| — Из-за такого пустяка в допр нечего садиться. Уберу, черт с вами! Я на него загремел: — Как ты разговариваешь? — Да как же с вами разговаривать? Да ну вас к..! — Что? Выругайся… Он вдруг засмеялся и махнул рукой. — Вот человек, смотри ты… Уберу, уберу, не кричите! Нужно, однако, заметить, что я ни одной минуты не считал, что нашел в насилии какое-то всесильное педагогическое средство. Случай с Задоровым достался мне дороже, чем самому Задорову. Я стал бояться, что могу броситься в сторону наименьшего сопротивления. Из воспитательниц прямо и настойчиво осудила меня Лидия Петровна. Вечером того же дня она положила голову на кулачки и пристала: — Так вы уже нашли метод? Как в бурсе, да? (Бурса — общежитие при духовных семинариях и училищах, синоним сурового режима и грубых нравов с применением телесных наказаний (ZT. Помяловский Ник Герасимович М.1951. Очерки бурсы)). — Отстаньте, Лидочка! — Нет, вы скажите, будем бить морду? И мне можно? Или только вам? — Лидочка, я вам потом скажу. Сейчас я еще сам не знаю. Вы подождите немного. — Ну хорошо, подожду. Екатерина Григорьевна несколько дней хмурила брови и разговаривала со мной официально-приветливо. Только дней через пять она меня спросила, улыбнувшись серьезно: — Ну, как вы себя чувствуете? — Все равно. Прекрасно себя чувствую. — А вы знаете, что в этой истории самое печальное? — Самое печальное? — Да. Самое неприятное то, что ведь ребята о вашем подвиге рассказывают с упоением. Они в вас даже готовы влюбиться, и первый Задоров. Что это такое? Я не понимаю. Что это, привычка к рабству? Я подумал немного и сказал Екатерине Григорьевне: — Нет, тут не в рабстве дело. Тут как-то иначе. Вы проанализируйте хорошенько: ведь Задоров сильнее меня, он мог бы меня искалечить одним ударом. А ведь он ничего не боится, не боятся и Бурун и другие. Во всей этой истории они не видят побоев, они видят только гнев, человеческий здрыв. Они же прекрасно понимают, что я мог бы и не бить, мог бы возвратить Задорова, как неисправимого, в комиссию, мог причинить им много важных неприятностей. Но я этого не делаю, я пошел на опасный для себя, но человеческий, а не формальный поступок. А колония им, очевидно, все-таик нужна. Тут сложнее. Кроме того, они видят, что мы много работаем для них. все-таки они люди. Это важное обстоятельство. |
| Я начал с первого. Мне нужно было изолировать Осадчего и Таранца. Карабанов, Митягин, Приходько, Бурун относились ко мне хорошо, и я рассчитывал на их поддержку. Но самое большое, что мне удалось — это уговорить их не трогать евреев. — От кого их защищать? От всей колонии? — Не ври, Семен. Ты знаешь — от кого. — Что с того, что я знаю? Я пойду на защиту, так не привяжу к себе Остромухова, — все равно поймают и набьют еще хуже. — Я за это дело не берусь — не с руки, а трогать не буду: они мне не нужны. Задоров больше всех сочувствовал моему положению, но он не умел вступить в прямую борьбу с такими, как Осадчий. — Тут как-то нужно очень круто повернуть, не знаю. Да от меня все это скрывают, как и от вас. При мне никого не трогают. Положение с евреями становилось тем временем все тяжелее. Их уже можно было ежедневно видеть в синяках, но при опросе они отказывались назвать тех, кто избивает. Осадчий ходил по колонии гоголем и вызывающе посматривал на меня и на воспитателей из-под своей замечательной холки. Я решил идти напролом и вызвал его в кабинет. Он решительно все отрицал, но всем своим видом показывал, что отрицает только из приличия, а на самом деле ему безразлично, что я о нем думаю. — Ты избиваешь их каждый день. — Ничего подобного, — говорил он неохотно. Я пригрозил отправить его из колонии. — Ну что ж. И отправляйте! Он очень хорошо знал, какая это длинная и мучительная история — отправить из колонии. Нужно было долго хлопотать об этом в комиссии, — представлять всякие опросы и характеристики, раз десять послать самого Осадчего на допрос да еще разных свидетелей. Для меня, кроме того, не сам по себе Осадчий был занятен. На его подвиги взирала вся колония, и многие относились к нему с одобрением и с восхищением. Отправить его из колонии значило бы законсервировать эти симпатии в виде постоянного воспоминания о пострадавшем герое Осадчем, который ничего не боялся, никого не слушал, бил евреев, и его за это «засадили». Да и не один Осадчий орудовал против евреев: Таранец не был так груб, как Осадчий, но гораздо изобретательнее и тоньше. Он никогда их не бил и на глазах у всех относился к евреям даже нежно, но по ночам закладывал тому или другому между пальцами ног бумажки и поджигал их, а сам укладывался в постель и представлялся спящим. Или, достав машинку, уговаривал какого-нибудь дылду вроде Федоренко остричь Шнайдеру полголовы, а потом имитировать, что машинка испорчена, куражиться над бедным мальчиком, когда тот ходит за ним и просит со слезами окончить стрижку. |
| С нею сызмала посещал я могилы дедушки с бабушкою, с нею сажал на них красивые цветы по весне. Теперь цветочный ковер разрушен лопатами — там, где предстоит упокоиться князю Ростиславу. Но о каком же обычае тогда речь? Последнюю ночь свою на земле князь Ростислав ночевал не в опочивальне, а в церкви. Восковые свечи всю ночь ярко освещали храм, а добрые монахи читали над ним часы. Облаченный в кольчугу, украшенную золотыми накладками, в красном корзне, подбитом мехами, с чеканным золотым обручем на голове, он спал в дубовом гробу, таком тяжелом, что утром, после панихиды, его выносили из храма восемь человек. Когда гроб покинул церковное крыльцо, к погребальной процессии присоединился конюший, что вел в поводу заседланного по-прежнему отцовского коня. Буруна подвели к разверстой могиле. Да уж не хотят ли они убить славного скакуна, как то делалось в старые времена?! Хоть сердце мое и плакало от горя, но кулаки невольно сжались. Я решился воспрепятствовать гибели благородного животного. «Ты дуброва моя, дубровушка, Ты дуброва моя зеленая, Ты к чему рано зашумела, Преклонила свои веточки?» — запели молодые девушки, каждая из которых несла в руках сноп алых маковых цветов. Тут я обратил внимание на то, что монахи больше не поют, да и в процессии их боле не видно. Кто-то подал мне знак первым бросить в могилу горсть земли. «Из тебя ли, из дубровушки, Мелки пташечки вон вылетали, Одна пташечка оставалася, Горемычная кукушечка!» — продолжали девушки печальными голосами. Многих из них я знал по имени либо в лицо, но теперь все они казались какими-то незнакомыми. Были они босы, в грубых рубахах, с распущенными косами. Конюший расстегнул подпруги и снял с конской спины окровавленное седло. «Что кукует она день и ночь, Ни на малый час перемолку нет?» — пели девушки. Конюший совлек теперь с коня попону. «Разорено у ней тепло гнездышко, Плачут детушки, кукунятушки!» Конюший снял с Буруна узду. Конь встряхнул головою и заржал. К радости моей, никакой угрозы для отцова любимца я не видел. Напротив, люди расступились перед ним влево и вправо. Бурун постоял мгновенье, словно раздумывая, а затем поскакал прочь. - Не печалься о добром коне, — негромко сказал мне кто-то рядом, я не понял в толпе, кто. — Удел его отныне легок. Будет он пастись на воле, но никогда не понесет на себе человека. |
| — Да что вы говорите! Как же это случилось? А комнезам ваш где? — Комнезам у нас маленький. А случилось так: земля ж та осталась при усадьбе, собирались же там что-то делать. А сельсовет свой, поразбирали. Тай годи! — Ну, теперь дело пойдет веселей! — закричал Карабанов. — Держись, Лука! В начале сентября я возвращался из города. Было часа два дня. Трехэтажный наш шарабан не спеша подвигался вперед, сонно журчал рассказ Антона о характере Рыжего. Я и слушал его, и думал о разных колонистских вопросах. Вдруг Братченко замолчал, пристально глянул вдаль по дороге, приподнялся, хлестнул по лошади, и мы со страшным грохотом понеслись по мостовой. Антон колотил Рыжего, чего с ним никогда не было, и что-то кричал мне. Я, наконец, разобрал, в чем дело. — Наши… с сеялкой! У поворота в колонию мы чуть не столкнулись с летящей карьером, издающей странный жестяной звук сеялкой. Пара гнедых лошадок в беспамятстве перла вперед, напуганная треском непривычной для них колесницы. Сеялка с грохотом скатилась с каменной мостовой, зашуршала по песку и вновь загремела уже по нашей дороге в колонию. Антон нырнул с шарабана на землю и погнался за сеялкой, бросив вожжи мне на руки. На сеялке, на концах натянутых вожжей, каким-то чудом держались Карабанов и Приходько. Насилу Антон остановил странный экипаж. Карабанов, захлебываясь от волнения и утомления, рассказал нам о совершившихся событиях: — Мы кирпичи складывали на дворе. Смотрим, выехали, важно так, сеялка и человек пять народу. Мы до них: забирайтесь, говорим. А нас четверо: был еще Чобот и… кто ж? — Сорока, — сказал Приходько. — Ага, и Сорока. Забирайтесь, говорю, все равно сеять не будете. А там черный такой, мабудь цыган… та вы его знаете… бац кнутом Чобота! Ну, Чобот ему в зубы. Тут, смотрим, Бурун летит с палкой. Я хватил коня за уздечку, а председатель меня за грудки… — Какой председатель? — Да какой же? Наш — рыжий Лука Семенович. Ну, Приходько его как брыкнет сзади, он и покатился в рылю носом. Я кажу Приходьку: сидай сам на сеялку — и пайшли, и пайшли! В Гончаровку вскочили, там парубки по дороге, так куды?.. Я по коням, так галопом и вынесли на мост, а тут уже на мостовую выехали… Там осталось наших трое, мабудь их здорово помолотили. |
| Внешние события в жизни Леонтьева за трактуемый период таковы 34 . Непосредственно по окончании курса университета Л. отправился врачом-добровольцем в Крым. По заключении мира в 1856 году он возвратился в Россию, был сельским и домашним врачом в Нижегородской губернии, в имении барона Д. Г. Розена, где пробыл до мая 1860 года. Лето и осень этого года Л. провел в своем имении Кудинове. В 1860 году он отправился в Петербург с целью отыскать себе другого характера занятия, которые бы оставляли больше времени для самообразования. В 1863 году он поступает на службу в министерство иностранных дел. Был последовательно секретарем на о. Крите, консулом в Адрианополе, Тульче, Янине и Салониках. – Все время от университетской скамьи посвящено было усиленным занятиям, с одной стороны, естественными науками, особенно любимой из них зоологией, с другой – изучению русской и иностранной литературы и философии 35 . К означенному периоду, кроме нескольких статей, относятся роман «Подлипки», а также особенно важные для определения душевного настроения автора повести «В своем краю», «Ай-Бурун» 36 и большая публицистическая статья «Грамотность и народность» 37 . Эстетом вышел Леонтьев из Университета. Мы видели, как последовательно дошел он вслед за потерей веры до имморализма, или, пользуясь его собственным выражением, до «жестокой иногда борьбы поэзии с нравственностью» 38 . Суррогат религии, простое умственное успокоение, более безнадежное, чем открытое неверие, эстетический деизм – вот та вера, на которой успокоился Леонтьев на долгое время. Эстетическим вкусом оценивал он достоинство тех или других форм религиозного сознания. Православие и папство, равно как буддизм и мусульманство, были для него более или менее красивыми фактами жизни – и только это осталось в качестве следа детского религиозно-бытового воспитания... В эту «бестолковую пору» своей жизни Леонтьев расстался и с монархическими преданиями своей семьи. Но насколько безнадежным был он в религиозном отношении, настолько же эстетизм, по его выражению, дал ему возможность выдержать напор того демократизма, «который широкой волной разлился в 60-ые годы“. То, что в студенческие годы было в значительной степени одной лишь «натурой“, у тридцатилетнего Леонтьева начинает принимать характер системы. Демократизм Л. и на студенческой скамье был в значительной степени лишь словесным. В более же зрелую пору он быстро уступил место культу сложности и разнообразия жизни, горячим поклонником которого оставался он вплоть до могилы. Пафос вражды к демократическому уравнению людей, к «эгалитарному прогрессу», по его позднейшей терминологии, которым всего больше характеризуется писательский темперамент Леонтьева, зародился в нем с самого начала его самостоятельной жизни. |
| На сей раз он не успел закричать, только повалился под конские ноги. Но не успел отец отереть пот, как сделалось ясным, что степняк скакал от него хоть и безумно, да не бесцельно. Вдали показались три всадника, верно, то была часть разбойничьего отряда, посланная налегке вперед. Увидев князя Ростислава в одиночестве над телом своего вожака, они со всех сил поскакали к нему. Разъяренный сражением, князь Ростислав и не подумал уклоняться от схватки, хоть бы и неравной. И хотя он погиб в ней, но поражения он не потерпел! Иссеченное тело его дружинники нашли рядом с порубленными телами троих печенегов. Так рассказал мне гонец, я же слушал, но удерживался от слез, поскольку рассказ его предназначался князю. Через два дня дружинники в дом воротился не отец, но его бездыханное тело. Везли его на носилках, укрепленных меж двумя лошадьми. Окровавленное же седло его собственного любимого коня было пусто. К недоуменью моему коня этого, любимого отцовского вороного пятилетка дивных статей, прозваньем Бурун, так и поставили в стойло заседланным. Тихие и благочинные похороны княгини еще дробились в душе множеством светлых воспоминаний, но похороны князя оказались вовсе другими. «Женское дело голубиное, — говаривали дружинники и бояре, — а как не почтить смерть воина старым обычаем?» Непонятны показались мне эти слова. Уж никак не могли они значить, что тело отца хотят предать языческому огненному погребению. Сам видал я накануне, как в ограде семейного нашего храма святой Ольги добрые монахи рыли глубокую могилу. Где как, а у нас в Ведове могилы в земле роют монахи, прочий люд страшится по суеверию и браться за такое дело. В наших краях кладбища христианские встречаются покуда много реже, нежели рукотворные холмы, возведенные над пеплом в просторе полей. Но ветры и дожди постепенно точат верхушки земельных насыпей, а просторные покуда кладбищенские ограды понемного заполняются крестами. И все же кладбищ люди побаиваются, в особенности старики. Матушка объясняла мне не раз, что сей пережиток языческий не к чести христианину. |
| 1058 См.: Репников Н.И: Эски-Кермен в свете археологических разведок 1928–1929 гг.//Готский сборник: ИГАИМК..– 1932. –.Т. 12..– Вып. 1–8. – С. 134–138; Баранов И.А: Таврика в эпоху раннего средневековья. – К, 1990. – С.57 Sidorenko К А. Procopius» of. Caesarea: consenting the Dory Region and the Long Walls of Byzantine Cherson//Acts, 18th International Byzantine Congress, Collected Papers: Main and Communications, Moscow, 1991. – Vol. 2: History/Archaeology, Religion and Theology. – Sheperdstown,1996. – P. 94–95; Сидоренко В.А. «Готы» области Дори Прокопия Кесарийского и «длинные стены» в Крыму//МАИЭТ –.1991. – Вып. 2 – С. 116–117; Сидоренко В.А. К вопросу о Фуллахи Доросе//МАИЭТ. – (1994) 1995. – Вып.4, – С; 587. 1059 Кадеев В.И, Сорочан С.Б. Экономические связи... – С. 86; Герцен А:Г. Исследование Мангупской крепости//АО 1981 года. – М., 1983. – С. 251–-252; Сидоренко В.А. Исследование склепов горы Мангуп//АО 1982 года. – М., 1984. – С. 329–330; Бармина Н.И. Историческое место Мангупской базилики в христианской архитектуре Тарики: ДиС .... канд. ист. наук/Институт археологии АН УССР. – М., 1983. – С. 50,74–75, 88–89,137; Герцен А.Г. Дорос-Феодоро (Мангуп): от ранневизантийской крепости к феодальному городу//АДСВ. – Екатеринбург, 2003. – Вып. 34. – С. 97–98. 1061 Герцен А.Г., Науменко В.Е. Керамика IX–XI вв. из жилого комплекса на мысе Тешкли-Бурун//АДСВ. – Екатеринбург, 2001. – Вып. 32. – С. 132. 1062 Репников Н.И. Партенитская базилика//ИАК.– 1909.–Вып.32–С. 137, рис.46–48,50;Бармина Н.И. Историческое место... – С. 54–55,108–109; Якобсон A.A. Из истории раннесредневековой архитектуры в Крыму.//Мангупская базилика//СА. – 1940. – Т. 6. – С. 214–215,218–219, рис. 8; Тиханова М.А. Базилика//Материалы по археологии Юго-Западного Крыма. МИА. – 1953. – – С. 337–338; Якобсон A.A. Раннесредневековый Херсонес. – С. 123, прим. 1; С. 195; Боданинский У.А., Засыпкин Б.Н. Чуфут-Кале (по материалам раскопок 1928–29 гг.)//Известия Таврического общества истории, археологии и этнографии. – Симферополь, 1929. – Т. 30 (60). – С. 175–177, рис. 4–5; Веймарн Е.В. О двух неясных вопросах средневековья Юго-Западного Крыма//Археологические исследования средневекового Крыма. – К., 1968. – С. 60–61, рис. 14; Якобсон A.A. Раннесредневековые сельские поселения Юго-Западной Таврики//МИА. – 1970. – – С. 121; Герцен А.Г., Могаричев Ю.М. Крепость драгоценностей. Кырк-Ор. Чуфут-Кале. – Симферополь, 1993. – С. 24; Герцен А.Г. К проблеме типологии средневековых городищ Юго-Западной Таврики//Византия и средневековый Крым. – Симферополь, 1995. – С. 86; Гайдукевич В.Ф. Памятники раннего средневековья в Тиритаке//СА. – 1940. – Т.6. – С. 198–199. |
| После того, как стало очевидно, что торговая блокада Крыма обернулась грандиозным фиаско, упоротые украинские националисты и фанатики из крымскотатарского меджлиса решили использовать свой ultima ratio и подорвали линии электропередач, ведущие из Херсонской области Украины в российский Крым. В ноябре 2015 года самым популярным словом в Крыму стало «блэкаут», так как подрыв ЛЭП на некоторое время полностью обесточил полуостров. Однако радость Чубарова, Ислямова и прочих организаторов блокады Крыма была недолгой. Уже через неделю после блэкаута Россия запустила первую нитку кабельно-воздушной энергетической линии Тамань-Камыш-Бурун. Благодаря энергомосту, удалось за считанное время покрыть дефицит электроэнергии в Крыму и свести к минимуму веерные отключения света, которые продолжались вплоть до мая 2016 года, когда была введена в строй последняя нитка энергомоста. Строительство же в Крыму Балаклавской и Таврической ТЭС, которые были торжественно запущены 18 марта 2019 года, не только окончательно решило проблему с электроэнергией на полуострове, но и превратило Крым из получателя электроэнергии в её производителя с возможностью при необходимости организовать поставки в соседние регионы. Кто при этом потерял возможность зарабатывать за счёт поставок электричества на полуостров, думаем, читатели уже догадались. Резюмируя всё вышесказанное, можно констатировать тот факт, что блокада Крыма обернулась серьёзными экономическими потерями для Украины, как это признал даже бывший киевский министр Суслов. Однако если убытки «незалежной» в денежном эквиваленте ещё поддаются исчислениям, то политический ущерб от блокады заставляет усомниться в том, что её организаторы - истинные патриоты Украины, радеющие за возвращение Крыма под контроль Киева. Скорее, майор Чубаров и капитан Ислямов - это внештатные сотрудники ФСБ, работавшие под прикрытием полковника Порошенко, который в свою очередь следовал личным указаниям всесильного Владимира Владимировича. И всё во имя того, чтобы крымчане как можно скорее забыли 23 года украинской «незалежности» как страшный сон. |
| Больше всех радовался Калина Иванович: — Ты молодец, ибо, як там сказано у попов: просите — и обрящете, толцыте — и отверзется, и дастся вам… — По шее, — сказал Задоров. — Как же так — «по шее»? — обернулся к нему Калина Иванович. — Вот же ордер. — Это вы «толцыте» за баком, и вам дали по шее. А здесь дело, нужное для государства, а не то что мы выпросили… — Ты еще молод разбираться в писании, — пошутил Калина Иванович, так как сердиться в эту минуту он не мог. В первый же вокскресный день он со мной и толпой колонистов отправился для осмотра нового нашего владения. Трубка его победоносно дымила в физиономию каждого кирпича трепкинских остатков. Он важно прошелся мимо бака. — Когда же бак перевозить, Калина Иванович? — серьезно спросил Бурун. — А на что его, паразита, перевозить? Он и здесь перегодится. Ты ж понимаешь: конюшня по последнему слову заграничной техники. 7. «Ни одна блоха не плоха» Наше торжество по поводу завоевания наследства братьев Трепке не так скоро мы могли перевести на язык фактов. отпуск денег и материалов по разным причинам задерживался. Самое же главное препятствие было в маленькой, но вредной речушке Коломак. Коломак, отделявший нашу колонию от имения Трепке, в апреле проявил себя как очень солидный представитель стихии. Сначала он медленно и упорно разливался, а потом еще медленнее уходил в свои скромные берега и оставлял за собой новое стихийное бедствие: непролазную, непроезжую грязь. Поэтому «Трепке», как у нас тогда называли новое приобретение, продолжало еще долго оставаться в развалинах. Колонисты в это время предавались весенним переживаниям. По утрам, после завтрака, ожидая звонка на работу, они рядком ясаживались возле амбара и грелись на солнышке, подставляя его лучам свои животы и пренебрежительно разбрасывая клифты по всему двору. Они могли часами молча сидеть на солнце, наверстывая зимние месяцы, когда у нас трудно было нагреться и в спальнях. Звонок на работу заставлял их подниматься и нехотя брести к своим рабочим точкам, но и во время работы они находили предлоги и технические возможности раз-другой повернуться каким-нибудь боком к солнцу. |
| 10 Малаикасухъ 1 Цинги дида вихьана цогидав кутакав малаик зобалаздасан гьесда жемун, нурги гьумер бакъ бохдул 2 Гьес рагьун хъатикь ккун Кваранаб бох гьес ралъдада лъуна, бох ракъдада лъуна. 3 гъулгъулиялда релълъараб кутакаб гьаракьалдалъун лъугьана гьев. Гьев мехалда анкьго нухалда зоб гъугъараб гьаракь. 4 Анкьго нухалда зоб гъугъараб гьаракь гьеб хъвазейилан лъугьана дун. Амма зодисан «Анкьго нухалда зоб гъугъаялдалъун дуда бицараб жо балъго те, гьеб хъваге дуца». 5 Ва ралъдадаги ракъдадаги дида вихьарав малаикас жиндирго кваранаб квер зодобехун 6 Жив абадияв-даимасул, зобалги гьениб бугебщинабги, ракьги гьениб бугебщинабги, ралъадги гьениб бугебщинабги жинца бижарасул рехсон гьев гьедана бугилан. 7 Анкьабилев малаикги ссуралъубе пуйзе лъугьина. Гьеб къоялъ лъугьина Аллагьас жиндирго лагъзадерида – аварагзабазда Рохалил хабар бицун лъазабун балъгояб иш. 8 Зодисан дида гьаракь гьанжеги дидехун «Ралъдадаги ракъдадаги малаикас рагьун хъатикь ккураб доб босизе а», – ян. 9 Малаикасда ун, дица гьесда абуна гьеб дихъе кьейилан. Гьес дида абуна: «Босун кванай гьеб. Дур чохьониб гьеб амма дур гьеб гьуинаб 10 Малаикасда кодоса босун, кванана гьеб Дир гьеб гьуинаб амма чохьониб гьеб 11 Цинги дида абуна: халкъазе, миллатазе, ва хадубккун щиб лъугьине бугебали нахъе-нахъеги бицине ккезе буго дуца». 11 1 релълъараб дихъе кьун, абуна: «Вахъа, дуца борце Аллагьасул къурбан хъолеб чан чияс гьениб гьабурабалиги 2 Аллагьасул сверун бугеб азбар дуца те, гьеб борцунге, цогидал халкъазе кьун бугин гьеб. Гьез гьаб хирияб шагьар мерхьина. 3 Дир кьела дица, сугъуралъул гьез азаралда лъабкъого къоялъ Аллагьасул халкъалда лъазабизе». 4 Гьел ккола зайтуналъул ва зоб-ракьалъул цебе бугеб чирахълъунги. 5 Гьезие зарал-зиян гьабизе ккарав чиясде гьезул бурун ва гьеб гьезул тушбаби. Гьеле гьедин хвезе вуго гьезие зарал-зиян гьабизе кканщинав чи. 6 Гьев буго Аллагьасул гьез халкъалда лъазабулеб заманалда зобал къазе. Лъадада ихтияр кьун буго гьезухъе – гьеб биялде сверизабизе; гьединго ихтияр кьун буго гьезие бокьанщинахъе ракьалда балагьалъул кьабизе. 7 Гьев Аллагьасул халкъалда лъазабун бахъараб мехалда, жанавар гьезда данде багъила; гьелъ гьел къезарила ва 8 Содомлъунги Мисрилъунги лъугьараблъун бегьулеб гьеб шагьаралъул рехун гьезул жаназаби. Гьеб шагьаралдайин гьезул хъанчида вигъун 9 Лъабгогун бащдаб сордо-къоялъ гьезул жаназабазухъ ралагьун халкъазул, наслабазул, ва миллатазул цо-цо ва гьез гьел жаназаби хабалъ лъезе риччазе 10 Ракьалда ругелал гьелдаса разилъила, гьез цоцазе рохел гьабила, цоцазе сайигъатал щайгурелъул гьев аварагас ракьалда ругелазе кьолеб |
|
|
