| Этот вопрос может быть разрешен при изучении литературных данных, относящихся к полемике, разбором которой мы будем заниматься ниже. Нужно сказать, что при изучении борьбы между Паламой и Варлаамом мы неожиданно напали на целый ряд таких любопытных с точки зрения культуры фактов, которые побудили нас значительно расширить первоначально намеченные рамки исследования и предпослать комментарию к статьям синодика, осуждающим учение Варлаама, историко-литературный очерк, посвященный общей характеристике Варлаама, как философа и политического деятеля. Побудившие к тому обстоятельства заключаются в следующем. Оказалось, что ожесточенная литературная борьба, завязавшаяся между Варлаамом и Паламой, не может быт понята исключительно с точки зрения разностей в богословском направлении, а обусловливается другими мотивами, которые привели в движение и питали самую богословскую полемику. После того, как литературный спор между Паламой и Варлаамом переведен был к выяснению формул вероучения, наблюдается период колебания в церкви, чьему учению отдать предпочтение. От 1341 по 1347 год вопрос о православии Паламы подвергался еще большому сомнению, и никто не мог решительно утверждать, что его толкование этих формул возьмет перевес над учением Варлаама. Партия Паламы получила преобладание тогда, когда Иоанн Кантакузин нашел полезным воспользоваться ее влиянием и значением для утверждения своей власти. Следовательно, в истории борьбы принимал участие политический элемент. Далее, нельзя оставлять без внимания других обстоятельств, относящихся к области философских воззрений и культурного направления обоих соперников; рассмотрение этих обстоятельств может пролить свет на начало и объяснить напряжение борьбы. В самом деле, задолго еще до первых полемических статей, которые собственно и обратили на себя внимание церковной власти, Варлаам пользовался известностью, как учитель философии. Его воззрения, в особенности же популярность, которою он пользовался, создали ему первые неприятности, ибо туземное светило, Н. Григора, чувствовал себя крайне оскорбленным известностью Варлаама и старался вредить ему. Еще важнее в этом отношении то, что Варлаам является представителем западнического направления и сторонником той партии, которая искала сближения с папой. Приняв на себя дипломатическую миссию в Авиньон, Варлаам дал против себя сильное оружие византийской национальной партии, которая и воспользовалась этим, чтобы обвинить его в латинстве. Именно эта последняя сторона его деятельности по преимуществу нашла себе освещение в известных историко-литературных памятниках византийского происхождения; первые же два элемента, оставшиеся в тени, могут быть с достаточною полнотой оценены или на основании мало известных, или же еще не напечатанных материалов. Прежде всего предлагаем характеристику философского направления Варлаама, из которой должно выясниться взаимное отношение принявших участие в борьбе лиц. |
| Прибытие в Фессалонику . Св. Григорий Палама недолго оставался в столице и предпринял вторую безуспешную попытку взойти на свою кафедру; зилоты объявили, что готовы его принять, но при условии, что он не будет поминать за богослужением императора Кантакузина( 70 ). Сохраняя верность своей изначальной позиции, св. Григорий предпочел еще раз отложить свое прибытие в Фессалонику. Решением Синода ему было поручено смягчать проповедями «варварские нравы» обитателей острова Лемнос. Нам не известна точная цель этой миссии, связанной, возможно, с желанием правительства уничтожить последние островки сопротивления Кантакузину. Лишь в начале 1350 г., когда Кантакузин овладел наконец Фессалоникой, св. Григорий Палама взошел на свою кафедру. Традиционная церемония настолования включала моление нового епископа у городских ворот; св. Григорий придал этому молению покаянный характер: «Мы перестали знать друг друга, мы вернулись к прежнему состоянию, как когда Ты не привел еще нас всех к Единому Богу, к единой вере, к единому крещению и единому причастию,” – и просил Бога даровать городу мир и согласие. Через три дня после вхождения в город, которое св. Филофей изображает как триумф, он произнес проповедь на ту же тему мира; в ней он осудил зилотские безобразия, придавшие Фессалонике «вид города, попавшего в руки неприятеля». «Кто это те, кто делают набеги на город, – спрашивает он, – и к тому же иногда разрушают дома, и расхищает имущества в домах, и с великим бешенством отыскивают хозяев домов и немилосердно и бесчеловечно дышат против них убийством? – Разве не сами жители этого города?!» Он предостерег свою паству от политики возмездия: «Не засчитывайте причиненное кому зло, и не желайте воздать злом за зло.» Как мы увидим, в последующих проповедях св. Григорий Палама будет часто осуждать социальную несправедливость, приведшую к восстанию зилотов, и, если верить св. Филофею, многие из них станут его близкими друзьями. Никифор Григора . В это время в Константинополе несколько интеллектуалов продолжали нападать на богословие св. Григория Паламы . Самым характерным среди них был, несомненно, ученый Никифор Григора, которого поддерживали Феодор Дексий( 71 ) и низложенные епископы Ефесский и Ганский – единственные из протестовавших в 1347 г., кто дожил до 1351 г. Правда, Матфей Ефесский, возражавший более против личности патриарха, чем против учения св. Григория, примирился с синодом после смерти св. Исидора; в его присоединительной грамоте, датируемой 22 апреля 1350 г., содержится одобрение учения Паламы. Вероятно, он рассчитывал, что таким образом сможет сильнее влиять на избрание следующего патриарха. Тем не менее 10 июня еще один афонский монах, Каллист, был избран патриархом, и Матфей вновь присоединился к оппозиции. |
| Разумеется, Киприана такое решение удовлетворить не могло. Он пытался настаивать на постановлении Филофея, которое делало его после смерти Алексия единственным русским митрополитом. В синоде его поддержал влиятельный митрополит Никейский Феофан – выдающийся паламитский богослов и друг Кантакузина и Филофея 1496 . Однако, поскольку Нил решил посвятить московского кандидата, он должен был объявить поставление Киприана при жизни Алексия неканоническим. В конце концов Феофан и Киприан внешне приняли мнение “большинства”, но Киприан уехал в Киев до поставления Пимена, явно разочарованный титулом, который дал ему Нил: “митрополит Литвы и Малой Руси” 1497 . Акт 1380 года ничего не говорил о его праве наследовать Пимену в случае смерти последнего, и Киприан, хорошо знавший русские обстоятельства, должен был примириться с мыслью, что митрополия на деле будет разделена между ним и Пименом, первым митрополитом “Великой Руси”. Но за этим последовали еще более неожиданные события, которые коренным образом изменили судьбу соперников и совершенно по-новому определили пути Восточной Европы. 3. Куликовская битва Очень вероятно, что спешный отъезд Киприана из Константинополя был вызван не только досадой, но также тем, что он узнал о происходящих на Руси грандиозных событиях 1498 . Мы видели, что 1374–1380-е годы были периодом активных дипломатических действий и военных столкновений между Ордой и Московским княжеством. Ни одна из сторон не доверяла другой. Опасаясь татарской мести и боясь лишиться важных экономических выгод, московская боярская партия и генуэзские дипломаты хотели бы вернуться к политике времен Ивана Калиты, при котором Москва играла роль татарского союзника на Руси. Поставление Митяя и его поездка в Орду были отражением именно этих политических устремлений. Однако сторонники сближения с Литвой и борьбы с Мамаем тоже не оставляли в покое князя Дмитрия Ивановича. От необходимости выбирать избавил его сам Мамай, которого случай с Митяем убедил в безуспешности дипломатии, почему он и решил привести Русь к повиновению военным путем. С востока ему грозил Тамерлан, который в 1370 году посадил на трон в Золотой Орде законного наследника, Тохтамыша (Мамай по рождению не принадлежал к династии). Московскому князю Дмитрию Ивановичу Мамай, распоряжавшийся лишь в западных пределах прежних татарских владений, доверял все меньше и меньше, так что медлить ему было нельзя. Поэтому он составил сильную и крайне опасную для Москвы коалицию, в которую вошли генуэзцы Кафы, князь Олег Рязанский, а самое главное – литовский князь Ягайло. |
| Сам Палама не только занимался полемикой, но и как архиепископ Фессалоники произносил проповеди самого общего содержания: сборник этих проповедей – еще мало использованный, но очень богатый источник для изучения общественной жизни города в 1350–1359 годах. 111 Здесь Палама выступает не как фанатик-монах и не как полемист; во всем сборнике полемический вопрос об «энергиях» затронут только два раза и то вскользь. Следует также вспомнить о деятельности «кружка Кантакузина» в Мистре, где под эгидой бывшего императора переводились на греческий язык западные мыслители, переписывались наравне с произведениями Паламы авторы классической древности и украшались фресками церкви Перивлепты и Пантанассы. При наличии таких данных мне кажется наиболее правильным суждение И.П.Медведева о том, что «конкретные формы воздействия исихазма на живопись остаются недостаточно выясненными» 112 . Вероятно, что это воздействие было не всюду одинаковым не потому, что в самом исихазме существовали достаточно основательные противоречия, а потому, что общие культурные и экономические условия были разными в различных частях Восточной Европы. Я отнюдь не исключаю также в некоторых случаях аскетико-ригористическое влияние монашества, но это влияние не ограничено именно этим временем: оно может объяснить наличие (во все времена) искусства второстепенного, «народного», каковое изобилует, например, на Афоне. В средние века великие памятники искусства требовали финансовой поддержки императоров или частных меценатов, а именно такую поддержку было нелегко найти в Византии с середины XIV в. Но этого, конечно, нельзя сказать о славянских странах – Сербской империи или Болгарском царстве или же, наконец, о молодом и скопидомном Великом княжестве владимирском, имевшем средства и культурную амбицию для привлечения лучших мастеров из Византии, для богатых вкладов в монастыри и на постройку церквей и соборов. Наконец, появление гениев искусства вообще не может быть объяснено только внешними обстоятельствами, а является отчасти тайной развития национальных культур. |
| Слыша, что у Бога есть Сын, не опустись до каких-нибудь телесных представлений, вообразив Его рождение по образцу телесных и плотских существ. Если ты дерзнешь так низменно и пошло рассуждать о Боге, ты можешь быстро счесть всех, кто с тобой об этом говорит, безбожниками и нечестивцами. Если это случится, то причиной твоего заблуждения непременно будет то, что, читая, ты не видишь глубинного смысла Писания. Ксен : О каком Писании ты говоришь, что я, изучая его, не понимаю истинного его значения: о Моисеевом Пятикнижии, о книгах пророков, о песнях Давида или о ваших книгах, которые вы не боитесь называть и святыми? Император : Сейчас я сказал о Ветхом Завете. Но и о Новом можно сказать то же, не уклонившись от истины. Ибо между ними нет никакого противоречия. Ксен : Если ты скажешь, что я не знаю этих ваших новых книг, то я нисколько не буду противоречить. Что же касается других, то есть Ветхих, наставником и учителем в которых является для нас Моисей, то далеко от истины говорить, что я их вовсе не знаю: хоть и не в совершенстве я их изучил и постиг, однако же и не вовсе в них несведущ и невежествен. Император : Чуть раньше я сказал тебе, что, слыша о рождении у Бога, не надо смущаться никакими неподобающими телесными образами рождения, но то надо взять в ум, что Бог как человеческими представлениями непостижим, так и не человеческим путем рождает. В то, что Бог рождает, верят, а вот как – это непостижимо. И мы научены, что у него есть Сын, предвечный и со-безначальный Ему. А как Он Его родил, это не только существам смертной и материальной природы, но, как я сказал, и первейшим из ангелов совершенно недоступно. Одной лишь верой мы принимаем все это и исповедуем. Да и без всяких слов так или иначе ты знаешь, что средствами разума и естества невозможно разобраться в том, что превосходит естество и разум; неизреченное можно лишь почтить молчанием. Ну, помню ли я что-нибудь из этого, или тебе кажется, что забыл? Ксен : Да, помнишь. Император: Итак, раз мы согласны, что Бога трудно помыслить, в словах же выразить совсем невозможно, не будет ли сверхъестественным безрассудством много размышлять о Божьем рождении? Всякий согласится, что такое следует чтить молчанием. Только вера может таковое почтить и убедиться, что это так, а не иначе. Ведь вера – это знание без доказательств. А раз это знание бездоказательно, то сверхъестественна и связь, которая неведомым образом, а не путем доказательства, соединяет нас с Богом превосходящим разум соединением. Поскольку же ни один из способов доказательства не соединяет нас с Богом, но только вера, как может быть чем-то познаваемым то, как Бог родил Своего Сына? Если же прибегать к языку образов, то можно сказать, что Бог родил Своего Сына, как ум рождает слово; имеется в виду – не произносимое и испускаемое в воздух слово, но соответствующее Его природе. Но и это уподобление дает довольно смутное представление, лишь отчасти, а не всецело разъясняя образ этого рождения. |
| И Даниил, муж желаний, сказал: «Я смотрел, пока не были поставлены престолы и сел Ветхий днями – Престол Его словно пламя огня, колеса Его – огонь палящий. Река огненная текла, истекая перед Ним. Тысячи тысяч служили Ему, и десятки тысяч предстояли Ему, Суд сел, и открылись книги. Я видел в видении, – и вот, на облаках небесных был как бы Сын Человеческий, идущий, и Он дошел до Ветхого днями, и пред Него были принесены и были даны Ему начальство, честь и царство, и все люди, племена и народы Ему послужат, и власть Его – власть вечная, каковая не прекратится, и царство Его не рассыплется. Вострепетал дух мой, – я, Даниил, в видении моем, видения головы моей смущали меня» (ср. Дан.7:9–15 ). Итак, смотри, что пророку открылось как великое и исполненное многими чудесами. Ведь сидящий на престолах Ветхий днями есть предвечный Бог, огненные же престолы и колеса суть небесные силы, о которых Давид сказал: «Творящий ангелов Своих духами, служителей Своих пламенем огня» ( Пс.103:4 ). А текущая перед Ним огненная река есть геенна огненная, принявшая дьявола со всеми надругавшимися над божественными заповедями. Предстоящие же и служащие Ветхому днями тысячи тысяч и десятки тысяч суть силы небесные и все небесное чиноначалие. А суд – испытание дел всякого человека. Открываемые же книги – сокровенные дела всех, которые откроются во время испытания. А по облакам как Сын Человеческий шедший и до Ветхого днями дошедший, Кому и начальство, сказано, будет дано, и честь, и царство, Кому послужили все люди, племена и народы и Кому вечное царство и власть перейдет, не рассыплется, – кем же Он может быть иным, как не Сыном Девы, которого Сын Божий и Слово в последние времена воспринял, не бывшего прежде, как в прежних словах было сказано, дав ему Свою божественную ипостась, став одной сложной ипостастью – один Сын полностью в двух природах, какового Человека Он с Собою вознес, посадил рядом с Отцом и Пресвятым Духом, сделав объектом поклонения со стороны всех ангелов Божиих, о чем так или иначе только что и сказали божественнейшие Моисей Боговидец, Давид и Даниил. |
| Удивительный Соломон в книге «Иов» говорит как бы от лица Божия: «Препояшь как муж чресла твои, Я буду спрашивать тебя, а ты отвечай Мне: Где ты был, когда Я основал Землю? Ответь Мне, если знаешь, что такое разум» ( Иов.38:3,4 ); «Когда появились звезды, восхвалили Меня громким голосом все ангелы Мои и воспели» ( Иов.38:7 ); «Я заградил море воротами» ( Иов.38:8 ); «положил ему пределы» ( Иов.38:10 ); «И сказал ему: до сих пор дойдешь и не перейдешь, но в тебе сокрушатся волны твои» ( Иов.38:11 ); ответь мне: Ты ли, взяв прах с земли, создал животное и говорящим поставил его на Земле? (ср. Иов.38:14 ); «По следам бездны ходил ли ты? Отверзаются ли тебе со страхом врата смерти, привратники же адские, увидев тебя, ужасаются ли?» ( Иов.38:16– 17 ). В ответ Господу Иов говорит: «Знаю, что Ты все можешь, нет для Тебя невозможного ничего» ( Иов.42:1–2 ); «Слухом уха слышал я о Тебе прежде, ныне же око мое видело Тебя» ( Иов. 42:5 ). Обрати внимание на следующее: как Давид одним броском из пращи сокрушил голову неодолимого и непобедимого варвара того, Голиафа (см. 1Цар.17:40–50 ), так и всю вашу твердыню одно это изречение разрушило. Все прочие слова, то есть: «Где ты был, когда Я основал Землю?», и «Когда появились звезды, восхвалили Меня громким голосом все ангелы Мои и воспели», и «Я заградил море воротами», и «Ты ли, взяв прах с земли, создал животное и говорящим поставил его на Земле?», – несомненно представляют все сотворившего Бога. А вот слова «Отверзаются ли тебе со страхом врата смерти, привратники же адские, увидев тебя, ужасаются ли?» к кому можно отнести, если не к распятому по плоти Богу, увидев которого, адские стражи, демоны, ужаснулись и, как воск при виде огня, по словам Давида, растаяли и, как дым, исчезли (ср. Пс.67:3 )? Ведь Он имел как будто неодолимую для них власть, и Он повелевал, а они исчезали, а те, кем они владели, от уз освобождались. Также и хозяевам ада Он нанес тяжелую рану, властно схватив их, связав и сковав неразрешимыми оковами. С этими изречениями согласуются слова Давида, поющего: «Плоть моя найдет пристанище в надежде, что Ты не оставишь душу мою в аду и не дашь преподобному Твоему видеть истление» ( Пс.15:9,10 ), – слова, предсказывающие посмертное схождение Христа в ад и последовавшее затем воскресение Его со властью. Ибо у кого, кроме Христа, из тех, кто умер за все века, не растлилось тело? Его же тело, претерпев гибель, то есть отделение от обитавшей в нем умной души, нисколько не подверглось разрушению или распаду. Ибо Он восстал на третий день, как из утробы морского зверя Иона, тоже прообразующий Его погребение и тридневное воскресение (см. Мф.12:40 ). |
|
|
