| 127). «Это один из самых трудных вопросов, – пишет г. Мансветов о последнем вопросе, – и не поддается положительному решению. На основании тех данных, которые были в нашем распоряжении, такая категорическая постановка вопроса представляется невозможной и составляет, по нашему мнению, результат априорного отношения к делу, не допускаемого положительными источниками. В такой общей форме к этому вопросу подойти нельзя, потому что сама по себе она уже заключает недоразумение и отзывается поспешностью» (стр. 129). Но, по нашему личному мнению, всех указанных трудностей не может быть, если раз навсегда мы оставим шаблонную мерку, раз навсегда выработанный план для истории Церковного Устава, станем осторожнее и критически относиться к мнению Никона Черногорца о полных записях и дадим более широкое значение ктиторским типиконам. Все указанные вопросы и трудности или уничтожатся сами собой, или видоизменятся настолько, что решение их не будет невозможностью. При том значении ктиторских уставов, какое мы даем им в истории Церковного Устава, многие из указанных вопросов решаются естественно и легко. Взаимное влияние уставов различных отраслей друг на друга не подлежит никакому сомнению, если нам теперь уже известно, что в одном и том же городе одновременно издавались ктиторами уставы различного характера. Надписания, прологи и эпилоги ктиторских уставов решают вопрос относительно места, где действовал тот или иной устав; свобода действий ктиторов, их широкие права, отсутствие каких бы то ни было официальных принудительных распоряжений со стороны высшей духовной власти, опять-таки одновременность существования порядков с особенностями того и другого устава дают право нам делать заключения о первых следах появления того или другого устава и устраняют необходимость постановки общего вопроса, решение которого в большинстве случаев будет невозможностью. Изложению литургической части в полных студийских записях г. Мансветов предпосылает рассуждение о синаксаре студийском и, конечно, совершенно напрасно пытается отыскать следы его в литературных памятниках. |
| е. после стихир на хвалитех, читаем мы в этой Триоди описание утрени на Пасху, " “Слава в вышних Богу”, якоже и всегда» (л. 54, 55). Если понимать это выражение в том смысле, как его понимает г. Мансветов , т. е. в смысле указания в данном случае на практику студийского устава относительно всегдашнего (якоже и всегда) или, что то же, ежедневного пения великого славословия (стр. 79), то мы будем иметь дело с новой особенностью студийского устава, о которой не знал ни Никон Черногорец, ни все те исследователи, которые занимались данным вопросом в течение 8 столетий после него. Сам г. Мансветов утверждает, как мы видели, что «великого славословия не пели в будние дни», следовательно, не «всегда» его пели, да и по иерусалимскому уставу пение великого славословия составляет отличительную особенность богослужения праздничного и дней в честь святых. Утверждать же, что великое славословие пелось по уставу студийскому, значит полагать ни на чем не основанное резкое различие между этим последним и уставом иерусалимским. Потом, автор прямо насилует факты, когда утверждает, что «в этом, по-видимому, смысле (т. е. пения великого славословия) нужно понимать указания студийского устава 330 в Неделю крестопоклонную, что вынос креста (также и на утрене 14 сентября) совершается по “Святый Боже”». Мы уже заметили, что «Святый Боже» стоит после стихир на стиховне и «Благо есть». Настоящее место в подлиннике читается так: «На утрении. по пе и и двою ка, сносят кресты. ис со удохранильница. и полагается на святей трапезе. до скончания девятыя песни. потом поставляют стол пред олтарем. и простирают на нем паволоку верху. и взимается с святыя трапезы крест и полагается на нем. двема оба полы свещама. по Святый Боже и по Отче наш отпущения не бывает. но попови рекшу возглашение яко Твое есть Царствие. абие начнут пети тре Кресту Твоему покланяемся Владыко и поклонится игумен и попове. и по тех диакон и прочии тре реченому поему и стихирам Честнаго Креста. и по покланении бывши ектении, глаголют Господи помилуй. |
| 24 Апреля, Четверг. Прибыл в 9 часов ровно. Первая лекция, которую слушал, была по естественно-научной Апологетике; отозвался о ней: интересная лекция. Потом посетил и других наставников, некоторых дважды. Каптереву 245 сказал, что читал его диссертацию с интересом. Инспектору говорил одобрительно о моих замечаниях на сочинениях кандидатских (должно быть на сочинения Мансветова). – На завтра назначил с 9–10 часов быть в библиотеке. 25 Апреля, Пятница. В библиотеке осматривал рукописи, выставленные на вид, приискивал в Псалтири Киприановой место, где аллилуия писано двукратно, потребовал себе каталог рукописей академических. Выходя из библиотеки зашел ко мне, навестить меня; при этом сказал, что к успокоению моему, все идет хорошо, спросил о моих прогулках на вольном воздухе и пожелал поскорее видеть перемещение библиотеки в новое помещение. При этом еще высказался с одобрением о моей рецензии на кандидатском сочинении (Мансветова), именно со стороны внимательности, полноты. Затем отправился на слушание лекций. В библиотеке говорил о представлении Д. Ф. Голубинского к уравнению оклада профессорского с прочими, – о своем намерении рекомендовать учреждение класса естественно-научной Апологетики и в других Академиях. – С Инспектором говорил о неутомимом трудолюбии, твердости в своих мнениях, Александра Федоровича Лаврова 246 . Выразил замечание, что мало у нас профессоров ординарных. 26 Апреля, Суббота. Приехал в 9 часов на слушание лекций, кончил несколько ранее. Лектора француза не было. 27 Апреля, Воскресенье. Служил в Троицком Соборе. 28 Апреля, Понедельник. Слушание лекций. 2 Ф. С. Мещерин и А. А. Афинов были товарищами А. В. Горского по Академии и оба кончили курс со степенью магистра. Первый, прослужив некоторое время наставником Рязанской Семинарии, был потом директором Томской гимназии. Последний скончался в сане протоиерея Нижегородского Архангельского собора в 1869 г. 4 Дмитрий Федорович Вознесенский. В 1827 году из воспитанников Костромской семинарии поступил в студенты Петербургской Академии. Окончил курс в 1831 году и был потом ординарным профессором по кафедре Церковной Словесности в Петербургской Академии. Скончался в 1852 году. |
| В письме Н.К. Рериха тому же М.А. Таубе от 20 сентября 1933 года имя Мансветова упоминается в ещё более интересном контексте: «Очень интересно, что Вы не знаете г-на Мансветова, находящегося в Нью-Йорке. Мне известно, что он говорил одному лицу о получении писем от Вас и о поручении ему Вами продажи какого-то китайско-тибетского талисмана. Конечно, всё это звучит несколько фантастически, но и такие факты подлежат расследованию, ибо, как я вижу из Вашего письма, где-то неосновательно употребляется Ваше имя...» . 1931 год был для Фёдора Севериановича омрачён большими неприятностями. Правление «Славянской взаимности» решительно требовало его возвращения в Прагу. В письме Мансветову от 29 апреля 1931 года говорится: «Многоуважаемый Фёдор Северьянович! Правление в заседании своём 18 апреля с/г постановило: 1) Настаивать на возвращении Председателя Правления в Прагу для фактического руководства делами Заложны. 2) Считать в отношении Заложны нецелесообразным дальнейшее пребывание Председателя Правления в Америке. 3) Сообщить Председателю Правления, что Заложна не может выслать ему денег на дорогу, как ввиду тяжёлого материального положения Заложны, так и потому, что согласно условиям, на которых была разрешена командировка Председателя, Заложна не должна нести в связи с ней никаких расходов. Далее Правление позволяет себе сообщить Вам, что ввиду запоздания Вашего ответа вызов Вас к общему собранию уже не имел смысла, т. к. Вы всё равно не успели бы приехать. В связи с фактом Вашего длительного отсутствия и Вашим Заявлением о намерении продолжить Ваше пребывание в Америке, без указания срока Вашего возвращения, Правление вынуждено было обсудить вопрос о Вашем замещении» . Однако Фёдор Северианович не торопится возвратиться в Европу, и правление «Славянской взаимности» напоминает своему бывшему председателю о необходимости уладить денежные расчёты. В ноябре 1931 года из Праги в Нью-Йорк отправляется новое послание: «...это обстоятельство обязывает нас обратить Ваше внимание на совершенно ненормальное положение вопроса с Вашей личной задолженностью Заложне, достигающей с процентами на 31 декабря 1931 года суммы 14.124,30 чехословацких крон. Эта задолженность не только Вами не погашается, а даже не покрыта надлежащим образом Вашими векселями. Такое положение противоречит не только формальным требованиям, но (надеемся, согласитесь с нами) и требованиям общественной морали, особенно в отношении лица, являющегося основоположником учреждения и многолетним его руководителем» . |
| В другом письме, отправленном в том же месяце, Мансветов пишет: «Вопрос идёт в данный момент о конкретизации колонизационного плана. В дело вовлечён один из крупнейших в Америке людей, в настоящее время считающийся лучшим организатором. Он знаком с кооперацией и был организатором фермерского кооперативного союза, охватившего весь Запад Америки. Возможен мой срочный выезд с данным лицом и мистером Ханнеем в Мексико-Сити. Из Мексико-Сити получены очень хорошие вести: правительство в нас очень сильно нуждается, и мы можем многого добиться, в том числе культурной автономии, гарантии наших земельных займов, налоговых льгот и пр., пр. Американцы рассматривают наше дело как опыт разрешения русской проблемы, при этом они все время подчёркивают, что их симпатии на стороне Керенского, Чернова, Милюкова. Но при этом просят не заострять углы против правых и коммунистов. Я сегодня был буквально поражён, когда крупнейшее лицо Соединённых Штатов, финансист, сказал мне буквально следующее: „Я готов целиком вложиться в это дело. Ваше начинание бьёт царизм и большевиков, только никогда не провозглашайте этого„. Если бы в нашем переселенческом деле удалось заполучить поддержку указанных трёх лидеров левого сектора эмиграции, то его можно было бы поставить как разрешение проблемы эмиграции в широком государственном масштабе. Это одновременно ставило бы на разрешение всю русскую проблему. Я взял на себя смелость написать по этому поводу А.Ф. Керенскому. Ответа пока нет, правда, несколько пачек писем гоняются по Америке за мной...» . С самого начала было обговорено, что АСКТ («Американский Славянский Колонизационный Трест») будет строиться исключительно на кооперативных принципах. Поэтому в феврале 1931 года Ф.С. Мансветов отправляет в Американскую федерацию партии эсеров письмо о том, что выходит из партии, но не из-за смены убеждений, а чтобы вывести партию из-под удара критики . Объектом заботы Ф.С. Мансветова были не только русские сектанты, но и простые крестьяне, которые на рубеже 1920–1930-х годов в огромном количестве скопились в Северной Маньчжурии, в так называемом Треёхречье – Хэйлудзянской провинции Китая. Первые русские поселения появились здесь ещё в середине XVII столетия. К концу XIX века этот край, входивший в состав Китая, был заселён в основном русскими крестьянами, потомками казаков Забайкалья. |
| Автор заметки, скрывшийся под инициалами И.М., в духе ленинской стилистики отождествляет избранных в Народный совет с черносотенцами и белогвардейцами, призывая на их головы все революционные кары: «Что означает владивостокский факт? Как его объяснить? Чем его оправдать? Политическое положение яснее ясного, и однако г. г. Мансветов и Погребецкий занимают места на скамьях меркуловского „народного“ собрания. По недомыслию? По слабости? По склонности к чёрной сотне? Какое нам дело! В разгар суровой битвы о противнике не спрашивают: почему он стал врагом?, а спрашивают только: где он? Если эсеры по тем или иным соображениям становятся на сторону контрреволюции, им нечего жаловаться, когда рука Советской республики, разя белогвардейский фронт, тяжело опустится и на них. Такова логика борьбы. Кто вынимает меч из ножен, должен быть готов к тому, что и на него может обрушиться меч противника...» . Обвинения «Правды» в адрес эсеров в соглашательстве с «белогвардейцами и черносотенцами» вряд ли можно считать справедливыми. Эсеры, оставшиеся во Владивостоке, приняли участие в выборах в Приамурское народное собрание и получили вместе с беспартийными крестьянами ни много ни мало 28% голосов. Это открывало возможность влиять на самые важные политические решения. Как разъяснял Ф.С. Мансветов, их вхождение в меркуловское Приамурское народное собрание – это способ взрыва изнутри этого собрания . В то же время правые эсеры участвовали в заговоре против белого режима в конце 1921 года. Они создали подпольные ячейки в белой армии, но стали просить деньги на совершение переворота у большевиков. Весной 1922 года приморские эсеры даже пытались примирить верхушку белой армии с большевиками, однако коммунисты не пошли на это. Наступление Народно-революционной армии Дальневосточной республики под Хабаровском зимой и весной 1922 года привело летом 1922 года к отставке меркуловского правительства и переходу реальной власти к генералу М.К. Дитерихсу, провозглашённому 23 июля 1922 года Правителем Приамурского государственного образования. Первым указом Дитерихс переименовал Приамурское государственное образование в Приамурский земский край, а армию – в Земскую рать. |
| Оказавшись у власти, Дитерихс начал с того, что объявил себя «земским воеводой» и приступил к реорганизации государственного управления в Южном Приморье на началах средневековой Руси. Пытаясь сыграть на религиозных чувствах населения, он установил основной административной единицей церковный приход . 19 октября подразделения Народно-революционной армии подошли к Владивостоку, однако им преградили путь японские части. В этот момент уже полным ходом шла эвакуация офицеров, чиновников, гражданского населения из Владивостокского порта. Начавшаяся спешная эвакуация белых из Владивостока всей тяжестью легла на плечи адмирала Г.К. Старка. 23 октября 1922 года он увёл за границу свою разнокалиберную эскадру. Всего ушло 30 кораблей. Ф.С. Мансветов с семьёй навсегда покинул Россию. В «русской Праге» В 1922 году Ф.С. Мансветов прибывает в Прагу, которая в это время становится одним из крупнейших центров русской эмиграции. Русские эмигранты пользовались покровительством правительства молодой Чехословацкой Республики, которое летом 1922 года организовало программу всесторонней помощи «Русская акция». Правительство Чехословакии щедро финансировало «Русскую акцию», затрачивая на неё до 5% бюджета страны. Всего с 1921 года по 1937 год на благотворительную помощь русским эмигрантам было потрачено более 561 миллиона чехословацких крон . Вместе с тем лидеры Чехословакии не хотели, чтобы эмигранты занимались политической и военной борьбой с Советской республикой. Въезд в страну крайне правым и крайне левым был запрещён. Ограничивался въезд военнослужащих, которые могли составить организованную политическую силу, как это случилось в Болгарии. Основная поддержка «Русской акции» была направлена не на политиков, а на учёных, деятелей культуры и студентов. Тем не менее на первых порах мероприятия «Русской акции» развивались с опорой главным образом на эсеров, лидер которых В.М. Чернов, обосновавшись в Чехословакии в 1920 году, начал издание журнала «Воля России». Участие Ф.С. Мансветова в коалиционных правительственных органах Дальневосточной республики противоречило указаниям высших органов партии эсеров, которые запрещали всякий союз с буржуазными партиями. Сибирский комитет партии эсеров признал позицию Мансветова и некоторых других дальневосточных эсеров предосудительной. Все они были исключены из партии. Тем не менее Заграничная делегация партии эсеров, рассмотрев заявления исключённых Сибирским комитетом политиков, отменила это постановление, и Фёдор Северианович с соратниками были восстановлены в партийных рядах . |
| обозр.», 1883 г.); «Юбилеи Анжело Мая и де-Росси» (ibid.); «Как у нас привились церковные книги» («Приб. к твор. св. Отцов», 1883, ч. 32; 1884, ч. 33); «К материалам для истории церковного устава» (ibid., 1884, ч. 33); «Студийский монастырь и его церковно-служебные порядки» (ibid., 1884, ч.34); «Устав Иерусалимский и его судьба на Востоке и в землях славянских» (ibid., 1884, ч. 34); «Граф А.С. Уваров по отношению к византийской археологии» (брошюра «Незабвенной памяти гр. А.С. Уварова». M., 1885); «Отчет о состоянии и деятельности Имп. Моск. Археологического общества с 17 марта 1883 г. по 1 марта 1884 г.» («Труды Моск. Арх. общ.», 1885, т. X, с. 1-10); «О постах православной церкви» («Пр. к твор. св. Отцов», 1885, ч. 36; 1886, ч. 37). Кроме этих трудов надо отметить: «Полный месяцеслов Востока», разбор сочинения архимандрита Сергия (СПб., 1878) — труд, за который Мансветов получил золотую Уваровскую медаль от Академии Наук, и «Церковный устав (типик). Его образование и судьба в греческой и русской церкви» (M., 1885). За этот труд Иван Данилович был удостоен двух Макарьевских премий — от Московской духовной академии и от св. Синода. Как ученый Мансветов может быть поставлен во главе всех русских специалистов по церковной археологии и литургике. Труды Мансветова написаны языком легким. Он обходил славянский язык и в этом смысле был новатором. Вместе с тем, сблизив язык своей специальности с литературным языком нашего времени, он вызвал сильное неудовольствие со стороны некоторых своих товарищей по перу — «книжников». По своему содержанию труды Мансветова заслуживают весьма серьезного внимания специалистов. Касаясь их, профессор Лебедев в речи, посвященной памяти Мансветова, говорит: «Кто перечтет, сколько новых фактов открыл он своей науке, скольким старым фактам дал новое освещение, сколько тропок к истине расчистил». «Иван Данилович, — продолжает Лебедев, — по одному случайному фрагменту имел способность распознать цельный образ религиозной церемонии, когда-то существовавшей, но теперь исчезнувшей; по одной случайно брошенной древним книжником заметке умел добраться до любопытного обряда». Как профессор, Мансветов оставил по себе хорошую память. Его лекции, правда, не отличались красноречием и не приковывали к себе целиком внимания студентов, но по серьезности содержания, сумме знаний, умению заинтересовать слушателей научными данными — его лекции надо признать незаурядными. Человек весьма образованный, много читавший, изучивший почти все европейские языки, Мансветов пользовался большим уважением как товарищей-профессоров, так и студентов. И те и другие на его похоронах выступили с прочувственными словами. Умер Мансветов 16 декабря 1885 г. в Ялте, но похоронен в Москве в Новодевичьем монастыре. Ал. Ельницкий |
| протоиерей Григорий Мансветов (28.01.1777–12.11.1832) протоиерей Григорий Мансветов Учёный-богослов, духовный писатель, Обер-священник русской армии и флота с 19 сентября 1827 г. по 12 ноября 1832 г., Член Императорской Российской Академии, придворный протоиерей, член Святейшего Синода. Награждён орденами Святой Анны 2-й и 3-й степени, палицей. Биография Родился в городе Тобольске. Сын священника Тобольской градской Андреевской церкви. Родовая фамилия его была не Мансветов, а Мисюрев; переменена она была во время обучения его в семинарии, по распоряжению начальства, которое пожелало обозначить фамилией отличавшее его от всех других качество: кротость и незлобие («mansuetus» в переводе с лытыни означает — кроткий, скромный). Обучался Григорий Мансветов в Тобольской семинарии и Санкт-Петербургской Александро-Невской Академии, и, по окончании курса, с 1788 г. состоял в первой из них учителем высшего красноречия, математики и немецкого языка. Женившись на дочери Тобольского купца Анне Седых, одновременно с поступлением на службу в семинарию, Григорий Иванович принял священный сан и 9 сентября 1799 г. был рукоположен в дьякона к Тобольской Михаило-Архангельской церкви. В 1803 г. высокопреосвященный Антоний (Знаменский) назначил Г. Мансветова священником к местному кафедральному собору и сверх того членом консистории и цензором проповедей. 1 июля 1812 г., по личному выбору обер-священника Озерецковского, Григорий Мансветов был определён учителем словесных наук и греческого языка в Армейскую семинарию, В 1816 г. возведен в сан протоиерея семинарской церкви, при которой оставался до закрытия семинарии. В начале 1819 года поступил законоучителем высших классов гимназии и учительского института; 5 июля того же года был определён к придворному собору. В 1823—1827 годах он — законоучитель 3-й Санкт-Петербургской гимназии. В 1827 году Императорская Российская Академия за литературные труды почтила Григория Ивановича избранием в свои действительные, а Общество словесности, наук и художеств — в свои почетные члены. |
|
|
