| – Я был молодым танцовщиком Большого театра, когда в 1986 году мы с Ниной Ананиашвили участвовали в конкурсе в американском городе Джексоне, штат Миссисипи, и впервые в истории балета получили гран-при в паре (обычно эта награда присуждается одному артисту). До нас гран-при на этом конкурсе были удостоены Михаил Барышников и Надежда Павлова. А спустя год мы с Ниной первыми из российских артистов балета получили приглашение и разрешение на работу в компании «Нью-Йорк Сити Балет». Это был феноменальный эксперимент. Мы приехали на полтора месяца в Нью-Йорк, выучили три балета Джорджа Баланчина: «Раймонда» («Вариации») на музыку Глазунова, «Симфония» и «Море». Еще раньше, на гастролях в Париже, я встретился с Рудольфом Нуриевым, который в Нью-Йорке познакомил меня с Михаилом Барышниковым. Для 1988 года это было нечто из ряда вон выходящее: два советских молодых танцовщика сидят в частной квартире в центре Манхэттена и беседуют об искусстве с двумя величайшими звездами и притом невозвращенцами, с которыми мы не имели права общаться. Через год я приехал в Нью-Йорк и попросился на работу к Барышникову в «Нью-Йорк Сити Балет». В Москве полным ходом шла перестройка, и я, опять же первым, получил разрешение на работу в США и в труппе, которой руководил Михаил Барышников. Год для меня был успешным и плодотворным: я благодарен Мише за то, что он со мной много работал: я станцевал около 40 спектаклей, в том числе и его постановку «Лебединого озера», проехал с туром по крупным городам Америки. В Нью-Йорке я нередко бывал в русских православных храмах: Николаевском Московской Патриархии и Знаменском Русской Зарубежной Церкви, которые расположены на Манхэттене недалеко друг с друга. В 1989 году Барышников ушел из компании, а я вскоре получил приглашение работать в Мариинском театре. В 1992 году, во время гастролей по Америке, я простыл и в Вашингтоне просил разрешить мне не приходить на репетицию. Но меня заставили обязательно быть. На репетиции «Жизели» я упал и разорвал крестовидную связку. Так закончилась моя безоблачная карьера артиста балета. |
| Ближайшие предки Джона Баррингтона Эшли были фермерами и мелкими торговцами с западного берега реки Гудзон. Под фамилиями Эшли, Эшлий, Когхилл, Баррингтон, Бэрроу и тому подобными они в 60-х годах XVII века покинули долину Темзы и бежали от религиозных преследований за Атлантический океан. На каждого человека их веры и положения, который сразу принял решение за себя и своих ближних, приходилось не менее десятка таких, которые колебались, медлили и в конце концов отступили («Братец Вилкинс, поедешь ли ты с нами?»). Высадившись в Новой Англии, переселенцы стали продвигаться на запад, валили деревья, строили молитвенные дома и школы, а потом шли дальше. (В XVII веке они говорили: «Если ты видишь дым из соседской трубы, значит, ты живешь слишком близко». В XVIII — не без внутреннего сопротивления — приспособились к жизни общиной.) В день субботний они укрепляли свой дух, слушая четырехчасовые проповеди, главным образом трактовавшие о грехе. («О возлюбленные братья и сестры, подумайте о том, как страшно навлечь на себя гнев господень!») В большинстве семейств бывало по дюжине детей, не считая умерших в младенчестве; («Патриарх почиет на холме со своими юными женами».) Некоторые представители рода Эшли породнились с шотландскими и голландскими семьями с противоположного берега реки. Голландцы приехали из Амстердама. Один специалист по генеалогии обнаружил у них в роду какого-то Эспинозу и утверждал, что они состоят в родстве с философом, но ведь среди сефардов, бежавших от религиозных преследований в Испании, было много людей, носивших имя Эспиноза-Спиноза. Родители Мари-Луизы Сколастики Дюбуа — бабушки Эшли с отцовской стороны — приехали в Монреаль из маленького местечка под Туром на Луаре. («Dis, cousin Jacques! Est-ce que tu viens avec nous a Quebec — oui ou non?» ) Предки Беаты были фермеры, ремесленники и бюргеры из северной Германии. Бабушка ее матери происходила из семьи ткачей-гугенотов, бежавших от религиозных преследований во Франции после отмены Нантского эдикта. Они нашли убежище в гордых и независимых ганзейских портовых городах. |
| Христиане не должны брать в услужение того, кто раньше служил у правоверного; должны точно платить дань и признавать калифа своим верховным повелителем». В свою очередь, мусульманам под страхом смертной казни было запрещено читать книги враждебные исламу. Только один рази, при веротерпимых, свободомыслящих абассидах христианам блеснул луч надежды. Когда калифат перешел к Абассидам, Абд-Аллах воскликнул: «истинно, калифат в силу божественного решения перешел в наш дом и останется при нем до тех пор, пока мы не передадим его в руки Христа, Сына Марии». Но это был последний лучи заходящего солнца. В общем, ислам больше нанес вреда христианству, нежели буддизму. При первых калифах, в качестве ближайших родственников, ставших во главе теократического государства Мохаммеда и соединивших в своем лице неограниченную духовную и светскую власть, т. е. при Абу-бекре, Омаре, Отмане и Али, были завоеваны: в 640 г. Палестина, Сирия и Египет, а в 651 году Персия. После прекращения этой династии верховную власть унаследовал дом Оммайядов (661–750 г.), перенесших свою резиденцию из Медины в Дамаск. Они простерли свою власть над всей северной Африкой. На запад они достигли Испании (711 г.), а на восток -берегов Инда. Византийская империя с ее столицей Константинополем, которому постоянно угрожал враг, держалась лишь с трудом. Во Франции же немецкое войско во главе с Карлом Мартелом положило пределы победному шествию мусульманских героев в битве под Туром и Пуатье (в 722 г.). В момент перехода власти от Оммайядов к блестящим, жизнерадостным, свободомыслящим Абассидам полумесяц сверкал над необъятным царством, начиная от столбов Геркулеса,-над всей Африкой и над Азией, вплоть до китайской границы, и под его шествием расцвели мусульманские искусства и науки, торговля и промышленность, главными образом, во вновь выстроенной роскошной столице- Багдаде на Тигре, но вместе с тем начался также и упадок. Калифов стали назначать и смещать их турецкие телохранители. Калифы удержали за собой только одно духовное главенство, а светскую власть (эмират) уступили предводителю придворной стражи, Эмиру-аль-Омра. |
| Игорь Святославич преследует совершенно иные цели: «Хочу бо, – рече, – копие приломити конець поля Половецкаго, … а любо испити шеломомь Дону» (с. 10–11). Или же, как говорят бояре великому князю киевскому Святославу: «Се бо два сокола (Игорь и Всеволод Святославичи. – А. У.) слетеста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону» (с. 19). И в одном и в другом случаях речь идет об одном и том же: Игорь Святославич предпринял не оборонительный поход, как прежние князья, а завоевательный! Причем выступает он против своих традиционных союзников! Почти двести лет, со времени принятия христианства, Русь не знала завоевательных походов. Поход Игоря – исключение, а потому и вызвал целых три произведения. Только Куликовская битва спустя двести лет так же вызовет к себе интерес писателей, создавших три литературные произведения. Одно из них – «Задонщина» – будет ориентироваться на художественную систему «Слова», но строится как противоположность ему, в том числе и по основной теме – оборонительном походе московского князя Дмитрия Ивановича… Этот завоевательный поход Игоря Святославича вылился из княжеских междоусобиц: «.Говорит брат брату: «Это мое, а то – мое же». И начали князья про малое «это великое» говорить, а сами на себя крамолу ковать». Что поход Игоря и Всеволода Святославичей не честен, свидетельствует в «Слове» и киевский князь Святослав, обращаясь к князьям: «О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвелити, а себе славы искати. Нъ нечестно одолесте, нечестно бо кровь поганую пролиясте» (с. 20). Раньше исследователи не обращали особого внимания на слова великого князя, что «кровь поганую» можно и нечестно пролить! Одно дело, защищая свои земли, свое Отечество от набегов половцев, – тогда это будет честная битва; другое дело – уподобляясь им, делая такой же набег. Святослав указывает и на причину, побудившую князей отправиться в этот поход: «Ваю храбрая сердца (этого у них не отнимешь. – А. У.) въ жестоцемъ харалузе скована, а въ буести закалена» (с. 20). Сам автор неоднократно величает Игоря как «буего Святъславича», а Всеволода называет «буй туром». |
| Храпят богатырским сном казаки. Утомились, видно, сильно за день. Но вот из их числа поднимается с земли темная фигура и неслышно сползает по берегу, к самой воде… Вскочила в челн, оттолкнулась от берега и загребла с усилием веслами в темноте ночи. На противоположном берегу выскочила из челна и, приложив руку к губам, издала резкий, пронзительный свист. В тот же миг словно ожил утесистый берег… Закопошились черные фигуры в темноте ночи. — Ты, Алызга?.. — послышался голос из-под навеса шатра, скрытого под утесом в кустах осоки. — Я, повелитель, — отвечала вновь прибывшая, — они все спят там, на островке, мертвым сном… Сам Великий Сорнэ-Туром не разбудит их своим приходом… Ты верно напал на след их, могучий хан… — Ты помогла мне, Алызга, и хан Кучум наградит тебя за это в лучшие времена. Ты хорошо исполнила выдумку с бухарскими купцами, хорошо заманила кяфыров под наши ножи… Враги в наших руках… Никому из них не будет пощады… — говорил старческий голос. — Таузак!.. — крикнул вслед затем хан и из толпы копошившихся в темноте татар вынырнула сильная, рослая фигура князя. — Доплыви к островку и принеси мне оттуда какую-нибудь вещь, чтобы я знал наверное о непробудном сне кяфыров. — Слушаю, повелитель. И вместе с конем ринулся молодой киргиз в бушующие волны Иртыша. Он вскоре явился обратно с добычей. Три пищали и три пороховницы унес он из-под бока спавших казаков. — Сам Аллах посылает нам милость! — вскричал обезумевший от радости Кучум. — Вперед, мои батыри-воины! Во славу Аллаха и пророка и свободной родины идите на кяфыров, не медля, сейчас! — негромким, но сильным голосом произнес слепой хан. И как ночные гиены, быстро и бесшумно, скользнули татары по крутому берегу вниз, прямо навстречу бурным, клокочущим волнам. Бесстрашно ринулись в черную воду они и поплыли прямо к островку, где спали не чуявшие смертельной опасности казаки. Кучум со свитой остался ожидать исхода предприятия. Казаки спали. Спал Ермак. Тот же сладкий сон ему снится. Народ, ликуя и шумя, приветствует его. Или то не народ шумит, а разгулявшиеся волны Иртыша от непогоды?.. Или еще что другое?.. |
| Имзега не отстает от сестры. Он твердо сознает, что принесенная жертва принята Урт-Игэ. Как только он очнулся от обморока в пещере, полной дыма, он завалил вход ее огромным камнем, чтобы не только тело сожженного им, но и душа его не ушла из пещеры и досталась в дар великому духу. Что его пленник сгорел, пока он был без сознания, Имзега не сомневался. Более того: он был уверен, что эта жертва даст победу его благодетелю, хану Кучуму, и бился с удвоенной силой, весь пылая фанатическим воодушевлением и время от времени воодушевляя короткими бодрящими словами сестру. Но что это?.. Смертельный ужас охватил Имзегу… Прямо на него, с окровавленным мечом, несется знакомый юноша, тот самый, который сгорел в пещере. Великий дух не обманывает ли его зрение?.. Имзега вздрагивает… Колючий холод проникает насквозь, заставляет дробью застучать его зубы… — Урт-Игэ!.. Грозный и могучий!.. Менги и Танге!.. Великий Сорнэ-Туром!.. Смерть и гибель несут они Имзеге… Он хочет поднять копье и не может… Страх и ужас сковывают его душу… Сам шайтан шлет на него гибель, на Имзегу, шайтан, принявший образ спаленного им на костре пленника… Последний несется прямо на него со своим конем… Из недра самого Хала-Турма, казалось, несется… Ни защищаться, ни крикнуть, ни произнести заклятия не может Имзега… Не может и не успевает… Князь Алексей молнией налетает на него, поднимает чекан, и молодой шаман с криком: «Урт-Игэ!.. Смилуйся над нами!..» замертво валится под ноги его коня… Этот крик услышала Алызга, отброшенная от брата в пылу боя… Быстрая, как коршун, бросилась она к нему, и дикий, нечеловеческий вопль огласил поле битвы… Она увидела мертвого брата, увидела скакавшего далее и разившего своим чеканом врагов Алексея — и поняла все. — Горе мне!.. Горе!.. — диким воплем взвыла Алызга, и, царапая себе тело в кровь, вырывая волосы из головы с корнями, как безумная, помчалась обратно на гору, где горели костры и где ждал вестей потрясенный, взволнованный гибелью стольких воинов, Кучум. — Мамет-Кул ранен… Наши бегут… Спасайся, повелитель!.. — пронзительным воем повисло, как вопль стенания и горя, над Чувашьей горой. |
| Затрещали сучья, зашуршала трава и, сильными руками раздвигая кусты, молодой остяк очутился в два прыжка подле женщины. — Имзега, — с бешеным криком восторга вскричала она, — я знала, что ты здесь! — Я ждал тебя здесь три ночи, — отвечал остяк. — Великий Ун-Тонг открыл мне, что ты придешь… Спешим отсюда, Алызга… С той минуты, как тебя схватили у ворот острога, я не знал покоя и сна… Я был так близко от тебя и ничем не мог помочь сестре моей… С той страшной ночи наши батыри стояли на страже в этой роще и я с ними… Ты почуять должна была нашу близость, сестра… Сам великий Сорнэ-Туром благословил твой приход, Алызга… Мой конь ждет наготове в роще… Мои батыри тоже… На первом же привале я сшибу с тебя твои кандалы, а теперь спешим… Но она не могла идти. Цепи мешали ей сделать это. — О, грозный Урт-Игэ! Покарай ее врагов! — вскричал молодой дикарь и, быстро наклонившись над сестрою, поднял легко, как перышко, ее коренастую фигуру и понес. Легкий крик раздался за их плечами. Имзега быстро обернулся. Перед ним стоял красивый мальчик-юноша, весь облитый лунным сиянием. — Куда?! Стойте!.. Ты обманула меня!.. Назад вертайся!.. Зачем обманула меня! — весь дрожа от негодования ронял он побледневшими губами, вцепляясь руками в меховую юбку Алызги. Ни страха, ни боязни не было в нем, хотя Имзега, весь зашитый в кожаную добаву, казался настоящим великаном по сравнению с ним, четырнадцатилетним отроком, почти ребенком. Заметив юношу, Имзега гневно топнул ногою и одной рукой придерживая Алызгу, другою выхватил из-за пояса нож, зловеще блеснувший при свете месяца. — Не тронь его! — крикнула с мольбою Алызга. — Не тронь его, брат!.. Он подарил мне свободу! Кабы не он, не юноша этот, не видать тебе Алызги никогда, никогда! С глухим ропотом молодой остяк опустил нож и с силою оттолкнул от себя Алешу. Удар был хорошо рассчитан. Мальчик зашатался и, тяжело ударившись головою о ствол дуба, растянулся замертво в высокой траве. Имзега с тем же резким криком ночной птицы рванулся вперед, в чащу, держа сестру на руках. Конское ржание было ему ответом. |
| Крик, как в жидовской школе. От крику пыль столбом. Волом рычит; туром, медведем ревет. Взвыть волком. Кричит, как леший. Как леший перовский зовет куликовского в гости к родительской (подмосковн. село Перово и Куликово поле) . Эка пасть – хоть бы ей пропасть. У Михайлы хайло, что твои звонкие трубы. Кадык не велик, а реву много. И земля и небо стонут (такой шум, крик, гам и пр.) . Расходился да размайорился, что и не приступишься. Звонит во все колокола. Что за шум, коли драки нет? Что за шум, а драки нет? Не всякого бьют, кто кричит. Не всяк кричит, кого бьют. Полно браниться, не пора ли подраться. Не своим голосом кричит (взвыл, закричал). Кричит, будто черт с него лыко дерет. Душа, что в венике, а голос, что в тереме. У тебя голосок, что бабий волосок (тонок да долог) . У нес голосок – не кишка, а волосок. Голос, словно из бочки. Гробовым голосом. Голос соловьиный, да рыло свиное. Выпь, а выпь! Полно тебе выть. Курица яйцо снесла, да кудах-тах-тах! Заткни рот рукавицей! Заткни хайло онучей! Поднял весь дом коромыслом. С посвисту пыль столбом. Такой содом, что дым (пыль) коромыслом (столбом). Пыль столбом, дым коромыслом, – не то от таски, не то от пляски! Сыр бор загорелся (беда, шум из пустяков) . Весь дом вверх дном. Тлен – Суета Из светлого рая, да на трудную землю. Этот свет, что маков цвет: днем цветет, а ночью опадает. Всякая слава человеческая яко цвет цветет. Суета сует и всяческая суета. На суету и смерти нет. И сей день не без завтрашнего. Это все травой поросло (порастет). Мир – волна. Мирская волна – морская волна. В миру, что в пиру: всего много (т. е. добра и худа) . Вольный свет на волю дан. В мире, что в море. В миру, что на юру (на тору). Все на свете творится благостию божиею да глупостию человеческою. На человеческую дурость есть Божья премудрость. Миряне – родом дворяне: на шее креста нет, а табакерка серебряная. Свет велик, а деться некуда. Велик свет, а тесен. Не мил белый свет – беги в темный лес! В мире жить – мирское (рядовое) и творить. Боже мой, боже, всякий день то же: солнце встанет – хочется есть. |
| Схватил Илья татарина за ноги», Который ездил в Киев-град», И зачал татарином помахивати»: Куда ни махнет, тут и улицы лежат», Куда отвернет – с переулками», А сам татарину приговаривает»: «А и крепок татарин, не ломится», А жиловат, собака, не изорвется... " ». Но не одна чудовищная, материальная сила действует в богатырях; в них действует также сила чародейская. Мы видели занесенное в летопись предание о том, что полоцкий князь Всеслав Брячиславич родился от волшебства (волхованья); песня рассказывает в подробности это предание, как родился богатырь Волх Всеславьевич от лютого змея. Когда минуло Волху десять годов, стал учиться он премудростям: первой мудрости учился – обертываться ясным соколом; другой мудрости учился – обертываться серым волком; третьей мудрости учился он – обертываться гнедым туром-золотые рога. На двенадцатом году начинает он набирать дружину; живо и согласно с летописью представляет нам песня дружинный быт: стал себе Волх прибирать дружину, прибирал три года и набрал себе дружины семь тысяч; сам он, Волх, в пятнадцать лет и вся его дружина по пятнадцати лет... Волх поил, кормил дружину храбрую, обувал, одевал добрых молодцев. Особенно отличаются мудростью, хитростью, т. е. чародейством, ведовством, женщины, знаменитые ведьмы киевские: такова Марина Игнатьевна, которая водится с Змеем Горынчищем. Осердясь на богатыря Добрыню, Марина привораживает его к себе: «Брала она следы горячие молодецкие», Набирала Марина беремя дров», А беремя дров белодубовых», Клала дровца в печку муравленую» С теми следы горячими», Разжигает дрова палящатым огнем» И сама она дровам приговаривает»: «Сколь жарко дрова разгораются» Со теми следы молодецкими,» Разгоралось бы сердце молодецкое " ». Так отразился материальный, языческий быт юной Руси на произведениях народной фантазии; теперь посмотрим, как отразилось на них влияние христианства. Это влияние заметно отразилось в песне об Алеше Поповиче; противником Алеши является Тугарин Змеевич, богатырь с чудовищною материальною силою и чародей: отечество Змеевич, способность палить огнем и склонность к сладострастию указывают на его нечистое происхождение. |
| С помощью жребия или считалочки выбираются игроки на роли короля и ведущего, остальные выполняют роли подданных. «Королю» надевают корону и помещают на возвышение, спиной к игрокам. В процессе всей игры «король» сидит спиной к публике – это нужно для того, чтобы он не знал, кто из «подданных» какую маску выбрал. «Подданные» надевают маски. Затем ведущий вызывает одного из игроков, подводит его к «королю» и спрашивает: – Ваше величество, что сделать этой «маске»? «Король» дает «маске» любое задание (желательно, чтобы оно было веселым и интересным). Например: он велит изобразить, что сделает «маска» (т. е. настоящий персонаж) в случае пожара, спеть песенку, постоять на голове, попрыгать на одной ноге и прочее. Чем интереснее будут задания, тем веселее игра. В ходе игры «королю» несколько раз подсовывают одних и тех же игроков, но в разных масках. Это нужно для того, чтобы сбить «короля» с толку. По окончании игры все снимают маски, и «король» должен сказать, какая маска и кому из игроков принадлежала. Тот, кто дважды или более выполнял задания короля, но не был узнан, и становится «королем» в следующей игре. КТО ПОД МАСКОЙ? Играющие выбирают «угадайку», то есть того, кто будет отгадывать обладателей масок, и на некоторое время удаляют его из комнаты. Затем все игроки выбирают маски и обмениваются обувью, бантами и прочим, чтобы по этим предметам «угадайка» не смог определить, кто спрятан под маской. Игроки надевают маски и садятся по кругу, затем входит «угадайка». Его задача: проходя по кругу, называть каждого, кто, по его мнению, скрывается под той или иной маской. Те, кого он угадал, снимают маски, а «угадайка» выходит. Те же, кто угадан не был, опять обмениваются масками и одеждой. «Угадайка» еще раз проходит по кругу и пытается определить, кто спрятан под маской. Ребята, уже выбывшие из игры, ни в коем случае не должны ему подсказывать. В итоге, когда неузнанной останется одна маска, игра начинается сначала, но роль «угадайки» выполняет игрок, продержавшийся дольше всех. Если же узнаны были все игроки, «угадайка» выбирается по жребию. Задачи игроков с каждым очередным туром усложняются, так как угадывать их становится проще. Чтобы как-то усложнить задачу «угадайке», игроки могут надевать головные уборы, скрывающие их волосы, а также накрываться полотном, прячущим их фигуры и одеяния. |
|
|
