| Эпоха веротерпимости кончилась с Феодосием Великим, который, как крупный государственник, считал нужным контролировать и эту важную часть человеческих отношений. В 392 году он издал указ, запрещавший все языческие культы, поскольку они оскорбляют царское величество. Были отменены все языческие праздники, погашен священный огонь в римском храме Весты, упразднены Олимпийские игры. Запрещались не только жертвоприношения и языческие ритуалы, но и просто посещение языческих храмов. Не менее жесткая политика проводилась по отношению к неправославным христианам. «Привилегиями в делах веры должны пользоваться только соблюдающие кафолический закон. Мы желаем, чтобы еретики и раскольники не только были чужды этих привилегий, но и подвержены различным повинностям. Заклейменные позорным именем еретиков, они, кроме осуждения божественного правосудия, должны ожидать еще тяжких наказаний, которым по внушению небесной мудрости заблагорассудит подвергнуть их наше величество». К счастью, Феодосий был мягким и мудрым правителем и наказания применял мягкие. В Константинополе он потребовал от патриарха – арианина Димофила всего лишь признать учение о единосущии или покинуть город. Димофил выбрал последнее, и ариане стали проводить богослужения за городом. Тем не менее православная доктрина была официально утверждена как государственная, а все остальные – демонстративно уничтожены. От веротерпимости к насилию Наставником, советником и другом Феодосия был Амвросий Медиоланский , один из отцов и учителей католической Церкви. Амвросий считал, что императоры не должны быть судьями в церковных вопросах. «Император в Церкви, а не выше Церкви». «Не императоры бывают судьями над епископами, а епископы над христианскими императорами». Амвросий энергично возражал, когда Валентиниан II пытался отобрать у него базилику и отдать арианскому епископу Авксентию. Однако тот же Амвросий не возражал, когда Феодосий отобрал церкви у арианина Димофила и отдал их православным. Разница была в том, что император не мог, по мнению Амвросия, вмешиваться только в дела истинной Церкви. |
| Вскоре после пострижения в мантию, по благословению старца отца Макария и к великому его утешению, любимый его ученик отец Амвросий, как достойный, представлен был к посвящению в иеродиакона. Воспитанный уже старцами в смиренном о себе мнении и считая себя недостойным предстоять престолу Господню в алтаре святом, он вместе с другим иноком, скитским иеродиаконом Пафнутием 57 , представленным одновременно к иеромонашеству, пошел к старцу Макарию отказываться 58 . «Входим к нему в келью, – рассказывал отец Амвросий, – а он и начинает нам говорить сам: «Ну, вас назначили, – назначили. Это хорошо, хорошо». А мы мнёмся и ничего не можем ему на это ответить. Но товарищ мой был посмелее и заговорил первый. «Вот об этом-то мы и пришли говорить с вами, батюшка. Ведь мы недостойны священного сана». «Так и думайте, так и думайте всегда, что вы недостойны», – перебил его старец. Ну а я после этого, разумеется, и рта не мог открыть», – прибавил рассказчик. Так, успокоенный старцем, молодой инок и был рукоположен в иеродиакона 2 февраля 1843 г. Как смотрел вновь рукоположенный иеродиакон на свое служение? Положительно на это ответить ничего нельзя; можно только гадать и умозаключать. Будучи впоследствии старцем, одному немощному иеродиакону, тяготившемуся отправлением чреды священнослужения, он сказал: «Брат! Не понимаешь дела, ведь жизни причащаешься». Последние слова произнесены были им с особенной выразительностью. Таков, без сомнения, и был взгляд молодого иеродиакона отца Амвросия на служение свое. Проникнутый глубоким смирением, сознанием своей бедности и греховного умерщвления, общего всем людям, он приступал к Чаше Жизни как к единственному всесильному врачевству, могущему оживлять омертвелые души, и со вкушением Плоти и Крови Агнца Божия, за мир закланного, вкушал сладость духовную неизглаголанную. Вспоминая о сём времени, поступивший в 1844 году в Оптину пустынь старожил отец игумен Феодосий 59 , очевидец, говорил, что в сане иеродиакона старец Амвросий служил всегда с великим благоговением. |
| Бьюри выступает в своем труде представителем идеи непрерывной Римской империи с I до XV вв. Нет другого периода в истории, говорит он в предисловии к первому тому, который был бы столь затемнен неправильными и сбивчивыми названиями, как период позднейшей Римской империи. То обстоятельство, что значение этого периода истории так упорно ошибочно понималось и его характер так часто представлялся в ложном свете, зависело больше, чем можно было бы предположить с первого взгляда, от неподходящих имен, которые прилагались к этой истории. Первой ступенью к пониманию истории тех веков, через которые древний мир перешел в новый, является уразумение того факта, что древняя Римская империя не переставала существовать до 1453 года. Ряд римских императоров продолжался в непрерывной последовательности от Октавиана Августа до Константина Палеолога, последнего византийского императора. В настоящее время этот существенный факт затемнен приложением названия " византийский " или " греческий " для империи в ее позднейшие времена. Историки, стоявшие за название " Византийская империя " , не сходятся в определении, где кончается Римская империя и начинается Византийская. Иногда границей этих двух историй считается основание Константинополя Константином Великим, иногда смерть Феодосия Великого, иногда царствование Юстиниана Великого, иногда, как это делает уже известный нам Финлей, вступление на престол Льва Исавра; причем историк, принимающий одно деление, не может утверждать, что историк, который принимает иное деление, неправ, так как все подобные деления совершенно произвольны. Римская империя не приходила к концу до 1453 года, и выражения " Византийская, Греческая, Ромейская или Греко-Римская империя " лишь затемняют важный факт и способствуют серьезному заблуждению. Бьюри, однако, в 1923 году утверждал, что совершенно новый период истории, которую условно называют византийской историей, начался со времени Константина Великого. Бьюри начал первый том своей " Истории позднейшей Римской империи " со следующего утверждения: " Континуитет в истории, который означает контроль за настоящим и будущим, осуществляемый прошлым, стал общим местом, и хронологические рамки, которые рассматривали как считающиеся важными, теперь признаются малозначительными, за исключением того, когда они являются удобными вехами в истории. Теперь введено в оборот понятие, которое мы могли бы назвать кульминационными эпохами, в которых накапливающиеся в прошлом тенденции, достигая определенного уровня, внезапно приводят к видимому изменению, которое, как кажется поворачивает мир в новом направлении. Такая кульминационная эпоха была в истории Римской империи в начале четвертого века. Царствование Константина Великого начало новую эру в гораздо более полном смысле, чем царствование Августа, основателя империи " |
| А на второе требование решительно не согласился; изъявил только желание, чтобы Литургия, вместо 6-ти часов, начиналась ранее, в 5-ть, дабы сократилось, хотя несколько время, которое он томился жаждою без утоления её. Принятые лекарства оказали некоторое действие, но по-прежнему больной сна не имел ни днем, ни ночью, и пищи не принимал, а предчувствие близкой кончины переходило у него в решительное убеждение. «Зачем они будут беспокоиться? – говорил он о врачах. Ведь не помогут; пожалуй, ещё помешают, а в нашем звании это не хорошо. Не перестать ли принимать лекарства? Буду питаться одними св. Тайнами: это одно и нужно ещё теперь». Продолжал и распоряжения делать касательно погребения. «Положите на меня во гроб, – говорил, – панагию Московского Митрополита 527 . При погребение и поминовении устроить всё, как прилично». Ночь на 17-е число Архипастырь провёл без сна и тяжелее прежних ночей. Впрочем, правило обычное выслушал; для причащения же не выходил к Литургии, а благословил Наместнику принести св. Дары в кабинет. Перед окончанием Литургии он оделся, облачился в мантию, малый омофор и епитрахиль и с великим трудом переведён был в кабинет и посажен в кресло. Когда принесены были св. Дары и поставлены перед иконами на особом столике, Архипастырь, поддерживаемый иподиаконами, пал перед ними на колена и в таком положении, с глубочайшим благоговением, приял отдельно Тело, а потом Кровь Христову. Отдохнув несколько после сего и выслушав благодарственные молитвы, он отведён в постель, и хотя душою утешен и укреплён был принятием св. Таин, которых не чаял дождаться, но телом крайне изнемог. Видя с часу на час усиливающуюся слабость его, предложили ему, не благословит ли завтра совершить над собою елеосвящение. «Хорошо, – отвечал он, – распорядитесь. Пригласите преосвященного Стефана, архимандритов, старцев. Сперва приобщусь, а потом Елеосвящение». Принесена была почта; прослушал некоторые письма и потом спросил: «что в газетах? Нет ли чего особенного? Каково – Англичане в Индии». Ему отвечали согласно с содержанием газет. Но говорить ему было трудно. По временам он как бы забывался для сна; потом тяжело кашлял; иногда приказывал себя поднять и посадить на несколько минут в кресла; но сна настоящего не было и пищи тоже не принимал. После всенощной, которую во все эти дни и после до кончины, совершали в кабинете его, а он слушал оную с постели или же сидя близ неё в креслах, Архипастырь чувствовал себя несколько легче, дыхание было свободнее и кашель легче. Только сильно жаловался на боль в правом боку и жар внутренний по прежнему палил его. Врачи, не скрывавшие опасности положения больного, ещё не теряли, впрочем, надежды и просили его продолжать прежние средства, и в особенности не тревожить себя ничем. Вследствие этого предложено было ему: не отложит ли Елеосвящение? «Нет, – отвечал он, – отлагать не следует». |
| Не чудо, что пламя, исшедшее из пещи вавилонской, пожгло халдейских слуг, которые находились вокруг нее, ибо естественно огню жечь, а людям сожигаться огнем, но чудо в том, что огонь противоестественно не коснулся трех отроков, бывших внутри пещи, и не мог повредить им. Не удивительно, если кто любит любящих его, ибо это естественно, но удивительно то, если кто любит врага своего, ибо это противоестественно. Поскольку любить врагов есть вещь, стоящая выше природы, есть добродетель вышеестественная, превосходящая человеческое естество, следовательно, любящий врагов есть чудотворец. Что же касается того, что любить врагов есть вещь вышеестественная, это мы сейчас увидим. Не любить врагов своих – это явление свойственно человеку и естественно, ибо человек есть Божие создание, в природе которого насаждены три свойства: разум, хотение и ярость или гнев. Разумом он понимает доброе и злое; хотением он желает иногда доброй вещи, а иногда злой; гневом же или яростью, насажденными в его природе, он естественно ищет отмщения своему обидчику, при этом ищет не только при жизни своей, но и по смерти. Не вопиет ли кровь Авелева от земли к Богу, прося отмщения убийце своему Каину? Также и души святых, избитых за слово Божие, которых Богослов видел под жертвенником, не вопиют ли они великим гласом, говоря: «Доколе, Владыко святый и истинный, не судиши и не мстиши крове нашея?» ( Апок. 6:10 ). В историях же мы читаем, что в греческом царстве брат Феодосий, убитый своим братом Константином, явился своему убийце-брату, держа чашу, полную крови, и сказал: «Пей, брат». И кровь Вячеслава, князя чешского, убитого Болеславом при входе церковном, оставшаяся на церковной стене и не стиравшаяся никакими способами, взывала к Богу, подобно Авелевой крови. Также и в греческих действиях мы читаем, что два римских юноши, неповинно убитые в Испании, явились римскому консулу, называвшемуся Марием, и просили его, чтобы он поднялся на отомщение за них. Если все сие происходило и после смерти, то тем более в жизни сей человеческое естество мстительно, как гневливое, яростное и не терпящее обиды. |
| Два примера. В «Повести временных лет» записано киевское предание об основании города Переяславля на Трубеже 149 . Печенеги, двигавшиеся на Киев, были встречены Владимиром Святославичем на этой реке, причем ни та, ни другая стороны не решались переходить в наступление. Князь печенежский предложил решить дело единоборством: «Выпусти ты своего мужа, а я своего – пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года; если же наш муж бросит твоего оземь, то будем разорять вас три года». Поиски охотников в русском стане были безуспешны, и, когда наутро печенеги выставили борца, у русских его не оказалось. И вот на повторный вызов к Владимиру пришел «един стар муж» и предложил в борцы меньшого сына, кожемяку, оставшегося дома, пока отец с прочими четырьмя были в походе с княжеской дружиной: «С самого детства никто его не бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился на меня и разодрал кожу руками». Юноше тотчас было устроено испытание, пущен мимо него бык, раздраженный каленым железом, и тот на всем ходу вырвал у быка на боку кусок кожи с мясом. Печенег был «превелик зело и страшен», а этот Иванушка русачок-сапожник (Ян-Усмошвец) – «середний телом», и тем не менее в схватке этот русский «удавил... печенежина руками до смерти. И бросил его оземь». Печенеги в страхе побежали, и русские гнали их по пятам, избивая, «и прогнаша я». В честь этого отрока (Переяслава) и назван был заложенный теперь на Трубеже город Переяславлем, «и сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже». Значит, из городского ремесленника благодаря случаю наш отрок превратился в княжого дружинника. Другой пример, ему противоположный, рассказанный в «Печерском патерике» 150 . Варяжский «князь» Африкан побывал на Руси и бился за Ярослава Мудрого с Мстиславом. Его сын Шимон был изгнан из своей области (в Скандинавии) дядей и пришел на службу тоже к Ярославу. Тот принял и держал Шимона «в чести» и дал его сыну своему Всеволоду, Мономахову отцу, «чтобы был он у него старшим, и принял Шимон великую власть от Всеволода». А затем «научен» был Феодосием Печерским , «оставил он латинское заблуждение и истинно уверовал в Господа нашего Иисуса Христа», то есть перешел в православие «со всем домом своим, около трех тысяч душ». Сын его звался уже по-русски Георгием, служил Мономаху в таком приближении, что тот дал «ему на руце» (поручил воспитание) сына своего Юрия (Долгорукого), сделал его «кормильцем», и между Юрием и Георгием установились отношения названного сыновства. Возмужав и сидя на киевском столе, Юрий «тысяцкому же своему Георгию, как отцу родному, поручил землю Суздальскую». Этот Георгий, надо думать, унаследовал от отца не только положение при князе, но и «весь дом», двор, дружину Шимона. |
| — Вот видишь, мать, каковы твои боги. Если и одного слова они сказать не могут, то как могут они оказать кому-нибудь помощь? Мать же сказала: — Потому не отвечают тебе боги, что ты с насмешкою спрашиваешь их. Но Неаний сказал: — Спроси их в таком случае ты сама — они тебе должны ответить, как своей усердной служительнице. Та, с великим благоговением подойдя к ним и преклонивши колена, сказала: — О, всемогущие боги! Великий Зевс [ 12 ] и ты, царица Гера [ 13 ], и владыка моря Посейдон, и солнцеобразный Аполлон [ 14 ], и ты, защитница города, Паллада [ 15 ], и прочие боги! Молю вас, скажите нам, вы ли помогли рабу вашему, моему сыну, в сражении? Но ответа от них не было. Тогда блаженный Неаний, держа в руке крест, исполнился божественною ревностью, сняв верхнюю одежду и отстранив мать от идолов, начал их разбивать, ударяя о землю и попирая ногами, а затем, раздробив их на куски, раздал то золото и серебро нищим. Мать же, при виде этого, чрезвычайно разгневалась и забывши естественную любовь к своему сыну, поспешила в Антиохию к императору Диоклитиану и в слезах жаловалась ему на сына, который и богов ее разбил, и ей не оказал подобающей чести, отстранив ее от богов. Император же успокаивал ее, внушая ей надежду на то, что или ласкою, или угрозами они смогут обратить сына ее к прежней вере в богов. — Если же, — сказал император, — он не обратится, то погибнет за свои преступления злой смертью, а ты, кого захочешь, выберешь в сыновья себе из моей свиты. И тотчас же император написал правителю Палестины, Иусту, который был родом из Италии, человеку жестокому, чтобы тот, в присутствии знатных людей из окрестных городов, обратился к воеводе Неанию, сыну Феодосии, уклонившемуся в христианскую веру, с увещанием, то дружеским, то грозным, снова обратиться к богам; если же он не послушается, то приказал мучить его без пощады. В этом письме заключались хуления на Христа. Правитель Иуст, получив царский указ, собрал избранных из городов Палестины мужей и сам отправился в Элию к воеводе, которому, после приветствия, вручил царское письмо. Воевода же, когда прочитал письмо и написанные в нем хулы против Господа нашего, то не вытерпел и, разорвав письмо на мелкие части, бросил их на воздух, говоря: |
| В 1740-х годах среди поповцев явился другой самозванный архиерей Афиноген, который положил начало в поповщине новой партии – 34) «Афиногеновцев». Афиноген был беглый иеродиакон Амвросий, Московского Ново-Иерусалимского монастыря. Он в Стародубье выдал себя за иеромонаха Афиногена, познавшего истину «древнего благочестия», и принят был Зыбковским попом Патрикием, диаконовцем, в диаконовское согласие. Вскоре иеромонах Афиноген отправлен был попом Патрикием в Боровскую слободу (Подольской губернии, бывшей тогда в Польше). Здесь Афиноген на исповеди пред священником приезжим заявил под великим секретом, что он – архиерей Лука, поставленный Сибирским митрополитом Антонием. Весть о сем быстро разнеслась между раскольниками, которые, будучи научены горьким опытом с Епифанием, стали собирать подробные сведении о личности вновь появившегося епископа. Последнее обстоятельство заставило Афиногена убежать в Молдавию, где щедро и открыто стал раздавать священнический сан. Когда слух о самозванстве Афиногена проник и в Молдавию, то он убежал в Польшу, и в Каменец-Подольске поступил в польскую военную службу. Несмотря на то, что второй самозванный архиерей был хуже первого, тем не менее, и он нашел себе приверженцев и сторонников, которые признавали в нем истинного архиерея. Особенно жаркими защитниками законности архиерейства Афиногена явились поставленные им попы, как и следовало ожидать. Но и эта поповщинская секта существовала, по всей вероятности, только при жизни рукоположенных Афиногеном попов, прекратив свое существование со смертию последнего попа Афиногеновского рукоположения. Несмотря на соблазн, произведенный первыми двумя лжеепископами среди раскольников, последние поддались еще большему соблазну, когда признали и приняли третьего самозванного архиерея – некоего Анфима, поклонники и сторонники коего названы 35) «Анфимовцами». Анфим – это монах Бременского на Дону монастыря, совратившийся в раскол, где он смело выдал себя за иеромонаха – ставленника Воронежского епископа Иоакима. |
| Не чудо, что пламя, исшедшее из пещи вавилонской, пожгло халдейских слуг, которые находились вокруг нее, ибо естественно огню жечь, а людям сожигаться огнем, но чудо в том, что огонь противоестественно не коснулся трех отроков, бывших внутри пещи, и не мог повредить им. Не удивительно, если кто любит любящих его, ибо это естественно, но удивительно то, если кто любит врага своего, ибо это противоестественно. Поелику любить врагов есть вещь, стоящая выше природы, есть добродетель вышеестественная, превосходящая человеческое естество, следовательно, любящий врагов есть чудотворец. Что же касается того, что любить врагов есть вещь вышеестественная, это мы сейчас увидим. Не любить врагов своих — это явление свойственно человеку и естественно, ибо человек есть Божие создание, в природе которого насаждены три свойства: разум, хотение и ярость или гнев. Разумом он понимает доброе и злое; хотением он желает иногда доброй вещи, а иногда злой; гневом же или яростью, насажденными в его природе, он естественно ищет отмщения своему обидчику, при этом ищет не только при жизни своей, но и по смерти. Не вопиет ли кровь Авелева от земли к Богу, прося отмщения убийце своему Каину? Также и души святых, избитых за слово Божие, которых Богослов видел под жертвенником, не вопиют ли они великим гласом, говоря: «Доколе, Владыко святый и истинный, не судиши и не мстиши крове нашея?» (Апок. 6:10). В историях же мы читаем, что в греческом царстве брат Феодосии, убитый своим братом Константином, явился своему убийце-брату, держа чашу, полную крови, и сказал: «Пей, брат». И кровь Вячеслава, князя чешского, убитого Болеславом при входе церковном, оставшаяся на церковной стене и не стиравшаяся никакими способами, взывала к Богу, подобно Авелевой крови. Также и в греческих действиях мы читаем, что два римских юноши, неповинно убитые в Испании, явились римскому консулу, называвшемуся Марием, и просили его, чтобы он поднялся на отомщение за них. Если все сие происходило и после смерти, то тем более в жизни сей человеческое естество мстительно, как гневливое, яростное и не терпящее обиды. |
| Во время болезни о. Варсонофия в 1910 году о. Феодосий предложил ему принять схиму и сам участвовал в этом, совершавшемся келейно, постриге. Спустя менее трех лет о. Феодосий участвовал в похоронах великого старца. После похорон он два дня служил панихиды в келлии покойного, в его бывшей моленной, где стояла чаша с елеем, – о. Феодосий после панихид помазывал присутствовавших. С этого времени он стал собирать материалы о старце Варсонофии, просил всех записывать воспоминания о нем, принести его письма… Вскоре (в 1914 году) была издана книга: «Памяти Оптинского старца схиархимандрита Варсонофия. Венок на могилу батюшки от его духовных чад и почитателей к 40-му дню его блаженной кончины». На последней странице о. Феодосий поместил объявление – просьбу материалы о старце присылать в Скит. В том же году о. Феодосий поселился в доме скитоначальника. Давно хотел о. Феодосий знать наизусть, как знал старец Варсонофий, акафист Божией Матери, но никак не мог запомнить. И вот, однажды, он прилег и накрылся одеялом старца, думая об акафисте… И тут произошло чудо: акафист утвердился в его памяти. В 1914–1916 годах в Оптину Пустынь приезжали: Великая Княгиня Елисавета Феодоровна, царственный новомученик Великий Князь Димитрий Константинович Романов, расстрелянный в Петрограде в 1919 году; также новомученик князь Константин Константинович Романов (он был брошен безбожниками в ночь на 18 июля 1918 года в старую шахту под Алапаевском вместе с Великой Княгиней Елисаветой Феодоровной, Великим Князем Сергием Михайловичем, инокиней Варварой, князем Владимиром Палеем и Феодором Ремезом, а также с двумя своими братьями Игорем и Иоанном). Вместе с Великим Князем Димитрием Константиновичем посетила Оптину княгиня Татьяна Константиновна, сестра новомучеников князей Константина, Иоанна и Игоря. После событий осени 1917 года трудности, вызванные войной, усугубились. В обители появилась нехватка всего нужного. Однажды о. Феодосий отправил скитского цветовода монаха Мартирия и послушника Иоанна закупить пшеницы. Проехав на повозке несколько уездов, они увидели, что везде досмотр, проверяют каждую телегу, реквизируют зерно. Купить ничего не удавалось. Стали они, остановившись в виду храма или часовни, молиться Богу о помощи, обращаясь с тем же и к приснопамятным Оптинским старцам. Надо было купить пудов тридцать. И вот вдруг им повезло: купили двадцать пять. Засыпали мешки сеном и на авось поехали – пронеси, мол, Господи… Проехали семь уездов, везде заставы и осмотр, а их словно никто и не видел: едут мимо… Привезли хлеб в Скит. Хватило на время и монастырю, и беженцам из мест, куда пришли немцы, – этим беднякам отдана была одна из гостиниц для проживания. Когда вернулись иноки из хлебного похода, скитский летописец (иеродиакон Кирилл Зленко) записал: «Святые отцы своими святыми молитвами явно помогают родному Скиту». |
|
|
