| Мы не можем объяснить, как соединены природы во Христе, мы в это верим и т.д. Тертуллиан нападает на тех, кто пытается толковать Священное Писание аллегорически. Он упрекает их в неверии, говоря, что если в Священном Писании написано то, что написано, то мы обязаны принять это положение, хотя нам оно кажется абсурдным. Тертуллиан напоминает, что Евангелие, как и вообще вся Библия, есть Божественное откровение, а о Боге, непознаваемом по Своей природе, невозможно разумное знание. И поэтому Евангелие ценно именно этими парадоксами. Убрать парадоксы – не будет Откровения, будет просто хорошая, интересная книга. Но именно абсурдные парадоксальные положения составляют главное положение Священного Писания . А если толковать их аллегорически, то можно лишить Священное Писание его божественного статуса. Вот главная мысль Тертуллиана: надо верить в истинность евангельских положений, а не рассуждать, не пытаться их понять разумом, иначе мы не христиане, не верующие люди, а скрытые атеисты, которые пытаются низвести богооткровенное Священное Писание до уровня материального мира. Но тогда в нем ничего не будет сверхъестественного, ничего Божественного. В XIII в. появляется еще одна концепция, которая получила название теории «двух истин». Впервые она высказывается в латинском аверроизме – течении, возглавлявшемся Сигером Брабантским. Сигер, а впоследствии Иоанн Дунс Скот, Уильям Оккам и другие утверждали, что между верой и разумом лежит пропасть, ибо предметы их познания различны: разум занимается познанием вещей материальных, точнее сотворенных, а вера направлена на познание Бога. Когда люди их путают и направляют веру на познание мира материального, а Бога пытаются познать разумом, то тогда возникает противоречие. В действительности нужно понимать, что верою познается божественный мир, а разум оперируют лишь в мире сотворенном. Есть истина божественная, и есть истина земная, истина веры и истина разума. Но иногда они пересекаются. Например, в самом начале Священного Писания говорится о сотворении мира. Наука же утверждает, что мир вечен, ведь мы не можем представить себе, что было время, когда времени не было. Наш разум спотыкается на этом моменте. Попробуем представить себе момент начала времени, и тут же спрашиваем, а что было за одну минуту до начала этого времени? Ну не может наш разум представить себе начало времени, разум может мыслить мир только вечным. А если мы считаем, что мир сотворен, то это уже догмат веры. То же самое и в отношении всех других положений. То есть существуют две истины, которые четко должны различаться друг относительно друга: вера – о Боге, разум – о мире. |
| Какова бы ни была позиция средневекового философа, она всегда отмечена глубокой «озабоченностью» религией и теологией, будь то озабоченность тем, как поставить философию на службу религии, свойственная раннему средневековью, или же озабоченность тем, как, сохраняя лояльность религии, освободить философию изпод теологической опеки, присущая средневековью позднему. Исторически обусловленное сожительство философии и теологии, иногда довольно мирное иногда переходящее в открытую конфронтацию (например, в случае с Беренгарием, Абеляром или Сигером Брабантским), но всегда неравноправное и почти всегда вассальное, придало философскому самосознанию средневековья неповторимый колорит, по которому его легко иден тифицировать и отличить от философского самосо знания античности или Нового времени. Теологическая идея выполняла для средневекового философа ту же регулятивную функцию, какую для античного выполняла идея эстетико–космологическая, а для философа Нового времени – идея научного знания. Отсюда ясно, каковы должны быть хронологические рамки средневековой философии. Ее историю нужно начинать с того момента, когда философия впервые сознательно ставит себя на службу религии и теологии откровения, и заканчивать тогда, когда союз между философией и богооткровенной теологией можно считать в основном распавшимся. Но первые серьезные попытки использовать философию для целей религии откровения принадлежат Филону Александрийскому и христианским апологетам, а последние удйры по философско–теологическому альянсу были нанесены в номиналистическо–сенсуалистической школе Оккама, где окончательно утвердилась идеологически подрывная для средневековья теория «двух истин». Итак, в соответствии с указанным подходом историю средневековой философии следует начинать с III вв. и заканчивать XIV–-XV вв. Только в этом случае можно избежать искусственного разъединения таких непосредственно связанных между собой феноменов идеологической истории, как патристика и схоластика 6 , а также верно истолковать антидогматическую и антиклерикальную заостренность философии эпохи Возрождения. |
| XIII век был веком серьезного испытания христианства в Западной Европе. Эта ситуация в какой-то мере была схожа с той, в которой оказался современный нам христианский мир, постоянно слышащий упреки от науки: «Наука доказала, что Бога нет». В XIII веке фраза эта могла звучать примерно так: «Аристотель – то есть наука – доказал, что Бог другой. Он не Творец, Он не Спаситель, не Промыслитель. Он вечный, бесстрастный ум. А человек – это смертное животное». В XX веке, после многих веков забвения, интерес к учению Фомы Аквинского необычайно возрос. Возникает в католицизме даже целое течение, очень авторитетное, – неотомизм (от латинского произношения имени Фомы – Томас). Причина этого интереса вполне понятна: вновь между наукой и христианством возникает конфликт. Конечно, природа этого конфликта отличается от ситуации XIII века, но метод, предложенный Фомой, – что истина одна и что поэтому между истинной наукой и христианством в принципе не может быть противоречия, – можно применять и в современном мире. У нас общим является только разум, а инструмент для оперирования разумом – философия Живя и преподавая в Париже, Фома полемизирует с аверроистами, с Сигером Брабантским, пишет свои главные работы, среди которых выделяются «Сумма теологии», которую Фома будет писать много лет, но так и не закончит этот огромный многотомный труд, и работа, которая станет известна под заголовком «Сумма философии», хотя подлинное ее название – «Сумма истин католической веры против язычников». Почему же она стала называться «Сумма философии»? Причина проста. Фома разрабатывает методологию диспута. Чтобы дискутировать, надо опираться на нечто общее, с чем согласны оба спорщика. Если мы дискутируем с еретиком, то для нас общим является Священное Писание, мы оба согласны в его истинности. Если мы дискутируем с другим монотеистом – с мусульманином или иудеем, для нас общим является наше понимание Бога. А как дискутировать с атеистом или с язычником? У нас общим является только разум, а инструмент для оперирования разумом – философия. |
| Здесь надо сделать очень важное замечание, вспомнив споры между Абеляром и Бернардом Клервоским, Сигером Брабантским и Фомой Аквинским о том, какой же способности человека – разуму, вере или ощущениям – больше доверять. Бонавентура указывает, что не следует разделять человека на главное и второстепенное, человек – это единое, целостное существо, и в нем существуют три способности воедино, «так же, как во Христе, – пишет Бонавентура, – существуют три природы: телесная человеческая, душевная человеческая и божественная. Поэтому и три способности у нас существуют воедино: чувственная, разумная и дух, то есть чистое созерцание Бога, или вера». Что бы мы ни делали объектом своего познания – везде мы увидим Бога. Надо только уметь видеть Повторюсь, структура «Путеводителя души к Богу» очень проста и логична. Эти этапы символизируют также иерархию мира – от материального через человеческую душу – к Творцу, Абсолютному Богу. Но и с другой стороны мы можем подойти к этим этапам, а именно: Бонавентура показывает: как бы мы ни познавали мир, что бы мы ни делали объектом своего познания – везде мы видим Бога. Делая ли объектом чувственный мир, познавая ли свою душу, изучая ли теорию познания, изучая ли Священное Писание – мы везде увидим Творца. Надо просто уметь это увидеть. Поэтому это не только иерархичные ступени, но это и шесть различных путей, которые возводят нас к одному центру – к Богу. Математика Божиего мира Бонавентура последовательно выстраивает свой «Путеводитель…» как шесть глав, останавливаясь подробно на каждом из шести этих этапов, или путей. Гармония может быть сведена к числовым пропорциям, и поэтому мир имеет строго математическую природу Говоря о первом пути, Бонавентура пишет: глядя на мир, мы замечаем, как много всего в этом мире, что, конечно же, говорит о всемогуществе Бога. Мы видим красоту, гармоничность этого мира, которая, безусловно, свидетельствует о премудрости Бога. Причем Бонавентура очень подробно останавливается на том, что красота и гармоничность этого мира состоит в соразмерности частей, а соразмерность может быть сведена к некоторым числовым пропорциям, и поэтому мир имеет строго математическую природу – здесь явное несогласие с Аристотелем и с Фомой Аквинским, которые не уделяли особого внимания математике, не видели присутствия чисел в природе. А Бонавентура, наоборот, замечает, что именно математика является основой нашего мира, и отсюда фактически, я бы сказал, уже один шаг до Галилея с его фразой: «Книга природы написана языком математики», – и до нашей современной науки. |
| Единственный перевод И. Ф. в средние века был выполнен Вильгельмом из Мёрбеке, к-рый перевел фрагмент 3-й кн. соч. «Комментарий на О душе Аристотеля» (главы 4-9), озаглавив это извлечение «De intellectu» (О разуме; об атрибуции перевода см.: Grabmann. 1929. S. 15-31; ср.: Verbeke. 1951). Перевод был выполнен в сер. XIII в. (1248 - Grabmann. 1929. S. 18, 39; или 1268). Перевод Вильгельма не совпадает с известным в наст. время греч. текстом 3-й кн. сочинения И. Ф.; исследователи объясняли это как тем, что Вильгельм имел иную греч. версию этой книги (возможно, подлинную в отличие от сохранившейся подложной), так и тем, что он не переводил, а пересказывал текст И. Ф. При этом с т. зр. содержания лат. текст не содержит идей, к-рые бы противоречили взглядам И. Ф., известным из др. его трактатов. М. Грабман предположил, что выбор Вильгельмом данного отрывка для перевода был обусловлен активным обсуждением в то время схоластами различных интерпретаций учения Аристотеля об «отделенном разуме» (νος χωριστς) (Ibid. S. 38). В переведенном отрывке И. Ф. полемизирует с Александром Афродисийским и утверждает, что «отделенный разум» не есть нечто божественное по природе, но он является лишь высшей и бессмертной частью человеческой души. И. Ф. затрагивает также вопрос о соотношении актуального разума (intellectus agens) и потенциального разума (intellectus possibilis), понимая их как различные функции единого разума человека (см.: Ibid. S. 38-39). Несмотря на актуальность тематики трактата, лат. перевод Вильгельма не использовался в аверроистской полемике ни Альбертом Великим († 1280), ни Фомой Аквинским († 1274), ни Сигером Брабантским († 1284) (Ibid. S. 40). Первым из схоластов, ссылавшимся на перевод Вильгельма, был Эгидий Римский († 1316), который упоминает имя И. Ф. (в форме Johannes Grammaticus) и обсуждает его тезисы в нескольких местах собственного комментария к трактату «О душе» Аристотеля (Ibid. S. 42). Помимо Эгидия, перевод Вильгельма использовался (также при комментировании аристотелевского трактата «О душе») Радульфом Бритоном († 1320) и Гвальтером Бурлеем († 1344) (см.: Gualterus Burlaeus. Circa tertium De anima. 2//Questions on the De anima of Aristotle/Ed. E. A. Synan. Leiden, 1997. P. 93-95). Весьма подробно психологические идеи И. Ф., представленные в переводе Вильгельма, рассматривал Генрих Бате из Мехелена († после 1310) в неск. главах соч. «Speculum divinorum et quorumdam naturalium» (Зерцало вещей божественных и естественных) (см.: Ibid. P. 42-48). Несколько цитат из перевода встречается также в сочинениях Иакова из Витербе († 1308) (подробнее см.: Bataillon. 1989). |
| Те, кто сетует, что богословы погрязли в тонкостях догмы, навряд ли найдут лучший пример. Едва заметное различие может привести к прямо противоположным выводам. Святой Фома разрешал идти к истине двумя путями, твердо веря, что истина — одна. Именно потому что вера истинна, ничто, обнаруженное в природе, не может ей противоречить. Именно потому что вера истинна, ничто, основанное на вере, не может противоречить науке. Святой Фома исключительно смело положился на истинность веры и оказался прав. Научные данные, которые считали в XIX веке несовместимыми с верой, почти все оказались в XX веке ненаучными. Материалисты — и те покидают материализм, а ученые, проповедовавшие детерминизм даже в психологии, склоняются теперь к индетерминизму в физике. Но прав ли он был или нет, он твердо верил, что единая истина не может противоречить себе самой. И тут последние его враги появились невесть откуда, чтобы сказать, что они с ним вполне согласны, – да, есть две совершенно разные истины. Истина оказалась двуличной, и двуличные софисты посмели намекнуть, что оба лица смотрят из–под доминиканского капюшона. В своей последней битве Фома впервые взмахнул боевым топориком. Он потерял отрешенное терпение, проявлявшееся во многих спорах. Он говорил: «Так обличаем мы ошибку. Мы исходим не из истин веры, но из доводов и суждений самих философов. Если кто–нибудь, кичась своей мнимой мудростью, хочет бросить вызов тому, что нами написано, пусть говорит не в углу и не перед детьми, которым не разобраться в столь сложном деле. Пусть он ответит открыто, если посмеет. Вот я, дабы ответить ему, и не только я, недостойный, но и другие искатели истины. Мы сразимся с его заблуждением или исцелим его невежество». Бессловесный вол взревел, словно его загнали в угол, но он не сдается. Мы уже говорили, почему Аквинат вложил столько чисто нравственного пыла в спор с Сигером Брабантским. Его победой воспользовались и предавали за его спиной дело его жизни. Вероятно, в первый раз со времен юности он поддался гневу и снова ринулся на врага, размахивая головней. |
| Видным представителем мистического направления в католическом вероучении являлся Бернар Клервоский (1090–1153). Он был монахом-цистерцианцем, настоятелем монастыря в Клерво. Бернар вдохновил западный мир на Второй Крестовый поход (1147). Как теолог, он отстаивал незыблемость церковного предания, догматики, порицая схоластику за рационалистические тенденции в ней. Бернар проповедовал смирение, приводящее к любви к Богу, открывающей путь к высшему совершенству, достичь которого можно лишь в экстатическом состоянии «слияния души с Богом». Теология Бернара Клервоского не оставляла сомнений в авторитете церковного учения и ориентировала на самоуглубленное, мистическое восприятие мира. Учение Бернара Клервоского оказало сильное влияние на мистическую теологию средневековья. Он был канонизирован в 1174 г. Позднее очагом мистики станут немецкие земли. В XIV-XV вв. там появятся такие знаменитые мистики как Иоганн Таулер (1300–1361) и Фома Кемпийский (1379–1471). Над созданием богословского корпуса католицизма трудился выдающийся богослов Альберт Великий (1193–1280), немецкий теолог, ученый-естествоиспытатель. Альберт Великий получил широкую известность как комментатор Аристотеля, работы которого он комментировал на основе католического богословия. Монах-доминиканец, Альберт становится провинциалом (управляющим всеми делами ордена на определенной территории) этого ордена в Германии, затем он был рукоположен в сан епископа. Позже Альберт добился от папы сложения епископского сана, чтобы полностью посвятить себя богословию. В сочинениях «Сумма теологии», «О причинах и возникновении всеобщего» Альберт Великий пытался создать единую систему католического богословия. Боролся с богословами, отступающими от канонов католического богословия (с известным богословом Сигером Брабантским). Альберт обладал энциклопедическими познаниями, за которые его противники обвиняли теолога в колдовстве. Католическая церковь присвоила ему титул «doctor universal is». Альберт Великий был канонизирован в 1931 г. |
| Он написал множество работ, современное издание насчитывает около 38 томов, среди которых очень много естественнонаучных работ, во многом основывающихся на идеях Аристотеля. Благодаря тому, что Альберт Великий писал работы практически по всем областям знаний (по философии, естественным наукам, этике и др.), он получил прозвище «всеобъемлющего доктора» (doctor universalis). Альберт исходил из того, что между разумом и верой не может быть противоречия и поэтому нужно чётко разделять области познания веры и разума: «Когда между ними [философией и Откровением] нет согласия, то в том, что касается веры и нравственности, нужно больше верить Августину, чем философам. Но если бы речь зашла о медицине, я больше поверил бы Гиппократу и Галену; а если речь идет о физике, то я верю Аристотелю – ведь он лучше всех знал природу» 47 . Отныне многие аристотелевские положения начали входить в католический обиход, в частности аристотелевский «перводвигатель» стали спокойно ассоциировать с Богом-Творцом. В 1901 г. Альберт Великий был канонизирован католической церковью. §13. Фома Аквинский Жизнь и произведения Однако решающую роль в ассимиляции аристотелевских идей католической Церковью принадлежит другому доминиканскому монаху – Фоме Аквинскому (1225 или 1226 – 7 марта 1274). Родился он в Неаполитанском королевстве, в замке Роккасекка близ городка Аквино. Отец Фомы Аквинского был знатный феодал, рыцарь. С пяти лет Фома учится в бенедиктинском монастыре в Монте-Кассино до 14 лет. После этого некоторое время учится в Неаполе. У Фомы Аквинского растёт желание стать монахом доминиканского ордена. Родители препятствуют, поскольку ему предлагают должность аббата монастыря в Монте-Кассино, от которой он отказывается. Был даже серьёзный семейный скандал, Фому заключили на год под арест в домашнем замке. В конце концов Фома становится доминиканским монахом, и доминиканцы посылают его учиться в Парижский университет. В 1245 г. он едет в Париж, до 1248 г. учится в Парижском университете, слушает Альберта Великого. Альберт замечает талантливого ученика, направляет его в Кёльн, и там они вместе основывают центр по изучению теологии. Ещё четыре года Фома Аквинский учится в Кёльне у Альберта Великого, в 1252 г. едет в Париж, где преподаёт до 1259 г. Папа Урбан IV вызывает Фому Аквинского в Рим, там он живёт до 1268 г. и преподаёт в доминиканских школах Италии. В 1269 г. он опять отправляется в Париж. Поскольку в это время в Париже аверроисты во главе с Сигером Брабантским приобрели достаточно сильное влияние, то Фома Аквинский получает послушание от доминиканского ордена опровергнуть их и построить истинно католическое аристотелевское учение. В Париже Фома Аквинский живёт до 1272 г., после чего он опять возвращается в Неаполь. В 1274 г. Фома Аквинский отправляется на знаменитый униатский собор в Лионе, но по дороге умирает. В 1323 г. Фома Аквинский канонизирован. Прозвище Фомы Аквинского – «ангельский доктор» (doctor angelicus). |
| Фома Аквинский (1225––1274) [лат] – святой, учитель церкви, doctor universalis. Богослов и философ, систематизатор схоластического богословия. Монах–доминиканец. Ф.А. называют самым ученым человеком среди святых и самым святым среди ученых. Ф.А. родился в родовом замке близ Аквино. Воспитывался у бенедиктинцев в монастыре Монте–Кассино, а позднее учился в Неаполитанском, Парижском университетах (в последнем – под руководством Альберта Великого). Вместе с Альбертом Великим Ф.А. переезжает в Кёльн, а позже уезжает в Италию и постоянно живет там, на некоторое время приезжая в Париж. В Парижском университете Ф.А. остро дискутировал с Сигером Брабантским и сторонниками аверроизма (учения арабского философа Ибн–Рушда). Обширное научное наследие Ф.А. включает все известные в его время жанры философских произведений. Ф.А. много комментировал – сочинения Аристотеля, Боэция и Петра Ломбардского, написал полемическое сочинение " О единстве интеллекта против аверроистов " . Основные труды Ф.А. – " Сумма против язычников " и " Сумма теологии " (осталось незаконченным). Философия Ф.А. – попытка осмыслить и приспособить Аристотеля к учению католической церкви. Ф.А. совершенно отчетливо разделял веру и разум, которые друг от друга совершенно не зависят, но одновременно был твердо уверен в необходимости их согласования. Вера не противоречит разуму, то и другое – истинно. Но если какие–либо мыслительные конструкции противоречат Откровению, то это свидетельствует лишь об ошибочном ходе человеческих рассуждений, нарушающем гармонию веры и разума. Любой мыслитель за пределами богословия находит аргументы в сфере разума; богослов исходные принципы своих рассуждений ищет в Откровении. В конечном счете вера и разум в своих выводах необходимо должны совпасть. Разум, если им правильно пользоваться, не может нас обмануть; это еще более относится к Откровению, поскольку источник его — Бог. При гармонии разума и Откровения, последнее неизмеримо выше первого, ибо если одни из догматов веры доступны для постижения разумом (существование Бога, бессмертие души), то другие не доступны логике и рациональному постижению не подлежат (сотворение мира, троичность Бога). |
| Святой Фома был истинным прозаиком, и многие называли его даже слишком прозаическим. Он вел доказательство, заботясь о двух вещах — о ясности и о вежливости, а это очень полезные свойства, они помогают спору. Но тот, кто нашел слова для мессы Тела Христова, был не только поэтом — он был мастером. Его двойной дар похож на таланты великих мастеров Возрождения, как Леонардо или Микеланджело, которые возводили укрепления, а потом, удалившись к себе, создавали кубок или небольшую картину. Месса, созданная Фомой, подобна старым музыкальным инструментам, тщательно и осторожно выложенным цветными камнями и металлами. Святой Фома собирал древние тексты, как редкие травы. У него совсем нет резких и громких слов. Отец Джон О " Коннор перевел его стихи с почти чудесной точностью; но хороший переводчик первым призн а ет, что перевод всегда нехорош или, точнее, недостаточно хорош. Как найдем мы восемь коротких слов, которые бы достойно заменили «Sumit unus, sumunt mille, quantum iste, tantum ille» ? Чем передадим звучание «pange lingua» , когда сами эти слова — как звон кимвалов? Еще одна черта кроме поэтического дара показывает, что этот грузный, робкий человек был наделен любовью и состраданием не меньше, чем святой Франциск, и уж никак не меньше, чем францисканские богословы. Святой Бонавентура никогда не отказывал ему в любви к Богу, а самого Бонавентуру Фома очень любил. Мало того, он любил свою семью с упорной, я бы даже сказал, настойчивой нежностью. И если мы вспомним, что семья ему сделала, мы увидим тут не только нежность сердца, но и редкое терпение. К концу жизни он особенно сильно любил одного монаха, Регинальда, и тот удостоился редкой для святого Фомы откровенности. Именно Регинальду он сказал невероятные слова, которыми закончилась и его ученая деятельность, и его земная жизнь; слова, непонятные для историков. Он вернулся победителем после спора с Сигером Брабантским, хотя удар, нанесенный ему, был очень силен. Он победил, потому что был самым умным в своем веке; но он не смог забыть, как извратили его мысль и цель его жизни. |
|
|
