| Отметим и ещё одну функцию Святцев. Долгое время в общественном сознании они считались основным источником по канонизации святых. Не случайно «Верный месяцеслов всех русских святых», изданный в 1903 г. архиепископом Владимирским Сергием (Спасским) , должен был стать официальным церковным документом. «При этом Синод указал, что канонизированными святыми могут считаться только те, чьи имена внесены в этот месяцеслов, и запретил служить молебны тем, кто не внесён в него» 938 . Однако такая практика существовала не всегда. В том же 1903 г. вышла самая авторитетная на сегодняшний день монография по истории канонизации святых в русской церкви, автор которой с горечью отмечал, что пополнение месяцеслова зачастую было делом справщиков Печатного двора 939 . Этот произвол, а также отсутствие для большинства святых документов о канонизации привели Е.Е. Голубинского к заключению о том, что основным критерием установленного церковного почитания должна служить не месяцесловная запись, а свидетельства об отправлении церковной службы святому (т. е. празднования) 940 . Тем не менее, рукописные Святцы остаются важным источником по истории почитания святого, особенно, для определения местных традиций. Кроме того, Святцы «с летописью» могут содержать редкие биографические сведения, не зафиксированные в других источниках. Начиная с середины XVII в. заметным становится процесс распространения месяцесловных редакций Житий 941 . Печатные Святцы 1646 г. не были уникальным явлением, одновременно с ними создавались другие месяцесловы «с летописью». Так, например, сороковыми годами XVII в. датируется Месяцеслов из собрания Погодина, 675 942 , в котором также содержатся «летописи» святых, однако в редакциях, совершенно не похожих на печатные. Отличается в нём и состав памятей на каждый день (в Погодинском месяцеслове на каждый день приходится большее количество святых), и структура сборника (в Погодинском отсутствуют тропари), и сама «летопись» (иной текст не только у русских, но и у греческих святых. Другие принципы построения летописной статьи, в Погодинском месяцеслове, в отличие от печатных Святцев, в одной статье может упоминаться несколько святых) 943 . Получили известность Святцы третьей четверти XVII в., которые, возможно, принадлежали Матфею Никифорову 944 (РНБ, собр. Погодина, 637) 945 и тоже содержали особые редакции русских житий. Именно по этому списку опубликованы Месяцесловные редакции Житий Дионисия Глушицкого и Александра Куштского (см. сноску 66). Но ещё большее количество этих источников остаётся совершенно не известным и не изученным. Не случайно, когда в 50 гг. XVII в. Симон Азарьин собрал в Святцах с летописью («выписано из святец иже с летописцем помесячно») памяти русских святых, празднуемые «сверх греческих уставов» 946 , их оказалось гораздо больше, чем в издании 1646 г. |
| Они чужды ложной героизации: не боятся указывать на темные пятна в славе героев и даже святых (многих святых князей). При всей живописности их языка, они избегают декоративности, стремятся соблюсти трезвость и чувство меры. Жития святых следуют сложившимся, скорее литургическим, чем историческим, образцам. Они дают прославленный образ — икону, — а не портрет борца. Тем не менее трезвость и чувство меры отличают русскую агиографию, при сравнении ее с агиографией других народов. Легенда занимает в ней меньше места, нежели в греческих и особенно латинских средневековых житиях. Жития великих святых, составленные их учениками или в первом поколении после их кончины, вообще остались свободными от легендарной переработки. Легенда овладела лишь святыми, лишенными подлинных биографий, и проникла в жития, составленные столетия спустя. Но даже и здесь она встречается сравнительно редко. В большинстве случаев поздний сказатель лишь украшает риторикой слова скудные воспоминания, сохраненные преданием. В некоторых случаях мы видим у агиографа даже подлинно критические стремления. Преп. Нил Сорский, известный своими мистическими сочинениями, составлял и житийные сборники. Свое понимание критического долга он выразил в следующих словах: «Писах с разных списков, тщася обрести правые и обретох в списках онех многа несправленна и елика возможно моему худому разуму исправлях». Критика Нила Сорского, вероятно, имела филологический, а не исторический характер. Но Симон Азарьин, составитель сборника чудес преп. Сергия (начало XVII в.), старается выбирать только надежные свидетельские показания — в убеждении, что «Бог не хощет ложными чудесы прославляем быти». Древняя Русь имела критическую совесть, хотя и не имела критического метода. Русская историческая — а вместе с нею и церковно–историческая — наука зарождается в XVIII и расцветает в XIX столетии. Ее резиденцией являются не только университеты, но и духовные академии. Целый ряд иерархов, особенно в первой половине XIX века, посвящают свои досуги историческим исследованиям: митр. |
| Но заметка в упомянутом выше волоколамском списке слова показывает, что оно приписывалось и перу Пахомия. Ни Пахомий, ни другой позднейший редактор Сергиева жития, Симон Азарьин, говоря о Епифание, не прибавляют известия, что им составлено и похвальное слово Сергию. В самом слове встречаем два ряда черт которые или принадлежат разным авторам, или так же противоречат друг другу, как известия списков слова о его авторе. Во-первых, в изложении слова видны приемы и особенности Епифаниевского пера, утомительно-многословного и неистощимого в тавтологическом «плетении словес», умеющего для характеристики нрава Сергия подобрать 18 прилагательных так же легко, как 25 эпитетов для характеристики Стефана в его житии. Очевиден Сергия сказывается в выражении похвального слова: «дарова нам (Бог) видети такова мужа свята и велика старца и бысть в дни наша» 127 . Во всем слове петь и намека на открытие мощей Сергия, из чего можно заключить, что оно писано не по поводу этого открытия и раньше его 128 . Но с другой стороны, слово говорит уже о раке мощей святого, которую целуют верующие, автор обращается к святому: «се бо мощей твоих гроб перед очима нашима видим есть всегда». Наконец читаем выражения, возможные только в слове, которое произносилось в церкви на праздник святого 129 . Все это можно было написать уже по открытии мощей, когда они были переложены в раку и установлено празднование святому; следовательно слово писано Епифанием гораздо позже жития. Но в том же слове читаем: «прочая его (Сергия) добродетели инде скажем и многая его исправления инде повем»; следовательно житие еще не было написано, когда писалось слово 130 . Но в таком случае тот же Епифаний в предисловии к житию Сергия не мог сказать, что 26 лет прошло от кончины святого и «никто же не дрзняше писати о нем, ни дальний ни ближнии, ни больший ни меньший». Биограф разумел здесь писание, которое было бы известно другим, а не свои старыя записки о Сергие, писанные для себя и не выходившие из его келлии; но он не мог забыть своего похвального слова Сергию, которое читалось в церкви и в котором есть биографические черты. |
| Невозможно точно определить степень участия в житиях письменных источников сравнительно с изустными; сами биографы выражаются об этом не всегда ясно и достоверными сказателями называют иногда составителей первоначальных записок. Вообще, не ставя воспроизведения факта главной задачей своего труда и ища самой надежной опоры для своего повествовательного авторитета не в свойстве фактических источников, писатель жития большей частью не считал нужным подробно рассказывать читателю, откуда добыл сообщаемые им сведения. Это равнодушие в значительной степени объясняется и обстоятельствами, окружавшими написание жития. Ближайшей публикой, которую прежде всего имел в виду биограф, была братия одного с ним монастыря, которая сама хорошо знала, чем он мог воспользоваться для своего труда Поэтому он ограничивался иногда замечанием, что отважился на такой труд потому, что «известно ведает паче инех» житие святого и может пользу сотворить, и, предупреждая недоверчивые вопросы, прибавлял: да не подумает кто-нибудь, что я не знаю истины о святом и писал неправо, что я не мог столько лет помнить все, что написал; нет, не говорите так, ибо я писал со слов достоверных свидетелей, и не дай мне Бог лгать на святого, да не будет этого. Вообще, очень немногие говорят о своих поисках с целью собрать материал для жития или проверить свой рассказ, по крайней мере не говорят с такой подробностью, как монзенский биограф или Симон Азарьин; по-видимому, немногие даже и производили подобные поиски. Определяя поэтому участие письменных источников в литературе житий приблизительно, глазомером, едва ли ошибемся, сказав, что им должно отвести второстепенное место перед изустными. После самовидцев и достоверных сказателей всего чаще авторы житий ссылаются на старые записки или свитки, о которых не раз была речь выше. Большая часть их погибла, вытесненная из письменного обращения житиями. По уцелевшим запискам Иннокентия о Пафнутие Боровском, Германа о Филиппе Ирапском, неизвестных авторов о Михаиле Клопском, Евфросине и Никандре Псковских и Серапионе Кожеозерском, точно так же по отзывам житий о некоторых из пропавших записок видно, что биографу иногда доставались обширные и исполненные любопытных подробностей рассказы, не лишенные и книжного искусства. |
| «От того сряду полата казначейская, где сидит казначей старец Симон (Азарьин) для казенного збору, а в полате и у казны живут (два монаха и два сторожа). А посторонь той полаты полатка с комнотою крепостная (архив крепостных актов на вотчинные владения) и крепостная приказана старцу Исидору Нармо(а)цкому; а перед нею в передней живут казначейские полаты сторожи. А по обе стороны и позади казначейские полаты и поверх – полаты со всякою монастырскою казною; а под полаты погребы каменые». Казначейская палата находилась в линии нынешних келей, начиная собой линию. Как представлять себе крепостную палату «посторонь» казначейской палаты, то есть не в ряд с нею, а сбоку ее, не совсем ясно. На виде лавры XVII века спереди линии келей, против того места, где должна быть полагаема в них казначейская палата, стоит башня. Может быть, в этой башне, действительно приходившейся «посторонь» казначейской палаты, и была крепостная палата. «Подле казенных полат кельи каменые, да назади келья деревяная, живет в них казначей старец Симан, а с ним (келейник и пять старцев). А под теми кельи погреб каменой». (На виде лавры XVII века сначала (от Троицкого собора) надписано: «палата казенная», потом: «келарская палата». Это ошибка: должно быть наоборот.) «От казначейских келей кельи на подклетех пусты». «Полаты соборные, а в них сидят архиморит Ондреян, да келарь старец Аврамей и казначей старец Симон для росправы всяких монастырских дел, а в полате сторожи (двое). Под соборными полатами в подклетех живут оловянишники (один), да с ним живут служебники переменяясь; под полатами погреб каменой». «Под церковию Соловецкими чюдотворцы кельи, живут в них старцы болничные (61 человек); а под болницами погребы каменые. Под церковию Соловецких чюдотворцов полата каменая (невразумительно, как представлять себе взаимное положение погребов и палаты, но речь передается нами верно); от тое полаты в ряд полата же, ставят в ней капусту соленую». Этим кончается западная подстенная линия зданий (если только уже и палата, в которой ставят капусту, не вне линии). |
| В учении о двуперстии не достает необходимого, грамматического смысла: не явный ли признак невежества издателей там, где дело не ограничивалось одним списыванием с готового, но надобно им было внести и свое? 213 Возможность двуперстием «Явственне возвещать девятомесячное обитение», могла представиться только одному невежде, испортившему Максимово слово. Составитель 12 глав, хотя, как мы заметили, пользовался сим словом, но о сем явственном возвещении умолчал; ибо видел, что хотя и не совсем явственно, все же удобнее возвещать сие чем двуперстием. 214 Времен. моск. общ. ист. и древн. росс. кн. X, смесь; стр. 5, 6. Предисл. Троицкого келаря Симона Азарьина к сказанию о новоявл. чудесех преп. Серия (взято из сборника библ. Москов. духовн. Акад. 203). 215 Чтобы яснее представить запутанность изложения главного старообрядческого мудрования о перстосложении, перечислим все персты: «великий иже глаголется палец да два последних – три, к ним прибавляя два перста, вышний да средний великий», имеем все пять. Какой же далее указуется еще нижний? Сие необъяснимо при том прибавлении, которое сделали издатели Кирилловой книги в слове Феодоритовом, не имевшем, как мы видели, в древнейших списках никаких указаний на персты. 216 Приводим подлинные слова современника первым расколоучителям, Игнатия митрополита Сибирского, бывшего до монашества столпником царя Алексея Михайловича. Он, как очевидец двуперстного моления раскольников, говорит: «Крест святый изобразуют обоими (двумя) персты, великоуказательным и великосредним, и заключати глаголют в тою обою персту Сына Божия божество и человечество: в указательном убо божество, и отделившее от божества в великосреднем человечество» (3 посл. гл. 1. в Прав. Собесед. 1855 г ). При личных объяснениях с старообрядцами о сем любимом предмете их споров, мы представляли сие противоречивое учение о двуперстии в одной и тойже книге, учение, как бы указующее на еретическую мысль Аполлинария, будто Христос имел плоть с небесе (Больш. катих. лист. 40): хитрые диалектики обыкновенно в сем случае говорили, что «нам дела нет до именований перстов; нам только были бы два перста!». |
| —185— ный, божественный, духовный, противополагая ее плотскому жизнеустроению (см. напр. IV, 143:144; II, 228 (здесь прямо противополагаются: Бог и земное); 185:249), тогда бы выяснение цели назначения человеческого существования было бы чуждо тех натянутостей, какие замечаются теперь. Что касается самого изложения системы, то, конечно, здесь в заслугу автору можно поставлять не самое содержание, а уменье выбирать из св. отца и эти разрозненные выборки соединять в стройные части единого целого. Благодаря своему знакомству с творениями св. Василия Великого , автор выполнил обе эти задачи свои с большим уменьем. Он всегда умеет подобрать из св. отца на нужную тему самую типичную, яркую тираду; не пропустит он и краткой мысли, даже однажды только встречающейся у отца, если она дает материал для системы. Особенное достоинство сочинения Язвицкого в том, что он всю нить рассуждений во всей главе ведет мыслями св. отца. Это, конечно, зависело от тщательности изучения его творений. Объем сочинения – не велик: 289 страниц, но впечатление – полное и отчетливое. Этому помогает серьезность речи, не допускающей ненужных разглагольствований. Стиль ровный, спокойный и даже по местам художественно-величавый. Автор полон искреннего похвального увлечения своим предметом. Вообще работа г. Язвицкого должна быть признана вполне заслуживающей кандидатской степени». Ординарного профессора Евгения Голубинского о сочинении студента Федора Федорова на тему: «Симон Азарьин, келарь Троицкого монастыря в половине ΧVIΙ века». «Сочинение состоит из трех глав: в первой главе – биографические сведения о Симоне; во второй главе – обзор его сочинений; в третьей главе – характеристика его как писателя. Новых сведений о Симоне автор не сообщает и старые сведения излагает не с совершенной тщательностью; даваемый им обзор сочинений Симона не может быть признан вполне обстоятельным, а представляемая им характеристика Симона как писателя не может быть признана вполне удовлетворительной; наконец, и об его литературном изложении не может быть дано отзыва совсем похвального. Но автор, несомненно, занимался своим делом с полным усердием и стремился достигнуть всего для него возможного. Не признавая сочинения совершенно удовлетворительным, я нахожу однако, что г. Фе- |
| Ныне печатаемый акафист преподобному Сергию составлен в половине XVII века известным писателем сего времени князем Семеном Ивановичем Шаховским (Симон Азарьин в «Книге о новых чудесах...», чудо 33, печатн., с. 75, cfr.; Описания Лаврских рукописей, 764). В рукописи Синодальной библиотеки конца XVII века (по Опис. Горского и Невоструева, 337, л. 224) есть акафист преподобному Сергию неизвестного составителя, не довольно искусно сложенный, как отзываются о нем составители Описания. В рукописи Ундольского 113) есть оглавление акафиста преподобному Сергию, который составлен неизвестным автором в 1689 году, быв посвящен князю Борису Алексеевичу Голицыну, который называется в оглавлении Венцом молитвенным и который в заметке (не совсем вразумительной) другого неизвестного усвояется святому Димитрию Ростовскому (в 1689 году он был в Москве (см. сочин. Нечаева «Св. Димитрий, митрополит Ростовский», с. 30–31). В рукописи Царского 727) есть канон, составленный в том же 1689 году, имеющий надписание: «Кондаки и икосы новостворенныя, написаны в царствующем граде Москве, в лето 7197 (1689)-е, маиа в 28 день, М. Н.г. С. М.» (являлась бы охота прочесть: монах недостойный, грешный, Сильвестр Медведев, но в мае 1689 года Медведеву как будто было не до писания акафистов, разве только предположить, что слаганием песнопений преподобному Сергию он утешал себя в своем печальном положении. Это нынешний, то есть ныне печатаемый и употребляемый акафист; против ркп., нынешний имеет некоторые исправления. Он же находится в ркп. Синод. библиотеки 2) и Архива Мин. Ин. Дел 517/998). Если канон– один и тот же с тем, оглавление которого в рукописи Ундольского, то он не может быть усвояем Медведеву, ибо князь Б. А. Голицын был его враг). Об акафисте, сочиненном митрополитом Платоном и напечатанном в первый раз при службе в 1795 году, см. у митр. Евгения в Словаре (т. II, с. 560). Всех акафистов преподобному Сергию не менее 4-х: 1) Пахомия Сербина (Филарет. Обзор дух. литер., § 95, с. 143 sub. fin.); 2) князя Шаховского, 3) что у Ундольского и 4) митрополита Платона. |
| Это «крылошанин»: действие соответствующего эпизода членится по частям службы, звучит жаргон древнерусского профессионального чтеца и т. д. Наконец, он был, как полагаем, одним из учеников Логгина, которые, по свидетельству Симона Азарьина, во всем подражали учителю. В пользу именно такой атрибуции свидетельствует, прежде всего, мажорность повести, особенно бросающаяся в глаза при сравнении ее с такими творениями клирошан, как «Калязинская челобитная» (см. выше) и «Стих о жизни патриарших певчих» (см. выше), написанными в тональности «смеха сквозь слезы». Мы знаем, что в первой половине XVII в. и троицким клирошанам жилось несладко, однако ученикам Логгина ничего не мешало, казалось бы, мечтать о повторении блестящей карьеры своего учителя и легендарного Филарета, обласканных вельможными «христолюбцами». Казалось бы – потому что после реформ Никона щедроты меценатов проливались уже на певцов новой, польско-украинской, «партесной» школы. С другой стороны, безымянность «старца» в повести едва ли не свидетельство того, что имена Филарета и Логгина стали в монастыре уже запретными, а память о них – апокрифической. Произошло это после 1633 г., когда патриарх Филарет в окружной послании назвал Логгина «вором и бражником» (двумя годами раньше он сжег правленый Логгином печатный «Устав» 1610 г.). Учитывая и иные косвенные признаки, решаемся датировать повесть серединой 30-х – началом 50-х гг. XVII в. Перед нами, таким образом, достаточно поздний плод «бесцензурного периода» (А. М. Панченко) русской духовной жизни и одновременно – один из ранних текстов отечественной «смеховой» литературы. По сведениям первого издателя, «сказка эта доставлена Л. Н. Майкову Е. И. Якушкиным, который нашел ее в одном принадлежащем ему рукописном сборнике XVIII века» (Веселовский А. Н. Сказки об Иване Грозном//Древняя и новая Россия. СПб., 1886. Кн. 4. С. 321). В сборниках небольшого собрания древнерусских рукописей Е. И. Якушкина (ЦГАОР, ф. 279) список повести отсутствует. Текст издается по последней публикации: Росовецкий С. |
| Во всяком случае это столкновение было вполне в стиле дальнейшей жизни Неронова и символически освещает его будущую деятельность. К сожалению, сведения о ранних годах жизни Неронова не могут быть проверены, так как единственным материалом, характеризующим жизнь этого времени, является его Только около полуночи Иван пришел в себя после избиения и затем ушел в Устюг, где научился грамоте, но там он долго не задержался и отправился дальше, на Волгу, где временно и осел в селе Никольском-Соболеве. Здесь он женился на Евдокии, дочери местного священника Ивана, и затем вскоре стал причетником одной из местных Для простого и малоученого вологодца это было уже удачным началом карьеры, но не успех житейский и деньги интересовали его. Он чувствовал себя обязанным служить делу церкви. Он не мог перенести расхождения между словом Христа и образом жизни тех, кто называли себя Его последователями и служителями. Развратная жизнь и особенно пьянство местного населения и духовенства глубоко возмущали его, и поэтому этот молодой причетник, бывший на самой низшей ступени церковной иерархии, начал обличать мирян и священство, их “пьянства ради и многого бесчиния”. Совершенно естественно, ни священники, ни клир, ни прихожане церквей Никольского-Соболева не захотели переносить эти обличения и в свою очередь выступили против него. В результате резких столкновений юному моралисту пришлось уйти или даже бежать из Постоянная связь Никольского с Троице-Сергиевой лаврой подсказала Неронову, куда ему можно было бы обратиться за помощью и советом, и, конечно, он не ошибся, отправившись в обитель архимандрита Дионисия. В начале XVII века Троице-Сергиева лавра являлась не только самым значительным религиозным центром России, но и одним из важнейших мест развития русской культуры и литературы. Некоторые историки литературы даже говорят о поэтической школе Троице-Сергиевой лавры в 20-х годах того века. Авраам Палицын, бывший сотрудником архимандрита в годы Смуты и талантливый автор уже упомянутого “Сказания”, как раз писал это произведение в лавре в 20-е годы. Князь Иван Хворостинин, создатель первого значительного русского поэтического произведения — богословской поэмы в более чем три тысячи рифмованных строк — доживал там свою жизнь и, видимо, писал там ряд других своих работ. Среди других писателей лаврской литературной школы тех лет необходимо отметить Ивана Наседку — друга Дионисия, апологета православия и способного поэта, и Симона Азарьина, написавшего житие архимандрита Дионисия и несколько других прозаических и поэтических Все они были зачинателями русской поэзии и представителями интеллектуальной элиты Московской Руси того времени. |
|
|
