| В школе громко поем: Нас побить, побить хотели, Нас побить пыталися, А мы тоже не сидели Таво дожидалися. У китайцев генералы Все вояки смелые, А у нас рабочие кварталы Прут как очумелые. Это был поэтический отголосок недавно прошедшей советско-китайской войны. Мы победили, и в школе нам внушали, что нет армии в мире сильнее Красной, ее никто не победит. Вспомнив карту мира, я усомнился в этом. Как бы читая мои мысли, учитель продолжал: «Даже если все страны объединятся против нас, они будут разбиты: произойдет мировая социалистическая революция, и все будет очень хорошо». Но от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней. У нас с Кириллом сегодня праздник. Мы с ним вдвоем идем в цирк. Мама заворачивает нам с собою два куска черного хлеба, посыпанного солью. «Черный хлеб с солью, это же так вкусно!». Нам с Кириллом больше всего понравились дрессированные звери, и мы решили, что когда вырастем, будем дрессировщиками. Я с увлечением читаю книгу В. Л. Дурова «Мои звери». — Глеб, — обращается ко мне мама, — пойди встреть на углу Новослободской и Сущевского вала отца Владимира . К нему под благословение не подходи. Он будет в гражданской одежде. Я предлагаю послать Кирилла. Мама твердо говорит: «Нет! Пойдешь ты. Только ты не стой на углу как вкопанный, а похаживай и следи, не идет ли дядя Володя». Я так и делаю. Увидав о. Владимира, я бросаюсь к нему. Чуть заметным движением руки и взглядом он охлаждает мой пыл. Мы молча идем домой. Это было первое посещение отцом Владимиром нашей квартиры. О раскрытии вредительских группировок и судах над вредителями говорит радио. О них пишут газеты, сообщают плакаты. — Мама! А почему так много развелось вредителей? — Власти не могут справиться с управлением государством. У них ничего не получается. Надо на кого-то свалить свои неудачи, и они придумали вредителей. Но ты этого нигде не говори. 1932/33 гг. Мне одиннадцать лет. Вечер. Меня и Кирилла в единственной нашей комнате уложили за ширмами. Кирилл заснул, а я слушаю разговор-спор папы и его товарища Василия Федоровича Мочульского. Они говорят о положении в стране, о политике и экономике, о том, что дает пятилетний план, насколько он выполним и о других проблемах высокой экономики и политики. В эту беседу-спор какие-то реплики пытается вставить мама, но мужчины на них не обращают внимания. |
| 95 В Прении Панагиота с Азимитом сначала излагаются вопросы о тайнах мира: сколько небес, что выше неба, что под землей, вопросы о солнце, луне и звездах, а потом разбираются разные заблуждения латинские. Прение издано А. Поповым в Обзоре древнерусских полемических сочинений против латинян, стр. 251–286, и князем П. П. Вяземским в Памятн. древней письменности, вып. IV. 1879. 96 Оно было напечатано в Прологе, Москва 1747 г.; недавно оно снова издано князем П. П. Вяземским в Пам. древн. письм. 1880 г., вып. I, в Приложениях к исслед. о Беседе трех святителей. 97 Эта статья вошла потом в другой позднейший греческий сборник XVII в., находящийся в московской синодальной библиотеке. Смотр. Chr. Frid. Matthaei Accurata codic. graec. msc. bibliothecarum mosquensium S. Synodi notitia et recensio CCXLVIII, fol. 212: Basilii et Grigorii Naz. dialogus: Τ στιν ρχ. 98 Смотр. Историко–литературный анализ Стиха о Голубиной книге В. Мочульского. Русск. Филол. Вестник 1887 г., 1. 100 Сборн. Святослава 1073 г. Издание Общ. любит. древней письменности. Спб. 1880. Лист. 241 обор., 243 обор. 101 Беседа трех святителей здесь сливается с «Вопросами, от колика частей создан бысть Адам»; но в других списках они различаются, как два отдельных сочинения: «О Василии Кесарийском, и о Иване Златоусте, и о Григории Богослове вопросы и ответы о всем поряду; Вопросы и ответы, что от колика частей создан бысть Адам». И в рукописях также последняя статья встречается и отдельно от Беседы, и слитно с ней. Несмотря на то, впрочем, она не может быть названа особым сочинением и есть только изменение той же Беседы, где помещен и сам вопрос: от скольких частей был создан Адам. Разделение одного сочинения на два произошло, вероятно, от того, что в одних списках Беседа начинается вопросами о Боге, ангелах и сатане, а в других эти вопросы почему–то опускаются, и Беседа начинается прямо вопросом: от скольких частей создан был Адам. Эта редакция Беседы и получила вид особой статьи, которая в некоторых списках в заглавии также называется Беседой трех святителей; правильнее было бы сказать: «От Беседы трех святителей». В некоторых списках эта статья только и заключает в себе один этот вопрос: «От скольких частей создан был Адам», очевидно выписанный составителем сборника из Беседы, как особенно интересный. |
Не удалось извлечь искомое из базы ((( |
|
|
| В противоположность ему, Мочульский с фактами в руках пытается доказать, что Достоевский в сороковых годах был весьма революционно настроен и потому естественно предположить, что он входил в кружок активных дуровских революционеров, которые считали необходимым готовить народ к восстанию и создать с этой целью тайную типографию. В пользу Мочульского говорит статья самого Достоевского за 1873 год («Дневник писателя» — журнал «Гражданин»), в которой он, полемизируя с либеральным «Русским миром», спрашивает своего оппонента, почему он думает, что петрашевцы не могли бы превратиться в нечаевцев. Называя себя самого «старым нечаевцем», он пишет: «Позвольте мне о себе сказать. Нечаевым я, вероятно, не мог бы сделаться никогда, но нечаевцем, может быть, и мог бы... в моей юности» . Это признание, конечно, не доказывает, что Достоевский действительно был активным деятелем дуровского кружка, но во всяком случае оно оправдывает мнение, что письмо Майкова отнюдь не выдумка. За годы тюрьмы и ссылки Достоевский из безбожника превратился в верующего христианина и из революционера в человека консервативных убеждений, — но отнюдь не в консервативного человека. Став верным сыном Церкви и защитником монархии, Достоевский все же остался революционером. Это со свойственной ему точностью и оригинальностью отметил В.Розанов: «Достоевский относится к Европе, как революция к старому режиму». Эту мысль Розанова впоследствии на свой лад развил Мережковский в своей книге «Пророк революции». Встречается она в парадоксальной формулировке и у Штайнберга, по мнению которого Достоевский даже и государя императора ощущал «богопомазанным воплощением революционного призвания России». По сравнению со славянофилами Достоевский был существом гораздо более окрыленным, но и менее укорененным в любимой им земле, чем они. Всем сказанным объясняется и то сближение между свободой как богоисполненным послушанием истине и свободой как революционным восстанием на Бога, которое так характерно для Достоевского. Евангельские слова: «Я есмь путь, истина и жизнь» — с поразительной точностью отразились в миросозерцании Достоевского. |
| Вдруг звонок, чрезвычайно меня удививший, и вот Григорович и Некрасов бросаются обнимать меня, в совершенном восторге, и оба чуть не плачут. Они накануне вечером воротились домой, взяли рукопись и стали читать на пробу: «с десяти страниц видно будет». Но прочтя 10 страниц, решили прочесть еще десять, а затем, не отрываясь просидели уже всю ночь до утра, читая вслух и чередуясь, когда один уставал... Когда они кончили, то в один голос решили идти ко мне немедленно: «что же такое что спит, мы разбудим его, это выше сна!» На следующий день Некрасов снес рукопись Белинскому, со словами «новый Гоголь явился!». Белинский сначала разсердился («у вас Гоголи-то как грибы растут»). Но, познакомившись с рукописью, был «просто в волнении» и потребовал, чтобы автора немедленно привели к нему... Достоевский ушел от Белинского очарованный. «Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни» – вспоминал он через 30 лет. Белинский назвал «Бедные люди» – первым русским социальным романом. (Подлинная история русского социального романа такова: «Бедная Лиза» – Карамзина, «Станционный смотритель» Пушкина, «Шинель» Гоголя, «Бедные люди» Достоевского и, наконец, его же – завершительный шедевр – «Бесы».) После этого молодой Достоевский вошел в кружок социалиста Белинского и на короткое время стал его учеником. Однако, Белинский, так восторженно встретивший первое произведение Достоевского, – совершенно не понял и не смог оценить последующих произведений – «Двойника», где поразительно точно и правдиво и в то же время тонко художественно изображалось чрезвычайно редкое состояние раздвоения сознания, и «Хозяйку» – где впервые были, художественно и психологически верно проанализированы явления гипноза и внушения. Необходимо отметить, с точки зрения психиатрии, что Достоевский является единственным в мире писателем, который совершенно правильно изображал в своих художественных произведениях – душевные аномалии. И мы, психиатры, учимся у него. (См. Проф. В. Чиж. «Достоевский, как психопатолог», Академик В. М. Бехтерев – «Душевные болезни в художественном изображении Достоевского», Доктор T. К. Розенталь – «Страдания и творчество Достоевского» и многие другие). В кружке Белинского Достоевский пробыл не долго. Вскоре последовал неизбежный разрыв, ибо Белинский и Достоевский – были идеологическими и психологическими антиподами. В 1918 г. была обнаружена и опубликована неизвестная до того и неизданная прозаическая повесть Некрасова – «Каменное сердце», где изображалась психологическая атмосфера, царившая в кружке Белинского. Достоевский в повести назван «Жолкиевским». Нельзя не согласиться с заключением К. Мочульского: «Расхождение Достоевского с кружком «Современника» и травля Достоевского, в которой участвовали такие большие люди, как Тургенев и Некрасов, принадлежат к постыдным страницам нашей литературной жизни». (К. Мочульский – «Достоевский», Париж, 1947 г.) |
| Значимость этих достижений не должна подвергаться сомнению даже в тех случаях, когда предложенные литературные связи не могут считаться вполне достоверными. К этим случаям относится, например, попытка раннего Сухомлинова установить индийские сказочные прототипы притч Кирилла Туровского . Очевидно, что предположение касательно «заимствований» образов мифической фауны русского духовного стиха, которое исходит от Мочульского, также является вполне излишним, учитывая широкий спектр параллелей в мифах самых различных народов мира. Наконец, остается лишь гипотезой очень интересная идея литературного заимствования космогонического мифа Стиха о голубиной книге из брахманических космогонии. Хотя книжное происхождение Стиха и его связи с отреченными книгами уже со времен Веселовского не подлежат сомнению (пусть датировка текста приблизительна 26 , а параллели в связи с происхождением сословий исключительно «соблазнительны» (они содержат элементы, не обнаруживаемые в иранских или скандинавских версиях мира) 27 , нам неизвестен тот канал трансляции древнеиндийского мифа, который мог бы «обеспечить» влияние. При этом необходимо учесть, что поздний ведийский миф составлял наследие эзотерической брахманической традиции, допускавшей возможности своей трансляции в неизмеримо меньшей степени, чем буддийская миссионерская культура, с которой были связаны почти все действительные индийско-европейские литературные контакты. Тем не менее даже «сомнительные влияния» выводят на важные проблемы мифологической типологии, а указанная космогоническая параллель представляет особый интерес в связи с самими формами пантеистического мышления, воспроизводящего сходные парадигмы на огромном разбросе традиций – от ведийских памятников до средневековых еретических книг. При этом особо значимой нам видится параллель в самой вопросно-ответной форме текстов двух космогонических версий, исключительно характерная для протогностического интереса к испытанию тайн мироздания силами ума «избранного» адепта – параллель значительно более важная, чем любые конкретные мифологические мотивы 28 . |
| А все же работают зря. Веру искоренить не могут. Веры в России еще и сейчас — можно быть в этом уверенным — больше, чем на Западе. Только слова у этой веры нет, имени она себе не знает. Но будем помнить: религия создает культуру, однако путь к религии идет не из культуры, а из веры. И сомненья нет, что много есть душ в России, которые, если б знали, молились и имели бы право молиться, как еще никогда не молился никто: верю, Господи, научи меня веровать в согласии с моей верой. БРЮСОВ ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ Брюсов сумел загипнотизировать своих современников. Даже будучи намного его моложе, даже противясь ему, отталкиваясь от него, они продолжали его считать подлинным и большим поэтом. Следы этого гипноза заметны еще и в книге К. В. Мочульского . Так оно и лучше. Не будь их, он, пожалуй, не взялся бы за свой труд и мы не получили бы, после других, еще и этого его загробного подарка, первой — как это ни странно — обстоятельной и серьезной книги общего характера о Брюсове, книги беспристрастной, внимательной, а потому своевременной и нужной. Внимания нашего, в отличие от восхищенья, Брюсов заслужил раз навсегда. Гипнотизером рожден не каждый. Внушить столько доверия, приобрести такой авторитет дано было в нашей литературе очень немногим. Места, которое он занимал в ней на протяжении десяти или пятнадцати весьма значительных для нее лет, отнять у него никто не может. Современникам казалось, что он занимает это место как поэт; потомки поняли или поймут, что оно принадлежит ему как литературному деятелю и как учителю поэтов. В последний год своей жизни он писал (статья эта «Пушкин-мастер» вошла в посмертно изданную его книгу «Мой Пушкин», 1929): «Поэтическое произведение возникает из разных побуждений. Основные, конечно,— стремление выразить некоторую мысль, передать некоторое чувство или, точнее, уяснить себе, а следовательно и читателям, еще неясную идею или настроение. Но рядом существуют и другие побуждения, и среди них — задачи мастерства: повторить в своем творчестве творчество другого поэта, воплотить в своем создании дух целого литературного движения, наконец, разрешить ту или иную техническую задачу. |
| Мы уже упоминали о нескольких периодах в жизни Соловьева; его биограф кн. Е. Трубецкой насчитывает три периода в жизни Соловьева (1-й – подготовительный, 2-й – утопический, 3-й связан с крушением идеи теократии); другой биограф – Стремоухов 1275 насчитывает четыре периода (прибавляя к периоду крушения теократической утопии период апокалиптический). Это различение разных периодов в жизни Вл. Соловьева очень важно, так как в разные периоды его суждения по целому ряду вопросов оказываются разными. Во всяком случае, те, кто придают большое значение различию построений Вл. Соловьева в разные периоды, должны были бы быть очень осторожными в своих характеристиках его учения, то есть не связывать воедино идеи Соловьева из разных периодов, не различая того, к какому периоду они относятся. Правда, наиболее существенные изменения во взглядах Соловьева произошли лишь в области историософии и оценок церковной действительности: так, в первый период Соловьев был очень близок к славянофилам, во второй он резко и остро порвал с ними. Однако в одной из недавних своих работ о Соловьеве Флоровский 1276 очень хорошо показал, что, отходя от славянофилов в оценке церковной жизни, Соловьев испытал сильное влияние Тютчева в историософских взглядах, что и определило коренное изменение в идеях Соловьева относительно католичества. Иными словами, даже и здесь можно установить некоторую непрерывность в развитии взглядов Соловьева; внешние оценки (католичества, напр.) действительно изменились, но в основных идеях шла непрерывная переработка их, т.е. подлинная эволюция, а не резкая перемена. К.В. Мочульский в своей книге о Соловьеве пытается обойтись без деления внутренней жизни Соловьева на разные периоды. В известной мере ему удается показать единство в духовной установке у Соловьева в разные периоды его жизни; «поразительна последовательность духовного развития Соловьева, однотемность его философии»,– пишет Мочульский 1277 . Но именно эта «однотемность» (если её и можно признать, то с большими ограничениями) совсем не совпадает с тем, что, по Мочульскому, определяет основное единство в его духовной жизни – с мистической интуицией Софии. |
| 2877 В развитии мысли Л. Толстого, как известно, никакого влияния не имел Вл. Соловьев – можно говорить лишь о влиянии Спира на него (а также Шопенгауэра, крупнейшего «софиолога» на Западе в XIX в.). 2878 Мы не упоминаем здесь о Лосском, как представителе неолейбницианства, потому что он в своих софиологических построениях исходил прямо уже от Вл. Соловьева. 2879 О Гревсе и всей духовной атмосфере, слагавшейся вокруг него, см. интересные страницы в заметке еписк. Касьяна, посвященной К.В. Мочульскому («Православная мысль». В. VII. 1949). 2883 «Западнохристианская культура, видимо, погибает»,– читаем в «Философии истории» Карсавина (стр. 217): «просыпающаяся в ней религиозность, – говорит Карсавин с явным пристрастием и враждебностью, – религиозность старости " (!). См. также характерные слова его на стр. 215. 2885 Приведем любопытные слова Карсавина (ibid., стр. 175): «оспаривать это может лишь тот, для кого религия не основа бытия и жизни, а частное дело, и потому конфессиональные различия представляются несущественными ». 2888 Это очень близко к идеям Киреевского. См. также этюд Карсавина «Восток, Запад и русская идея» (Петр., 1922). 2910 Ibid., стр. 44. Ср.: «Бог словно (! – В.З.) кличет Адама к бытию, а Адам откликается на зов и этим откликом начинает существовать» (Ibid., стр. 51). Ср. «Фил. истор.», стр. 351. См. ниже то же у о. Булгакова. 2917 Ibid., стр. 23. Ср. «земная любовь, вершина которой в любви к любимой приводит к порогу Божественной тайны, к триипостасному единству Божества». Ibid., стр. 137. 2922 Ibid., стр. 150. Соотношение «низшей» и высшей личности (что осталось неясным ещё у Плотина; ср. однако метафизические построения Леонтия Византийского ) очень занимают Карсавина. – «Творение низшей личности Богом есть вместе с тем и повторение в ней высшей личности», – пишет Карсавин в «Философии истории» (стр. 101). Само абсолютное есть Личность, так как в Его актах возникают низшие личности (Ibid., стр. 101). См. также «О началах», стр. 124, 132; «каждый индивидуум, являясь моментом Адама, стяженно содержит в себе высшие коллективные личности» (Ibid., стр. 144). |
| 16/29-IX-1942 Дорогие... ...Духовное же моё гурманство опять составил твой последний этюд, который я перечитал с большим признанием и даже волнением.... Ты выразил и моё собственное чувство, говоря, что Достоевский является скорее поводом для размышлений о ому (и оми-) усианстве , его собственная духовная зрелость не соответствует его гениальности... ...Несмелова я читал с почтением и назиданием, но интимно не был с ним связан. Светлая жертва клерикального рабства, он должен был молчать о самом для себя дорогом и существенном, об апокатастазисе, он был последователем св. Григория Нисского , то самое, до чего я «своим умом» дошёл и теперь распространилось в Невесте Агнца без всяких scrupules. «Ходит птичка весело»... Достоевского я всё-таки здорово забыл, а перечитывать некогда и, правду сказать, не нашёл бы вдохновения, – читать так сплошь, как надо, чтобы быть au courant. Интересно тебе будет прочитать том К. В. Мочульского, но он задерживается печатанием. Трогаюсь ночными думами нежной души Валиной. Она (душа) ведёт с миром свой собственный разговор, а он с нею. А я умею только страдать, если не о всех и за вся, конечно, то о многих и многом. Слава Богу!... Радуюсь и любуюсь на твой, Лёва, подъем творческих сил, в такой мере я его в тебе ещё не наблюдал. Бог в помощь. 23 октября Л. А. Зандер начал книгу об о. Сергии «Бог и мир». 22-IX/5-X-1942 Дорогая Валя, сегодня получил твоё письмо... ...Прежде всего, о житии преп. Серафима, которое я читал дважды с большим вниманием и умилением, так что и ночью и днём этим чтением в известном смысле бредил, таково было впечатление. Чувствуется, что ты вжилась в этот образ, а также и как поработала. Это относится к тому, как это сделано и что показано. Так можно и должно писать подобные вещи. Замечания же мои ad hoc, как я уже говорил Лёве, от традиции: вне житийного обрамления выходит несколько фольклорно, ...но это, повторяю, не упраздняет литературные и духовные достоинства твоей вещи. И кроме того, это необходимый опыт на очень трудном и важном пути,... |
|
|
