| Собственно, в историю русской музыки Кругликов вошел как музыкальный критик, сотрудничавший с самыми разными московскими периодическими изданиями: газетами «Современные известия», «Новости дня» «Русское слово», журналом «Артист» и т. д. Во второй половине 1890-х годов он был консультантом Частной русской оперы С. И. Мамонтова и способствовал появлению в ее репертуаре сочинений своих петербургских друзей. Одновременно с журналистикой Семен Николаевич совершенствовался в педагогике, за короткий срок превратившись из самоучки в профессора Московского Филармонического училища: он начал там преподавание в 1881 году, в 1898–1901 годах был директором. Однако вернемся к 1885 году и остановимся на истории первого – неудавшегося – назначения Кругликова директором Синодального училища: эта история проливает свет на участие в его реформах двух ведущих композиторов того времени, Балакирева и Римского-Корсакова. Дело в том, что преобразование Синодального училища имело прецедент в стенах Придворной певческой капеллы, куда в 1883 году были приглашены на работу названные композиторы. Действующих лиц реформы в Капелле Римский-Корсаков охарактеризовал в своей «Летописи». Забегая вперед, скажем, что почти тот же круг лиц стоял и у истоков реформы, которую намеревались осуществить в Москве. «Перемены, возникшие со вступлением на престол Александра III, коснулись и Придворной капеллы, директором которой был Бахметев, – писал Римский-Корсаков. – Последний получил отставку. Положение Капеллы и штаты ее были выработаны вновь. Начальником Капеллы сделан граф С. Д. Шереметев (даже и не дилетант в музыкальном искусстве). Должность эта была как бы только представительная и почетная, а в действительности дело возлагалось на управляющего Капеллой и его помощника. Управляющим Шереметев избрал Балакирева, а последний в свои помощники – меня. Таинственная нить такого неожиданного назначения была в руках Т. И. Филиппова, бывшего тогда государственным контролером, и обер-прокурора Победоносцева. Балакирев – Филиппов – гр. Шереметев – связь этих людей была на почве религиозности, православия и остатков славянофильства. Далее следовали Саблер и Победоносцев, Самарин, пожалуй, и Катков – древние устои самодержавия и православия. Собственно, музыка играла незначительную роль в назначении Балакирева; тем не менее нить привела к нему, действительно замечательному музыканту. Балакирев же, не чувствуя под собой никакой теоретической и педагогической почвы, взял себе в помощники меня, как окунувшегося в теоретическую и педагогическую деятельность в консерватории. В феврале 1883 года состоялось мое назначение помощником управляющего Придворной капеллой» 133 . |
| Вопрос музыкального родства уставного богослужебного пения Русской Православной Церкви и русской народной песни – вопрос, требующий еще весьма подробного и очень осторожного изучения, непременно в связи с наукой о богослужении. Его нельзя решать на основании некоторых случайных переллелей, особенно если для изучения берутся произвольные отрывки напевов, только в их мелодической форме, без текстов, и только в нотном, оторванном от связи взятых отрывков с целым песнопением или целой песней. В своих предположениях древних напевов Римский-Корсаков не всегда сохраняет древнюю обиходную мелодию в подлинном виде, но опзволяет себе немного изменять ее, сохраняя при этом главный характер данного напева. Иногда Римский-корсаков своими стилистическими особенностями в духовно-музыкальном творчестве заканчивает третий период и вместе с некоторыми другими духовными композиторами (Г.Ф. Львовским, Е.С. Азеевым) подготавливает и пути, и слух, и поющих к дальнейшему развитию намеченных им путей в деле выработки своего русского, не оглядывающегося ни на немецких, ни на итальянских мастеров, стиля русского хорового церковного пения. Но Римскому-Корсакову не суждено было стать реформатором церковно-певческого стиля или занять среди духовных композиторов особо выдающееся место. Он явился в своем духовно-музыкальном творчестве выразителем тех течений мысли, которыми отличается конец XIX в. и которые в очень значительной степени возникли и разрослись благодаря деятельности кружка музыкальных мыслителей, группировавшихся вокруг князя В.Ф. Одоевского и особенно вокруг протоиерея Д.В. Разумовского и около С.В. Смоленского и их единомышленников. При исполнении своих обязанностей певчие Придворной певческой капеллы одевались в особые певческие кафтаны. Это практиковалось издавна; покрой этих кафтанов менялся. В конце XIX-ro и в начале XX вв. для пения во дворце при парадных службах придворные одевались в длинные кафтаны малинового цвета, обшитые золотым галуном, с золотыми аксельбантами, и опоясывались широким шелковым малинового цвета поясом 798 . Цвет кафтана менялся по обстоятельствам: в случае траура кафтаны были черного цвета. |
| По-видимому, некоторый интерес к церковному пению появился у М.А. Балакирева лишь после назначения его управляющим Придворной певческой капеллой, когда он уже по своей должности должен был ближе столкнуться с вопросами церковного пения. Балакирев был большим знатоком русской народной музыки и ешл в направлении, указанном в свое время для русской музыки М.И. Глинкой. Балакиревым был проведен в капелле ряд административных и организационных реформ. Но реформы почти не касались общего стилистического направления церковного пения и оказывали на него лишь косвенное влияние, хотя для жизни капеллы имели большое значение. Для церковных хоров Балакирев написал чрезвычайно мало. Свои духовно-музыкальные произведения (выпускавшиеся Придворной певческой капеллой) он публиковал под инициалами М.Б. Доныне в практике церковных хоров исполняются его «Достойно есть» киевское – в кантовом складе, в параллельных терциях, с незначительными отступлениями от этого стиля, – а также «Ангел вопияше» валаамского напева. Значение Балакирева как духовного композитора невелико. Значительно больше значения имеет его деятельность по управлению Придворной капеллой и, по этой должности, цензора духовно-музыкальных произведений, предназначавшихся для исполнения за богослужением. В этом Балакирев оказал очень большое влияние на расширение рамок так называемогом»церковного стиля», особенно в тех случаях, когда дело касалось переложений (или вообще обработок) древних русских уставных напевов для хора. В этом Балакиреву оказал большую помощь привлеченный им в 1883 г. на должность помощника управляющего капеллой один из членов «Могучей кучки», прлучивший уже известность как композитор русского направления, Н.А. Римский-Корсаков 791 . Ему была поручена в капелле научно-музыкальная часть; Балакирев и Римский-Корсаков обратили особое внимание на инструментальные классы для мальчиков, а также регентские классы. При Бахметеве воспитание малолетних певчих капеллы было запущено. По словам Н.А. Римского-Корсакова 792 , «...безграмотных мальчиков, забитых и невоспитанных, кое-как обучаемых скрипке, виолончели или фортепиано, при спадении с голоса большей частью постигала печальная участь... |
| В Народном университете преподавали одни из лучших российских профессоров и ученых начала ХХ века: химик А.Е. Ферсман, основоположник гидро- и аэродинамики С.А. Чаплыгин, философ Г.Г. Шпет, историк Д.М. Петрушевский, литературоведы Н.Л. Бродский и Ю.И. Айхенвальд. Курс лекций по истории Римской империи в университете читал В.Я. Брюсов. В 1911 году многие профессоры Московского университета в знак протеста против решения министра народного просвещения Л.А. Кассо предоставить полиции по своему произволению вмешиваться в жизнь студентов, чего никогда прежде не было, подали в отставку и перешли в Народный университет. Среди них были выдающийся русские ученые — биологи К.А. Тимирязев, В.И. Вернадский, Н.К. Кольцов, химик Н.Д. Зелинский, физик П.Н. Лебедев и другие. Действовал Народный университет не долго, — в 1918 году он был закрыт. В советское время здание на Миусской площади занимала т.н. Высшая партийная школа при ЦК КПСС. Сейчас оно принадлежит РГГУ — Историко-архивному институту. На Алексеевском кладбище похоронен художник Илларион Михайлович Прянишников (1840—1894). Большинство его картин находятся в Третьяковской галерее: «Гостиный двор», «Жестокий романс», «Спасов день», «Чтение письма в овощной лавке» и другие. Неподалеку друг от друга на кладбище стояли когда-то два больших креста — черного гранита на могиле архитектора Александра Степановича Каминского (умер в 1897), автора проекта Купеческой биржи на Ильинке, и белый мраморный — на могиле профессора Московского университета Федора Алексеевича Слудского (умер тоже в 1897). На кладбище также были могилы тайного советника Ф.Ф. Вигеля, писателя С.А. Юрьева, художника С.И. Васильева, профессоров Ф.Е. Орлова и М.С. Корелина, академика архитектуры В.Н. Карнеева, московских полицмейстеров Н.И. Огарева и А.А. Власовского. Психиатр Сергей Сергеевич Корсаков. Находилась где-то здесь и могила крупнейшего российского психиатра Сергея Сергеевича Корсакова (1854—1900). Этот ученый, кроме того, что он внес огромный вклад в медицинскую науку и в здравоохранение, основал московскую школу психиатров, был еще и редкостным филантропом. Долгое время Корсаков председательствовал в Обществе пособия нуждающимся студентам Московского университета, профессором которого он был с 1857 года. После открытия психиатрической клиники на Девичьем поле он неоднократно на личные средства покупал для нее оборудование, всякие приборы, полностью на свой счет составил библиотеку. Доходило до того, что он оплачивал покрытие полов линолеумом в некоторых помещениях клиники. В 1949 году перед зданием был установлен памятник С.С. Корсакову, работы известного скульптора С.Д. Меркурова. |
| Тем не менее Нина не пожелала унизиться до мелочных переговоров, которых панически боялась всю жизнь. Она отделалась небрежным: – Делайте, как вам удобней, тетя! Но когда Нюша выразила на кухне во всеуслышание опасение за свой узел, Нину прорвало: – Объясните, тетя, вашей Дульсинее, что я не пожелала воспользоваться ничем из вещей моего отца, на которые имею неоспоримые права. А потому не могу заинтересоваться тряпками, которые вы сочли нужным ей подарить! – воскликнула она и убежала, чувствуя слезы старых обид в горле. У Надежды Спиридоновны было много беспокойства по поводу кота Тимура, которого она пожелала обязательно взять с собой. После долгих переговоров с Нюшей, причем на консультацию дважды вызывалась Нина, именитому животному была заготовлена глубокая корзина, дно которой выстлали мягким, а в крышке проделали несколько отверстий для доступа свежего воздуха. Олег, разумеется, вызвался доставить на вокзал Надежду Спиридоновну со всеми ее картонками и чемоданами. Так уже повелось, что в услугах, где требовались мужская энергия и находчивость, обращались именно к Олегу, считая, что в качестве безупречного джентльмена он не отказывает. Асе казалось иногда, что здоровье ее мужа заслуживало более бережного отношения, но она знала, что говорить с ним на эту тему бесполезно, и молчала, даже когда ей случалось поплакивать втихомолку от досады. Надежда Спиридоновна имела очень тесный круг знакомых и, в силу особенностей своего характера, большой симпатии не завоевывала; однако расправа, учиненная над семидесятилетней старухой, была так жестока, а обвинение столь нелепо, что вызвало волну глухого протеста в рассеянных остатках дворянского Петербурга: на вокзал откуда-то повыпозли древние старухи в черных соломенных шляпках с вуалетками и в старомодных тальмах. Графиня Коковцова успокаивала их уверениями, что немедленно же сообщит обо всем происходящем «в Пагиж бгату». Полина Павловна Римская-Корсакова впопыхах явилась на вокзал с лицом, опять испачканным сажей, так как «буржуйка», оставшаяся в ее гостиной еще с дней гражданской войны, неисправимо коптила. Придерживая плащ жестом, которым в прежние дни она держала шлейф, дама эта, одетая почти в лохмотья, жаловалась, что подала было просьбу в Совнарком, чтобы установили ей как бывшей фрейлине пенсию, но многочисленные племянники и племянницы пришли в ужас от ее смелости и умолили взять обратно заявление, которым она будто бы могла подвести их. Жена бывшего камергера Моляс, грассируя, рассказывала, что начала хлопотать за мужа, томившегося в Соловках, и намерена сообщить в Кремль о заслугах его матери Александры Николаевны Моляс – первой исполнительницы целого ряда романсов и партий из опер Мусоргского и Римского-Корсакова. Все, выслушивавшие эти планы, единогласно нашли, что такое заявление несколько напоминает гениальный трюк Полины Павловны, так напугавшей трусливую родню. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла КОПЫЛОВ Александр Александрович (2.07.1854, С.-Петербург - 7.02.1911, Стрельна близ С.-Петербурга), рус. композитор, регент, скрипач, педагог. В 1862-1872 гг. малолетний певчий в Придворной певческой капелле , там же учился в инструментальном классе игре на скрипке у М. Ф. Кременецкого, на фортепиано у И. О. Рыбасова, теории музыки и гармонии у И. К. Гунке. Позднее по рекомендации М. А. Балакирева занимался частным образом композицией с А. К. Лядовым и музыкальной формой и инструментовкой с Н. А. Римским-Корсаковым . В 1872-1879 гг. скрипач и пианист оркестра Александринского театра. Выступал и как солист-скрипач. В 1879-1883 гг. большой певчий и исполняющий обязанности помощника учителя пения в Придворной певческой капелле, в 1883-1897 гг. помощник учителя пения. По словам хорового дирижера и воспитанника капеллы П. А. Богданова, К. был «хоровым деятелем большого масштаба», владел «особой системой обучения и воспитания детей» ( Ардентов. 1982. С. 134). Римский-Корсаков, помощник управляющего капеллой в 1883-1894 гг., считал К. «знающим и опытным» наряду с другими учителями пения капеллы С. А. Смирновым, Е. С. Азеевым и Ф. А. Сырбуловым ( Римский-Корсаков. 1954). Этот коллектив под рук. Римского-Корсакова с 1883 г. участвовал в работе над новой редакцией «Обихода нотного церковного пения, при Высочайшем дворе употребляемого», а также в работе по гармонизации напевов синодального Обихода. К публикации было подготовлено «Пение при всенощном бдении древних напевов» (СПб., 1888), которое было высоко оценено критикой, а в 1918 г. на Поместном Соборе РПЦ в Москве было рекомендовано для общецерковного употребления. С кон. 70-х гг. XIX в. по 1897 г. К. преподавал в инструментальном и регентском классах капеллы игру на скрипке и фортепиано, церковное пение и устав. Также преподавал церковное пение в Смольном ин-те, работал с хорами Павловского и Преображенского полков. После отставки из капеллы продолжал преподавать церковное пение: напр., в 1907-1908 гг. руководил общедоступным хоровым классом при Регентском уч-ще С. В. Смоленского (Гусельки яровчаты. Тамбов, 1907. 1. С. 18). 9 марта 1908 г. дирижировал одним из духовных концертов соединенных церковных хоров, организованных Церковно-певческим благотворительным об-вом («концерты 500»). |
| Даже Н.А. Римский-Корсаков был убежден, что, издав «Всенощную», они «открыли всем глаза на правильную и естественную гармонизацию напевов Обихода». Нам понятен смысл слов: правильная и естественная гармонизация; за «правильность» ее ручались имена Балакирева и Римского-Корсакова, но за «естественность» ручался лишь все тот же строгий стиль». Это был уже большой шаг вперед по сравнению с гармонизацией Турчанинова, Львова, потом Чайковского. Но все же именно строгий стиль гармонии, общий и для западных хоральных мелодий, не вполне соответствовал природе русских обиходных роспевов, в котором при методическом исполнении и в невматической их записи ясно выступает второстепенное значение некоторых звуков мелодии, которые, если основываться на нотно-линейной записи этих мелодий, можно принять как аккордовые тоны. Что же качается духовно-музыкальных произведений Н.А. Римского-Корсакова, то в них виден большой мастер хорового письма. Но все же чувствуется рука по преимуществу светского композитора. Как и для Чайковского, для Римского-Корсакова хоровое церковное пение не было одной из форм самого богослужения, а было только пением отдельных «номеров», вставляемых в богослужебную схему. Этот взгляд у русских композиторов церковного пения вырабатывался уже со времени господства партеса. В своих произведениях Римского-Корсакова отступает от общепринятых правил классической гармонии и применяет иногда некоторые приемы голосоведения народных русских песен, исполняемых крестьянами по слуху и по преданию, а не по нотной записи. Например, он первый стал применять иногда «пустые квинты» (т.е. Трезвучия с пропущенной терцией, как любят «поправлять» некоторые теоретики старой школы) и вообще аккорды без терции, своеобразные каденции, кончающиеся, как и многие народные песни, в унисон. Но эти приемы не всегда вытекают из природы самих обиходных напевов, а взяты как выразительные и характерные приемы русских народных, следовательно, светских песен. Приэтом упускается из виду, что светские песни всех народов (эпические, лирические, плясовые и т.д.) имеют совершенно другое назначение и возникли совершенно иным путем, нежели богослужебное пение, а потому далеко не всегда можно проводить уверенную параллель между мирской русской песней и уставным русским богослужебным напевом. |
| При Балакиреве и Римском-Корсакове, ничего не понимавших в церковном пении, но требовавших знания весьма хорошего теоретического курса, прежние регенты-практики не захотели упускать привычной уже им дани с добивающихся диплома приезжих провинциалов. Добавив к своему кадру еще практиков-теоретиков, они повели прежние делишки лишь в более скрытых, но зато и в более дорогих для провинциалов размерах, зорко глядя, чтобы не попасться в продажности и мошенничестве столь наивным и доверчивым художникам, как строгие и неподкупно честные в искусстве идеалисты Балакирев и Римский-Корсаков. Нетрудно потому представить, какие регенты выходили во время начавшегося упадка при Балакиреве и какие двух сортов регенты выходили за время Римского-Корсакова. Большим поклоном, однако, надо почтить попытки гармонизаций древних роспевов, сделанные в это время, в эти счастливые для русского пения минуты, когда головы таких умных мастеров додумались написать хоть несколько превосходных страниц, появившихся между всяким старым хламом изданий Капеллы. Таковы Всенощная, «Тебя Бога хвалим» Римского-Корсакова и другие. 406 Но красноречивым комментарием и к этой светлой точке времени Балакирева и Римского-Корсакова все-таки служит то, что огромное число древненевческих драгоценнейших рукописей, собранных для гармонизаций в Капеллу при А.Ф. Львове, ко времени Балакирева сгнило и было вывезено М.Ф. Гейслером по настойчивому приказанию Балакирева на городскую свалку… Два воза рукописей!!! Олé! Олé! Наконец, непростительною доверчивостью Римского-Корсакова к издательской деятельности была размножена истинно хищническая система печатания: например, 600 экземпляров для казны и при них 1.200 экземпляров для заведовавших нотным складом Придворной капеллы. При огромной дороговизне цен на издания Капеллы, при отсутствии хотя какой-либо конкуренции, начатой едва-едва в недавние годы Юргенсоном 407 , нетрудно представить размеры сумм, уплывших мимо Капеллы в карманы хозяйничавших в ее нотном складе. О Милии Алексеевиче Балакиреве можно сказать кратко: этот управляющей Придворною капеллою не пожелал воспользоваться полагающеюся ему казенною квартирою, которую он предоставил сначала Римскому-Корсакову, а потом такому архимошеннику и негодяю, как господин Бражников… За четырнадцать же лет церковнопевческое искусство получило от Балакирева три интересные маленькие странички: Херувимскую песнь, подписанную на «Ave Verum» Моцарта (автограф этот, особенно характерный именно для Балакирева, сохранен мною в библиотеке Московского Синодального училища), «Достойно есть», сочиненное Балакиревым из общеизвестной [мелодии]: и, наконец, сладкое «Свыше пророцы», протяжением в четыре строки… 408 Когда-нибудь появится биография столь крупного деятеля, как М.А. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла А. М. Кандинский. Фотография. 1969 г. Алексей Иванович (24.02.1918, Москва - 4.10.2000, там же), музыковед-историк, исследователь рус. муз. культуры. Он вырос в семье, в которой соблюдались православные традиции (К. вспоминал о частых посещениях церковных служб вместе с родственниками, об их прекрасном знании богослужения и участии в клиросном пении). В 1935-1939 гг. обучался в муз. училище им. М. М. Ипполитова-Иванова (класс фортепиано проф. В. Н. Аргамакова). В 1948 г. окончил историко-теоретический факультет Московской консерватории (специальный класс проф. Г. В. Келдыша ), в 1956 г. защитил канд. дис. «Проблема народности в оперном творчестве Н. А. Римского-Корсакова 60-70-х годов» (научный руководитель Келдыш), в 1984 г.- докт. дис. «Н. А. Римский-Корсаков». В 1948-2000 гг. преподавал историю рус. музыки в Московской консерватории; в 1959-1992 гг.- зав. кафедрой истории рус. музыки. Круг научных интересов К. составляли общие вопросы развития рус. муз. искусства, творчество отдельных рус. композиторов (Н. А. Римского-Корсакова , М. П. Мусоргского, С. В. Рахманинова , а также М. И. Глинки , А. С. Даргомыжского, М. А. Балакирева , А. К. Лядова , А. К. Глазунова , Н. И. Пейко), проблемы сценической интерпретации рус. оперной классики. Интерес ученого к истории взаимодействия рус. муз. классики с правосл. культурой нашел отражение в работах о творчестве Римского-Корсакова (прежде всего об опере «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии»), Рахманинова («Колокола» и «Симфонические танцы»), в главе о Балакиреве для нового учебника по истории русской музыки (кон. 90-х гг. XX в., изд. в 2009) и особенно в последних статьях об операх «Псковитянка» Римского-Корсакова и «Хованщина» Мусоргского (опубл. в 2000 и 2002). К. одним из первых музыковедов советского периода обратился к изучению духовной музыки Рахманинова. В ст. «Памятники русской культуры» (1968) наряду с историко-стилистическими обобщениями он указал на древнерусские истоки мелоса в творчестве композитора в целом и в литургических циклах в частности (особое внимание уделено «Всенощному бдению»). Впосл. К. осуществил развернутое исследование духовно-муз. наследия Рахманинова, опубликовав монографические очерки о «Всенощном бдении» (1991, на основе статьи-послесловия в издании произведения (1989)) и о «Литургии» (1993). В этих работах помимо подробного технического анализа содержится история создания и исполнения этой музыки. Изучая в ГЦММК им. М. И. Глинки автограф «Литургии» Рахманинова, К. обратил внимание на первоначальный вариант хора «Благослови, душе моя, Господа» (изд. в 1994). |
| Как и народная песня, колокольные звоны всегда создавались в устной традиции, в процессе коллективной работы. В устном исполнительстве они развивались и видоизменялись. Талантливых звонарей у нас было много, все они передавали давние, сочиненные многими мастерами композиции. Причем они были не просто ремесленниками-исполнителями, а творцами, с вдохновением развивающими уже сложившиеся звоны. Из поколения в поколение передавалось и богатело русское искусство колокольного звона, такое же народное, как русская песня. Народ был творцом звонов, поэтому мы с полным правом можем говорить, что колокольные звоны – музыкальный эпос народа 33 . Любовь русского народа к колокольному звону проявилась и в большом количестве народных песен, посвященных ему. Это: «Чтой-то звон» из Воронежской обл., «В городе звоны» из Курской обл., «Слышно было вдалеке» из Астраханской обл., «Дин-бом» – детская песенка, «Звонили звоны». Почти все они в той или иной степени обыгрывают ритмические попевки самих колокольных звонов. В этом же списке – и замечательный «Вечерний звон», и «У спаса к обедне звонят», и многие другие песни. Колокольные звоны не раз воспроизводились в творчестве русских и советских композиторов. Причем здесь можно услышать все разновидности звона – набат в сцене пожара Путивля в опере Бородина «Князь Игорь»; всполошный звон, созывающий опричников на Красную Площадь в «Опричнике» Чайковского; большой звон, сопровождающий въезд Ивана Грозного в «Псковитянке» Римского-Корсакова; светлый, праздничный звон в «Сказке о царе Салтане» Римского-Корсакова; торжественный звон во второй картине пролога оперы Мусоргского «Борис Годунов»; ликующий звон в эпилоге «Ивана Сусанина» Глинки; тревожный, призывный звон в сцене под Кромами в опере «Борис Годунов» Мусоргского и в ней же – мрачный, скорбный погребальный перезвон в сцене смерти Бориса. Используется колокольный звон в «Воскресной увертюре» Римского-Корсакова, увертюре Чайковского «1812 год», сюите Глазунова «Кремль», кантате Прокофьева «Александр Невский», поэме Шостаковича «Казнь Степана Разина», во многих других произведениях. |
|
|
