| Кроме того, дело Афанасия, как архиепископа целой области, было делом исключительным, и если бы оно подало повод к составлению 35 Сардикийских правил, то и правила, – естественнее ожидать, – говорили бы об апелляциях епископов равного с Афанасием ранга. Между тем, в них право аппеллировать в Рим распространяется на всех епископов без всякого внимания к отлнчиям их церковного положения, – а это такое нововведение, которое, как и указывает Гиншиус, не имело никаких основ в тогдашнем церковном строе и противоречило всем давно установившимся порядками. Как далека была в IV веке мысль церковного сознания от централизации судебных дел около римской кафедры, да еще в законодательном порядке, об этом красноречиво говорит тот единодушный отпор, каким ответил Восток на предпринятый папой пересмотр дела о никейских изгнанниках, хотя этот пересмотр вызывался самой необходимостью: «новшество пытаются ввести, – писали восточные о Сардикийских отцах, оправдавших Афанасия и других изгнанных епископов, – которого страшится древний обычай церкви, чтобы, если что восточные епископы постановили на соборе, вновь наследовалось западными» 47 и наоб. Но, и, не говоря уже о IV веке, даже в 419 году, когда Сардикийские правила были доставлены папой в Африку, их приняли здесь, как нечто новое, противоречащее древним обычаям. Но вопрос о том, соответствуют – или нет Сардикийские постановления историческим условиям времени, имеет в данном случае побочное значение. Сам Тернер признается, что объяснить их происхождение, – еще не значит решить трудности, заключавшиеся в их истории . Центр тяжести в воззрении Фридриха лежит не здесь, а в устанавливаемом им путем тщательного анализа памятников административной деятельности пап тезисе, что за все время от 343 г. до 417 г, папы не знали 3, 4 и 5 Сардикийских правил, что их поведение во многих случаях было бы совсем иное, если бы эти правила были им известны. Мы видели, что Фридриху удалось извлечь из истории папских отношений за эту эпоху несколько поразительных фактов, наглядно подтверждающих его тезис. |
| Кроме того, дело Афанасия, как архиепископа целой области, было делом исключительным, и если бы оно подало повод к составлению 3–5 Сардикийских правил, то и правила, – естественнее ожидать, – говорили бы об апелляциях епископов равного с Афанасием ранга. Между тем, в них право апеллировать в Рим распространяется на всех епископов без всякого внимания к отличиям их церковного положения, – а это такое нововведение, которое, как и указывает Гиншиус, не имело никаких основ в тогдашнем церковном строе и противоречило всем давно установившимся порядкам. Как далека была в IV веке мысль церковного сознания от централизации судебных дел около римской кафедры, да еще в законодательном порядке, об этом красноречиво говорит тот единодушный отпор, каким ответил Восток на предпринятый —381— папой пересмотр дела о Никейских изгнанниках, хотя этот пересмотр вызывался самой необходимостью: «Новшество пытаются ввести, – писали восточные о Сардикийских отцах, оправдавших Афанасия и других изгнанных епископов, – которого страшится древний обычай церкви, чтобы, если что восточные епископы постановили на соборе, вновь исследовалось западными» 1173 и наоб. Но и не говоря уже о ΙV веке, даже в 419 году, когда Сардикийские правила были доставлены папой в Африку, их приняли здесь, как нечто новое, противоречащее древним обычаям. Но вопрос о том, соответствуют – или нет Сардикийские постановления историческим условиям времени, имеет в данном случае побочное значение. Сам Тернер признается, что объяснить их происхождение еще не значит решить трудности, заключающиеся в их истории. Центр тяжести в воззрении Фридриха лежит не здесь, а в устанавливаемом им путем тщательного анализа памятников административной деятельности пап тезисе, что за все время от 343 г. до 417 г. папы не знали 3, 4 и 5 Сардикийских правил, что их поведение во многих случаях было бы совсем иное, если бы эти правила были им известны. Мы видели, что Фридриху удалось извлечь из истории папских отношений за эту эпоху несколько поразительных фактов, наглядно подтверждающих его тезис. |
| Стоить только просмотреть документы ближайшей генерации, и нельзя не увидеть, что там царствует иная атмосфера. В петиции римского собора 380 года и в рескрипте Грациана мы встречаем уже устойчивые и постоянные формы суда: определившаяся юрисдикция митрополитов, узаконенное число епископов, принимающх участие в суде, личное решение папой апелляций, – чего совсем еще не знают Сардикийские каноны. «Если они, – замечает Тернер в заключение этих своих соображений, – подделаны в интересах папства генерацией позднее Дамаса и Грациана, то автор ее выполнил свое дело плохо» 36 . Если, таким образом, Сардикийские правила нимало не противоречат историческим условиям своей эпохи, то, с другой стороны, и их неожиданное появление на Карфагенском соборе 419 года может показаться менее странным, если принять во внимание особенности истории церковного законодательства на Западе. В Западные провинции римской империи (за исключением Рима и Италии) христианство проникло столетием позже, чем оно распространилось на Востоке, и потому здесь церковное развитие шло медленнее, оставаясь в течение первых веков христианства всегда позади Востока. В то время, как восточные церкви уже за первую четверть 4-го столетия имели довольно пространный кодекс правил, изданных в Анкире, Неокесарии и Никее, а за вторую четверть к нему прибавились еще постановления собора Антиохийского, Гангрского и Лаодикийского, Запад мог указать только на два поместных собора – Испанский в Эльвире и Галльский в Арле, дисциплинарные решения которых носили, однако, ограниченный и специальный характер. Действительное начало церковного законодательства на Западе падает, наконец, 4-го и первые годы 5 века, когда мы видим целый ряд соборов, собирающихся для упорядочения церковных дел во всех главных западных провинциях – в Испании, Галлии и Африке. Постановления этих соборов образовали собой первоначальную основу величественного здания средневекового канонического права, но, будучи вызваны местными обстоятельствами и преследуя удовлетворение наличных требований, они не могли считаться и не имели нужды знать каноны столь отдаленного по месту и времени от них собора, как Сардикийский 343 года. |
| Кустана 1693 г. (=PL. 10. Col. 627-724). Издатель также предложил разделить все входящие в собрание фрагменты на 3 группы по хронологии написания. Первая наряду с предисловием включает различные документы, относящиеся к Сардикийскому Собору 343 г. и непосредственно следующим за ним событиям, а также подробные комментарии к ним И. ( Hilar. Pict. Fragm. hist. B I-II; A IV). Эта группа, куда также входит 1-я ч. «Первой книги к императору Констанцию», была составлена И. в 356 г. перед ссылкой во Фригию. Вторая группа включает документы с соответствующими комментариями И., связанные с Ариминским Собором 359 г., к к-рым присоединены также различные послания свт. Либерия (Ibid. B III, VII, VIII; A VI, VII, VIII, IX). Третья группа состоит из посланий и церковных документов периода после 359 г., одна часть к-рой касается осуждения зап. епископами (в т. ч. на Парижском Соборе 360-361) ариминской формулы и восстановления православия на Западе, а также решений о том, как поступать с епископами, подписавшими указанную формулу; др. часть связана с конфликтом вокруг арианствующих епископов - Валента, Урсакия и Герминия (Ibid. B IV, V, VI; A I, II, III). Предложенная Федером реконструкция получила широкое признание у совр. исследователей. Несмотря на то что не все дошедшие до наст. времени материалы могли быть собраны именно И., сохранившиеся исторические фрагменты содержат ценнейшие сведения по истории арианских споров на Западе в 343-366 гг., неизвестные из др. источников ( Simonetti. 1986. P. 48). «Commentarius in Matthaeum» (Толкование на Евангелие от Матфея; PL. 9. Col. 917-1078; SC. 254, 258; CPL, N 430), первый экзегетический труд И. и первый лат. комментарий на Евангелие от Матфея, сохранившийся в целостном виде, написан ок. 353-355 гг., в начале епископского служения И., до ссылки во Фригию (см.: Doignon. 1971. P. 166-168; Idem. 1978. P. 19-22). Выдвинутая рядом исследователей гипотеза о том, что толкование было написано И. на основе пастырских бесед ( Feder. 1911. S. 38; Попов. |
| X фрагмент, заканчивающийся формулой «explicit», представлял собою заключение всего сочинения. Он содержит в себе письмо омиусианских депутатов в Константинополе, посланное ими легатам Ариминского Собора, после того, как выяснилось, что они находятся в общении с арианами и избегают общения с представителями омиусианской группы Селевкийского Собора, и комментарий к нему Илария. В этом комментарии, разъяснив предательскую двусмысленность Никской формулы (п. 3), Иларий обращается к западным епископам с пламенным призывом отказаться от этой формулы (п. 2, 4). Это воззвание можно признать естественным заключением сочинения, которое, по свидетельству Руфина, было написано для вразумления западного епископата, принявшего ариминскую формулу. Если же фрагмент X является заключением всего сочинения, то это служит новым основанием отнести его ко времени, предшествующему 1 января 360 г., т. е. к концу 359 г. Этот вывод о времени составления «Исторического труда» Илария служит точкой отправления для выяснения принадлежности к этому труду прочих фрагментов, так как им исключаются все фрагменты, содержащие в себе документы, которые относятся к событиям, происшедшим после 359 г. Другим основанием служит анализ замечаний автора к документам, предшествующим 360 году. К труду Илария можно относить только те фрагменты, в которых комментарии автора соответствуют времени и воззрениям Илария. Исходя из этих двух принципов, можно признать принадлежащим к «Историческому труду» Илария II фрагмент, содержащий в себе документы, относящиеся к Сардикийскому Собору 343 г., оправдавшему Афанасия, и комментарии к ним. Хотя во введении к своему труду Иларий обещает начать его повествованием об Арелатском Соборе (Fr. I, 6), однако, заговорив об этом Соборе, на котором вопрос шел о пересмотре решений Сардикийского Собора, Иларию было естественно обратиться к исходной точке дела об Афанасии и Собору Сардикийскому, чтобы показать, насколько были неосновательны на нем обвинения, выставленные против Афанасия, и насколько неосновательны были позднейшие домогательства ариан, стремившихся добиться осуждения Афанасия с целью косвенно посредством этого набросить тень на никейскую веру и вывести из строя главного борца за Никейский Символ. Все это и составляет содержание II фрагмента. |
| Если Афанасий, писавший свое послание «о соборах» в 359 г., непосредственно после Аримино-селевкийского Собора 1353 , давшего видимое торжество арианству на западе и востоке, как мы уже отметили, в своей характеристике предшествующей символьной деятельности «полуариан» исходил из этого именно факта, и в равнейших их символах видел лишь ряд коварных подготовительных вылазок против никейской твердыни, то и Епифаний в своей оценке «полуарианского» движения имеет в виду исключительно его темные стороны, – историческое банкротство собственно-омиусианской партии, обнаружившееся на Селевкийском Соборе, когда перевес взяла более радикальная (в арианском смысле) партия 1354 , – и даже самое отделение омиусиан от омиев на Селевкийском Соборе рассматривает, как чисто-случайное дело, обусловливающееся лишь личными счетами их вождей, а не догматическим разномыслием 1355 . В противоположность Афанасию и Епифанию, Иларий, как мы знаем, писавший свой трактат de synodis в самый яркий момент омиусианской истории – вскоре после Анкирского Собора 358 г. 1356 , – исходным пунктом для своей оценки омиусианского движения берет самое светлое явление его·истории – определения Анкирского Собора, – и, рассматривая их с объективно-догматической точки зрения 1357 , не только·этот памятник объявляет высоко-ценным образцом правоверия, 1358 но, сопоставляя с этим памятником раннейшие символы, вышедшие из рук характеризуемой группы «восточных» (антиохийский символ 341 г., Сардикийское – филиппопольское определение 343 г., – и сирмийская формула 351 г.) 1359 , – утверждает, что и эти символьные их опыты, будучи рассмотрены объективно, в соответствующей исторической перспективе, являются надежною почвой для примирения православных с мнимыми полуарианами 1360 . И не только характер исторического момента, когда Иларий выступил со своим трактатом de synodis, – момента, когда «полуариане» всего более «подавали надежду на воссоединение с истинной верой», – но самое положение Илария, как исторического деятеля в восточных религиозных вопросах, независимо даже от его специальных богословских воззрений, в значительной степени уясняет, почему именно он, западный изгнанник, а не кто либо иной из местных восточных богословов, первый сочувственно отозвался на анкирское событие 358 г.: как именно западный пришелец, не имеющий личных счетов с теми или другими представителями антиникейской восточной реакции, мало знакомый даже с их прошлым, которое у многих из них было запятнано братаньем с заведомыми арианами, Иларий имел полную возможность посмотреть на догматическую деятельность «полуариан» с новой, необычной у восточных никейцев, точки зрения. |
| Это воззвание можно признать естественным заключением сочинения, которое, по свидетельству Руфина, было написано для вразумления западного епископата, принявшего ариминскую формулу. Если же фрагмент X является заключением всего сочинения, то это служит новым основанием отнести его ко времени, предшествующему 1 января 360 г., т. е. к концу 359 г. Этот вывод о времени составления «Исторического труда» Илария служит точкой отправления для выяснения принадлежности к этому труду прочих фрагментов, так как им исключаются все фрагменты, содержащие в себе документы, которые относятся к событиям, происшедшим после 359 г. Другим основанием служит анализ замечаний автора к документам, предшествующим 360 г. К труду Илария можно относить только те фрагменты, в которых комментарии автора соответствуют времени и воззрениям Илария. Исходя из этих двух принципов, можно признать принадлежащим к «Историческому труду» Илария II фрагмент, содержащий в себе документы, относящиеся к Сардикийскому собору 343 г., оправдавшему Афанасия, и комментарии к ним. Хотя во введении к своему труду Иларий обещает начать его повествованием об Арелатском соборе 1786 , однако заговорив об этом соборе, на котором вопрос шел о пересмотре решений Сардикийского собора, Иларию было естественно обратиться к исходной точке дела об Афанасии и собору Сардикийскому, чтобы показать, насколько были неосновательны на нем обвинения, выставленные против Афанасия, и насколько неосновательны были позднейшие домогательства ариан, стремившихся длиться осуждения Афанасия с целью косвенно посредством этого набросить тень на Никейскую веру и вывести из строя главного борца за Никейский Символ. Все это и составляет содержание II фрагмента. Этим исключаются фрагменты XII, XIV, XV. Остающиеся фрагменты – IV и VI – не выходят за пределы даты «Исторического труда», поэтому могли входить в его состав. Но вопрос о том, действительно ли это было так, может быть решен только на основании внутреннего их анализа. В этих фрагментах, кроме документов, содержатся и комментарии автора того труда, из которого они извлечены. |
| Столь различные, прямо противоположные для позднейшей — начиная с каппадокийской – догматики выражения не были в начале столь остро различаемы и не казались непримиримыми. Писатели времени непосредственно после Никейского собора употребляли эти два выражения без различия. Блаж. Феодорит сохранил исповедание веры Сардикийского собора в «одну Ипостась Отца, Сына и Святого Духа». Гораздо позже этого собора, бывшего в 343 г., св. Афанасий, в 369 г., означает, что «Ипостась есть существо». Он, по словам Болотова, не был формалистом! Точное различие между этими выражениями было ему еще не доступно. Это будет уже делом отцов Каппадокийцев. Второе терминологическое затруднение лежало в приятии слова «единосущный» – «ομοουσιοσ» как провозглашенного I всел. собором. Вполне понятно нежелание приять это слово, так как его нет в Библии, оно осуждено на антиохийском соборе, да, в сущности, оно и слишком сложно по своему содержанию. Известны из учебника истории Церкви все дальнейшие попытки избежать его. Знаменитые «сирмийские формулы», равно как и формулы Антиохийского собора 341 г. настолько запутаны, настолько иногда противоречивы и неясны, что они взамен одного трудного слова «единосущный» выдвинули такой «лабиринт вероизложений», что разобраться в них решительно не было никакой возможности. Прекрасная схема находится у проф. Болотова в IV томе Лекций по истории Церкви, стр. 56. Выдвигались две формулы, казалось бы, весьма близкие к «единосущный». Это «подобосущный» «ομοιουσιοσ» и «подобный во всем» (ομοιοσ κατα παντα). Если вторая могла бы еще быть со всеми возможными оговорками принята, хотя уступала по своей четкости никейскому «единосущный», то согласительное, униональное «подобосущный» таило в себе не только соблазн возможных перетолкований, двусмысленностей и пр., но оно было и невозможным по своему смыслу, так как оно противоречило духу греческого языка. Болотов прекрасно это раскрывает. Греческое ομοιον не вполне отвечает нашему «подобный». Слово «единосущный» трудное слово, но оно незаменимо, и потому – по Болотову – «выдерживает пробу». Надо обратиться к Аристотелевым определениям «тождественного» и «подобного». Вот оно: |
| Если первый фальсификатор, издавший правила под именем Никейских, при своей работе имел пред собой список подлинных правил Никейского собора, то ему достаточно было внести в него придуманные им 35 правила, чтобы выполнить свое намерение. Но чем же объяснить появление остальных 17-ти правил, не имеющих никакого отношения к папским прерогативам? Если фальсификатор, придумывая эти правила, хотел замаскировать свою подделку, то какими мотивами он руководствовался при выборе их? Почему именно эти, а не другие церковные недостатки обратили на себя его внимание? И каким образом могло случиться то, что, несмотря на всю искусственность своей работы, изданные им правила оказались вполне соответствующими состоянию церкви в первой половине IV века? – на этот и целый ряд других вопросов, невольно рождающихся при чтении правил, теория Фридриха ответа не дает. – Наконец, полную научную доказательность имеют и доводы Тернера, извлеченные им из древнейших канонических сборников Западной церкви. В самом деле, по предположениям Фридриха, изобличаемая им подделка должна была пройти две различные стадии развития – никейскую и сардикийскую. В качестве никейской она появилась в канцелярии Иннокентия I около 417/418 года и не имела еще тех специальных особенностей, который теперь неразрывно связывают ее с собором 343 года; так в ней не могли иметь места имена Юлияя и Грата, в ней не было также правила о епископах «на водных путях». Эта никейская рецензия, однако, не оставалась за стенами канцелярии Иннокентия: Галлия должна была получить список именно с этой рецензии, она же была послана в Африку и прочитана на Карфагенском соборе 419 года, акты которого, надо заметить, пользовались весьма большим распространением на Западе. И тем не менее ни в одном из канонических сборников 14 века, имеющихся в значительном количестве экземпляров (по Тернеру – 11) и основанных на списках V века, нет ни малейшего следа этой рецензий! Надо, следовательно, допустить, что как только в VI веке появилась новая, Сардикийская рецензия правил, все никейские ее списки, находившиеся в обращении, были немедленно исправлены по ней или изъяты из употребления, но это такое предположение, невероятность которого не требует доказательств. |
| К таким фрагментам прежде всего относится т.н. 2-й фрагмент, касающийся истории сардикийского собора 343 г. Несмотря на фрагментарность этого отрывка operis historici Илария, не позволяющую точно судить, в какой связи с предшествующим и последующим содержанием целой «книги» Илария стоит этот ее отдел, – мы находим, что по своему содержанию он вполне гармонирует с общим характером и задачей историко-полемического трактата Илария. 3596 В самом деле, если основную цель книги Илария составляло разъяснить западным епископам, какими сложными интригами ариане и в частности их западные главари, Валент и Урзакий, подготовляли обращение запада к арианству, выразившееся в аримино-никской унии, то для Илария ничего не могло быть естественнее – остановиться на характеристике сардикийского собора, на котором западным епископам пришлось впервые иметь дело с арианами и высказать свое отношение к главнейшему борцу против арианства – Афанасию. 3597 И Иларий, действительно, в цитованном фрагменте довольно подробно останавливается на вопросе об обвинениях, представленных арианами на Афанасия сардикийскому собору. 3598 Основная мысль, —477— которую Иларий проводит в своих замечаниях к документам сардикийского собора, – та, что все обвинения против Афанасия были явно несостоятельными и очевидно служили для ариан лишь предлогом, чтобы, добившись осуждения самого энергичного борца за никейский символ, удобнее достигнуть торжества своей доктрины. Отметив наивность арианских обвинений Афанасия в потворстве буйству пресвитера Макария в мареотской церкви 3599 , Иларий останавливается на вопросе об отношении Афанасия к Маркеллу, поскольку дружба Афанасия с анкирским епископом давала арианам повод обвинять его в общении с заведомыми еретиками, в особенности после того как Маркелл был скомпрометтирован уклонением в ересь своего ученика Фотина. Не отрицая связи между взглядами Маркелла и Фотина, Иларий доказывает, что сомнительность вероучения Маркелла нисколько не набрасывает тени на Афанасия, и тем более не могла быть законной причиной для его осуждения, как этого хотелось бы арианам, которые по преимуществу этим вопросом были заняты на сирмийском соборе (347 или 351 года), имевшем своей задачей между прочим пересмотреть и кассировать сардикийские определения о Маркелле и Афанасии. |
|
|
