| 10 декабря 1925 года Митрополит Пётр был арестован. Начался период его двенадцатилетних лишений, окончившийся мученическим венцом. В ожидании своего ареста, он 6 декабря письменным распоряжением поручил временно исполнять обязанности Патриаршего Местоблюстителя Митрополиту Нижегородскому Сергию (Страгородскому) , который 14 декабря принял на себя обязанности по управлению Русской Православной Церковью 391 . Служа и непрестанно проповедуя в Пименовском храме, архимандрит Аркадий быстро влился в приходскую жизнь. Его вдохновенные беседы и проповеди с неопровержимыми доказательствами бытия Божия многих безбожников привели к вере. Эти беседы и проповеди в машинописном варианте прихожане храма давали на прочтение неверующим родным и знакомым. Также о. Аркадий писал и редактировал тексты акафистов. Например, он составил акафист преподобному Пимену Великому , в честь которого именовалась церковь , где он служил. В честь при. Пимена был освящён один из приделов. Славный же престол Пименовского храма был освящён в честь Живоначальной Троицы, второй придел – в честь Владимирской иконы Божией Матери. Екатерине Сергеевне Рудольф, дочери своей хозяйки Пелагии Михайловны Назаровой, архимандрит Аркадий подарил свою фотографию со следующим автографом: " На молитвенную память дорогой во Господе Екатерине Сергеевне. Сам Христос да будет покровом, защитой и наставником Вашим. С любовью А. Аркадий 27 марта 1926 г.« 392 . Другой духовной дочери он написал пожелание, которое в такой же степени относил и к себе: »Не тот блажен, кто хорошо начинает, но кто хорошо кончает подвиг свой. Посему подвиг покаяния и борьбы со страстями должен быть пожизненным " 393 . О духовном состоянии архимандрита Аркадия в то время могут свидетельствовать его же слова, записанные в беседе «Чувство любви и стремление к идеалу, как доказательство бытия Божия»: «Моё сердце, исходящее от Бога, в то же время и создано для Него; один только создавший его Бог и может наполнить его; в Нём только оно найдёт свой мир; Он только один удовлетворит его» 394 . |
| Не доверяя чувствам своим, Аркадий взглянул на постель: там не было Васи. Аркадий вскочил в испуге, еще под влиянием своих сновидений. Вася не шелохнулся. Он всё писал. Вдруг Аркадий с ужасом заметил, что Вася водит по бумаге сухим пером, перевертывает совсем белые страницы и спешит, спешит наполнить бумагу, как будто он делает отличнейшим и успешнейшим образом дело! «Нет, это не столбняк! — подумал Аркадий Иванович и затрясся всем телом. — Вася, Вася! откликнись же мне!» — закричал он, схватив его за плечо. Но Вася молчал и по-прежнему продолжал строчить сухим пером по бумаге. — Наконец я ускорил перо, — проговорил он, не подымая головы на Аркадия. Аркадий схватил его за руку и вырвал перо. Стон вырвался из груди Васи. Он опустил руку и поднял глаза на Аркадия, потом с томительно-тоскливым чувством провел рукою по лбу, как будто желая снять с себя какой-то тяжелый, свинцовый груз, налегший на всё существо его, и тихо, как будто в раздумье, опустил на грудь голову. — Вася, Вася! — вскричал Аркадий Иванович в отчаянии. — Вася! Через минуту Вася посмотрел на него. Слезы стояли в его больших голубых глазах, и бледное кроткое лицо его выразило бесконечную муку… Он что-то шептал. — Что, что? — закричал Аркадий, наклоняясь к нему. — За что же, за что меня? — шептал Вася. — За что? Что я сделал? — Вася! что ты? чего ты боишься, Вася? чего? — закричал Аркадий, ломая руки в отчаянии. — За что ж меня в солдаты-то отдавать? — сказал Вася, посмотрев прямо в глаза своего друга. — За что? что я сделал? Волосы стали дыбом на голове Аркадия; он не хотел верить. Он стоял над ним как убитый. Через минуту он опомнился. «Это так, это минутное!» — говорил он про себя, весь бледный, с дрожащими, посинелыми губами, и бросился одеваться. Он хотел бежать прямо за доктором. Вдруг Вася кликнул его; Аркадий бросился на него и обнял его, как мать, у которой отнимают родное дитя… — Аркадий, Аркадий, не говори никому! слышишь; моя беда! Пусть я один и несу… — Что ты? что ты? опомнись, Вася, опомнись! Вася вздохнул, и тихие слезы заструились по щекам его. |
| — Послушай, Аркадий, послушай! — начал он минуту спустя, и что-то торжественное, что-то донельзя любящее зазвенело в настрое его голоса. — Аркадий, я так счастлив, так счастлив!.. — Васенька! как я-то счастлив, голубчик мой! — Нет, Аркаша, нет, твоя любовь ко мне беспредельна, я знаю; но ты не можешь ощущать и сотой доли того, что я чувствую в эту минуту. Мое сердце так полно, так полно! Аркаша! Я недостоин этого счастия! Я слышу, я чувствую это. За что мне, — говорил он голосом, полным заглушенных рыданий, — что я сделал такое, скажи мне! Посмотри, сколько людей, сколько слез, сколько горя, сколько будничной жизни без праздника! А я! меня любит такая девушка, меня… но ты сам ее увидишь сейчас, сам оценишь это благородное сердце. Я родился из низкого звания, теперь чин у меня и независимый доход — жалованье. Я родился с телесным недостатком, я кривобок немного. Смотри, она меня полюбила, как я есть. Сегодня Юлиан Мастакович был такой нежный, такой внимательный, такой вежливый; он со мною редко говорит; подошел: «Ну, что, Вася (ей-богу, так-таки Васей и назвал), кутить пойдешь на праздниках, а?» (Сам смеется.) «Так и так, говорю, ваше превосходительство, дело есть, да тут же ободрился и говорю: — и повеселюсь, может быть, ваше превосходительство», — ей-богу, сказал. Он мне тут денег дал, потом еще сказал мне два слова. Я, брат, заплакал, ей-богу, слезы прошибли, а он тоже, кажется, тронут был, потрепал меня по плечу да говорит: «Чувствуй, Вася, чувствуй всегда так, как теперь это чувствуешь…» Вася замолк на мгновение. Аркадий Иванович отвернулся и тоже отер кулаком слезинку. — И еще, еще… — продолжал Вася. — Я никогда еще не говорил тебе этого, Аркадий… Аркадий! Ты так счастливишь меня дружбой своею, без тебя я бы не жил на свете, — нет, нет, не говори ничего, Аркаша! Дай мне пожать тебе руку, дай по…благо…дар…ить тебя!.. — Вася опять не докончил. Аркадий Иванович хотел прямо броситься Васе на шею, но так как они переходили улицу и почти над ушами их раздалось визгливое «падь-падь-пади!» — то оба, испуганные и взволнованные, добежали бегом до тротуара. Аркадий Иванович был даже рад тому. Он извинил излияние благодарности Васи разве только исключительностию настоящей минуты. Самому же ему было досадно. Он чувствовал, что он до сих пор так мало сделал для Васи! Ему даже стыдно стало за себя, когда Вася начал благодарить его за такую малость! Но еще целая жизнь была впереди, и Аркадий Иванович вздохнул свободнее… |
| Вася сидел и писал. Измученный Аркадий Иванович прилег, чтоб пораздумать о деле опять, и проснулся перед рассветом. — Ай, черт! опять! — закричал он, посмотрев на Васю; тот сидел и писал. Аркадий бросился к нему, обхватил его и насильно уложил в постель. Вася улыбался: глаза его смыкались от слабости. Он едва мог говорить. — Я и сам хотел лечь, — сказал он. — Знаешь, Аркадий, у меня есть идея; я кончу. Я ускорил перо! Дальше сидеть я был неспособен; разбуди меня в восемь часов. Он не договорил и заснул как убитый. — Мавра! — шепотом сказал Аркадий Иванович Мавре, вносившей чай, — он просил разбудить его через час. Ни под каким видом! пусть спит хоть десять часов, понимаешь? — Понимаю, барин-батюшка. — Обедать не готовь, с дровами не возись, не шуми, беда тебе! Коли спросит меня, скажи, что я в должность ушел, понимаешь? — Понимаю-ста, батюшка-барин; пусть почивает вволю, что мне! Я рада барскому сну; и барское добро берегу. А намедни, что чашку разбила и попрекать изволили, так это не я, это кошка Машка разбила, а я не догляди за ней; брысь, говорю, проклятая! — Тсс, молчи, молчи! Аркадий Иванович выпроводил Мавру в кухню, потребовал ключ и запер ее там на замок. Потом пошел на службу. Дорогою он раздумывал, как бы ему предстать к Юлиану Мастаковичу, и ловко ли, и не дерзко ли будет? В должность пришел он с робостью и робко осведомился, тут ли его превосходительство; ответили, что нет да и не будет. Аркадий Иванович мигом хотел идти к нему на квартиру, но весьма кстати сообразил, что если Юлиан Мастакович не приехал, так, стало быть, занят и дома. Он остался. Часы казались ему нескончаемыми. Под рукою он выведывал о деле, порученном Шумкову. Но никто не знал ничего. Знали только, что Юлиан Мастакович изволил занимать его особыми поручениями, — какими, не знал никто. Наконец пробило три часа, и Аркадий Иванович бросился домой. В прихожей остановил его один писарь и сказал, что Василий Петрович Шумков приходил, этак будет в первом часу, и спрашивал, прибавил писарь: тут ли вы и не был ли тут Юлиан Мастакович. Услышав это, Аркадий Иванович нанял извозчика и доехал домой вне себя от испуга. |
| Активная деятельность священника обратила на себя внимание безбожных властей, и если он не был арестован сразу, то лишь потому, что на Волыни шла гражданская война, и область наряду с большевиками занимали то немцы, то петлюровцы. В 1920 году в Житомире утвердились большевики. Весной 1922 года началось изъятие церковных ценностей из храмов советской России. В Житомире было получено послание Святейшего Патриарха Тихона относительно изъятия ценностей, в котором предлагалось отдавать только те церковные вещи, которые не имели непосредственного употребления в богослужении. По распоряжению Волынского архиерея о. Аркадий огласил послание в церкви. Это явилось достаточным поводом для ареста. Священник Аркадий и его отец, священник Иосиф Остальский, были арестованы и заключены в тюрьму, где о. Иосиф вскоре и умер. Отец Аркадий был арестован в то время, когда он выходил из храма после окончания божественной литургии. Его и сотрудников ГПУ окружила толпа верующих, которые сделали попытку отстоять пастыря. После этого часть людей была арестована и заключена вместе с ним в Житомирскую тюрьму.Через два дня всем арестованным за защиту священника было предложено освобождение под условием, что они подпишут бумагу, в которой о. Аркадий обвинялся в сопротивлении органам советской власти и возбуждении против нее народа. Арестованные отказались, написав, что пошли за о. Аркадием по собственной воле, но всё же были освобождены. Вскоре состоялся открытый судебный процесс над священником. Отец Аркадий обвинялся в чтении послания Патриарха Тихона, что суд истолковал как деяние контрреволюционное. Суд приговорил о. Аркадия к расстрелу. Рассказывают, что во время чтения обвинительного заключения и приговора о. Аркадий заснул, и конвоиры вынуждены были его разбудить, чтобы сообщить, что он приговорен к смерти. — Ну что ж, — сказал священник, — благодарю Бога за все. Для меня смерть — приобретение. После суда паства стала хлопотать о смягчении приговора, и он был заменен пятью годами заключения, которое о. Аркадий отбывал в Житомирской тюрьме. В 1924 году власти приняли решение освободить всех тех, кто был приговорен революционными трибуналами по делам об изъятии церковных ценностей, и таким образом о. Аркадий после двух лет заключения был освобожден. |
| И Аркадий утащил его на постель. — Слушай, Вася, — сказал он твердо, — нужно окончательно решить это дело! Скажи мне, что ты задумал? — Ах! — сказал Вася, махнув ослабевшей рукой и повернув на другую сторону голову. — Полно, Вася, полно! решись! Я не хочу быть убийцей твоим: я не могу больше молчать. Ты не заснешь, коль не решишься, я знаю. — Как хочешь, как хочешь, — загадочно повторил Вася. «Сдается!» — подумал Аркадий Иванович. — Последуй мне, Вася, — сказал он, — вспомни, что я говорил, и я спасу тебя завтра; завтра я решу твою участь! Что я говорю, участь! Ты так напугал меня, Вася, что я сам толкую твоими словами. Какая участь! Просто вздор, пустяки! Тебе не хочется потерять расположение, любовь, если хочешь, Юлиана Мастаковича, да! и не потеряешь, увидишь… Я… Аркадий Иванович еще долго бы говорил, но Вася прервал его. Он приподнялся на постели, молча обвил обеими руками шею Аркадия Ивановича и поцеловал его. — Довольно! — сказал он слабым голосом, — довольно! полно об этом! И он снова повернул к стене свою голову. «Боже мой! — думал Аркадий, — боже мой! что с ним? Он совсем потерялся; на что он решился такое? Он погубит себя». Аркадий смотрел на него в отчаянии. «Если б он заболел, — думал Аркадий, — может быть, лучше бы было. С болезнью прошла бы забота, а там можно бы отличным образом уладить всё дело. Но что я вру! Ах, создатель мой!..» Между тем Вася как будто задремал. Аркадий Иванович обрадовался. «Добрый знак!» — думал он. Он решился сидеть над ним всю ночь. Но сам Вася был неспокоен. Он поминутно вздрагивал, метался на постели и на мгновение открывал глаза. Наконец утомление взяло верх; казалось, он заснул как убитый. Было около двух часов утра; Аркадий Иванович задремал на стуле, облокотясь локтем на стол. Сон его был тревожен и странен. Ему всё казалось, что он не спит и что Вася по-прежнему лежит на постели. Но странное дело! Ему казалось, что Вася притворяется, что он даже обманывает его и вот-вот встает потихоньку, наблюдая его вполглаза, и крадется за письменный стол. Жгучая боль захватывала сердце Аркадия; ему было и досадно, и грустно, и тяжело видеть Васю, который не доверяет ему, таится от него и кроется. Он хотел обхватить его, закричать, унесть на кровать… Тогда Вася вскрикивал у него на руках, и он уносил на постель один бездыханный труп. Холодный пот проступал на лбу Аркадия, сердце его страшно билось. Он открыл глаза и проснулся. Вася сидел перед ним за столом и писал. |
| В 1912 году он был награжден набедренником «за примерное исполнение пастырских обязанностей». В 1914–17 годах, в период Первой мировой войны, отец Аркадий – полковой священник 408-го Кузнецкого пехотного полка. В августе 1917 года молодым священником прибыл отец Аркадий с фронта в город Житомир Волынской губернии и стал настоятелем маленькой церкви преподобного Серафима Саровского при гарнизонном военном госпитале в центре города. Организовал Свято-Николаевское благотворительное братство. Первое учредительное собрание братства состоялось в здании Житомирского суда 1 сентября 1918 года. Члены братства оказывали помощь нуждающимся и больным, хоронили умерших, не имевших родных и близких. Отец Аркадий поименно помнил всех опекаемых им больных. Деятельное участие в делах братства приняли княгиня Наталья Ивановна Оржевская, ее племянница княжна Наталья Сергеевна Шаховская и многие другие. Воспитывая членов братства в духе ревностного христианского служения, отец Аркадий вместе с ними предпринимал долгие пешие паломничества к православным святыням, в частности в Киев. Дорогой они пели акафисты и церковные песнопения. Крестными ходами проходили более двухсот километров, когда паломники останавливались помолиться у святынь, встречавшихся им на пути. Это были паломничества в кругу и среди верующего народа, укреплявшие волю и веру, в чем многие тогда, оказавшись среди испытаний и государственной разрухи, особенно нуждались. В конце концов Свято-Николаевское братство получило такую известность, что в Житомир стали приезжать люди из других городов. Отец Аркадий показывал пример жертвенности и подлинного нестяжания. У него не было почти никаких личных вещей и ничего ценного. Близкие, зная что он нуждается и не имеет средств, сшили ему шубу, которую он отдал бедной вдове, у которой было двое больных туберкулезом детей. Эту шубу он надел всего раза два, затем она внезапно исчезла из дома. Когда мать священника, Софья Павловна, спросила его, где шуба, он ответил, что она висит в алтаре. Но затем и в церкви поинтересовалась, куда делась шуба, и отец Аркадий вынужден был со смущением ответить: «Она висит там, где нужно». Однажды он вышел из Житомира в сапогах, но, встретив на пути какого-то бедняка, поменялся с ним на лапти и уже в них пришел в Киев. В другой раз отдал бедняку свои брюки, а чтобы это было незаметно, зашил полы подрясника, чтобы они не распахивались. |
| В московском концлагере они были около двух месяцев, но в Житомир смогли вернуться только в 1925 году 185 . В эти тяжёлые дни о. Аркадий со своей матерью Софьей Павловной по счастливой случайности находились в Москве 186 . Свято-Николаевское братство во всё это время не прекращало своей деятельности. Оно «оказывало помощь всем нуждающимся и больным, хоронило умерших, не имевших близких и родственников. Отец Аркадий сам руководил деятельностью братства и поименно помнил всех больных, которых оно опекало, и, бывало, не раз спрашивал, кто дежурит сегодня у такой-то больной, кто понесёт такой-то обед. Воспитывая членов братства в духе ревностного христианского служения, о. Аркадий вместе с ними предпринимал долгие пешие паломничества к православным святыням, в частности, в Киев. Дорогой они пели акафисты и церковные песнопения. Это были крестные ходы, которые проходили более двухсот километров, когда паломники останавливались помолиться у святынь, встречавшихся им на пути. Это были паломничества в кругу и среди верующего народа, которые укрепляли волю и веру, в чём многие тогда, оказавшись среди испытаний и государственной разрухи, особенно нуждались Отец Аркадий не только других побуждал к нищелюбию и жертвенности, но и сам показывал пример этой жертвенности и крайнего нестяжания. Близкие, зная, что он нуждается и не имеет средств, сшили ему шубу. Эту шубу он надел всего раза два, затем она внезапно исчезла. Оказалось, что он отдал её бедной вдове, у которой было двое больных туберкулёзом детей. Когда мать священника, Софья Павловна, спросила его, где шуба, он ответил, что она висит в алтаре. Но затем и в церкви поинтересовались, куда делась шуба, и о. Аркадий вынужден был со смущением ответить: «Она висит там, где нужно». Однажды он вышел из Житомира в сапогах, а в Киев пришёл уже в лаптях. Оказалось, что ему на пути встретился какой-то бедняк, и они поменялись обувью. В другой раз о. Аркадий отдал неимущему брюки и остался в нижнем белье, а чтобы этого не было видно, зашил впереди подрясник, чтобы полы не распахивались. |
| Аркадий наконец высказывает отцу все, что накопилось в душе за годы унижений, страданий и размышлений, и объявляет о своем разрыве с Версиловым, чтобы затем гордо удалиться в свой угол и там затаиться. Он не оставляет мысли о дуэли с князем Сергеем Сокольским и бросает ему вызов, однако тот выражает свое глубокое раскаяние и не менее глубокое уважение к самому Версилову. Расстаются они большими друзьями. Тут же становится известно, что Версилов отказался от наследства в пользу князей. Выясняется, что и вины его в самоубийстве Оли не было: деньги им были даны ей совершенно бескорыстно, в качестве помощи, но она, уже несколько раз становившаяся объектом гнусных посягательств, поняла его поступок превратно. Проходят два месяца, Аркадий приоделся франтом и ведет самый светский образ жизни, беря деньги у князя Сергея Сокольского в счет тех, что как бы полагаются Версилову. Главное его увлечение — игра в рулетку. Он часто проигрывается, но это его не останавливает. Версилов время от времени заходит к Аркадию побеседовать. Между отцом и сыном устанавливаются самые близкие и доверительные отношения. Завязываются дружеские отношения у Аркадия и с Катериной Николаевной Ахмаковой. Между тем становится известно, что законная дочь Версилова, сводная сестра Аркадия Анна Андреевна намерена вступить в брак со старым князем Сокольским и чрезвычайно озабочена вопросом о наследстве. Для нее важен документ, порочащий дочь князя Ахмакову, и она чрезвычайно им интересуется. Однажды Катерина Николаевна назначает Аркадию встречу у его тетки Татьяны Павловны Прутковой. Он летит окрыленный и, застав ее одну, воодушевляется еще больше, размечтавшись, что ему назначено любовное свидание. Да, он подозревал ее в коварстве, в желании узнать про документ, но теперь, завороженный ее простодушием и сердечностью, восхищенно слагает гимн ее красоте и целомудрию. Она слегка отстраняет слишком уж разгорячившегося юношу, хотя вовсе и не стремится погасить вспыхнувший в нем огонь. В полугорячечном состоянии Аркадий играет в рулетку и выигрывает много денег. Во время истеричного объяснения с князем Сережей, обидевшим Аркадия тем, что тот отвернулся от него в игорном зале, он узнает, что сестра Лиза беременна от князя. Ошарашенный, Аркадий отдает ему все выигранное. О свидании же с Ахмаковой Аркадий рассказывает во всех подробностях Версилову, и тот посылает ей гневное оскорбительное письмо. Аркадий, узнав о письме, в тоске стремится объясниться с Катериной Николаевной, но та избегает его. Аркадий снова играет в рулетку и снова выигрывает, но его несправедливо обвиняют в краже чужих денег и выпихивают из игорного зала. |
| – Он оправдался! – негодовал отец Аркадий. – Только на Великий четверг разве Божественная литургия служится? – Ты сам виноват: уехал в свою деревню бороться со своим змием, а друга своего бросил одного, змий-то от тебя и приполз ко мне, паразит. Когда ты был здесь, я же каждое воскресенье ходил на службу. – Нашел няньку, ты, вроде, уже давно взрослый человек. – Не будем мы с тобой, Аркаша, ругаться, плохо мне. Между прочим, помнишь, что Экзюпери писал: «Мы в ответе за тех, кого приручили». – Что же ты, зверь какой, чтобы тебя приручать? – захохотал отец Аркадий. – Так не буди во мне зверя, дай скорее выпить, – в тон ему закричал Игорь. – Не дам, – смеялся отец Аркадий, – кусочек сахара – пожалуйста, да и то, если хорошо будешь себя вести. – Буду вести себя хорошо, если дашь то, что настаивается на этом кусочке сахара, а если нет, то берегись, я зверь опасный. – И, зарычав сквозь смех, он кинулся на отца Аркадия. Они, сцепившись и свалившись на пол, стали бороться, катаясь по ковру, как малые дети. Наконец отец Аркадий одолел Игоря и, восседая на нем, спросил: – Ну что, сдаешься? – Сдаюсь, сдаюсь, – взмолился Игорь. Когда они встали с пола и отряхнулись, отец Аркадий сказал: – А ведь в детстве я тебя побороть не мог, делай выводы, Игорек, ты же у нас врач. – Если серьезно, друг мой Аркадий, то я вот какие выводы из нашей беседы сделал. Здесь меня сейчас ничто не удерживает, так что забирай меня с собой в деревню. Смена обстановки, да и духовная терапия с твоей помощью мне только на пользу пойдут. Отец Аркадий озадаченно почесывал переносицу, над чем-то раздумывая. – Ну что молчишь, Аркаша? Не бойся, не объем тебя, у вас небось в деревне и врачей-то толковых нет, буду сельским врачом. – Господи, ну что ты мелешь, Игорь, всякую ерунду, я совсем о другом думаю. Псаломщик у меня, Михаил Иволгин, ярый антисемит. Тебе это будет неприятно, да и он взбеленится. – А, чихал я на твоего антисемита, меня как Марк Яковлевич уволил сегодня, я чуть сам антисемитом не стал. – Ну, как знаешь, я тебя предупредил. Положа руку на сердце, я очень даже рад, что ты со мною будешь. Я ведь тоже по тебе скучал. |
|
|
