| Весна Босоногая роща всплеснула руками и разогнала грачей из гнёзд. И природа, по последнему слову техники, тонколиственные приборы расставила у берёз, а прохожий сказал о них, низко склоняясь: «Тише, пожалуйста, — это подснежники…» — Разве это советское? Как эти стихи вообще выходили в то время? — Очень скупо выходили – при жизни у нее вышел только один сборничек, маленький, 14 стихотворений всего. Было несколько публикаций в конце тридцатых годов, а потом, увы – у нее репутация юродивой от поэзии, человека больного стихами. Литературная среда ее не понимала, отвергала. Для русской литературы фамилия Некрасов знаковая – и Николай Некрасов, и Виктор Некрасов, но Ксению Некрасову знают меньше, даже на ее родине это имя известно не всем. Правда, на столетие ее рождения, в 2012 году, на ее родине, в поселке Алтынай Сухоложского района Свердловской области, прошел вечер памяти, и местной библиотеке было присвоено ее имя, а на доме, где она жила, появилось некое подобие мемориальной доски. Ксения Некрасова. Художник Роберт Фальк Обычно поэта узнаешь по стихам, а я сначала узнал ее имя и изображение – художники любили ее рисовать. Известен портрет Некрасовой кисти Роберта Фалька – ее долгое время привечала семья этого художника. Интересен портрет работы Глазунова, у Бориса Слуцкого была одна строчка в стихотворении, посвященном Ксении Некрасовой: «Какие лица у поэтов». И меня заинтересовала ее личность, а потом я постарался отыскать ее стихи, но сделать это было очень трудно, потому что была только одна прижизненная публикация, которая вышла тоже при помощи нашего земляка, Степана Щипачева, а до шестидесятых годов она никак не издавалась. Почему так было? В ХХ веке сложилось условное представление, каким должен быть поэт, — с одной стороны, книжное, с другой – бюрократическое: Союз писателей – это не что иное, как министерство литературы. Как в любом министерстве, там работали люди талантливые и бездарные, те, кто родились поэтами, и те, кто сами себя поэтами назначили. |
| Не вникнув в русскую душу и не зная, чего ждет и просит она, им часто случалось желать нашему народу, со всею любовью к нему, того, что прямо могло бы послужить к его бедствию. Не они ли в русском народном движении, за последние два года, не признали почти вовсе той высоты подъема духа народного , которую он, может быть, в первый раз еще выказывает в такой полноте и силе и тем свидетельствует о своем здравом, могучем и неколебимом доселе живом единении в одной и той же великой мысли и почти предузнает сам будущее предназначение свое. И мало того, что не признают правды движения народного, но и считают его почти ретроградством, чем-то свидетельствующим о непроходимой бессознательности, о заматеревшей веками неразвитости народа русского. Некрасов же, несмотря на замечательный, чрезвычайно сильный ум свой, был лишен, однако, серьезного: образования , по крайней мере, образование его было небольшое. Из известных влияний он не выходил во всю жизнь , да и не имел сил выйти. Но у него была своя, своеобразная сила в душе, не оставлявшая его никогда, — это истинная, страстная, а главное, непосредственная любовь к народу. Он болел о страданиях его всей душою, но видел в нем не один лишь униженный рабством образ, звериное подобие, но смог силой любви своей постичь почти бессознательно и красоту народную, и силу его, и ум его, и страдальческую кротость его и даже частию уверовать и в будущее предназначение его. О, сознательно Некрасов мог во многом ошибаться. Он мог воскликнуть в недавно напечатанном в первый раз экспромте его, с тревожным укором созерцая освобожденный уже от крепостного состояния народ: …Но счастлив ли народ? Великое чутье его сердца подсказало ему скорбь народную, но если б его спросили, «чего же пожелать народу и как это сделать?», то он, может быть, дал бы и весьма ошибочный, даже пагубный ответ. И, уж конечно, его нельзя винить: политического смысла у нас еще до редкости мало, а Некрасов, повторяю, был всю жизнь под чужими влияниями. Но сердцем своим, но великим поэтическим вдохновением своим он неудержимо примыкал, в иных великих стихотворениях своих, к самой сути народной. |
| В том и сила поэзии, что она вводит человека в Поэзию — в Слово. Реально приобщает («общение это уподобление» — богословская формула). За что человек любит того или иного поэта? За вкус жизни, за реальное приобщение к Реальности и подлинному бытию, за переживание Бытия, подаренное им. Точно так, мне кажется, приобщают и к Родине — рождая душу человека, которая неотмирна. И чтобы Родина стала Матерью для человека, она должна быть таковой реально — должна помогать родиться человеку свыше, чего сегодня, к сожалению, нет. Может отсюда и кризис наш — ведь патриотизм не от «партийных» собраний и речёвок, не от лозунгов и вывесок, а от согретого реальным участием сердца. — Это — вопрос вопросов! Почему в моей душе звенят стихи масона Бернса, католика Беранже, православного Голубоша, атеиста Некрасова? Кто скажет? Только Тот, кто Сам является Ответом на все вопросы. А то, что у человека Родина — его творчество, не согласен в корне. Это чисто немецкий подход — поклоняться не Истине, а своей выдумке о ней. Об этом очень правильно писал св. Феофан Затворник. Запахи мокрого луга, босые ноги по дорожной пыли (она между пальцами, а потом по траве, по росе — и вся смылась), земляника в лесу, черный хлеб с солью и зеленым луком на ходу, запивается водой из родника, мама объясняет, какую траву можно есть, как, если настанет голод, безопасно приготовить молюсков из реки… синтез всего этого — поэзия, как разговор с Богом. Помните, у Никитина, начинается: «Звезды меркнут и гаснут…»; а заканчивается: «Не боли, ты, душа, отдохни от забот…». — Речь не о том, что творчество — родина, речь о том месте, где родился как поэт. Стихотворение — это пространство, в котором родился поэт — тот, кто написал стихотворение. Это же пространство рождает читателя поэтом (иначе нельзя прочесть стихотворение), и в этом смысле поэт и его читатель — «земляки». Стихотворение — это некое силовое поле, из которого пришло стихотворение, поэт и читатель — вместе. И это силовое поле длится, не исчезает, оно как бы дверь в то неземное переживание, и в эту дверь может войти каждый, кто готов, кто обладает набором нужных для его восприятия рецепторов души. |
| 1877. 31 дек. (11 янв.). Далее, говоря о речах, произнесенных над гробом поэта, Засодимский писал: «Первым говорил Панаев. Сказав, что Некрасов, будучи самородком, благодаря своей встрече, на заре своей жизни, с другим самородком, Белинским, вышел на путь, стяжавший ему славу народного поэта, г-н Панаев, на основании своего 38-летнего близкого знакомства с покойным, торжественно удостоверил, что Некрасов и как человек был на высоте своего поэтического дарования. Вторым оратором выступил г-н Достоевский. Он сказал, между прочим, что Некрасов как истинный человеколюбец в своих произведениях изображал женщину в образе матери, любящей своего ребенка, и что в своих песнях, бывших верным отголоском человеческих страданий, он явился продолжателем Пушкина и Лермонтова. Последний, по мнению оратора, если бы прожил долее, непременно выполнил бы то, что выпало на долю Некрасова. Вслед за тем в толпе раздался голос неизвестного оратора. Речь его была импровизациею на тему, что со смертью Некрасова Россия лишилась не только поэта, но и гражданина в лучшем значении слова. Над могилою Некрасова были произнесены также стихотворения. Вот одно из них, вызвавшее знаки всеобщего сочувствия: Замолкла муза мести и печали… и т. д. Из сказанных еще речей заслуживает быть отмеченною речь одного из литераторов, развивавшего весьма красноречиво мысль, что истинное торжество для Некрасова настанет еще впереди, когда вдохновенные песни его будут повторяться в каждой избе, в каждой лачуге, словом, в той среде, для которой его лира звучала особенно сильно… Впрочем, и сегодняшняя овация, импровизированная в честь великого поэта, была свидетельством, что к нему отнюдь нельзя применить заключительной строфы одного из его стихотворений: Со всех сторон его клянут И только труп его увидя: Как много сделал он — поймут, И как любил он — ненавидя!» (Там же). Еще до выступлений, и литераторов и нелитераторов, слово о Некрасове сказал священник М. И. Горчаков (1838–1910). Его речь показалась чересчур «либеральной» и вызвала недовольство высоких сановников и царя. |
| …цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!… — Свидетельством того, что Достоевский не преувеличивал восторга Белинского после прочтения им повести «Бедные люди», является рецензия «Новый критикан», напечатанная в журнале «Отечественные записки» (1846, 2). Отвечая в этой рецензии на вопрос: «А что нового в нашей литературе?» — Белинский писал: «Последняя новость в ней — явление нового необыкновенного таланта. Мы говорим о г-не Достоевском; который рекомендуется публике „Бедными людьми” и „Двойником” — произведениями, которыми для многих было бы славно и блистательно даже и закончить свое литературное поприще; но так начать — это в добрый час молвить! Что-то уж слишком необыкновенное… Теперь в публике только и толков, что о г-не Достоевском, авторе „Бедные люди”…». И далее, говоря о «Петербургском сборнике», изданном Некрасовым: «…перл этого альманаха опять-таки „Бедные люди”» (Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1956. Т. 9. С. 493). Я остановился на углу его дома… — С 1842 по 1846 г. Белинский жил в доме купца А. Ф. Лопатина (угол Невского проспекта и набережной реки Фонтанки, ныне Невский, 68/40). Когда я воротился из каторги, он указал мне на одно свое стихотворение в книге его: «Это я об вас тогда написал»… — Из Сибири в Петербург Достоевский «воротился» в конце 1859 г.; здесь же подразумевается эпизод, относящийся к более позднему времени. Исследователи отмечают, что в 1863 г. Некрасов подарил Достоевскому том своих «Стихотворений». «Указывая на поэму „Несчастные”, Некрасов сказал: „Я тут о вас думал, когда написал это, т. е. о жизни Достоевского в Сибири» (Ашукин И. С. Летопись жизни и творчества Н. А. Некрасова. М.; Л., 1935. С. 290). Вспоминая о визитах Достоевского к Некрасову в 1877 г., А. Г. Достоевская отмечает в своих мемуарах: «Иногда муж заставал Некрасова бодрствующим, и тогда тот читал мужу свои последние стихотворения и, указывая на одно из них, — „Несчастные” (под именем «Крота»), — сказал: „Это я про вас написал!”, что чрезвычайно тронуло мужа» (Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1971. С. 316). Говоря о том, что он думал о Достоевском, создавая образ Крота, Некрасов, по всей вероятности, имел в виду прежде всего строки, рисующие внешность молодого Крота и его положение «белоручки» и «барина» в буйной и грубой среде каторжников: |
| Конец года ознаменован для Белого расхождением с Мережковскими. Дмитрий Сергеевич приезжает в Москву; читает лекции у Морозовой, в университете, в Политехническом музее (о Лермонтове); Белый выступает на защиту идей Мережковского, хотя и не чувствует своего полного согласия с ним; поэтому он форсирует тон и защита его выходит неубедительной. После отъезда лектора он чувствует, что между ними «все расклеилось». Так заканчивается год разрывом почти всех дружеских связей. Белый запирается у себя в зеленом кабинете; на зовы не отвечает — никуда не ходит; чувствует отлив сил. Часто говорит Метнеру: «Так жить нельзя». Его гложет тоска— старая тоска несчастной любви. В эти темные одинокие дни в руки его попадает книжка Анни Безант; она его заинтересовывает, он принимается за изучение «Doctrine secrète» E. Блаватской и начинает посещать теософский кружок К. П. Христофоровой. В конце 1908 года Белый вступает в новый оккультный период своей жизни. В конце 1908 года в издательстве «Шиповник», с обозначением на обложке 1909 года, выходит второй сборник стихотворений Белого «Пепел». Книга посвящена «памяти Некрасова». В предисловии автор пишет: «Да, и жемчужная заря, и кабаки, и буржуазная келья, и надзвездная высота, и страдания пролетария— все это объект художественного творчества. Жемчужная заря не выше кабака, потому что то и другое в художественном изображении — символы некоей реальности: фантастика, быт, тенденция, философические размышления предопределены в искусстве живым отношением художника. И потому-то действительность всегда выше искусства, и потому-то художник прежде всего человек». Автор подчеркивает исторически значение своих стихов: «…картина растущих оврагов с бурьянами, деревеньками— живой символ разрушения и смерти патриархального быта. Эта смерть и это разрушение широкой волной подмывает села, усадьбы, в городах вырастает бред капиталистической культуры». В первом отделе, названном «Россия», из стихотворений вырастает поэма «О глухих непробудных пространствах Русской земли». От мистических зорь и молитв, вдохновленных лирикой Вл. Соловьева, Белый переходит в мир «рыдающей музы» Некрасова. Он старается освободиться от следов своего прежнего декадентства, выковать суровый и крепкий стих. Некрасовский плач над народным горем превращается у него в похоронное рыдание. Это уже не народническая скорбь, не слезы кающегося дворянина, а зловещая песнь о гибели родины, о «проклятой» ее судьбе. Роковая страна, ледяная, Проклятая железной судьбой — Мать Россия, о, родина злая, Кто же так подшутил над тобой? |
| Уличные впечатления“ (1859), где говорится о мужике-погонщике, который жестоко бьет свою еле живую лошадь: …Он опять по спине, по бокам, И вперед забежав, по лопаткам И по плачущим кротким глазам! Стихотворение Некрасова оставило в душе Достоевского самый глубокий след, отозвавшись некоторыми мотивами еще в „Преступлении и наказании“. А. Г. Достоевская рассказывает., что весной 1880 г. в зале Благородного собрания Достоевский читал в пользу Педагогических курсов именно этот отрывок — „Сон Раскольникова о загнанной лошади“. „Впечатление было подавляющее, и я сама видела, как люди сидели, бледные от ужаса, а иные плакали. Я сама не могла удержаться от слез“ ( Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 351). В „Дневнике писателя“ за 1876 г. Достоевский тоже вспоминает стихотворение Некрасова. Он говорит о том, что русские дети воспитываются, встречая отвратительные картины. „Они видят, как мужик, наложив непомерно воз, сечет свою завязшую в грязи клячу, его кормилицу, кнутом по глазам…“ Такие картины, пишет далее Достоевский, „зверят человека и действуют развратительно, особенно на детей“ (XXII, 26–27). 234 И вот интеллигентный образованный господин и его дама секут собственную дочку, младенца семи лет, розгами…— Имеется в виду дело С. Л. Кронеберга (Кроненберга), по поводу которого Достоевский выступил в „Дневнике писателя“ за 1876 г. (февраль, гл. 2). Некоторые детали процесса, слова и выражения, воспроизведенные и сказанные Достоевским в „Дневнике писателя“, повторены здесь Иваном. 235 Нанимается адвокат. — В деле Кронеберга адвокатом был B. Д. Спасович (1829–1906). Достоевский дает развернутый анализ его речи в том же февральском выпуске „Дневника писателя“ за 1876 г. (гл. 2). 236 Девчоночку маленькую, пятилетнюю, возненавидели отец и мать…— В письме к Н. А. Любимову от 10 мая 1879 г. Достоевский говорит о „текущем уголовном процессе“, кратко напоминая своему корреспонденту: „…всего 2 месяца назад, Мекленбург, мать, «Голос“. Как указано Л. П. Гроссманом (см.: Гроссман Л. П. |
| В.В. Виноградов Станица СТАНИЦА. Н. А. Некрасов в ответ на вопрос П. Н. Юшенова о значении слова станица в стихотворении «Несжатая полоса» ответил: «Я не справлялся с Толковым словарем (Даля), когда писал Несжатую полосу, а употребил слово ”станица” потому, что с детства слышал его в народе, между прочим, в этом смысле: птицы летают станицами; воробьев станичка перелетала и т. п. Заглянув ныне в словарь Даля, я увидел, что там слову этому придается, между прочим, и то значение, в котором я его употребил (см. т. 3, с. 285, столб. второй). Что слово употребляется и в других смыслах, из этого не следует, чтобы в данном случае оно было употреблено не точно. Слова: группа, партия, даже стая, которыми можно было бы заменить его в Несжатой полосе, кроме своей прозаичности, были бы менее точны, лишив выражение того оттенка, который характеризует птицу перелетную (о которой идет речь в стихотворении), располагающуюся время от времени станом на удобных местах для отдыха и корма» (Некрасов 1930, 5, с. 527). Выписка публикуется по рукописи, сохранившейся на 1 листке. О слове станица В. В. Виноградов пишет также в работе «О стиле Карамзина и его развитии (Исправления текста повестей)»: «Карамзин очень тонко усовершенствует синтаксическое употребление народного слова станица в значении «стая, партия, группа». Слово станица в значении «собрание одного рода животных» отмечено в словарях Российской Академии (в сл. АР 1822, 6, с. 484): ”Станица, ы, с. ж. 1 скл. 1) Собрание одного рода животных. Станица гусей. Станица волов“ и в словаре П. Соколова (ч. 2, СПб., 1834, с. 1367. Ср. также омоним: ”Станица, ы, ж. реч. артил. Доска станковая “). Станицы плотоядных вранов парили над златыми крестами храмов, как будто бы в ожидании скорой добычи (104). Плотоядные враны станицами парили над златыми крестами храмов, как будто бы в ожидании скорой добычи (231). Ср. у Пушкина в ”Цыганах“: Когда подъемлется с полей Станица поздних журавлей И с криком вдаль на юг несется». (Виноградов. О стиле Карамзина и его развитии (исправления текста повестей)//Процессы формирования лексики русского литературного языка (от Кантемира до Карамзина). М.; Л., 1966, с. 255–256). – М. Л. Читать далее Источник: История слов : Ок.1500 слов и выражений и более 5000 слов, с ними связ./В. В. Виноградов; Рос. акад. наук. Отд-ние лит. и яз. Науч. совет " Рус. яз. " . Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. - М., 1999. - 1138 с. ISBN 5-88744-033-3 Поделиться ссылкой на выделенное |
| Последнее стихотворение «В сыром, ночном тумане», написанное в декабре 1912 года, напоминает народные заклинания, колдовские заговоры, ворожбу темных сил. Странное, полубезумное бормотание рифм: тумане — бурьяне, тумане — герани, герани — тумане, бурьяне — герани. Ночь. Лес. Неведомый огонек. «Изба, окно, герань». Он подъезжает на коне. Голос ему говорит: О, друг, здесь цел не будешь, Скорей отсюда прочь! Доедешь — все забудешь, Забудешь — канешь в ночь! В тумане да в бурьяне, Гляди, — продашь Христа За жадные герани, За алые уста! Неожиданная, ничем не подготовленная строка «Гляди — продашь Христа» довершает впечатление необъяснимой жути. Этот «дурной сон» отдаленно напоминает «черную магию» поэмы «Ночная Фиалка». Наконец, в отделе «Родина» мы находим шесть стихотворений, написанных в 1910–1912 годах. К одному из них, «На железной дороге», Блок сделал следующее примечание: «Бессознательное подражание эпизоду из „Воскресения“ Толстого. Катюша Маслова на маленькой станции видит в. окне вагона Неклюдова в бархатном кресле ярко освещенного купе первого класса». Вот первая строфа: Под насыпью, во рву некошенном, Лежит и смотрит, как живая, В цветном платке, на косы брошенном, Красивая и молодая. В чувствительно-жалобном тоне рассказывается о «бесполезной юности» убившей себя девушки, о «пустых мечтах», о «тоске дорожной». На платформе маленькой станции она встречает и провожает поезда. Лучшая строфа стихотворения — о вагонах: Вагоны шли привычной линией, Подрагивали и скрипели, Молчали желтые и синие; В зеленых плакали и пели. А вот и воспоминание о «Воскресении» Толстого: Лишь раз гусар, рукой небрежною Облокотясь на бархат алый, Скользнул по ней улыбкой нежною… Скользнул — и поезд в даль умчало. Сентиментально-гуманная повесть о юной самоубийце выдержана в стиле Некрасова. Некрасовская манера кажется даже преувеличенной в последней строфе: Не подходите к ней с вопросами, Вам не все равно, а ей — довольно: Любовью, грязью иль колесами Она раздавлена — все больно. Это стихотворение принадлежит к числу «стилистических упражнений» Блока. После Вл. Соловьева, Фета, Лермонтова, Тютчева и Баратынского он приближается к «гуманной» лирике Некрасова. |
| …в Берлине раз суд в пользу простого мельника против короля решил. — Подразумевается знаменитый исторический факт о конфликте между прусским королем Фридрихом Великим и владельцем мельницы в потсдамском парке. Фридрих Великий в середине XVIII века задумал строить в этом парке дворец Сан-Суси, но ему мешала расположенная там мельница. Мельник отказался ее снести, подал на короля в суд и выиграл процесс. Отсюда пошла французская поговорка: «Il у a encore des juges à Berlin» («Есть еще судьи в Берлине»). 197 ..привел… слова Тургенева, что «нашей русской сути из нас ничем не выкуришь» — неточная цитата из «Литературных и житейских воспоминаний» И. С. Тургенева. У Тургенева: «нашей, русской, сути из нас не вывести». 198 Он уж и сознался, что с тех пор, как окунулся в немецкое море, так своей сути и лишился. — Подразумевается следующее место из «Литературных и житейских воспоминаний» И. С. Тургенева: «Я бросился вниз головою в «немецкое море», долженствовавшее очистить и возродить меня, и когда я, наконец, вынырнул из его волн, — я все-таки очутился «западником», и остался им навсегда» (см. «Вместо вступления»). 199 …сам просит: «Виновных не щади!» — намек на неизвестное в печати стихотворение Н. А. Некрасова в честь палача польского восстания M. H. Муравьева, назначенного в апреле 1866 года следователем по каракозовскому делу. В связи с этим назначением ожидались массовые аресты среди демократической интеллигенции и усиление гонений на демократическую печать. Преподнося свой дифирамб Муравьеву, Некрасов стремился отвести удар от журнала «Современник», это была «жертва, принесенная Некрасовым чудовищу», ради спасения лучшего, передового журнала того времени (см. сборник «Шестидесятые годы», «Academia», 1933, стр. 462). Между тем современники склонны были расценивать этот поступок Некрасова как выражение его беспринципности, моральной нечистоплотности, находящейся в странном противоречии со всем его творчеством. Лесков цитирует стихотворение по пересказу газеты «Московские ведомости», в которой сообщалось: «Нам пишут из Петербурга, что в прошлую субботу тамошний Английский клуб избрал графа Муравьева в свои почетные члены, а в эту субботу, 16 апреля, граф присутствовал там на обеде. Пили его здоровье, говорили речи… После обеда г. Некрасов прочел стихи, написанные им в честь графа Муравьева. В стихах выставлены заслуги графа, которому теперь «вся Россия бьет челом». Стихи оканчиваются просьбой: «виновных не щади» («Московские ведомости», 1866, 20 апреля, стр. 2). 200 |
|
|
