| 986 Маргарета была провозглашена святой в 1177 г., и ее останки были перенесены, и погребены в соборе в Роскилле. 987 Область на западном и восточном побережьях северной части Ботнического залива (отсюда, видимо, представление о двух Квенландах). В названии, вероятно, отразилось наименование обитавшего на этой территории западнофинского племени осмысленного скандинавами, как производное от kona «женщина» (род. п. kvenna) и обозначает «земля женщин» (ср. амазонок античной традиции). См. также: Часть I. «Орозий» короля Альфреда. 989 Открытие Гренландии относится к началу 980-х годов и связывается с именем исландца Эйрика Рыжего, который основал первую колонию на южном берегу Гренландии. См. подробнее: Мельникова 1986. С. 82. 990 Сведения об открытии земель к западу и юго-западу от Гренландии, сохранились в большом количестве исландских произведений. «Сага о гренландцах» (1230–1280 гг.) называет их первооткрывателем Бьярни, сына Херьольва, а их первым исследователем – Лейва Счастливого, сына Эйрика Рыжего. Первое событие произошло, вероятно, около 985 г., второе – около 1000 г. 992 Markland «Лесистая земля», как предполагается, Ньюфаундленд, где найдено поселение викингов в Ланс-о-Мидоу. 994 Гренландская епархия с центром в поселении Гарды была учреждена в 1124 г. лундским архиепископом Ассером. 998 Вероятно, это отражение каких-то сведений о малоазийских колониях Греции, или же ошибка составителя трактата. 999 Наименование Sviþjð hinn mikla возникло в контексте ученой легенды о происхождении скандинавских народов от асов, которые – по созвучию – были сочтены жителями Азии, мигрировавшими из Трои на север, в «Малую Свитьод» (или, собственно, Свитьод, т. е. Среднюю Швецию) под предводительством вождя Одина. Название «Великая Свитьод» образовано по типу античного и средневекового обозначения юго-востока Восточной Европы – «Великая Скифия». 1000 Здесь, как и во многих других случаях, автор сополагает «местные» и «ученые» названия географических объектов (ср. также Германия – Саксланд). |
| “Наутилус” плыл среди обломков крушений, точно делая смотр мертвецам. Пятнадцатого мая мы находились на южной оконечности Ньюфаундлендской отмели. Отмель эта образована морскими наносами. Это значительное скопление всевозможных органических остатков, занесенных сюда либо с экватора Гольфстримом, либо с северного полюса противоположным холодным течением, которое огибает американский берег. Здесь образовалась также чудовищная груда рыбьих костей, остатков моллюсков и зоофитов, миллиардами гибнущих в этих местах. На Ньюфаундлендской отмели глубина моря очень незначительна: несколько сот футов, не более. Но к югу вдруг возникает глубокая впадина – пропасть в три тысячи метров. Здесь Гольфстрим расширяется. Он тут образует целое море, но теряет при этом свою быстроту и тепло. Среди рыб, которых “Наутилус” вспугивал при своем приближении, я различил круглоперов, в полметра величиной, с черноватой спиной и оранжевым брюхом, – они являют собой пример исключительной супружеской верности; длинных изумрудных мурен, очень приятных на вкус; карракс с большими глазами, голова которых имеет некоторое сходство с собачьей, бычков и губанов. Но чаще всего нам встречалась треска, которую мы застали в ее излюбленном месте, на отмелях Ньюфаундленда. Можно смело сказать, что треска – это горная рыба, ибо Ньюфаундленд не что иное, как подводная гора. Когда “Наутилус” прокладывал себе дорогу среди сплоченных фаланг трески, Консель не мог удержать возгласа удивления. – Как, это треска! – вскричал он. – А я был уверен, что треска такая же плоская рыба, как камбала. – Что за вздор! Треска бывает плоской только в рыбных лавках, когда она попадает уже выпотрошенной. В море это такая же веретенообразная рыба, как голавль, и отлично приспособленная для плавания! – Хозяину лучше знать, – ответил Консель. – Но как много здесь рыбы – настоящий муравейник! – Ее было бы неизмеримо больше, друг мои, если бы не ее враги – люди. Знаешь ли ты, сколько икринок мечет одна самка? – Предположим, что пятьсот тысяч. |
| “Один на десять тысяч”, – мысленно заключил он. Бэк увидел, как деньги перешли от одного человека к другому, и не удивился, когда худощавый человек взял с собой его и добродушного ньюфаундленда Кэрли. Больше Бэк никогда не видел человека в красном свитере, а когда затем он вместе с Кэрли смотрел с палубы парохода “Нарвал” на удалявшийся Сиэтл, то это было его последним прощанием с теплым Югом. Перро свел его и Кэрли вниз и передал с рук на руки черномазому великану по имени Франсуа. Перро был темноволосым канадцем французской крови, а Франсуа – метисом, вдвое смуглее, чем Перро. Они казались Бэку новой породой людей (ему суждено было увидеть еще много им подобных впоследствии), и, хотя он не чувствовал к ним абсолютно никакой симпатии, однако научился их уважать. Он быстро узнал, что Перро и Франсуа справедливы, спокойны, беспристрастны и слишком умны, чтобы позволить себе издеваться над собаками. На палубе “Нарвала” Бэк и Кэрли увидели двух других собак. Одна была большим снежно-белым псом со Шпицбергена, которого в свое время вывез оттуда капитан китобойного судна и который потом сопровождал геологическую экспедицию в Баренс. Это был очень ласковый пес, но у него была предательская манера улыбаться в лицо и в то же время обдумывать какие-то козни. В первый же день он стащил у Бэка его мясо, Бэк бросился на него, чтобы его наказать, но в эту минуту Франсуа взмахнул хлыстом и ударил преступника. Бэку не оставалось ничего другого, как подобрать лакомую кость. Он решил, что поступок Франсуа свидетельствовал о его справедливости, и его уважение к метису возросло. Другая собака не делала попыток к сближению, но и не пыталась воровать пищу у вновь пришедших. Это мрачное сдержанное существо твердо и определенно давало понять, что желает, чтобы его оставили в покое, и что плохо будет тому, кто захотел бы этот покой нарушить. Собаку звали Дэйв. Все время он ел и спал, позевывал и не проявлял ни к чему ни малейшего интереса. Даже в те часы, когда “Нарвал” проходил залив Королевы Шарлотты и качался по волнам, точно пьяный, когда Бэк и Кэрли волновались и чуть не сошли с ума от страха, Дэйв недовольно поднимал голову, удостаивал их равнодушным взглядом, позевывал и снова засыпал. |
| — Идем, Уотсон, скорее! — шепнул Холмс, и мы, стараясь не шуметь, устремились сквозь кусты к тому месту, откуда видна была боковая стена особняка, увитая плющом и залитая светом молодой луны. Мы ясно разглядели скрюченную фигуру профессора и вдруг увидели, как он начал с непостижимым проворством карабкаться вверх по стене. Он перелетал с ветки на ветку, уверенно переставляя ноги, цепко хватаясь руками, без всякой видимой цели, просто радуясь переполнявшей его силе. Полы его халата развевались в воздухе, и он был похож на гигантскую летучую мышь, темным квадратом распластавшуюся по освещенной луной стене его собственного дома. Вскоре эта забава наскучила ему, он спустился вниз, перескакивая с ветки на ветку, опять встал на четвереньки и все тем же странным способом направился к конюшне. Овчарка уже выскочила на улицу, захлебываясь бешеным лаем, а завидев хозяина, и вовсе осатанела. Она рвалась с цепи, дрожа от злобы и возбуждения. Профессор приблизился к ней и, присев на корточки, совсем близко, но с таким расчетом, чтобы она не могла его достать, принялся дразнить ее на все лады. Он собирал камешки и полными горстями бросал их псу в морду, тыкал его палкой, поднятой с земли, размахивал руками прямо у разинутой собачьей пасти — короче говоря, всячески старался подстегнуть и без того неудержимую ярость животного. За все наши похождения я не припомню более дикого зрелища, чем эта бесстрастная и еще не утратившая остатков достоинства фигура, по-лягушечьи припавшая к земле перед беснующейся, разъяренной овчаркой и обдуманно, с изощренной жестокостью старающаяся довести ее до еще большего исступления. И тут в мгновение ока — свершилось! Нет, не цепь лопнула: соскочил ошейник, рассчитанный на мощную шею ньюфаундленда. Мы услышали лязг упавшего металла, и в тот же миг собака и человек, сплетенные в тесный клубок, покатились по земле, первая — с яростным рыком, второй — с пронзительным, неожиданно визгливым воплем ужаса. Профессор был буквально на волосок от гибели. Рассвирепевшее животное вцепилось ему в горло, глубоко вонзив в него клыки, и профессор потерял сознание еще до того, как мы успели подбежать и разнять их. Это могло бы оказаться опасной процедурой, но присутствия Беннета и одного его окрика оказалось довольно, чтобы мгновенно унять огромного пса. На шум из комнаты над конюшней выскочил заспанный, перепуганный кучер. |
| — Нельзя, нельзя сегодня, — прикрикнул он при этом. — Как ты покажешься на глаза дамам, если с тебя будет течь вода? Куш! Вслед за джентльменом и собакой вошел в лодку и Кленнэм. Собака послушно улеглась под скамью, а джентльмен остался стоять, заложив руки в карманы и загораживая Кленнэму перспективу. Как только лодка коснулась берега, и джентльмен и собака легко соскочили на землю и ушли. Кленнэм был очень рад от них избавиться. Он уже подходил к садовой калитке, когда часы на ближней церкви пробили назначенное для завтрака время. Не успел он дернуть колокольчик, как из-за ограды послышался громкий собачий лай. «Вчера я тут никаких собак не слышал», — подумал Кленнэм. Одна из румяных служанок отворила калитку, и первое, что представилось его взгляду, были ньюфаундленд и его хозяин. — Мисс Минни еще не спускалась вниз, джентльмены, — зарумянившись еще больше, сказала привратница, когда все трое вошли в сад. Затем, обращаясь к хозяину собаки, она добавила: — Мистер Кленнэм, сэр, — и убежала. — Забавно, как мы с вами повстречались, мистер Кленнэм, — сказал молодой человек. Собака тотчас замолчала. — Разрешите представиться: Генри Гоуэн. Не правда ли, чудесный уголок, и сегодня он особенно хорош. Тон был приветливый, голос приятный; и все же Кленнэм почувствовал, что если бы не принятое решение не влюбляться в Бэби, этот Генри Гоуэн ему бы не понравился. — Вы как будто не очень хорошо знаете здешние места? — спросил этот Гоуэн после того, как Артур также высказал свое восхищение. — Совсем не знаю. Я здесь первый раз и только со вчерашнего вечера. — А-а! Ну, надо сказать, вы попали не в самую лучшую пору. Какая красота была здесь нынешней весной, перед тем как хозяева отправились в путешествие! Право, жаль, что вы не могли этого видеть. Если бы не упоминавшееся уже не раз решение, Кленнэм в ответ на эту любезность от души пожелал бы ему провалиться в кратер Этны. — Я за последние три года имел удовольствие бывать здесь в самое разное время, и смею вам сказать, это — рай! |
| – Нет, – отвечал Боб, – не случалось. – И никогда не бывали на таком кладбище, где бы стоял памятник форейтору, и мертвого форейтора вы никогда не видели? – допытывался Сэм. – Никогда, – заявил Боб. – Правильно! – в торжеством воскликнул Сэм. – И никогда не увидите. И еще кое-чего никто и никогда не увидит – мертвого осла. Ни один человек не видел мертвого осла , кроме джентльмена в коротких черных шелковых штанах, знакомого молодой женщины, которая пасла козу; но то был французский осел и, стало быть, не регулярной породы. – Какое же это имеет отношение к форейторам? – полюбопытствовал Боб Сойер. – А вот послушайте, – отвечал Сэм. – Кое-кто из очень умных людей утверждает, что и форейторы и ослы бессмертны, но я так далеко не пойду, а скажу вот что: как только они почувствуют, что подходит старость и работа им не под силу, они все вместе куда-то отправляются, обычным порядком, по одному форейтору на пару ослов. Что с ними затем происходит – никто не ведает, но, по всей вероятности, они забавляются в каком-нибудь другом мире, потому что ни одному человеку не доводилось видеть, чтобы осел или форейтор забавлялись на этом свете! Излагая эту изумительную научную теорию и подкрепляя ее любопытными статистическими и иными данными, Сэм Уэллер коротал время, пока не доехали до Данчерча, где получили сухого форейтора и свежих лошадей. Следующая остановка была в Девентри, а затем в Таустере, и в конце каждого перегона дождь лил сильнее, чем вначале. – Послушайте, – взмолился Боб Сойер, заглядывая в окно кареты, когда они остановились у гостиницы „Голова Сарацина“ в Таустере, – этак, знаете ли, продолжаться не может. – Ах, боже мой! – воскликнул мистер Пиквик, очнувшись от дремоты. – Боюсь, как бы вы не промокли. – Как бы я не промок? – повторил Боб. – Пожалуй, это уже случилось. Кажется, я отсырел. Боб действительно отсырел: вода струилась у неге с шеи, локтей, обшлагов и колен, и весь его костюм так блестел от воды, что можно было принять его за клеенчатый. – Я немножко промок, – продолжал Боб, отряхиваясь и разбрызгивая воду, словно ньюфаундлендская собака, только что выбравшаяся на сушу. |
| – Овчарку. Кавказскую овчарку. Наполовину. А наполовину – немецкую. Будет у тебя на улице жить, дом сторожить. Я вспомнила, как когда-то, гостя у него в епархии, видела там во дворе епархиального управления великолепных кавказских овчарок. Он, заметив мое восхищение, позвал своего келейника, и тот вынес откуда-то чудесного огромного щенка на толстых, расползавшихся в разные стороны лапах и поставил передо мной. – Сколько ему? – спросила я, с удовольствием беря его на руки и ощущая тяжеленький теплый груз. – Месяц. А какой большой! Не хочешь такого? – У меня же Тартюф, – объяснила я. И вот теперь речь, стало быть, шла о таком вот щенке. Смешном огромном увальне. С шерстью, под которой и детенышу не страшен наш переделкинский мороз. А то, что в нем что-то от немецкой овчарки будет, так это, быть может, даже еще и лучше! Немецкие овчарки такие умные, благородные! Никакой бессмысленной злости. Будет детей радовать, дом сторожить. – Хорошо, – кивнула я. – Как благословите! – добавила, вспомнив, что все-таки говорю с владыкой. С тем и расстались. Звонит мне владыка через несколько дней: – Ты будешь завтра с утра дома? Тебе мои священники щенка привезут. Действительно, на следующее утро вкатывается ко мне во двор машина, из нее вылезают священники и несут мне коробку, а в коробке – маленький такой золотисто-серебряный щеночек. Величиной с котенка. Весь помещается у меня на двух ладонях. Дрожит, бедный, хвостик аж трепещет. Я его прижала к себе, он так и льнет к груди, повизгивает. Лаять даже еще не умеет. – Сколько же ему? Я думала: неделя. – Месяц, – отвечают священники. Я как-то даже смутилась – таким же крошечным был мой ньюфаундленд Тартюф, когда мы его, недельного, взяли от мамки. А тут – месяц и такой крошечный песик! А в месяц Тартюф был уже ого-го какой! Килограммов на семь тянул. Да и месячная кавказская овчарочка, которую нам владыка во дворе показывал, тоже была раза в четыре больше. Я перевернула собачку на спинку и погладила ее нежное розовое пузико. – А какого она пола? – вдруг спросила я, смутно заподозрив нечто. – Мальчик или девочка? |
| — Ах так?! — возмутился я. — Ну как хотите! И вообще, главный праздник, Успение, уже прошел. А благословение я спокойно возьму у кого–нибудь из монастырских батюшек. Сказав это, я развернулся и направился прочь. Но, на беду, мне так и не встретился ни один священник. Все готовились к долгой вечерней службе или были где–то на послушаниях. Времени до поезда оставалось немного, и, махнув рукой, я поспешил к автобусу. На автовокзале меня ждала еще одна неожиданность: билетов до Пскова не было. Но и это меня не остановило. Я упросил кассиршу, и она наконец отыскала мне билет на самый неудобный рейс: автобус хотя по расписанию и поспевал к моему поезду, но до Пскова делал длинный крюк через окрестные деревни. Я уселся в первом ряду у окошка, и вскоре передо мной замелькали мокрые от дождя деревянные дома и печальные северные пашни. Настроение было скверное. Хуже не придумаешь. На сердце лежала тяжесть от ссоры с отцом Рафаилом, которого я все–таки очень любил. И еще, конечно, совесть обличала, что я взял да и уехал с Погребения Плащаницы. И благословения на дорогу так и не взял… «До чего я дожил!» — проносилось у меня в голове, пока мы тряслись в еле тащившемся допотопном автобусе. Совершив объездной путь по окрестным селам, мы выехали на псковскую дорогу и автобус побежал резвее. Мы миновали поворот на Печоры, когда на шоссе прямо под моим окном наш автобус начал обгонять красный «Жигуленок». Я следил за ним рассеянным взглядом и видел, как «жигуленок» припустил, но после обгона вдруг резко вывернул вправо и оказался под колесами нашего «Икаруса». Раздался пронзительный скрежет металла, завизжали тормоза. Пассажиров бросило вперед. Все закричали… А громче всех закричал я, мгновенно потрясенный страшной догадкой: — Это из–за меня–я!!! Может, это глупо и смешно, но я, когда вспоминаю эту давнюю историю, до сих пор уверен, что случившееся произошло по моим грехам, из–за моего упрямства и непослушания. А тогда, в общей панике, на мой крик никто не обратил внимания. Автобус еще несколько метров протащил машину перед собой по асфальту и остановился. Наш водитель открыл двери и бросился к раздавленному автомобилю. Автобус буквально нависал над грудой измятой легковушки. За водителем выбежали пассажиры. От ужаса все замерли на месте перед искореженным «Жигуленком». Вдруг его дверь, скрипя, приоткрылась и оттуда выскочил огромный черный ньюфаундленд. Пес пронзительно заскулил и сразу дал стрекача по шоссе. Я в жизни не видел, чтобы у собаки, даже когда она очень испугана, был так поджат хвост — под самое горло. Вслед за ньюфаундлендом из машины показалась девочка лет двенадцати. Слава Богу, она была совершенно цела! Девчонка закричала вслед убегающей собаке: «Принц! Принц! Ко мне!» — и помчалась за псом. |
| В кон. XVII - нач. XVIII в. К. оказалась втянута в войну Аугсбургской лиги (1688-1697) и войну за Испанское наследство (1701-1714). Однако, несмотря на то что владения Лондона были существенно более развиты и населены, боевые действия шли с переменным успехом, французы эффективно использовали тактику партизанской войны и располагали существенной поддержкой индейцев (на стороне англичан выступала только Лига ирокезов). Попытки англичан в 1690 и 1711 гг. захватить Квебек провалились. В 1710 г. англичанам удалось взять Пор-Руайаль и окончательно установить контроль над Акадией (Нов. Шотландией). По условиям Утрехтского мира (1713) эта колония, а также о-в Ньюфаундленд и побережье Гудзонова зал. окончательно перешли к Англии. Смерть ген. Дж. Уолфа в битве при Квебеке. 1770 г. Худож. Б. Вест (Национальная галерея Канады, Оттава) Смерть ген. Дж. Уолфа в битве при Квебеке. 1770 г. Худож. Б. Вест (Национальная галерея Канады, Оттава) Французы попытались укрепить свои позиции в К. и начали строить на о-ве Кейп-Бретон мощную крепость Луисбур. В 30-40-х гг. XVIII в. французы продолжали исследование канад. запада в надежде выйти к Тихому океану. Однако им удалось добраться только до Скалистых гор (экспедиция семьи Ла Верандри). В 1-й пол. XVIII в. Нов. Франция, с одной стороны, продолжала развиваться (росло население, развивалась экономика, формировалась франко-канадская культура), однако с другой - обозначились такие негативные явления, как коррупция среди колониальной верхушки, отрицательное отношение к колонии со стороны франц. общества, пренебрежение со стороны властей метрополии. В сер. XVIII в., когда англо-франц. соперничество в Сев. Америке вступило в решающую фазу, эти моменты ослабили положение французов. Война за Австрийское наследство (1740-1748) затронула и колонии: англ. колонисты смогли в 1745 г. захватить Луисбур, однако по условиям мирного договора он был возвращен Франции. После этого, несмотря на установившийся в Европе мир между Англией и Францией, противостояние этих стран в Сев. |
| В начале прошлого века события, героем которых был морской змей, перемещаются из Скандинавии в Атлантический океан — к берегам Северной Америки. Здесь странное создание в течение нескольких недель 1817 года видели в море несколько сот человек — моряков, рыбаков, случайных прохожих. Место действия — побережье США и Канады между мысом Гаттерас и Ньюфаундлендом, в особенности Массачусетский залив и окрестности города Глостера. Из свидетельских показаний можно заключить, что загадочное животное имело змееподобный вид, в длину достигало 80—90 футов (около 27 метров), голова «как у гремучей змеи, но величиной с лошадиный череп», плавает, извиваясь в вертикальной плоскости, во всяком случае над водой видели странные перемещающиеся «горбы» — по-видимому, кольца его крутоизогнутого тела. Сбором сведений, касающихся странного животного, занялся особый научный комитет, назначенный Линнеевским обществом Бостона. Члены комитета провели очень серьёзное и тщательное расследование. Они записывали свидетельства только тех людей, которые собственными глазами видели странное животное. Показание давалось под присягой и только в письменном виде. Свидетель должен был, кроме того, ответить на 25 вопросов, искусно подобранных членами комитета не только с целью уточнения обстоятельств, но и проверки добросовестности допрашиваемого. Дело, как видите, было поставлено серьёзно, и материал собрали богатый, но грубая ошибка, которую, к несчастью, допустило в последнюю минуту Линнеевское общество, дискредитировало всю его работу. Случилось так, что один мальчик увидел на берегу странную трехфутовую «горбатую» змею, а его отец заколол её вилами. Мёртвое животное представили в Линнеевское общество Бостона как возможного кандидата в морские змеи. Учёные члены общества с нетерпением осмотрели необычный экспонат и, увидев на его спине несколько уродливых горбов, без колебаний решили, что имеют дело с… детёнышем того самого монстра, которого сотни наблюдателей видели в море в течение нескольких предыдущих недель. Натуралисты из Линнеевского общества назвали «горбатого» морского змея Scoliophis atlanticus и опубликовали его описание и рисунки. Когда же более сведущие люди взглянули на эти рисунки, оказалось, что «атлантический горбач» — всего-навсего чёрный уж (Coluber constrictor), изуродованный болезнью. |
|
|
