| Старая любовь русского народа к играм и пляскам, отмеченная на первых страницах нашей летописи, поддерживалась существованием особого класса людей, называемых скоморохами. Название «скоморох-скомрах» достаточно невыяснено. У нас они – захожие люди. Суздальский летописец говорить об их латинском костюме 1003 . Наши скоморохи родственны мимам греко-римского мира: может быть «бесовская кобылка, ряженье туром, козою, личины восходят к «козьлим», «сатурским» лицам языческих Врумалий, и занесены на Русь мимами. Греческие мимы иногда ходили в сопровождении медведей; против этого обычая направлено 61 правило Трульского собора 1004 . И у нас до самой последней четверти 19 в. «медведники» водили по деревням и селам медведей. Каким путем распространились мимы по Европе, сказать трудно. Великое переселение народов на время похоронило классическую культуру, но институт мимов пережил прогром, и при дворе первых греманских властителей были мимы и гистрионы; далее во Франции жонглеры и менестрелы – те же мимы. За ними остались их греко-римские названия; все это пришлые, прохожие люди 1005 . Слово шпильман, зашедшее к славянам, как полагают, еще в X-XI в., дает основание думать, что скоморохи проникли к нам от немцев. Слова – шпильман – μμος, плясьць, игрец, глоумец, скомрах – однозначащие 1006 . В Сербской кормчей 1262 г. в главе «о шпильманах и о глоумцих» сделана приписка «шпильман сказаетьсе игрец» 1007 . Профессия мимов и скоморохов всюду была в презрении. Обычай мимов маскироваться, петь веселые, часто непристойные песни напоминал вакхический культ Диониса; мимы – вожаки дрессированных зверей, занимались знахарством, ворожбой, – все это возбуждало строго осуждение со стороны ревнителей христианства в Византии. Мим – язычник, мима – непременно блудница. Ни государство, ни церковь не признавали их полноправной личностью 1008 . В германском мире шпильманы были гонимы церковью и юридически безправными людьми 1009 . И тем не менее, как в Византии, так и в средневекой Европе мимы и шпильманы встречали сочувствие со стороны народа: без них не обходились народные праздники, пиры, свадьбы, турниры и т.д. 1010 . Это сочувствие ярко видно из общеевропейского юмористического рассказа о споре еврейского ученого с шутом-скоморохом о превосходстве веры. Невежда-шут благодаря остроумию и находчивости остается победителем в серьезном богословском споре 1011 . В славяно-русском сказании о 12 пятницах оппонентом еврею Тараске был скоморох, пьяница, голыш кабацкий, плешивый и кривой. Когда Тараска был лишен бороды и бежал, скоморох «нача плясати и играти и жидовскую веру ругати». Эта повесть, вероятно, византийского происхождения 1012 . У нас простой народ любил глумотворцев и скоморохов. Отношение к ним церкви, конечно, было иное. |
| Коли самому невмоготу, тут не до людей. – Расслабленного не к чему вести в попы; надо искать здорового человека, – важно сказал Подогов. По-моему, лучше сего поставить Ивана Легашева, – человек он смирный, тихий, баба у него не смутница, покорливая... –Голыш больно, Пуд Силыч, заговорили старики, почёсывая затылки. Некоторые усмехнулись. – Что голыш! Это не покор – откормите, зато человек покорный и против мира не пойдёт, отстаивал Подогов своего кандидата. – Это точно; только кориться такому немножко обизорно. Силыч! – Уж какой хрестьянин Лягаш! Собаки нечем выманить; сам весь в дырах... – Тогда возьмите Онуфрия Звонова! – Он мужик богатый, – с досадой сказал Подогов. Звонов сидел около стола, среди почётных мужиков. Все посмотрели на него, но сказать что-либо про него затруднились. Звонов, действительно, был состоятельный человек и безупречный по жизни. Соборяне молчали. – Я, братия, во священники не пойду, сказал Онуфрий. Кланяюсь миру и Пуд Силычу за честь. Изберите другого мужа. – Отчего же, Онуфрий Васильич! – встрепенулись соборяне, видимо сознавшие неловкость своего молчания перед богатым мужиком и решившиеся польстить ему. Послужи нам в этом чине. – Нет, братцы, поповство для меня не подходящее дело. Сами знаете: живу я в достатке, лычком да деготком займаюсь – куда мне возиться ещё с поповством! На эту оказию нужно наладить особь человека, что бы он завсегда по этой линии шёл и одного держался. А мне, когда тут воловодиться с вами. Возьмите, вон, Карпуху Слежнева; он мужик расторопный, грамоте знает... – Карп не годится, поспешил вставить Подогов. Чем ставить Карпа, лучше, по-моему, Ивана установить. – Почему же Карп не соответствует? – спросил Онуфрий. Дедов у него при доме нет, живёт по работникам. – Марали всякой имеет, потому и не годится, ответил Подогов. – Это верно, поддержали соборяне. Карпуха до венца жил лядаще. Бабы у него завсегда состояли. А, по правилам св. отец, нешто можно такому состоять в попах! Онуфрий замолк, а соборяне высказывали много нелестного про Карпа. |
| Мятутся мысли. Мне так тяжело… Скажу одно… Эта грязная мошна, из которой с глубоким вздохом голыш, бедняк достаёт тебе, может быть, последний грош или пятак… И ты, пастырь, должен брать его, иначе не будешь сыт, – это заставляет дрожать как в лихорадке и все-таки дрожащей рукой я, сам нищий, сам голыш, брал этот грош… Не знаешь, что делать, куда деться и уходишь скорее от него, чтобы скорее прекратилась душевная пытка… Говорить ли вам, о. Николай, о том, что не видели мы с моей милой, сейчас заболевшей Надюшей, никаких радостей, мы не могли позволить себе самых невинных удовольствий… Она плакала. Пошли дети. Она ещё больше плакала. А потом заболела, и вот уже второй год вижу, как на моих глазах тает мая любимая, родная свеча… В первое время растерялся, а потом привык. Только пойду, когда ей хуже случается, прижмусь к ней головой и, верите ли, слезы на глазах, и сказать ничего не умею. Только шепчу: “Милая Надя, прости”. Знаю, чувствую, что из-за меня страдает, что я здесь виноват…» 353 . В 1911 году Д.Г. Булгаковский решил начать собственное издание специального журнала, направленного на борьбу с алкоголизмом. В России в это время сравнительно немного издавалось противоалкогольных журналов: «Трезвая жизнь» – Александро-Невским обществом трезвости; «В борьбе за трезвость» – Московским епархиальным обществом трезвости; «Деятель» – Казанским обществом трезвости; «К свету» – Власьевским обществом трезвости; упоминаемые уже «Трезвые Всходы» и «Вестник Трезвости». Вот и все. За границей же, в каждой почти стране, подобные журналы насчитывались десятками. Потребность в России, таким образом, в подобных изданиях была очевидной. Представив необходимые документы и программу журнала в Петербургский комитет по делам печати Министерства внутренних дел, Булгаковский 15 октября 1911 года получил свидетельство 3136) на издание в Петербурге журнала «Всероссийский Вестник Трезвости». Журнал должен был выходить два раза в неделю по следующей программе: 1) правительственные распоряжения, 2) телеграммы, 3) статьи по алкоголизму, 4) повести и рассказы, 5) стихотворения, 6) меры и способы борьбы с пьянством, 7) по обществам трезвости, 8) случаи на пути алкоголизма, 9) постановка дела трезвости за границей, 10) новости, 11) свет и тени в борьбе с алкоголизмом, 12) в Государственной Думе, 13) отзывы о новых книгах, 14) иллюстрации, 15) почтовый ящик, 16) объявления. |
| Вот так же он смотрел на первые зеленые деревья после многомесячного пребывания в петроградской тюрьме и долгого, изнурительного этапа в пароходном трюме. Его доставили в Соловецкий лагерь, и там он увидел первые после тюрьмы деревья. Это были березы. Тогда ему хотелось погладить каждое дерево по гладкой шелковой коже, каждой березке сказать что-нибудь доброе… Он потряс головой, чтобы отогнать некстати всплывшее воспоминание, и тоже начал раздеваться. Они плавали в еще холодной утренней воде. Марина обгоняла его, уплывала далеко вперед, потом возвращалась к нему. Он первым повернул к берегу, потому что устал и задохнулся. Марина, сделав в море большой круг, вышла на другом конце пляжа, а потом долго шла к нему по плотному мокрому песку, и он видел, как легкие волны постепенно смывают за ней двойную строчку маленьких глубоких следов. — Как вы хорошо плаваете, — тихо сказал Сын Вождя. — Я вам завидую. — Не надо завидовать, — улыбнулась Марина. — Я ведь росла у моря. Марина лежала чуть впереди него и пересыпала в руках песок, выбирая из него разноцветные камешки, а он глядел, как высыхают на ее гладкой спине последние капли воды. — А нырять с открытыми глазами вы умеете? — вдруг спросила она. — С открытыми глазами? А разве это можно в соленой воде? — Можно. Только не очень долго, а то глаза заболят и покраснеют. Хотите, научу вас играть в «белый камень»? — Хочу. А что это за игра? — Я в эту игру играю с детства. Сначала надо найти подходящий белый камень. Вот такой годится. — Она показала ему на ладони круглый белый голыш. — Теперь смотрите! Она вскочила на ноги, широко размахнулась, закинула камень в море и сразу же побежала в воду — туда, где с коротким всплеском камень скрылся в воде. Она вбежала в море по пояс, нырнула, проплыла под водой небольшое расстояние и вынырнула, издали показав ему белый голыш в поднятой руке. — Вот он! Видите? Идите сюда! Теперь я кину камень, а вы запоминайте, куда он упадет, и ныряйте за ним. Понятно? — Да, понятно, — не очень уверенно сказал Сын Вождя, но послушно зашел в воду и встал неподалеку от Марины. |
| — Белый камень у меня, у меня! Говорите про меня, про меня! Теперь они играли с переменным успехом, хотя Сын Вождя проигрывал все-таки чаще. Наконец Марине удалось забросить белый камень так далеко, что Сын Вождя так и не смог его отыскать. И сама Марина его потом тоже долго не могла найти. В конце концов она отыскала пропавший голыш и объявила о своей победе, и тогда они оба вышли на берег. — Вы не обижайтесь, что я выиграла, — сказала она, вытираясь полотенцем, — ведь вы первый раз в жизни играли в «белый камень». — Я не обижаюсь. Вы несомненно должны были выиграть, Марина. Ему ужасно нравилось произносить ее имя. — Ладно. За то, что вы такой скромный, я вам этот камень дарю на память. Хотите? Он тотчас протянул руку. — Какой вы все-таки странный человек, — сказала Марина, подавая ему голыш. — Вы ни на кого не похожи, а мы тут, в санатории, видим много разных людей со всех концов страны. Иногда вы похожи на малого ребенка, а иногда — на очень старого человека, прожившего долгую и несчастливую жизнь… Это ничего, что я говорю так откровенно? — Это хорошо, что вы так говорите. Со мной никто и никогда не говорит откровенно. Да и вообще со мной редко разговаривают. — Вы очень, очень странный… — повторила Марина, пересыпая песок из ладони в ладонь и выбирая из него мелкие камешки и обломки раковин. Она достала из кармашка сарафана простые маленькие часики. — Уже половина восьмого. Вам пора идти на завтрак, а то Гаврилов станет вас разыскивать и, чего доброго, догадается в милицию позвонить: пропал человек из правительственного санатория! Сын Вождя вздрогнул. За эти полтора часа, проведенные на пляже с Мариной, он ни разу не вспомнил о существовании Гаврилова. Как бы он хотел, чтобы эта забывчивость была взаимной! Но на это надежды было мало. О чем будет его расспрашивать Гаврилов и что он станет ему отвечать — все это было как в тумане, и ему пока совсем не хотелось, чтобы этот туман рассеивался. Вдруг он сказал: — Марина, вчера вы говорили, что у вас сегодня выходной. — Да, выходной. |
| …Вскоре мы вырубили еще один ряд. Солнце, скатываясь на горизонт, светило спокойно и ярко; а я снял шапку и впервые в этом году ощутил его слабое, но такое отрадное тепло. — Что, припекает красавка-то? — улыбнулся Олеша. Он тоже снял шапку, и его младенчески непорочная лысина забелела на солнце. Как раз в эту минуту издалека долетел до бани рокоток автомобиля. Мы подождали машину, не сговариваясь: дорога проходила в пятнадцати метрах от бани. Олеша с любопытством глядел на приближающийся грузовик, стараясь узнать, кто, зачем и куда едут. Машина затормозила. Разбойная курносая харя, увенчанная ушастой шапкой, выглянула из кабины. — Дедушко, а дедушко? — окликнул шофер. — Что, милок? — охотно отозвался Олеша. — А долго живешь! — Шофер оголил зубы, дверца хлопнула. Машина, по-звериному рыкнув, покатила дальше. Я был взбешен таким юмором. Схватил голыш от каменки и запустил шоферу вдогон, но машина была далеко. А старик еще больше удивил меня. Он восхищенно глядел вслед машине и приговаривал, улыбаясь: — Ну, пес, от молодец, сразу видно — нездешний. Я ушел домой, не попрощавшись со стариком. А, наплевать мне на вас. Черт знает, что творится! Мне нет до вас дела! Весь остаток дня ходил злой, словно оставленный в деревне козел, когда все стадо до самой последней старой козы на пастбище, а он, этот козел, один на один с пустой и жаркой деревенькой. — Наплевать! — вслух, по слогам повторял я и злился, сам не зная на что и на кого. 11 Впервые за это время настроение по-настоящему свихнулось. Я не стал даже ужинать. Залез на печь и, лежа в темноте, слушал кондовую тишину своего старого дома. Вскоре я разобрался в том, что злился на Олешу, злился за то, что тот ни капли не разозлился на остолопа-шофера. А когда я понял это, то разозлился еще больше, уже неизвестно на кого, и было как-то неловко, противно на душе. И когда Олеша пришел меня навестить, я вдруг ощутил, что давно когда-то испытывал такое же чувство неловкости, противной сердечной тошноты от самого себя, от всего окружающего. |
| Когда Сын Вождя укладывал в чемодан свои серые брюки из холстинки, в которых ходил на прогулку с Мариной, он услышал глухой стук: из кармана брюк на пол выпал круглый белый голыш. Тот самый, за которым они с Мариной ныряли в море. У ворот санатория «эмку», приехавшую за ними, чтобы везти их с Гавриловым на вокзал, задержал дежурный: шофер «эмки» должен был свернуть в боковую аллею, чтобы пропустить въезжавший в ворота странный крытый фургон. В Москве их встречали на перроне «кожаные куртки» в защитной форме. Гаврилов куда-то мгновенно исчез, и Сын Вождя никогда уже больше его не встречал. Сына Вождя взяли под руки и быстро провели куда-то за здание вокзала. Там в закутке стоял точно такой же фургон без окон, какой встретился им в воротах санатория. Сзади фургона открылась дверь, и Сыну Вождя приказали в него влезать по короткой железной лесенке. Внутри фургон был перегорожен решеткой. Его завели за решетку и велели сесть на скамью, а потом с лязгом закрыли за ним дверь из толстых железных прутьев. Перед решеткой двое охранников с винтовками уселись на скамейки. Машина тронулась и повезла его на Лубянку. Потом он узнал, что такой фургон зовется «черным вороном» или «воронком» и теперь в таких «воронках» возят арестованных. Не было ни суда, ни допросов — ничего. Его просто отвезли в Казань и поместили в специальную психиатрическую больницу закрытого типа. А белый камушек так и остался у него: при обысках он прятал его во рту… Двадцать лет спустя его выпустили и поселили в этой самой ленинградской однокомнатной квартире, из которой он так ловко сумел сегодня уйти, чтобы отпраздновать свой ДЕНЬ СВОБОДЫ. Уже стемнело, и метель улеглась. Сын Вождя поглядел в последний раз на белый камень, аккуратно завернул его в платок и опустил на дно кармана. Пора было возвращаться домой. Он встал и побрел по глубокому гладкому снегу. Его следов, оставленных, когда он шел к скамье, уже не было видно — метель успела их замести. ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА 21 января 2002 года я была на даче под Петербургом у своих старинных друзей, отмечавших серебряную свадьбу. Большинство гостей было мне раньше незнакомо, так что имен я не запомнила, но общество подобралось интересное. После соответствующих юбилею тостов и первой атаки на закуски разговор, как водится, зашел о мировых и российских проблемах и с этих рельс уже не сходил до конца вечера. |
| В заключение к своему стихотворению о воскрешении Христом дочери Иаира он так трогательно обращается к России: «Тысячелетняя моя отроковица! На севере своем ты также обмерла, Да Божьей волею тебя уж подняла Благословенно мощная десница». Еще яснее ту же мысль о духовном родстве между Россией и Палестиной выражает поэт А.Н. Майков. Он так говорит о великом значении бедного Востока для гордого Запада: «Что может миру дать Восток? Голыш, а о насущном хлебе С презреньем умствует на небе! Так гордый римлянин судил И пал пред рубищем Мессии, Не то же ль искони твердил И гордый Запад о России? Она же верует, что несть Спасенья в пурпуре и злате, А в тех немногих, в коих есть Еще остаток благодати». 1) В чувствах родства своего с духовным богатством Палестины русский православный человек, прежде всего, и сам старается, и других просит хранить с благоговением дары святыни св.Земли. Тот же А.Н. Майков в драме «Оликф и Эсфирь» влагает в уста старца-христианина такое наставление к его духовной дочери: «Храни, дитя мое, венец И пальму кроткую Сиона, Ее дарит с Святого трона На подвиг доблести Творец» Лично же для себя тот же старец выражает такое общее многим русским людям стремление сердца: «Вдали от обольщений человека, В степи, неведомой от века, Где Иордан катит струи, Творца премудрость созерцая, Там жить и, дух свой возвышая , А телом вживе умереть». Это неудержимое стремление русской православной души к святыням Палестины особенно живо выражено в элегии А.Н. Апухтина «Моление о чаше» следующим образом: «О если б я мог В саду Гефсиманском явиться с мольбами И видеть следы от Божественных ног, И жгучими плакать слезами. О, если б я мог Упасть на холодный песок И землю лобзать ту святую, Где так одиноко страдала Любовь, Где пот от лица Его падал, как кровь, Где чашу Он ждал роковую! О, если б в ту ночь кто-нибудь, Страдальцу в изнывшую грудь Влил слово одно утешенья!» Итак, пламенная любовь к св. Земле, как она есть, или вернее, к ней в том виде, какою она была при Спасителе, любовь и благоговение к ней за те события, которые в ней совершились - вот в конце концов то, что приобретает русский православный человек чрез изучение Палестины. |
| Она бросила камень, и тот плюхнулся в воду рядом с ним. Он нырнул и открыл глаза, и новый, незнакомый мир открылся ему. Песок, на пляже исхоженный ногами купальщиков, на дне лежал ровно и был испещрен как бы мелкими волнами. Кое-где на песке лежали большие валуны, заросшие темным мхом и целыми колониями черных мидий. Стайка мелких серебряных рыбок стрельнула мимо его глаз и скрылась за одним из самых больших камней. Туда же ушел боком маленький серый краб. Вода была зеленоватой и золотистой. Мелкие волны с поверхности воды бросали на дно скользящие тени. Очарованный этим зрелищем Сын Вождя забыл, что ему нужно искать белый камень, и просто смотрел и смотрел до тех пор, пока не кончился воздух в легких. Почувствовав ломоту в груди, он вынырнул. — Что, не нашли? — сочувственно спросила Марина, стоявшая поодаль по пояс в воде. — Нет, не нашел, — ответил он, улыбаясь. — Эх, вы! Она нырнула в его сторону и почти тотчас выскочила из воды с белым камнем в руке. Дразня его, она покрутила рукой с зажатым в ней камешком и пропела: — Белый камень у меня, у меня! Говорите про меня, про меня! Она снова бросила голыш, и он плюхнулся в воду совсем неподалеку от Сына Вождя. Он нырнул и поплыл под водой точно к тому месту, куда упал камень, и сразу же увидел его: белый кругляш резко отличался от других камней, темневших на рифленом песке. Он схватил его и выскочил на поверхность воды. — Вот он! Я нашел его! Он уже хотел бросить камень в сторону Марины, но она закричала: — Нет! Неправильно! Вы сначала должны пропеть песенку. Он откашлялся и пробормотал: — Белый камень у меня, у меня… Как там дальше? — Ну, смешной какой! Говорите про меня, про меня! Он осмелел и, размахнувшись, кинул камень далеко в сторону от Марины. — Ах, вы так! — воскликнула она и, взвившись из воды на воздух, нырнула рыбкой и быстро поплыла под водой к камню. Через несколько секунд она вынырнула с белым голышом в руке. — Вот он, пожалуйста вам! — Белый камень у меня, у меня! Говорите про меня, про меня! Теперь она уже не щадила его и забросила камень так далеко, как только смогла. Ему пришлось нырять за ним три раза, и все же он нашел его и так обрадовался, что завопил во весь голос: |
| Таким образом на этой ступени религиозного сознания те же предметы природы, что и в фетишизме, служат предметом обожания и поклонения, но уже в иной форме и с иным значением. Фетиш превращается в идола в собственном смысле слова, т. е. в вид, в орган, в символ божественной силы. Там, в фетишизме, идолы сами по себе божественны и служат источниками божественного могущества; здесь, в шаманстве и символизме, предмет внешний – только более или менее случайная оболочка божества и его силы, обычное явление приобретает особенное значение только чрез воплощение в нем демонической силы. Таковы у всех древних народов священные горы, леса и реки; таковы у древних греков, так называемые Λθοι μψυχοι, одушевленные священные камни; таков у них же черней камень (голыш) Цибелы в Пессине, считавшийся θειγαλμα, священным таинством; – lapis ceraunius, посвященный Арею, lapis informis atque rudis, изображавший самого Юпитера у римлян. Таковы же священные дерева у древних народов и нынешних диких, служившие, обиталищем богов или вместилищем божественных сил: лотос в древней Индии, боабаб у негров. Таковы священные животные у древних народов и особенно в Египте. Священные животные у египтян были любимыми символами богов. Обожание звездного неба на этом моменте принимает, по преимуществу, таинственный характер. Это – в так называемом сабеизме (от еврейского Zaba – сила), когда звездный мир представляется носителем таинственных сил, направляющих судьбы земли и человека, надзирающих за его рождением и смертью , как это было у халдеев и вавилонян. Это – высший род обожания природы на этом моменте. Здесь действие уже переносится с земли на небо, жизнь божества представляется недосягаемой и неприкосновенной для человека; судьбы мира и человека полуоткрыты только в таинственных движениях планетного мира, который служит символом божества, носителем его силы, посредником между неведомой, таинственной силой и обитателями земли 10 . На этой ступени религиозного воззрения, под влиянием идеи о таинственных силах, живущих в природе, развивается и то, что зовут обыкновенно чародейством , волшебством , магией , теургией; – возникают оракулы и прорицалища. |
|
|
