борьбы в продолжение всей ночи напролет. Окровавленные челюсти Бари доказывали, как тщетно он старался разгрызть железо зубами. Он изнемогал. Глаза его были налиты кровью. Но даже и теперь, после стольких часов борьбы жизни со смертью, он все еще не терял присутствия духа. Голова и грудь его были приподняты, и он рычал на Мак-Таггарта со свирепостью тигра. Здесь, всего только в двух-трех футах от него, находился, наконец, его самый злейший враг, которого он ненавидел больше всего на свете, даже больше, чем волков. И тем не менее Бари был совершенно беспомощен, как и тогда, когда, точно висельник, болтался на силке, поставленном для кроликов его врагом. Его злобное рычание нисколько не испугало Мак-Таггарта. Фактор отлично знал, что Бари был теперь в его власти, и потому с торжествующим смехом прислонил ружье к дереву, снял с себя перчатки и стал набивать трубку. Он теперь смаковал мучения Бари. Он предвкушал их уже давно. Он так же ненавидел Бари, как и тот его, он питал к нему ненависть, как к человеку. Его так и подмывало размозжить ему пулей лоб. Но ему было приятно продлить наслаждение при виде того, как Бари будет умирать постепенно, помучить его, как он помучил бы человека, походить вокруг него и слышать, как будет бренчать сковывавшая собаку цепь, и видеть, как капля за каплей будет вытекать у него из раненой ноги и из разорванного бока кровь. Это было его превосходной местью. Он так был увлечен ею, что даже не слышал, как сзади к нему подошел на лыжах какой-то человек. Послышался голос — да, это действительно был человек, — и Мак-Таггарт тотчас же к нему обернулся. |
| Однажды, когда отец уже начал сидеть, к нам пришел один важный дядя и стал просить отца подковать лошадей – «ты хороший кузнец, выручай». Это был хозяйственник из ближайшего санатория, которым управляла мать Маленкова, члена ЦК. В войну там был госпиталь. Машины на фронте, только в аэропорту они и были. И лошади – главный транспорт. Так вот эти лошади «вышли из строя», и надо срочно подковать, а некому. Папа сказал, что он бы рад, только теперь он уже не кузнец. Но этот человек предложил отцу роль учителя, а ученики уже подобраны. Действительно, его отвозили в кузню, он сидел на специальной низенькой скамеечке почти под лошадью сбоку, вытянув больную ногу, и руководил ребятами. Это были подростки лет 15, человек пять. Я помню этих мальчишек – выбирали поздоровее, покрупнее. Ну и чтобы сил им прибавить – ведь никто досыта не ел, – приносили им в кузню по пол-литра молока. Помню, заводят лошадь, берут крепко под уздцы, спутывают ноги жестким узлом то передние, то задние и отец говорит, как снимать стертые подковы, как гвозди забивать – там 4 дырочки на подкове под четырехугольные гвозди. Сам он не мог забивать – сил не было, показывал, как бить. И еще в кузне горн был, в нем угли разогревали. Тогда болванок не было, сами делали подковы под папиным руководством. И как же меня пугало раскаленное железо, которое большими щипцами доставали… А потом, когда уже все лошади были подкованы, папу привезли с большой сумкой продуктов – плата за работу! И у нас дома был пир на весь мир! В сумке лежал белый хлеб, которого я совсем еще не знала, кусок масла и краковская колбаса, вкус которой помню до сих пор! Обычно мама приносила кусок хлеба на рабочие карточки и наши детские, их называли «иждивенские», по ним хлеб давали в разы меньше. Резал хлеб обычно папа, всегда по такому кругу: сестре кусок хлеба, брату кусок, мне половинку, как маленькой, маме кусок и себе кусок. Пока мама наливает еду, брат уже съест свой хлеб. Но было строго запрещено трогать у меня, папа следил, чтобы никто не откусил. Хлеб этот надо было видеть! В нем половина картошки, половина мукой как-то связано, кляклое все, но он же был вкусней всего! И всегда есть хотелось! Еще у меня летом задание было на каждый день – нарвать на лугу щавеля, будут щавелевые щи. На следующий день – крапивы, будут крапивные щи. Конечно, постные. Иногда по карточкам давали селедку, но суп из нее не сваришь. А осенью у нас с братом была трудовая повинность: каждый день после школы – мешочек и на поле собирать картошку после копаного – это после того, как соберут урожай – то, что осталось и что найдем. Бывало, попадемся объездчику. Поля охранялись. Он на лошади подъедет, отберет мешочек и подзатыльник даст. А без этой картошки прожить было невозможно! Но когда папу стали отвозить на подводе в кузницу, ему стали давать один килограмм картошки в неделю и литр молока каждый день. Тогда мы уже зажили, в доме молоко появилось! Но это потом! |
| Все миряне, вставшие на путь церковного служения, неизбежно столкнутся с ожесточенным противодействием этой страсти и необходимостью лечения этой болезни. Что такое страсть уныния, ее происхождение · « Уныние есть расслабление души, небрежение о подвигах, отвращение от обета; ублажательница мирян; клеветница на Бога, якобы немилосердого и бесчеловечного; в псалмопении оно нестройно, в молитве немощно, в телесном же служении крепко, как железо, в рукоделии неленостно, на послушания скоро и охоче» 166 . · «Уныние есть изнеможение души, а душа в изнеможении, не имея того, что ей свойственно по естеству, не устаивает мужественно и против искушений» 167 . · «Шестая борьба предлежит нам со страстью, …которую мы можем назвать унынием, скукою или тоскою сердечною . Она сродна печали, испытывается наипаче странствующими по пустыням иноками и есть неприязненный враг пребывающих в уединении, и всякого монаха беспокоит, особенно около шестого часа (по-нашему, 12 часа, в полдень), как лихорадка какая, в определенные часы нападающая на больную душу со своими всерасстраивающими действиями. Некоторые старцы называют ее бесом полуденным, о котором поминается в 90 псалме» 168 . · «Каждая из прочих страстей упраздняется одною какою-либо добродетелью; уныние же для инока всеобъемлющая смерть. Из всех восьми предводителей зла дух уныния есть наитягчайший. · Уныние происходит иногда от вкушения удовольствий чувственных, а иногда от бесстрашия пред Богом. · (Исповедь уныния.) Скажи нам, страсть нерадивая и расслабленная, кто есть зле родивший тебя? Какие твои исчадия? Кто суть воюющие против тебя? И кто убийца твой? – Родительницы у меня многие: иногда бесчувствие души, иногда забвение небесных благ, а иногда и чрезмерность трудов. Исчадия мои, со мною пребывающие, – перемены местопребывания, пренебрежение заповедей отца духовного, непамятование о последнем Суде, а иногда и оставление монашеского обета. Противники мои, которые вяжут меня, суть – псалмопение с рукоделием. Враг мой есть помышление о смерти; умерщвляет же меня молитва с твердою надеждою сподобиться вечных благ» 169 . |
| И вот это-то суть наши грехи, то есть что не сносим терпеливо временных Божиих наказаний и не благодарим за них, но, надымаясь, будто враги Богу, идем некоторым образом наперекор божественному оному определению, которое гласит: «В поте лица твоего снеси хлеб твой»; все силы напрягаем, чтобы найти упокоение, и не находим, потому что нет возможности ускользнуть нам от трудов и потов в этой подъяремности, нужде, что бы мы ни делали. Поэтому счастлив тот, кто с благодарностью претерпевает временные наказания, что праведно осужден на них за прародительский грех (преподобный Симеон Новый Богослов). Е сли кто раздаст все имение свое бедным, а потом не станет бороться благодушно со всякого рода искушениями и скорбями, которые за тем последуют, и не будет всего переносить не только безропотно, но и с благодарением, тот, не уразумев спасительности сделанного им шага, малодушием своим сам губит плод дела своего. Ведать нам надлежит, что, как железо, крепко заржавевшее, не может быть очищено и приведено в надлежащий свой вид, если не вложишь его в огонь и не обколотишь хорошенько молотами, так и душа, запятнавшая себя скверной греховной, не может иным образом очиститься и восприять прежнее свое благообразие, если не подвержена будет многим искушениям и не внидет в пещь скорбей… Что раздать имение свое бедным есть доброе дело и спасительное, это не требует доказательства; но одно это доброе дело не может сделать человека совершенным по Богу, без претерпения искушений… Царствие Небесное, – говорит Христос, – нудится и нуждницы восхищают е (Мф. 11: 12), и ни одному верному нельзя войти в него другим способом, как тесными вратами искушений и скорбей (преподобный Симеон Новый Богослов). К огда душа находится под тяжестью скорбей и утесняема бывает искушениями, то подвигается на слезы, а слезы очищают душу и делают ее жилищем Всесвятаго Духа… Надо всего себя принести в жертву Богу и душой, и телом: тело свое надо упражнять телесным деланием в подвигах добродетели, приобучая себя ко всяким прискорбностям ради Бога, чтобы благодушно претерпевать горькость поста, тяготу бдения, суровость воздержания и всякое другое телесное злострадание; а душу обучать страху Божию благоговеинством в духе, заставляя ее мудрствовать, что подобает мудрствовать, и всегда помышлять о том, что относится к вечной жизни, быть тихой, смиренной и умиленной, да плачет и слезы проливает день и ночь, испрашивая себе молитвой свет и благодать Святаго Духа, обыкновенно приходящую в душу через посредство теплого покаяния, после того как очистится она многими слезами, без которых невозможно ни одеянию души убелиться, ни взойти ей на высоту созерцания. Ибо, как обыкновенную одежду, когда она запятнается и испачкается, нельзя убелить ногами, так и одеяние души, когда она запятнается и оскверняется грехами, нельзя иначе очистить, как многими слезами и терпением искушений и скорбей (преподобный Симеон Новый Богослов). Мудрость перенесения искушений; время духовной купли |
| Ответ Священника. Во славу Божию, в честь св. мученицы Харитины и на пользу душ наших, с любовью исполняю твое благочестивое желание; слушай! Святая мученица Харитина, в нежном отрочестве лишившись родителей, была воспитана одним благочестивым старцем, по имени Клавдий, и поскольку Харитина была благоразумна, кротка и послушна, то Клавдий любил ее как родную дочь, и радуясь о ее добродетелях, назначил ей особые комнаты, куда собирались усерднейшие того времени христианки. Старшие из них научали ее Закону Господню, изображая славу Его человеколюбия, долготерпения и будущее блаженство Его последователей, а младшие сему учились – уже от святой Харитины. В сие время Диоклитиан воздвиг гонение на Христиан, и повелел везде искать их на мучения, а наипаче тех, которых разум и ревность по вере, и добродетельная жизнь не могли укрыться от взоров идолопоклонствующего мира. Удивительно ли, что Харитина была первая оклеветана? За нею пришли стражи, и, объявив повеление судилища, где старались обесславить поступки Христиан, невинную девицу повлекли за собою. Возрыдал человеколюбивый Клавдий и, крепко держа ее в объятиях, дерзнул сопротивляться воинам. Тогда святая девица, от обеих сторон разрываемая, своему благодетелю сказала: «Отпусти в след сладчайшего Иисуса и не скорби, но наипаче радуйся, что о своих и о твоих грехах буду благоприятна Богу жертва». После сего она отдалась в руки жестокосердной стражи. Клавдий сопровождал ее, сквозь слезы и рыдания произнося только: «Помяни меня у небесного Царя, когда предстанешь Ему в лике св. мучениц». Доминициан (имя судии), при первом воззрении на святую Харитину, назвал ее упрямою Христианкой, которая развращает других. На сие неробкая девица отвечала: «Исповедаю пред Богом и людьми имя Иисуса Христа и упрямство, в сем случае, почитаю величайшей добродетелью; но совершенная ложь, будто развращаю других; нет, я не развращаю их, но от разврата отвращаю». Доминициан, удерживая гнев свой, советовал св. Харитине умилостивить богов, оскорбленных, как говорил он, ее отступничеством, предлагал милость царскую и, выхваляя молодость и красоту ее, увещевал пощадить оные. Но мученица возвела очи свои на небо и, оградившись крестным знаменем сказала: «Тебе единого, Иисусе женише мой, люблю Тебе сраспинаюсь, да и живу с Тобою». Тогда-то неправедный судия начал над нею ругаться: он велел ей обрезать волосы, но волосы в то же мгновение выросли пред очами всех. Пламень и железо было орудиями ее страданий; но Ангел укреплял рабу Господню. В волнах морских назначен был гроб ее, но влажная стихая сгустела под ее стопами. Наконец, святая девица, прошед сквозь огнь и воду, помолилась Господу, да примет душу ее, и умерла блаженною кончиною 23 . |
| Гибби снова сунул щипцы в огонь и начал было раздувать пламя, как вдруг ему показалось, что Ангус успокоится, если он снимет цепь с его шеи. Гибби отложил мехи и снял с несчастного железный ошейник. Но Ангус решил, что мальчишка сделал это всего–навсего для того, чтобы удобнее ухватить его за горло огненными щипцами. В дикой агонии, обезумев от тщетных попыток вырваться, он заметался ещё сильнее. Гибби тем временем уже развязывал верёвку, прикреплённую к сундуку. Этого Ангус не видел, и когда верёвка вдруг ослабла прямо посередине одного из его яростных рывков, ноги его неожиданно запрокинулись на голову, и на секунду Ангус оказался в совершенно беспомощном положении с задранными вверх ногами. Гибби увидел, что настал решающий момент. Он выхватил из огня неуклюжий инструмент, уселся верхом на Ангуса, ухватил щипцами верёвку, перетягивавшую ему ноги и крепко её сжал, несмотря на неистовые толчки снизу. Пока Гибби пережигал верёвку, Ангусу несколько раз почудилось, что к его телу прикасается раскалённое железо. Но когда Гибби вскочил с него и на одной ноге ускакал прочь, Ангус обнаружил, что свободен и, шатаясь от слабости, с мутной головой поднялся, наконец, на ноги. Гибби стоял рядом и улыбался с такой неподдельной радостью, что Ангус, вскинувший на него глаза, с минуту смотрел на него, не двигаясь. Правда, при этом в нём шевельнулась лишь невнятная мысль о непоследовательности слабоумных, быстро сменившаяся жгучим желанием отомстить этому идиоту за все свои страдания. Но Гибби всё ещё держал щипцы, а руки у Ангуса всё ещё были связаны. Ангус протянул их к Гибби, и тот немедленно бросился их развязывать. На это понадобилось немало времени, и Ангус был почти что вынужден хорошенько рассмотреть лицо этого странного дикаря. И хотя он плохо умел различать в людях добро, то, что он увидел сейчас, поразило и даже усмирило его. Кроме того, он не мог не понять, для чего Гибби так усердно работает ногтями и зубами. Как только с рук егеря упали последние верёвки, Гибби с улыбкой взглянул в его лицо, и в ответ Ангус даже не отвесил ему оплеуху. Держась за стену, Гибби прохромал к двери и открыл её. Кивнув ему в знак благодарности, егерь угрюмо вышел из домика, подхватил своё ружьё, стоявшее у стены, и поспешил вниз по холму. Случись это минутой раньше, он столкнулся бы с Джанет, но она уже снова вошла в хлев, чтобы подоить наконец бедную корову. |
| Глава 10 О скотоподобном разврате Разве вы не знаете, что наши тела – храмы Святого Духа, и тот, кто растлевает (разрушает) этот храм, того разрушает Бог , – говорит апостол Павел. Все другие грехи загрязняют и очерняют только душу. Но мерзкое беззаконие разврата загрязняет всего человека – душу и тело. Напрасна и ложна тогда всякая телесная краса. Безумны и слепы те, кто уничтожают небесный блеск этим кратким наслаждением и омерзительным вкушением. Если любовные дела совершаются для увеличения рода человеческого, как то по Божиему повелению заповедано Адаму, и происходят не без церковного чина, как повелевают священные законы отцов, то это не столь греховно. Любодеяние есть смертный грех, который побеждается очень легко. Нужно только совершенно избегать мест такого «опыта». А кто дерзает испробовать какое-то деяние плоти, – становится одержим совершенно и пропадает. Поэтому легче деве, чем вдове, сохранить целомудрие. Похоть плоти, о брат, есть необузданный конь, который, если наскачет на какие-то скалы, упадет и покалечится. А целомудрие – уздечка, которая создает ему помеху и сдерживает его. Кто не хочет свергнуться со скалы, должен держать уздечку крепко: он должен давать плоти есть столько, сколько ей достаточно, но не больше. Кто погряз в этой склонности, с трудом может обратиться к покаянию, как и поднять глаза к небу, но смотрит, как скотина, в землю, не содержа в себе ничего хоть сколько-нибудь словесного и разумного. Он как бы становится слепым и делает перед лицом Бога и людей столь неподобающие вещи, какие и перед своим слугой или малышом не дерзнул бы ни в коем случае делать. Апостол Павел говорит, что не наследуют Царствия Небесного те, кто находятся в этом грехе. Он есть очаг и огнь мучения. Его дрова – чревоугодие. Его пламя – безобразие. Пепел – нечистота. Дым и искры – позор и постыдность. А его итог – наказание и растление тела, уменьшение доблести и преступление закона. Поэтому Господь предостерегает, чтобы ты заранее соображал и вооружался заботливой мыслью против разврата. Как ты избегаешь очага, чтобы он тебя не обжег, так подобает тебе бежать от жара плоти и огня мучений. Не полагайся на свое целомудрие и воздержанность; ибо многие прежде праздновали победы, а позже были жалко разбиты. Как огонь размягчает железо и обращает его в исконную природу, так и пламя разврата размягчает «железных» людей, даже самых крепких. |
|
|
