| Критикуя гегелизм, как явление одностороннее, составившее кризис немецкой философии в ее наивысшем завершении, Хомяков отдает должное заслугам Гегеля и в своих рассуждениях сглаживает многие крайности его воззрений. И действительно, крайний пантеизм Гегеля, рассматривавший христианскую религию, как низшую и преходящую форму проявления и раскрытия абсолютной идеи в человеческом сознании, вызывал справедливые упреки философствующих людей; учение о свободе воли также не мирилось с необходимостью диалектического развития абсолютной идеи. Тем не менее, в системе Гегеля было много положительных элементов, определявших характер русской философской мысли в тридцатых годах. Далее, в начале сороковых годов ревностным последователем философии Гегеля был Ю. Ф. Самарин , пытавшийся примирить с нею православие. Далеко позже, уже в начале шестидесятых годов, защитником Гегелевской философии является Н. Н. Страхов, находивший, что «в самой сущности Гегелевского взгляда лежит примирение всех взглядов и учений, их взаимное понимание, их слияние» 4 . Влияние идей Гегеля не ограничивалось только сферою русской философской мысли. В сороковых годах и позже передовые представители русского общества, и руководители его сознания: Белинский, Станкевич, Герцен, Бакунин и другие, пропагандировали воззрения Гегеля в своих публицистических и критико-эстетических сочинениях. При своем бесспорно широком распространении в России и влиянии на разные сферы науки и литературы, идеи Гегеля неизбежно должны были отразиться и на русской психологии. Система Гегеля впервые серьезно поставила вопрос о смысле и идеальном значении бытия, а бытие она понимала во всей его целости, как воплощение целей вечного разума. Имея в виду понять и представить всю целость бытия, как процесс самоосуществления самой разумности, эта система была благоприятна для решения вопроса о высшей природе и высшем назначении души, а равно для уяснения высшего смысла и значения душевных явлений. Притом, в первой половине нынешнего столетия, как на Западе, так и у нас исследователями духовной жизни больше всего ценилось уяснение значения и идеальной зависимости явлений духа; мир фактов превратился для них в мир понятий, создаваемых духом с известной правильностью и законченностью. |
| Все это показывает, что политика папы приспособилась к обстановке, сложившейся после 1924 года, когда в главнейших буржуазных государствах - хотя и попеременно - к власти пришли более умеренные политические направления. В первой половине 30-х годов обстановка вновь изменилась; в то время как во Франции папа поддерживал республику, в Испании он выступил в защиту свергнутой в 1931 году монархии. Испанская Республика провозгласила отделение церкви от государства, что папа в своей энциклике «Dilectissima Nobis» от 3 июня 1933 года подверг осуждению. Идеологические основы политики конкордатов, проводившейся папой Пием XI, были разработаны консервативным кардиналом Оттавиани в его книге, опубликованной в 1929 году. Сам Пий XI наиболее подробно изложил свое понимание вопроса о конкордатах в энциклике «Quinquagesimo ante anno» 1929 года. Как после Венского конгресса 1814-1816 годов, так и после подписания мирного договора под Парижем, завершившего первую мировую войну, курия формировала свои отношения с отдельными государствами с помощью конкордатов. Но если прежде конкордаты заключались лишь для урегулирования чрезвычайных обстоятельств, то ныне эти конкордаты стали нормальной, общепринятой формой отношений. Характерной чертой новых конкордатов явилось то, что они были направлены на достижение тесного сотрудничества между государством и церковью по определенным и точно сформулированным вопросам. При осуществлении договоров Ватикан и местные церкви опирались в первую очередь на «Католическое действие». Новые конкордаты показывают позицию папы в области политики: добровольное ограничение церковью своих политических интересов и деятельности для достижения союза с государственной властью. Политика конкордатов Пия XI походила на политику Григория XVI также и в том, что они оба лишали этим католиков способности бороться за свою веру и противостоять преследованиям. Исторические интересы папа принес в жертву сиюминутной победе. Пий XI исходил из опыта XIX века, доверяя больше авторитарным режимам, чем либеральным государствам. Однако вскоре выяснилось, насколько сомнительными оказались политические ценности системы конкордатов, опиравшейся на эти режимы. |
| Биология, и еще раз биология… «Нынче только естественные науки», – как говорили герои романа «Бесы». Но если верховенские в те годы разрабатывали планы, как поработить своей человеконенавистнической идеологией Россию, то Бисмарк и ему подобные думали, как поработить весь мир. Именно на биологии, на голосе «крови и плоти» была основана мифология пангерманистов, которые еще в первой половине XIX века создали политическую «теорию» о «государственных» и «негосударственных» нациях, о нациях «творческих» и нациях, предназначенных служить навозом для «творческих» и «созидательных» наций. К первой категории были отнесены немцы, ко второй – славяне и романские народы. А на каком же основании, спросите вы? На достаточно простом. Романские народы (французы, итальянцы и испанцы) одряхлели и уже неспособны к государственной жизни и государственному строительству, а славянские народы еще слишком юны, слишком варвары, вот поэтому немцам и подобает взять их под опеку. Так, в 50-х годах XIX века баварский генерал Гайльбраннер защищал необходимость и «законность» немецкого владычества над Италией на том основании, что «Италия совершенно не в состоянии оставаться независимой», поэтому немцы и должны господствовать в Италии. Австрия, писал Гайльбраннер, выполняет немецкую культурную миссию, давая себе труд управлять Ломбардией и Венецией «от имени и в интересах всей Германии». Через 10 лет в битве при Сольферино и в других сражениях, разгромив австрийцев и создав Итальянское королевство, итальянцы показали, насколько они одряхлели и неспособны к государственному строительству. Как точно отметил Иван Солоневич: «Германия живет мифами – то есть ложью». Лидером объединения стала не Австрия, а Германия. Действовала она кнутом и пряником, проповедуя братское объединении всей Германии «от Этча до Мемеля», одновременно готовясь присоединить к Германской империи Голландию, Фландрию, Швейцарию и якобы «немецкие» прибалтийские губернии России. С 90-х годов ΧΙΧ века до начала Первой мировой войны ученые-пангерманисты разработали обширную программу германских территориальных захватов во всём мире. По этой широкой программе грабежа германский империализм должен был в ближайшей войне: |
| Наконец, ряд внешних признаков позволяет сблизить Сибирский сборник с рукописями, созданными по заказу Ионы Думина. Эти рукописи имеют тщательную правку с употреблением той же системы киноварных знаков, что и в Сибирском сборнике. Совпадает также рисунок небольших киноварных инициалов растительного орнамента. Погодинский список находится в сборнике XVII в., ГПБ, Погод., 1597, 4°, 120 листов скорописью. Датировка этого сборника вплоть до настоящего времени порождает споры и недоразумения, различные исследователи определяли ее в весьма широких пределах – от XVI в. до второй половины XVII в.. 12 . Почерк рукописи, действительно, с трудом поддается точной датировке в узких хронологических рамках. Впервые обративший внимание на филиграни сборника С. Н. Чернов правильно, на наш взгляд, определил их временем не ранее 40-х годов XVII в. и предпочитал осторожно относить сборник ко второй половине XVII л. Н. А. Казакова, не согласившись с такой датировкой, отождествила одну из филиграней/лотарингский крест с двойным С/со знаками, приведенными у Н. П. Лихачева под 3062 и 3072, датированными 1602 и 1607 гг., и отнесла сборник к первой половине XVII в. Из четырех других филиграней сборника две не были обнаружены ею в альбомах, одна/шут с 5 бубенцами/датировалась по крайне не представительному для этого типа альбому Н. П. Лихачева первой половиной XVII в., а одна не была замечена в рукописи. Между тем филиграни сборника дают основание для более уверенной датировки. Водяной знак «крест лотарингский с двойным С», согласно справедливому мнению А. А. Гераклитова, «в письменных памятниках русского происхождения имеет довольно огражденный период обращения» – с 1643 по 1656 г. 13 . Знак Погодинского сборника гораздо ближе к приведенному в альбоме А. А. Гераклитова под 368/1649 г./, чем к филиграням 3062, 3072 начала XVII в. из альбома Н. П. Лихачева, которые к тому же попали в этот альбом из западноевропейских, а не русских документов ГПБ. Неопознанный Н. А. Казаковой гербовый щит другой филиграни сборника содержит изображение пасхального агнца/лл. 36–37, 69/типа Гераклитов, 1480, 1658 г., или еще ближе – Churchill, 456, 1657 г. 14 . В рукописи имеется еще одни гербовый щит/л. 118/с изображением страсбургской лилии, близким к указанному Гераклитовым под 1643 г.; знак этот не был замечен ранее исследователями. |
| 1876. Новгородские листки, всего два, в настоящее время находящиеся в Санкт-Петербургской Публичной Библиотеке,– Срезневского Древние славянские памятники юсового письма, стр. 25. Листки Ундольского,– из одного евангелия два и из другого два, в настоящее время со всей библиотекой рукописей Ундольского находящиеся в Московском Румянцевском Музее,– Срезневского, ibid. стр. 43 и 185. Апостол в древнее и старое время писался у нас так же, как и евангелие,– в полном виде или в виде избора богослужебных чтений. Употреблялись в приложении к двум его видам и названия «апракос» и «тетро», хотя последнее к нему и не идёт 995 . Богослужебных апостолов от периода до-монгольского пока не известно ни одного (а равно неизвестно и ни одного апостола небогослужебного или полного, за исключением одного списка апостола толкового,– Первой половины тома ниже сноски 1600 (2) ). Псалтыри. Псалтыри богослужебной, т. е. не толковой, а простой, известно: 1 . Отрывок, относимый к XI в. (и замечательный тем, что имеет гадательные приписки),– Срезневского Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках, в Записках Академии Наук, т. XX, книга 1. 2 и 3. Два списка, относимые к половине XIII в., оба находящиеся в библиотеке (бывшей) Новгородского Софийского собора. Оба списка представляют собой псалтыри так называемого «смесного строения», в которых для антифонного или переменного на обоих крылосах пения псалмов, написаны только половины стихов (для одного клироса), тогда как другие половины заключались в других соответствующих книгах,– Срезневского Древние памятники Русской письменности и языка, стр. 59. (В древних памятниках юсового письма Срезневский говорит о Слуцкой простой или нетолковой псалтыри XI века. Но русского ли она письма или южно-славянского, не ясно,– стр. 21). Паремейники. В Московской Синодально-Типографской библиотеке находится 15 номеров пергаминных паремейников, не имеющих годов Два первые из этих номеров с вероятностью относятся к XIII веку, и, может быть, принадлежат ещё первой его половине. |
| Можно выделить следующие направления, посредством которых святитель старался внедрить свои богословские интуиции в учебный процесс: — проектно-аналитическая деятельность, предложение собственных концепций на высочайшее и синодальное утверждение; — рецензирование записок и духовно-учебных проектов, подаваемых в Синод, посредством чего святитель допускал до воплощения соответствовавшие его богословскому видению идеи; — ревизионная деятельность школ различных округов, в рамках которой святитель предписывал исправлять недостатки, отклонявшие духовно-учебный процесс от цели подготовки пастыря; — деятельное архипастырское попечение о школах московского округа: от участия в решении административных вопросов до издания резолюций по учебной и воспитательной части. На протяжении всего периода деятельности святителя прослеживаются единые формулировки духовно-учебных парадигм и богословского видения пастырского служения. Их синтез составлял основу для внедрения принципов пастырской подготовки в духовно-учебный процесс посредством описанных инструментов. Таким образом, попечение о пастырской подготовке в духовных школах формировало образ пастыря, который выполнял в конкретных исторических условиях вневременную, заложенную в Писании роль по уловлению человека в сети спасения, что, в свою очередь, оказало ключевое воздействие на становление имперских институтов в России в первой половине XIX в. Конечно, специфика эпохи не позволила реализовать эти интуиции во всей полноте, обеспечив только логику дальнейшего развития. К концу жизни святителя возобладало иное видение духовной школы, определяемое по преимуществу текущим историческим моментом в ущерб вневременному характеру школы, что отразилось в реформах 1867–1869 гг. Опыт предшественников показывает: скудость пасторологического осмысления подготовки духовенства обусловливает разрыв между дискуссией и практикой пастырской подготовки, что отражено, например, в рамках духовно-учебных реформ 1860-х годов. Этот разрыв наряду с общей социальной и политической проблематикой эпохи приводит к формированию условий, закрепивших тенденции по распространению нигилизма, идей народничества в среде воспитанников семинарий. Святитель видел причины такого положения дел в особенностях осмысления пастырства современниками и стремился сгладить роль духовной школы в формировании этой проблематики. |
| Наделы несостоявшихся частников покупались односельчанами; в результате появились общинники, которые одновременно имели землю в частной собственности. Иногда землю покупала, законно возвращала себе община. Перераспределилось около половины земли, закрепленной в частную собственность. Возникли сложные формы землевладения, которые конкурировали между собой. Столь успешного развития кооперативного движения не знала ни одна страна мира. Не выдерживали возросшей конкуренции традиционные хозяйства помещиков. К началу Первой мировой войны крестьяне купили более половины помещичьей земли, и свыше половины оставшейся у помещиков посевной земли арендовалось крестьянами. Земля законно переходила в трудовые руки средних и зажиточных крестьян! Расчеты экономистов показывали, что помещичьи земли естественным образом перейдут крестьянам, особенно хуторянам, не позднее конца 20-х годов. Одновременно сохранялись образцовые, работающие на рынок и экспорт помещичьи хозяйства, ставшие сельскохозяйственными капиталистическими производствами. Посевные площади с начала века до 1914 г. выросли в среднем на 14 процентов, особенно масштабно на Северном Кавказе — на 47 и в Сибири — на 71 процент. За время реформы сбыт минеральных удобрений увеличился в 7 раз, сельскохозяйственных машин — в 5,5 раза. И с 1908 по 1912 гг. производство ячменя возросло на 62 процента, кукурузы — на 45, пшеницы — на 37,5. Даже в неурожайные 1908 и 1912 годы страна производила 11,5 процента мирового экспорта пшеницы, а в урожайные 1909-1910 — 40 процентов! Сбор зерновых в 1913 году был на треть выше, чем в США, Канаде и Аргентине вместе взятых! К мировой войне наша страна накопила такие хлебные запасы, которых хватило на войну и даже досталось большевикам; которые полностью проели «проклятое прошлое» к 1920 году. Конечно, реформа шла трудно. Страсть к уравниловке оборачивалась завистью и злобой по отношению к самостоятельным, успешным труженикам. Нередко общинники поджигали дома хуторян, травили посевы и губили скот. Доходило до самосудов. Однако урожайность в хуторах намного превосходила общинную. Выстоявшие хуторяне развивались и богатели, их накопления в банках составили два миллиарда золотых рублей в разгар войны. |
| Из других консервативных мыслителей первой половины XIX в. на страницах монографии упоминаются С.Н. Глинка (с. 67-68), теоретики «официальной народности» М.П. Погодин и С.П. Шевырёв (с. 58-59), шеллингианцы Д.М. Велланский и В.Ф. Одоевский (с. 150-152, 194-197). Ключевой вопрос применительно ко всем названным лицам - это их причастность к генезису славянофильства и в то же время расхождения со славянофилами 40-х годов. К сожалению, справедливое стремление подчеркнуть общность всех свободных консерваторов помешало автору остановиться на более дробном делении, осветив и разногласия между ними. В.Н. Шульгин смело предпринимает экскурсы и в историю консерватизма второй половины XIX века. К свободным консерваторам этой эпохи он относит и почвенников (особое внимание при этом уделяется А.А. Григорьеву: с. 96, 245-247, 337), и Майкова с Фетом (с. 287-292), и К.Н. Леонтьева (см. выше). Автор, как и в случае с Чаадаевым, убеждённо отстаивает необходимость отнести В.В. Розанова и даже В.С. Соловьёва к консерваторам (с. 38-40, 60-62, 200-207, 429-431). Все эти ремарки столь интересны, что хочется верить, что В.Н. Шульгин напишет продолжение своего выдающегося труда - книгу о свободных консерваторах второй половины XIX столетия. Помимо прямого и косвенного анализа (подчас блестящего) идейного наследия различных мыслителей, монография В.Н. Шульгина содержит и ряд концептуально важных сюжетов, которые не получили, однако, сколь-нибудь развёрнутой разработки. Во-первых, это вопрос о грани между либеральным консерватизмом (которому и посвящена книга) и консервативным (правым) либерализмом. В.Н. Шульгин вроде бы намекает, что различие заключается в отношении к идее неограниченности монархической власти, к её религиозному обоснованию, к соотношению гражданских и политических свобод и т.д., но специально нигде это не поясняет. С целью критики левого либерализма и социализма автор не раз сочувственно цитирует правых либералов А.И. Тургенева, Б.Н. Чичерина, А.С. Суворина, П.Б. Струве, В.А. Маклакова, В.В. Леонтовича (с. 26, 63, 67-68, 70, 79, 98, 213, 467-468), так что становится непонятно, где же заканчивается свободный консерватизм и начинается консервативный либерализм. В.Н. Шульгин даже приводит слова А.С. Карцова о том, что «правильно понятые» либерализм и консерватизм совпадают. Довершает недоумение по этому поводу странное для консерватора сочувствие автора правому крылу Просвещения XVIII века (Б. Франклин) и декабристам: осуждая их мятеж, В.Н. Шульгин в то же время высоко оценивает их патриотизм, как будто не замечая того, что он был калькой с национализма европейских революционеров конца XVIII - начала XIX вв. и носил глубоко антитрадиционный характер (с. 67-68, 400-407, 460-462) . |
| Ярким примером могут служить взаимоисключающие точки зрения в связи с освобождением заложников в Москве, свидетельствующие о принципиально различных философских основах сознания. «Намерено ли руководство быть последовательным и окончательно подавить уголовный террор без оглядки на морально изолгавшихся правозащитников и «мировую закулису» или оно будет по-прежнему расточать усилия в поиске мнимого согласия с бандитами?» - спрашивают одни. «Прекратить преступную войну против собственных граждан или, более того, «героических горцев», сражающихся против империи-угнетательницы» – требуют другие. Ряды последних в течение второй половины 90-х годов заметно поредели, но именно они оказывали самое непосредственное влияние на формирование общественного мнения в первой половине 90-х годов, осуществляя беспримерное в истории глумление над собственной армией. Как ни парадоксально, именно «миротворцы» несут косвенную ответственность за случившееся в Москве. В этом кажущемся противоречии следует разобраться, ибо оно затрагивает глубинные основы исторического мышления общества, от которого зависит его будущее. Здесь сплетены такие важнейшие аспекты исторического бытия как взаимоотношения общества - нации, социума-сообщества личностей с государством и Отечеством. Важно отметить, что понятия государства и Отечества по-разному трактуются в традиционном, изначально выросшем на христианской основе, сознании и в современном рационалистическом радикально-либеральном или радикально-марксистском сознании. Определение «радикальное» уместно, когда речь идет о постсоветской России, которая, как и в случае с ортодоксальными пламенными большевикам начала ХХ века, являет миру самые крайние выражения тех взглядов и мировоззрений, которые на своей Родине – на Западе до сих пор уравновешиваются другими, в том числе и традиционными основами. Для постсоветского либерального сознания, оторванного всем образованием и идеологией не только от преемственной русской православной культуры, но и от подлинной западноевропейской культуры с ее католической романо-германской основой, стократно верно данное С. Булгаковым в начале ХХ века «несложной философии истории среднего русского интеллигента: «вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация, то есть просветительство, материализм, атеизм…», добавим современные атрибуты: права человека, гражданское общество. |
| Я пришел сюда четверть века назад. Тогда это была своего рода «духовная тюрьма», место ссылки, куда отправляли неугодных власти священников, начиная с 50-х годов. Старостой тут был бывший партизан Павел Кузьмич. Хотя он был из священников, но пошел «другим путем». У него были очень близкие отношения с уполномоченным по делам религии Георгием Семеновичем Жариновым, который очень много делал зла. Из этого храма священники «улетали» под запрещение, и места им не давали. Когда меня назначили сюда в 1981 году, я увидел дух диктаторства и страха перед уполномоченным, прихожане писали друг на друга кляузы уполномоченному и митрополиту. Была неразбериха и раздрай. Я пришел и сказал старосте: Дайте мне только вино, просфоры и свечи, остальное меня не касается. Я говорил проповеди, призывая к вере, к храму Божьему, к молитве. Мои проповеди встретили в штыки. Староста вскакивал со словами: Отец настоятель, опять антисоветчина! Отец настоятель, это нельзя делать! Уполномоченный будет недоволен! Постепенно в храм стали приходить люди, которым было важно, что здесь безбоязненно, в первой половине 80-х годов, можно поговорить со священником. Их поражало, что с отцом Василием можно посоветоваться, и получить ответы на все житейские вопросы. Батюшка, у вас огромный пастырский опыт, больше полувека. Как вы считаете, что в наше непростое время наиболее важно для душевного спасения? Сегодня битва за душу русского человека очень сложная. Когда-то нас, священников послевоенного времени давила советская власть. Сейчас нас давят младосвяты, о которых так много предупреждает Святейший патриарх Алексий. Но, увы, они не внимают голосу совести, голосу первосвятителя, голосу наших архиереев. Нет у них послушания. О том, какой вред приносит это младостарчество, я знаю, потому что очень много езжу по России. Первое и основное: они не хотят заниматься народом. Второе: они далеки от практики жизни. Не знают, что надо сказать человеку скорбящему, ссылаясь на Священное Писание и на святых отцов. Сегодня требуется на злобу нашего времени ответить личным опытом и переживанием. |
|
|
